Послание царя
Послание царя
Послание начинается очень длинным вступлением: «Бог наш Троица, иже прежде век сый, ныне есть Отец и Сын и Святой Дух, ни же начала имать, ни же конца, о нем же живем и движемся есмы, им же царие царствуют и сильнии пишут правду»… Далее во вступлении говорится: «Победоносная хоругвь и крест честный даны первому в благочестии царю Константину Великому и его преемникам, всем православным царям и блюстителям православия… Божие слова всю вселенную, как орлы, облетели… Искра благочестия дошла и до Русского царства: самодержавство Божиим изволением получило начало от великого князя Владимира, просветившего всю Русскую землю святым крещением, и великого князя Владимира Мономаха, который от греков «высокодостойнейшую честь» принял, и достохвального великого государя Александра Невского, победившего безбожных немцев, и достохвального великого государя Димитрия, который одержал за Доном великую победу над безбожными агарянами. Дошло самодержавство до мстителя неправдам дела нашего великого государя Ивана, до блаженной памяти отца нашего, великого государя Василия, старых прародительских земель обретателя, дошло и до нас, смиренных, скипетродержавие Русского царствия. Мы же хвалим за премногую милость к нам Бога, не попустившего доселе руке нашей обагриться единоплеменною кровью, потому что мы ни у кого не отнимали царства, но Божиим изволением и прародителей, и родителей своих благословением как родились в царском достоинстве, так и выросли, и воцарились, – свое взяли, не чужое отняли…»
После этих слов, которыми Иван Васильевич, очевидно, хотел показать всю законность, всю силу и величие своей власти, он обращается к Курбскому:
«Наш христианский смиренный ответ бывшему прежде истинного христианского самодержавства и нашего государства боярину и советнику и воеводе, а ныне же клятвоотступнику и губителю христианства, и врагам его служителю, князю Андрею Михайловичу Курбскому…
Зачем, князь, думая соблюсти благочестие, ты душу свою отверг? Что дашь взамен ее в день Страшного суда? Если и весь мир приобретешь, все же, наконец, смерть постигнет тебя! Зачем ради тела погубил ты душу свою? Убоялся ты смерти по ложному слову своих друзей, а все они, как бесы, преступившие крестное целование, всюду сети расставляли, надзирая за нашими словами и движеньями, думая, что мы должны быть (безгрешны) как бесплотные, и потому сплетали на нас поношения и укоризны… От этих бесовских слухов наполнялись вы ярости на меня, как смертоносного змеиного яда, и душу свою погубили и на разорение церкви стали… Или думаешь, окаянный, что убережешься от этого? Никак! Если придется тебе заодно с ними (литовцами) воевать, то должен будешь ты и церкви (православные) разорять, и иконы попирать, и христиан губить. Где руками своими не дерзнешь творить этого, то мыслью своею смертоносною (советом) много злобы сотворишь. Подумай же, как при вражеском нашествии конскими копытами будут растерзаны и растоптаны нежны члены младенцев… И вот твое «злобесное умышление» уподобится Иродову неистовству в избиении младенцев…
Иван IV. Миниатюра из «Царского титулярника». 1672 г.
Ты, ради тела, душу погубил… Разумей же, бедняк, с какой высоты и в какую пропасть низвергся ты!.. Это ли твое благочестие, что погубил ты душу свою ради своего самолюбия? Разумные люди и там (в Литве) поймут, что ты, желая славы мимолетной и богатства, это сделал, а не от смерти бежал. Если ты праведен и благочестив, как говоришь, почему же убоялся неповинной смерти – ведь это не смерть, а приобретение? Придется же во всяком случае умереть! Презрел ты и слова апостола Павла: «Всякая душа владыкам властвующим да повинуется: нет такого владычества, которое не от Бога учинено, – и потому противящийся власти Божию повелению противится. Смотри же и пойми: кто противится власти, тот Богу противится». А кто Богу противится, тот зовется отступников, а это – горчайшее согрешение. Сказано это апостолом о всякой власти, которая даже добыта кровью и войною. Припомни же сказанное выше, что мы не насилием приобрели царство… Презрел ты также слова апостола Павла, сказанные в другом месте: «Рабы слушайтесь своих господ, не только пред очами их повинуясь, как человекоугодники, но как Богу, и не только благим (господам), но и строптивым, не только за гнев, но и за совесть». Это воля Божия, творя благое, пострадать!
