Эпоха Просвещения и «модернизация» немецких университетов

Эпоха Просвещения и «модернизация» немецких университетов

Возвращаясь к описанию характерных черт немецкого университетского пространства, в котором учились русские студенты XVIII — первой половины XIX в., необходимо теперь остановиться на том влиянии, которое оказала на него эпоха Просвещения. Хотя ее деятели в целом неодобрительно отзывались об университетах, считая их «пережитками прошлого», «остатками цеховой системы», но именно Просвещение показало университетам пути их модернизации, которая была связана с превращением университета из средневековой корпорации в государственное учреждение [99]. Возможность такой модернизации непосредственно обуславливалась переходом в государственной политике немецких княжеств к просвещенному абсолютизму, для которого университет как учебное заведение был привлекателен с двух сторон: во-первых, чтобы готовить для государства образованных чиновников (не только пасторов, медиков и юристов, но и шире — государственных служащих, для чего в модернизированном университете сфера юридического факультета расширяется за счет «политических» предметов, изучающих государственное хозяйство); во-вторых, поскольку в условиях тесноты немецких княжеств в то из них, которое обладало авторитетным университетом, направлялись студенты из других государств, принося с собой немалые поступления в казну. Подчеркнем, что главным толчком к модернизации явились не научные или философские сдвиги, но прагматическое желание поставить университет на службу обществу и государству, и с этих позиций университетские реформы будут рассматриваться в течение по крайней мере ста лет: с начала XVIII в. вплоть до дискуссий начала XIX в., связанных с обстоятельствами основания Берлинского университета.

Однако изменения в науке и философии XVIII века значительно повлияли на то, какой конкретный облик получил модернизированный университет. Первый из них был основан в Галле в 1694 г. прусским двором, а вторым в княжестве Ганновер открылся Гёттингенский университет, торжественная инаугурация которого состоялась в 1737 г. В немецкой истории эти два университета обычно следуют друг за другом, образуя единую цепочку Reformuniversit?ten («реформированных университетов»); впрочем, в их чертах также и немало различий.

Университет Галле был открыт благодаря тесному сочетанию государственной и конфессиональной политики Бранденбургского двора. Бранденбургский курфюрст Фридрих III принял кальвинизм, который не имел широкого поля действия в его государстве, и ему требовались образованные пасторы, единственным местом подготовки которых и мог быть университет. Однако Фридрих III не пошел по пути создания в Бранденбурге чисто кальвинистского университета, напротив, созданное им учебное учреждение первым в Германии стало исповедовать принцип веротерпимости, который позволял мирно сочетать интересы кальвинистского двора и лютеранского большинства среди населения, которое, прежде всего, и поставляло будущих студентов.

Последовательное проведение веротерпимости требовало государственного контроля над университетом, и он действительно был установлен в той мере, что его финансирование шло преимущественно из государственной казны (хотя у университета были и свои фонды), а хозяйственным управлением ведал специально назначенный от правительства чиновник. Но главное, что было продемонстрировано при основании университета в Галле — это сознательный отбор профессоров. В приглашаемых искали те качества, которые должны были удовлетворять задуманному образу университета, и поэтому неудивительно, что уже среди первых галлеских профессоров оказались ключевые фигуры начального этапа развития немецкого Просвещения — X. Томазиус, А. Г. Франке, X. Вольф.

Христиан Томазиус (1655–1728) был выдающимся философом-рационалистом и правоведом, последователем теоретика естественного права С. Пуффендорфа. Именно благодаря усилиям Томазиуса юридический факультет Галле не просто обновил свое преподавание по сравнению с юридическими факультетами других университетов, но привлек сюда сотни студентов, в том числе, как мы увидим позже, из России. По тогдашней поговорке, слава этого профессора утвердила в Галле девиз: «Jus, Jus et nihil plus!» (Право, право и ничего больше!). К этому следует добавить, что Томазиус как никто другой стремился поддерживать в университете дух толерантности, взаимоуважения ученых. Одна из его замечательных заслуг перед университетской историей состояла в том, что он первым в немецких университетах начал чтение лекций на родном языке, утверждая, таким образом, языки нового времени в качестве средства научного общения (подобный переход будет актуален в XVIII в. для университетов всех стран, в том числе и для России)[100].

