Иноземцы в России
Иноземцы в России
На соборе по азовскому делу ясно сказалось плачевное состояние Русской земли; от страшного разгрома и смуты она в течение почти 30 лет не могла еще очнуться и оправиться. Жаловались не только на нищету и разорение, но и на воевод, и на приказных людей. В высших правительственных местах, в московских приказах, где под начальством бояр дьяки и подьячие вершили всякие дела, добиться правды было тоже нелегко: приказные люди были очень падки к посулам и тянули (волочили) дела обыкновенно очень долго. «Московская волокита» с разными взятками и подачками была так убыточна для просителей, что порою побуждала их вовсе отказываться от своих исков…
При всем добром желании царя и благомыслящих бояр искоренить это зло было весьма трудно: людей сведущих было крайне мало, а людей честных, способных служить «беспосульно» и «безволокитно», еще меньше.
Недостаток образования, которое поднимает человека умственно и нравственно, сказывался уже весьма ощутительно, но немногие русские того времени понимали это. Современники-иностранцы говорят, что русские не любили никаких высших знаний и нельзя встретить во всей земле человека, который бы разумел по-латыни. (В те времена латинский язык был ключом ко всякому знанию: научные рассуждения тогда писались по-латыни.)
Если не понимали тогда на Руси цены образования в широком смысле, то нельзя того же сказать о знаниях прикладных, т. е. применимых к житейскому обиходу, – их давно уже ценили русские и готовы были платить «хорошие» деньги разным иноземным «хитрым» рудознатцам, лекарям, пушкарям, оружейникам, золотых, серебряных и разных других дел мастерам.
Долгие войны со шведами и поляками особенно давали чувствовать русским цену европейского военного искусства, превосходство европейского вооружения и ратного строя над русским: при всей готовности умереть, сложить свои головы за царя и отечество, при всем мужестве, которому удивлялись иностранцы, русские войска нередко в открытом поле терпели поражения от неприятелей, слабейших числом, но лучше вооруженных и более искусных в ратном деле. Царь понимал вполне необходимость преобразования войска, приказывал, как мы знаем, обучать ратных людей иноземному строю, вербовать целыми тысячами иноземных солдат, на которых не жалели издержек.
При царском дворе служило много иноземцев: были тут лекари, аптекари, часовых и органных дел мастера и проч. Один из них на диво русским соорудил такой искусный орган, что в то время, как он играл, пели птицы (соловей и кукушка), искусно сделанные на нем. Царю очень полюбилась эта диковинка, и он подарил мастеру за нее 2,5 тысячи рублей.
Начинали, очевидно, сознавать уже важность вообще науки: в грамоте ученому голштинцу Олеарию от имени царя Михаила Феодоровича говорится:
«Ведомо нам учинилось, что ты гораздо научен и навычен астрономии, и географус, и небесного бегу, и землемерии, и иным многим надобным мастерствам и мудростям, а нам, великому государю, таков мастер годен».
География, видимо, занимала царя: он велел сделать дополнения и объяснения к карте «Большой чертеж Русской земли», составленной еще по приказу Бориса Годунова.
Хотя русские смотрели на иноземцев как на еретиков, боялись «иноземной прелести», как выражались тогда, но все-таки надобность в «иноземных мастерствах и хитростях» пересиливала эти опасения, и московское правительство беспрестанно призывало к себе иностранных мастеров и промышленников, давало им охотно всякие права и льготы, обыкновенно с условием, чтобы они «обучали русских своему делу и никакого ремесла от них не таили». Голландцу Виниусу позволено было в окрестностях Тулы устроить завод для выделки разных чугунных и железных вещей, литья пушек, ядер и проч.; другому иностранцу Марселису дано право заводить железные заводы на Ваге, Костроме и Шексне «безоброчно» и «беспошлинно» на двадцать лет; третьему – шведу Коэту дано такое право на пятнадцать лет на заведение стеклянного завода; четвертому разрешено добывать золу и поташ и т. д. Очевидно, правительство старалось водворить в Русской земле новые полезные промыслы и производства и поднять промышленность.