Почему же не захотел ты от меня, строптивого владыки, страдать и венец жизни (нетленный мученический венец) наследовать? Ради временной славы, сребролюбия и сладостей мира сего ты все свое душевное благочестие с христианскою верою и законом попрал!
Как не устыдился ты раба своего Васьки Шибанова! Он благочестие свое соблюл. Пред царем и пред народом, при смертных вратах стоя, он не изменил крестному целованию, но, восхваляя тебя, готов был всякую смерть принять за тебя… А ты из-за одного гневного слова моего не только свою душу, но и души всех прародителей погубил, потому что Бог деду нашему поручил их в работу; и они, дав свои души (т. е. присягнув), до смерти своей служили, и вам, своим детям, приказали служить деда нашего детям и внучатам. И это все ты забыл, «собацким изменным обычаем» преступил крестное целование, соединился с врагами христиан, да к тому же еще «скудоумными словами» нелепости говоришь против нас, словно камни на небо бросая…
Писание твое я хорошо уразумел (вразумлено внятельно)… Оно кажется снаружи наполненным меда и сота, но яд аспида ты скрыл под устами своими… От слепотствующей злобы твоей ты не можешь истины и видеть… Разве это «совесть прокаженная» – свое царство держать в своей руке и власти своим рабам не давать? «Разве тот «супротивник разуму», кто не хочет быть во власти своих рабов? И в том ли «православие пресветлое», чтобы рабы владели и повелевали?
Если и есть на мне малое согрешение, то от вашего же соблазна и измены. Я – человек: нет человека без греха, безгрешен один только Бог. Я не считаю себя, как ты, выше человека, равным ангелам. А о безбожных государях что и говорить! Они своими царствами не владеют: как велят им их рабы, так они и властвуют; а российские самодержцы изначала сами владеют, а не бояре и вельможи. И ты этого не мог в своей злобе рассудить; по-твоему, благочестие – самодержавству быть под владычеством попа и под вашей властью, а это по твоему разуму – нечестие, что мы сами захотели иметь власть, данную нам от Бога, и не пожелали быть под властью попа…
Потому ли я противником вашим явился, что не дал вам погубить себя?.. А ты сам поступил и против разума, и против клятвы из-за ложного страха смерти!.. Что сам не творишь, то нам советуешь… Как начали вы поношения и укоризны нам, так и ныне не перестаете, звериной яростью распаляясь, совершаете вы свою измену. Эта ли ваша доброхотная, прямая служба – поносить и укорять?!.
Что ж, собака, и пишешь, и соболезнуешь, совершив такую злобу?»
Затем в письме приводятся примеры из священной истории и из истории Греции, показывающие, что подданным следует покоряться власти, а властителям следует быть в иных случаях и очень строгими, по словам апостола: «Иных милуйте, иных же страхом спасайте». «Злодеев нельзя называть мучениками, не разбирая, за что кто пострадает… злодеев щадить не следует… – пишет царь. – Константин Великий убил сына своего для блага царства, князь Федор Ростиславич, прародитель твой, много крови пролил в Смоленске на Пасху, а все же причтен к лику святых. Давид оказался угодником Богу, хотя и приказал избить в Иерусалиме своих врагов и ненавистников…»
«И во всякое время, – говорится далее в письме, – царям следует быть осмотрительными: иногда кротчайшими, иногда же ярыми; добрым людям оказывать милость и кротость, злым ярость и мучение. Не могущий так поступать не царь. Хочешь не бояться власти? – благотвори. Если же злое творишь – бойся: не напрасно царь носит меч, а на месть злодеям и в защиту добродеям.