Август Герман Франке (1663–1727) принадлежал к другой категории деятелей Просвещения: его главные заслуги состояли не в оставленных научных трудах и методах преподавания (хотя и они были весьма значительны), но в непосредственных делах по развитию образования. Франке был убежденным пиетистом — сторонником религиозного течения в протестантизме, распространявшегося в Германии с последней четверти XVII в., которое призывало христиан к активным делам милосердия, особенному, ревностному следованию всем христианским добродетелям. Будучи приглашен в качестве профессора восточных языков в Галле, Франке одновременно получил назначение пастором в деревушку Глауху, расположенную у самых южных ворот города, и именно там им был основан в 1695 г. Дом для сирот (Waisenhaus), ставший первым в череде «учреждений Франке» (Frankesche Stiftungen), прославивших и город, и их основателя, и активно действующих до сих пор [101]. Это был крупнейший в Германии XVIII в. опыт создания образовательных учреждений нового типа, основанных на сплаве идей пиетизма и Просвещения. Каждая деталь воспитания, как умственного, так и религиозного, была продумана Франке до мелочей, и учителя, проводя с воспитанниками круглые сутки, ни на минуту не спускали с них глаз. Наряду с начальными школами-интернатами, открытыми Франке как для мальчиков, так и для девочек, во Franckesche Stiftungen активно действовала Учительская гимназия (P?dagogium), представлявшая собой школу для детей дворянства и других состоятельных сословий. Именно Учительскую гимназию в Галле посещали перед вступлением в университет и многие русские студенты начала XVIII в. Следует добавить, что, уделяя огромное внимание воспитанию личности, Франке в своем окружении постоянно поощрял и научную деятельность, в особенности в изучении языков, надеясь на их применение во время миссионерских путешествий. Им была собрана огромная библиотека, содержавшая издания на всех возможных языках народов мира (так, например, после одного из путешествий из Индии в Галле были доставлены книги на пальмовых листьях, а сам Франке выучил и преподавал тамильский язык).

Влияние Франке на университет Галле первой половины XVIII в., особенно на богословский и медицинский факультеты, где преподавали многие его друзья и последователи, было очень велико. На философском же факультете утвердилась слава деятеля Просвещения с совершенно иным складом ума, мировоззрением и научными взглядами, очень скоро вставшего в оппозицию к Франке и галлеским теологам — философа Христиана Вольфа (1679–1754) — Труды этого ученого имели первостепенное значение для развития немецкого Просвещения и, в частности, немецкой университетской науки XVIII в. (хотя их содержание уже вскоре затмилось дальнейшими успехами немецкой классической философии в начале XIX в.). Современники называли Вольфа «Magister Germaniae», и даже «Professor generis humani»[102]. Можно сказать, что Вольф произвел революцию в преподавании философии XVIII в., превратив ее из мертвой догматической схемы в развивающуюся научную дисциплину, впервые в немецких университетах четко поставив проблему метода философского познания мира. Сам Вольф всю жизнь питал склонность к точным наукам, математике и физике. Созданный же им «вольфианский» метод, удержавшийся затем в преподавании до начала XIX в., основывался на точности определений и логичности доказательств, имитируя все построения математических наук, так что, если с помощью такого метода и нельзя было решить любую философскую проблему, то само понимание того, что означает — решить проблему, достигалось им в превосходной мере. Будучи, как и большинство просветителей, ученым-энциклопедистом, Вольф оставил после себя огромное научное наследие, исчисляющееся десятками томов, целые своды знаний по различным областям, систематизированные и приведенные ученым к «математическому» порядку и ясности.

В то же время рационализм Вольфа был чужд крайностям отрицания веры в Бога, напротив, созданная философом картина мира во всем была призвана доказать всемогущество и благость Творца, взаимную обусловленность всех частей и предметов тварного мира. Однако этот же принцип философии Вольфа, «предустановленная гармония», стал причиной его окончательного разлада с теологами крута Франке. Они увидели в этом языческий фатализм, тем более что Вольф в своих лекциях одобрительно отзывался о философском учении и этике язычника Конфуция (мысли о Китае, как еще будет упомянуто ниже, находились постоянно на слуху в немецкой культуре XVIII в.). Используя свое влияния на прусского короля Фридриха I, пиетисты добились издания им в 1723 г. указа о запрещении Вольфу преподавать в Галле и предписания ему покинуть пределы Пруссии. «Королю-солдату» объяснили так: дезертиры, которые хотят покинуть армию, по учению Вольфа теперь якобы могут оправдывать себя тем, что поступают так не по своей воле, но согласно «предопределению», и поэтому не подвергнутся назаканию.