В это время в Москве жило уже много иностранцев, одних протестантских семейств насчитывали до тысячи. Сначала они селились в городе, где хотели, устраивали в своих дворах себе молитвенные дома (кирки); но скоро русские священники, опасаясь соблазна для православных, стали сетовать на это: тогда было отведено для кирки особое место и велено сломать те, которые немцы устроили близ русских церквей.
Частые посольства русских за границу и от разных иностранных дворов в Россию должны были также все более и более знакомить русских с Западом. Много любопытного видели русские за границей, много было там и привлекательного для них – недаром русское духовенство так опасалось «иноземной прелести».
Иностранных послов принимали обыкновенно очень торжественно, с истинно русским широким гостеприимством и хлебосольством, но в то же время не всегда относились к ним доверчиво. Еще на границе встречали их царские пристава и сопровождали до Москвы, где уже происходил пышный, торжественный прием, причем сообразовались с важностью и значением посольства.
Вот как описывает один из таких приемов Олеарий, бывший при голштинском посольстве (1634):
«13 августа мы приехали в последнее село пред Москвою. На другой день рано утром пристав с толмачом своим и писцом пришли к посланникам, благодарили их и всех нас за оказанные им во время пути благодеяния и просили у нас извинения, если они служили нам не так, как бы следовало. Послы подарили приставу большой бокал, а толмачу и писцу дали денег. Затем мы стали готовиться к въезду в Москву».
В стройном порядке, с конными стрельцами впереди, двинулось посольство к столице.
«Когда мы приблизились, – продолжает Олеарий, – к Москве, навстречу нам прискакали один за другим десять гонцов. Они беспрестанно уведомляли, где еще находились русские, которые должны были принимать нас, и привозили приказание продолжать наше шествие то скорее, то медленнее, для того чтобы одна часть не пришла в назначенное место раньше другой и чтобы, таким образом, не пришлось дожидаться которой-нибудь из них. Кроме того, мы встречали целые толпы всадников русских, прекрасно одетых; они быстро проносились на своих конях мимо нас и так же быстро возвращались. Между ними было и несколько наших знакомых из шведского посольства, которым, по-видимому, не дозволялось подъехать к нам и пожать нам руку; они только издали приветствовали нас. За четверть мили от Москвы встретило нас более четырех тысяч человек русских в богатых одеждах и на прекрасных лошадях; они поставлены были в строй, сквозь который мы должны были проходить.
Далее навстречу нам выехали верхами два пристава в золотых одеждах (кафтанах) и высоких собольих шапках, на прекрасных белых конях, у которых вместо уздечек висели огромные серебряные цепи; кольца их состояли из серебряных пластинок и при движении издавали громкий звук. За приставами следовал великокняжеский конюший с двадцатью белыми верховыми лошадьми и множеством конных и пеших людей. Когда съехались пристава с послами, те и другие сошли с коней, а старший пристав сказал:
– Великий государь, царь и великий князь Михаил Феодорович, самодержец всероссийский, владимирский, московский (следовал весь титул), приказал нам встретить и принять вас, великих послов герцога голштинского (следовал подробный титул), соблаговолил выслать вам своих лошадей для въезда и назначил обоих нас приставами служить вам на все время пребывания вашего в Москве и заботиться о доставлении вам всего необходимого.
Когда посланник ответил на это приличным образом, послам подвели двух рослых белых лошадей, оседланных шитыми серебром и золотом немецкими седлами и убранных разного рода дорогими украшениями.
Как только послы сели на лошадей, пристав и казаки, провожавшие нас от границы до Москвы, удалились. Послы ехали между двумя приставами, хотя у русских обыкновенно в случае, когда три и более человека идут или едут вместе, считается почетнейшим то место, где человек с правой стороны у себя не имеет никого другого. За лошадьми шли русские конюхи и несли седельные покрывала из леопардовой кожи, парчи и алого сукна. Подле посланников ехало на лошадях множество других москвитян, которые толпились и составляли густую массу, провожавшую послов до самого их помещения… Когда мы проезжали по Москве, все улицы и дома были усеяны бесчисленным множеством народа, собравшегося поглядеть на наш поезд. Улицы, впрочем, незадолго до нашего приезда были сильно опустошены пожаром, истребившим более пяти тысяч домов, так что многие жители принуждены были помещаться в палатках.