Ты же уподобился Иуде-предателю! Как он на Владыку всех «возбесился» и на смерть предал Его, так и ты, пребывая с нами и хлеб наш вкушая, собирал злобу на нас в своем сердце!.. Почему ты являешься учителем моим? Кто тебя поставил судьей или начальником над нами?.. От кого ты послан проповедовать? Кто рукополагал тебя?..
Нигде ты не найдешь того, чтобы не разрушилось царство, обладаемое попами. Они в Греции царство погубили и туркам подчинились! Эту погибель и нам советуешь? Пусть она на твою голову падет.
Разве это хорошо, попу и прегордым лукавым рабам владеть, а царю только царским почетом пользоваться, а властью быть ничем не лучше раба? Как же он и самодержцем будет называться, если не сам все устрояет?»
Далее Иван Васильевич приводит примеры из ветхозаветной истории для подтверждения своих мнений.
«Когда Бог избавил израильтян от рабства египетского, то вспомни, кого поставил властвовать, священника или многих правителей? Одного Моисея поставил властителем, а священствовать велел Аарону, а в мирские дела не вмешиваться. Когда же Аарон стал вмешиваться, тогда отпали люди даже от Бога. Когда Илий-жрец взял на себя и священство, и царство, то и сам, и сыновья его погибли злою смертью и весь Израиль побежден был до дней царя Давида!»
Затем в письме приводятся примеры из истории Рима, Византии, Италии в доказательство того, что и могучие царства гибли от разделения власти и подчинения царей вельможам. «Иное дело, – говорится далее, – душу свою спасать (стать иноком), иное – заботиться о душе и теле многих; иное дело – святительская власть, иное – царское правление. В монашестве можно быть подобно агнцу смиренному или птице, которая не сеет, не жнет и в житницы не собирает; царское же правление требует страха, и запрещения, и обуздания… «Горе, – говорит пророк, – дому тому, которым многие обладают». Видишь, – обращается Иван Васильевич к Курбскому, – что владение многих подобно женскому безумию!»
Далее царь корит Курбского за то, что он называет изменников доброхотными. «А что ты писал, «за что я сильных в Израиле побил и воевод, данных нам от Бога, погубил разными смертями», – так это ты писал ложно, лгал, как отец твой дьявол научил…
Кто сильнейший во Израиле, не знаю; земля правится Божиим милосердием, Пречистой Богородицы милостию, всех святых молитвами и родителей наших благословением и, наконец, нами, государями, а не судьями и воеводами. Если я и казнил разными смертями воевод своих, так их у нас множество и кроме вас, изменников. Своих холопов вольны мы жаловать, вольны и казнить… В иных землях сам увидишь, сколько зла творится злым: там не по-здешнему! Это вы своим злобесным обычаем утвердили, чтоб изменников любить: в иных землях их казнят, тем и власть утверждается. А мук, гонения и смертей различных ни на кого я не умышлял, а что упомянул ты об изменах и чародействе, так собак таких всюду казнят!»
После этого в письме подробно припоминает Иван Васильевич о тех обидах, какие он терпел от бояр в детстве, о тех смутах и беззакониях, какие творили они после смерти матери его. Глубоко запали в память Ивана Васильевича разные даже мелочные случаи, поразившие его в детстве.
Припоминает он о самоуправстве и насилиях бояр над близкими ему людьми; затем говорит: «Нас же с единородным братом, святопочившим Юрием, держали как посторонних и убогих детей. Каких только лишений не вынес я в одежде и пище?!
Вспоминаю хоть это одно: играю я в детстве, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, локтем опершись и положив ногу на постель нашего отца… Кто может вынести такую гордыню? Трудно исчислить, сколько страданий вынес я в детстве! Много раз поздно ел не своей вине… Что сказать о казне (имуществе) родительской? Все лукаво расхитили, будто детям боярским на жалование, и деда нашего бесчисленную казну и отца себе захватили… Наковали себе сосудов золотых и серебряных и имена родителей своих на них вырезали, будто это их родительское добро… А о казне дядей наших что и говорить? – Все себе расхитили!..»