На семнадцать лет Вольф был вынужден переселиться в Марбург, где мы и встретим его в связи с учебой там Ломоносова. В 1741 г. новый король Пруссии Фридрих II, заботившийся о своей репутации просвещенного монарха, пригласил философа опять вернуться в родной Галле, что было встречено не только университетом — студентами, профессорами, — но и всеми жителями города как грандиозный триумф. За милю до городских ворот ученого ожидала торжественная колесница; на улицах и на площадях, собрались толпы народа, и Вольф въехал в Галле при звуках труб и литавр, при общих радостных кликах[103].

Во время пребывания в Марбурге Вольфом было написано одно из самых замечательных его произведений «Мысли о Боге, вселенной и человеческой душе» [104], выражавшее кредо его воззрений на природу, в котором еще ощутимы отголоски споров с пиетистами: «Если бы глубже изучили физику и естественные науки, то увидели бы, что в каждом творении, как бы оно ничтожно ни было, сокрыто многое для познания Творца: и вместо того, чтобы преследовать науку, надо обращать ее во славу Бога и, по совету одного просвещенного теолога, вместе с Библией изучать книгу природы и познавать небо не только внутри, но и снаружи». Подобное же мировосприятие в большой степени передалось и великому ученику Вольфа — М. В. Ломоносову.

Итак, успехи науки и высшего образования, достигнутые в Галле начала XVIII века, вводили в немецкое университетское пространство новое представление о «модернизированном» университете, несшем идеи Просвещения, развивающем внутри себя науку и тесно связанном с текущей общественной жизнью и потребностями времени. Лучший пример такого рода в XVIII в. показывает феномен Гёттингенского университета. Именно здесь впервые занятия наукой были соединены с «благородным образом жизни просвещенного человека», культивируемым как профессорами, так и студентами (что резко контрастировало с обычным разгулом студенческих бурс). Гёттингенский университет был ориентирован на привлечение отпрысков привилегированных сословий, прежде всего из высшего дворянства, и именно поэтому образование в нем должно было соответствовать духу времени, а профессора — соединять ученость, построенную на знании новейших идей Просвещения, с галантным поведением, т. е. искусством держать себя на кафедре также как в дворянском салоне, антонимом чему был прежний образ профессора-«педанта» [105].

Сам собой такой новый облик университета, конечно, появиться не мог, поэтому государство прилагало немалые усилия для подбора и приглашения ученых, одновременно разрушая прежнюю замкнутость университетской корпорации. И в Галле, и в Гёттингене призыв профессоров осуществлялся правительством, причем в Гёттингенском университете впервые в истории его бюджет целиком содержался за счет государства. При этом «высочайшая опека» со стороны министров ганноверского двора над Гёттингенским университетом сводилась не к давлению или диктату, но лишь к тому, чтобы обеспечить профессорам необходимое материальное положение, оборудование, книги, а вместе с этим свободу мнений и уважение своих прав, т. е. создать наиболее благоприятные условия для преподавания и научного творчества, — вот почему сюда охотно переезжали преподавать самые известные европейские ученые, еще больше способствуя укреплению его славы [106].

Проект основания университета на территории Ганновера восходил еще к великому философу Г. В. Лейбницу, который представил его курфюрсту Георгу Людвигу (взошедшему в 1714 г. на английский трон под именем короля Георга I), открыт же университет был при его сыне, курфюрсте и английском короле Георге Августе (Георге II), и по имени своего основателя Гёттингенский университет получил название Georgia-Augusta. Сам по себе Гёттинген, небольшой городок в окружении лесистых холмов, место отдыха ганноверских правителей, был выбран для университета скорее всего из-за уже существовавшей в нем гимназии, помещения которой в бывшем доминиканском монастыре (Paulinerkloster) и стали первыми лекционными залами. Находясь практически в географическом центре Германии, Гёттинген уже с первых лет должен был привлечь к себе заметный поток студентов, и эти финансовые обстоятельства также учитывались при его основании.

Подписав в 1737 г. Устав университета, дарующий ему традиционные привилегии, король Георг II принял, как это часто бывало в немецких университетах, титул «великого ректора» (Rector Magnificentissimus). Однако конкретное приведение в жизнь проекта нового университета целиком являлось заслугой ганноверского министра, замечательного немецкого просветителя и покровителя науки барона Герлаха Адольфа фон Мюнхгаузена[107]. Замечательно, что сам Мюнхгаузен получил образование в Галле, и это обстоятельство создавало «мостик» между первым и вторым немецким университетом эпохи Просвещения (а позже, подобным же образом образуется преемственность между Гёттингенским и Берлинским университетами).