Через полчаса по прибытии нашем в Москву из кухни и погреба великого князя присланы были нам в знак приветствия разные припасы, а именно: 8 овец, 30 кур, много белого и ржаного хлеба и сверх того 22 сорта дорогих напитков: вина, пива, меду и водки. Все это принесли нам 32 человека, которые шли в известном порядке, образуя из себя длинный ряд. Такие же припасы и таким же образом получали мы после каждый день, только наполовину меньше: таков обычай у русских, что чужестранные послы получают двойное количество продовольствия в первый день их прибытия и в день, когда бывают у руки его царского величества.
После доставки продовольствия заперли передний двор нашего помещения и приставили 12 стрельцов-часовых, с тем чтобы до первого представления царю никто из нас не выходил из дому и никто из посторонних не входил к нам. Пристава ежедневно посещали послов и справлялись, не нуждаются ли они в чем. Кроме того, в нашем дворе постоянно находился при нас русский переводчик, который распоряжался стрельцами для наших услуг и рассылал их за покупками разных вещей, нужных нам…
19 августа назначен был прием послов у царя…
В этот день рано утром пришли пристава осведомиться, собираемся ли мы к выходу, и, увидавши, что мы были совершенно готовы, поспешно поскакали назад во дворец. Вскоре за тем были приведены нам для поезда белые лошади. В 9 часов пристава пришли снова в своих обыкновенных платьях; новые же кафтаны и высокие шапки, взятые ими из великокняжеской кладовой, несли за ними их слуги. Пристава переоделись в эти платья в передней комнате у послов и таким образом тут же при нас нарядились как нельзя лучше. После того мы сели на лошадей, в плащах, без шпаг (при шпаге никто не смеет являться к царю), и поехали во дворец в стройном порядке…
От самого посольского помещения до дворца на протяжении восьмой части мили расставлены были по обеим сторонам дороги тесными рядами стрельцы, между которыми мы должны были ехать. За ними все улицы, дома и крыши усеяны были множеством народа, собравшегося поглазеть на наш поезд. На дороге несколько раз гонцы из дворца скакали к нам навстречу во всю лошадиную прыть и, как при въезде в Москву, отдавали приказы, чтобы мы то скорее, то медленнее ехали, то совсем на время приостанавливались, – это для того, чтобы его царское величество мог сесть на престол в приемном покое не прежде и не позже того, как прибудут послы.
На главной дворцовой площади мы сошли с лошадей, и все наши построились в известном порядке… К приемной нас повели с левой стороны через крытый ход со сводами, где мы прошли мимо весьма красивой церкви. Этим ходом мимо церкви провели нас потому, что мы христиане; турок же, татар и персов водят другим ходом.
Пред приемной мы должны были пройти через одну палату со сводами, в которой кругом сидели и стояли старые почтенные мужи с длинными седыми бородами в парчовых одеждах и высоких собольих шапках. То были гости его царского величества, т. е. важнейшие купцы; одежды же на них взяты были из царских кладовых, из которых они выдаются только при подобных торжественных случаях и потом снова отбираются.
Когда послы были у дверей упомянутой передней палаты, из приемной вышли от его царского величества два боярина в парчовых одеждах, вышитых жемчугом. Они встретили послов и сказали:
– Его царское величество соблаговоляет господам послам явиться к нему.
Подарки, которые послы приносили царю от своего государя, были оставлены в передней палате. Они состояли из дорогих вещей, между которыми были боевые часы с подвижными фигурами, изображающими историю блудного сына, большое зеркало в рамке из черного дерева, украшенной литыми из серебра листьями и фигурами, хрустальная кружка, обделанная золотом и яхонтами, и многие другие».
«Только что мы, – продолжает Олеарий, – вступили в приемный покой, главный переводчик царский выступил вперед, пожелал государю счастья и долголетней жизни и возвестил о прибытии голштинских послов.