Разработанные Мюнхгаузеном принципы организации Гёттингенского университета наилучшим образом отвечали идеям эпохи Просвещения. На первое место среди них барон ставил терпимость и взаимоуважение ученых, золотую libertas philosophandi — свободу научного поиска. Сохраняя в качестве куратора университета высшую надзирающую власть, он помогал налаживать ученую жизнь, стремился не только приглашать на кафедры лучших в своей области ученых, но и, что важно, предоставлять им в дальнейшем все условия для успешной научной работы в Гёттингене. Мюнхгаузен был одним из немногих людей своего времени, который понимал, что слава университета держится не столько на блестящих именах, сколько на создаваемой вокруг него инфраструктуре науки. В свою очередь, Георг II не отказывал университету в материальной помощи, подкрепленной финансами английской казны. Должности профессоров щедро оплачивались, а регулярные субсидии университету позволяли приобретать лучшее учебное оборудование, построить анатомический театр, физический, химический, минералогический кабинеты, позднее — обсерваторию и первую в Германии женскую клинику — «повивальный дом» (Accouchierhaus), а главное, сформировать библиотеку, которая уже через несколько десятилетий представляла собой уникальное, если не лучшее в Германии, университетское книжное собрание. К книгам Гёттингенской библиотеки имели свободный доступ не только профессора, но и студенты, что было весьма необычно для университетов XVIII в., а еще необычнее было то, что все они могли уносить книги домой. Помещения библиотеки с их уходящими к потолку бесконечными книжными полками, к которым взбирались по специальным приставным лестницам, были гордостью Гёттингена. Здесь, как писал один из профессоров, в своей области науки можно было «плавать, как лебедь в озере», и неудивительно, что ради возможности иметь такие условия для работы поток ученых в Гёттинген никогда не иссякал. Следует отметить и последовательно проводимый Мюнхгаузеном светский характер университета: богословский факультет в Гёттингене был лишен права цензуры (что делало невозможным конфликты, подобные истории с Вольфом в Галле) и существовал в рамках университета скорее по традиции, не занимая главенствующего положения, которое он уступил философскому факультету.

Вследствие таких благоприятных для развития науки обстоятельств, Гёттингенский университет быстро достиг европейской славы. В течение XVIII века здесь преподавали знаменитые немецкие ученые, такие как физиолог А. Галлер, математик А. Г. Кестнер, физик Г. К. Лихтенберг, натуралист И. Ф. Блуменбах, филологи И. М. Гесснер и X. Г. Гейне, историки И. К. Гаттерер и А. Л. Шлёцер, юрист И. Г. Пюттер (последний был не только родоначальником современной науки государственного права, но и первым историком Гёттингенского университета) и др. Благодаря трудам профессоров Г. Ахенваля и А. Л. Шлёцера именно в Гёттингене впервые было начато преподавание новой и актуальной для просвещенного сознания XVIII века науки о государстве — статистики. В 1751 г. было основано Гёттингенское ученое общество (позднее — Академия наук), представлявшее собой первое в немецких университетах собрание ученых, ставившее целью активизацию научной деятельности вокруг университета: регулярный выпуск научных трудов, объявление конкурсных задач и т. д.

Авторитет Гёттингенского ученого общества скоро сравнился с ведущими европейскими академиями, и в частности оно повлияло на организацию ученых обществ при российских университетах в начале XIX в. А уже с 1739 г. университетом издавалась «ученая газета» — G?ttingische Zeitungen von Gelehrten Sachen (более позднее название G?ttinger Gelehrte Anzeigen) — одно из старейших периодических научных изданий в Германии, выходившее три раза в неделю (!) и состоявшее из рецензий на публикации и кратких сообщений о новых событиях в различных отраслях знаний. Как и другие стороны организации научной деятельности в Гёттингене, «Гёттингенские ученые ведомости» представили важный, в том числе и для России, образец по созданию научной периодики, получивший множество последователей.

Наконец, немалую роль в росте популярности Гёттингенского университета сыграл его «благородный», привилегированный характер. Покровительство английского королевского двора и обучение здесь наследных принцев, привилегии и высокие чины, которые имели профессора университета, характер преподаваемых наук, особенно политических, развивавшихся в соответствии с интересами и нормами эпохи Просвещения, способствовали привлечению сюда студентов-дворян и даже титулованной знати со всей Европы. С середины XVIII в. к ним присоединяются и русские дворяне. В течение одного 1772 г. в Гёттингенский университет записалось около 400 новых студентов, что сделало его с этого времени самым посещаемым среди немецких университетов, оставив тогда позади даже Галле с его примерно 360 поступающими в год. К 1789 г. ежегодное количество поступавших в Гёттинген достигло максимальной отметки в 440 человек, хотя в дальнейшем на рубеже XVIII–XIX вв. эти цифры несколько снизились[108].

Именно в 1789 г. директор гимназии в Берлине Фридрих Гедике по поручению прусского короля объезжал все немецкие университеты за пределами Пруссии с целью познакомиться с их тогдашним состоянием и уровнем преподавания. Отчет Гедике может служить впечатляющим свидетельством того, что Гёттингенский университет действительно являлся тогда лучшим в Германии, если не во всей Европе. Всё в нем показывало успех «модернизации», отличаясь от большинства клонившихся к упадку и едва поддерживавших свое существование средневековых немецких высших школ. Так, например, Гедике особо отметил характер лекций, которые читались в Гёттингене. О физике Г. К. Лихтенберге, друге Гёте, известном просветителе и острослове, афоризмы которого надолго пережили свое время, Гедике писал: «Его речь с кафедры настолько же естественна и непринужденна, как если бы он говорил в повседневной жизни, и притом весьма поучительна». Но главное, что поразило берлинского наблюдателя — это особое отношение, которое все гёттингенские профессора питали к собственной Aima mater, слава которой, с одной стороны, целиком была обязана их учености, но с другой, усиливала их же собственную репутацию. «Нигде я не нашел в профессорах такой любви к своему университету, как здесь. Кажется, что для них само собой подразумевается, что их университет — первый и лучший среди всей Германии, и об этом обычно говорится с некоторым родом сожаления об остальных университетах… Часто можно с трудом удержать улыбку, когда слышишь разговоры некоторых Гёттингенских профессоров с таким энтузиазмом в голосе, как будто за пределами городских стен Гёттингена нельзя найти ни просвещения, ни учености. Между тем, эта университетская гордость приносит здесь свое хороше воздействие. Она создает определенный Esprit de corps (дух корпорации), которого я нигде в такой мере не встречал. Каждый профессор не только рассматривает честь университета как свою собственную, но и наоборот, свою собственную и своих коллег честь как честь университета. И поэтому те начала коварства, зависти, желания растоптать или оклеветать другого, которые в других университетах так часто причиняют много досады и огорчения, здесь встречаются несравненно реже, или по крайней мере, меньше бросаются в глаза. Здесь обычно говорят о слабостях своих коллег с большей пощадой, чем в других университетах. Здесь более, чем где бы то ни было, склонны хвалить и прощать то, что только возможно как-нибудь похвалить или простить»[109].

На рубеже XVIII–XIX вв. уже можно сказать, что в Гёттингене в той или иной форме содержалось почти все, что позже составило понятие «немецкого классического университета». Однако созданный на английские деньги «рай для ученых» был абсолютно элитарным и космополитичным. По легенде, Наполеон даже произнес слова о том, что «Гёттинген принадлежит не одному Ганноверу, и даже не Германии, но всему миру». Именно поэтому, его влияние на еще сохранявшуюся в XVIII веке старую немецкую университетскую систему, в целом, было незначительным. Требовались какие-то внешние причины, чтобы решительно встряхнуть эту систему, и в такой роли выступили наполеоновские войны. Они перекроили карту немецких государств, при этом часть университетов, оказавшихся на завоеванных территориях, была директивно закрыта (подобно тому, как это случилось во Франции во время революции), а на прочих землях был нанесен необратимый урон финансированию тех из них, собственные средства и посещаемость которых и без того сокращались.

Всего с 1794 по 1819 г. Германия лишилась 22 своих обителей учености — и это, в то же время, создавало хорошие шансы на успех новому основанию университета. До складывания новой немецкой модели оставалось совсем немного. Ей теперь требовался «университет для Германии», за которым притом стояла бы заинтересованная политика государства, а значит, прежде всего был необходим государственный деятель, который бы взялся за ее проведение. Таким государством выступила Пруссия, в правительстве которой именно в этот момент и появился выдающийся реформатор высшего образования Вильгельм фон Гумбольдт, подготовивший открытие Берлинского университета.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.