Приемная была четырехугольная комната со сводами, на полу и по стенам обитая прекрасными коврами; потолок ее украшен был золотом и разными изображениями из священной истории, писанными различными красками. Царский престол стоял в глубине, у стены, против входа, на возвышении из трех ступеней от полу; вокруг него по углам стояли четыре серебряных столба, на которых находились серебряные орлы с распростертыми крыльями; от этих орлов шла крыша, опиравшаяся на те же столбы и увенчанная башенкою также с орлом наверху; по четырем углам крыши были также серебряные башенки с орлами.
На престоле, в одежде, унизанной разными драгоценными камнями и крупным жемчугом, сидел царь. Корона его усеяна была крупными брильянтами, так же как и золотой скипетр, который, вероятно, по его тяжести, царь держал то в правой, то в левой руке. По обеим сторонам престола стояли четыре молодых рослых князя, по двое с каждой стороны, в белых камчатных одеждах, в высоких рысьих шапках и в белых сапогах. На груди у них крестообразно висели золотые цепи, и каждый из них вооружен был серебряным бердышом; держали они бердыши на плечах, как бы готовясь нанести удар. Вдоль стен кругом сидели важнейшие бояре, князья и государственные чины, более 50 человек, все – в богатейших одеждах, в высоких шапках из черной лисицы. В нескольких шагах от престола с правой стороны стоял государственный канцлер (начальник иноземного приказа). Подле самого престола справа стояла золотая держава, величиною с ядро (48-фунтового весу), на резной серебряной пирамиде. Далее стояли золотая лохань и рукомойник с полотенцем для омовения руки его царского величества после допущения к ней послов и сопровождающих их. К царской руке допускаются только христианские послы.
Когда послы, вошедши в приемную, почтительно поклонились, их немедленно подвели к царю и поставили пред ним в 10 шагах; за послами стали сопровождавшие их, а с правой стороны – наши два дворянина с грамотами. Переводчик стал подле послов елевой стороны.
Затем его царское величество дал знак государственному канцлеру и велел сказать послам, что он допускает их к своей руке, и те начали подходить поодиночке друг за другом. Царь взял скипетр в левую руку, правую же подавал послам с благосклонным движением каждому, но при этом во время целования царской руки не дозволялось ее касаться руками. По окончании этого обряда канцлер сказал послам, чтобы они исполнили то, зачем были присланы. Тогда главный посол начал говорить, что он привез поклон его царскому величеству от его светлости своего милостивого князя и государя вместе с изъявлением глубокого сочувствия в скорби по причине смерти патриарха; что его светлость государь голштинский полагал, что Бог продлит жизнь патриарха до настоящего времени, и потому послал было к нему грамоту, которую они вместе с грамотой к его царскому величеству имеют честь вручить ему, государю московскому. После того послы поднесли грамоты царю, а он дал знак канцлеру взять их.
Канцлер по приказу государя от его имени отвечал послам, что грамоты будут переведены на русский язык и решение царя по ним будет объявлено через бояр. Канцлер, произнося титулы своего государя, а также и великого князя голштинского, снимал шапку и потом снова надевал ее. Позади послов в это время была поставлена лавка, покрытая ковром, на которую они и сели по приглашению царя.
Затем канцлер объявил, что царское величество допускает к своей руке важнейших слуг посольства.
По окончании этого обряда царь, приподнявшись несколько с престола, спросил у послов о здоровье их князя. Вслед за тем прочтена была роспись княжеским подаркам; они были внесены в приемную и немного спустя вынесены обратно. Затем предоставлено было послам высказаться о цели, с какой они посланы, и те просили, чтобы в силу договора, заключенного шведским королем и князем голштинским по персидскому делу, дозволено было бы их выслушать тайно вместе со шведскими послами.
Затем царь велел спросить послов, здоровы ли они и не имеют ли в чем недостатка, и сказать им, что он соблаговоляет, чтобы они в тот день кушали от его стола. После этого два боярина, которые ввели послов в приемную комнату, вывели их из нее, и они поехали с приставами и стрельцами домой в прежнем порядке».
Голштинское посольство, о приеме которого рассказано Олеарием, приезжало в Москву, чтобы уладить дело насчет торговли с Персией. Царь дозволил голштинским купцам на десять лет свободный проезд по русским владениям в Персию, за что они и должны были платить в казну 600 тысяч ефимков серебра (считая их 14 в фунте).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.