Припомнив московский пожар и народный мятеж, царь говорит о том, как «собака» Алексей (Адашев) и поп Сильвестр, который «восхитился (увлекся) властью, как Илий жрец», сблизились с ним; как Сильвестр с Алексеем сдружился и «стали они между собою тайно от нас, – говорит царь, – советоваться о делах, считая нас неразумными»… Припоминает царь, как эти советники на все места поставили своих угодников. «Все они по своему хотению творили. Что бы мы ни посоветовали, хотя и благое, – все это им казалось непотребным; они же хотя бы и что дурное советовали – все считалось благим… Даже в домашней жизни, – с горечью прибавляет царь, – все творилось по их хотению, я же был не в своей воле, словно младенец! Разве это противно разуму, что я в зрелом возрасте не захотел быть младенцем?»
Дальше царь в своем письме корит бояр, что они не оберегали его, как следует, во время казанского похода, что во время его болезни не хотели по его требованию присягать его сыну, хотели воцарить Владимира, питали вражду к царице Анастастии. «Таково их доброхотство к нам!» – восклицает царь.
«Ты их, тленных людей, называешь предстателями у Бога… Ты еллинам (язычникам) уподобляешься, осмеливаясь тленных людей называть предстателями… Мы же, христиане, знаем христианскую Пречистую Владычицу Богородицу; затем предстатели – все небесные силы, архангелы и ангелы; затем молитвенники наши пророки, апостолы, святые мученики… Вот предстатели христианские! И нам, царям, носящим порфиру, неприлично называться предстателями…
Ты же не стыдишься тленных людей, притом изменников, называть предстателями!.. А что писал ты, будто те «предстатели прегордые царства разорили и проч.», то это разумно сказать только о Казанском царстве, а около Астрахани и близко вашей милости не было… В том ли состоит храбрость, чтобы службу считать опалою? Когда вы ходили в поход на Казань без понуждения, охотно? Вы всегда ходили, как на бедное хождение… Когда истощились запасы под Казанью, вы, постояв три дня, уже хотели вернуться, если бы я не удержал вас… Если бы при взятии города я не удержал вас, сколько бы вы погубили православного воинства, начавши бой невовремя? А потом, когда милостию Божиею город был взят, вместо того, чтобы порядок водворять, вы кинулись грабить! Это значит прегордые царства разорять, как ты безумно и надменно хвалишься!..» Затем царь корит бояр за то, что и во время Ливонской войны они плохо делали свое дело, как рабы, с понуждением, а не по собственной воле…
Исчислив все недостатки бояр, действительные и мнимые, Иван Васильевич говорит: «А за такие ваши заслуги, как сказано выше, вы достойны были многих опал и казней; но мы еще милостиво вас наказывали… Если бы я по твоему достоинству поступил, – ты к нашему недругу не уехал бы!..»
«Кровь твоя, говоришь ты, пролитая иноплеменниками за нас, вопиет на нас к Богу». Это смеха достойно! Не нами, а другими пролитая на других и вопиет. Если и пролил ты кровь в борьбе с супостатами, так сделал ты это для отечества. Не сделай ты этого, ты не был бы христианин, а варвар. Во сколько раз больше наша кровь вопиет на вас к Богу, нами самими пролитая не ранами, не каплями, но многим потом и многим трудом, каким вы отягощали меня сверх силы! И от вашей злобы вместо крови много слез наших излилось, еще больше воздыханий и стенаний сердечных; оттого получил я и боль в пояснице!»
Затем царь презрительно отзывается о заслугах Курбского, корит его за неудачу под городом Невелем и потом прибавляет: «Военные твои дела нам хорошо ведомы… Не считай меня неразумным или младенцем по уму. Не думайте также меня «детскими страшилами» напугать, как прежде делали с попом Сильвестром и с Алексеем…
«Лица твоего, пишешь, уже не увидеть нам до дня Страшного суда Божия»… Да кто и захочет такое ефиопское лицо видеть?!
«Убиенные, говоришь, предстоят у престола Божия», и это помышление твое суемудренно; по словам апостола: «Бога никто же нигде же не виде». Вы, изменники, если и вопиете без правды, ничего не получите… Я же ничем не хвалюсь в гордости: делаю свое царское дело и выше себя ничего не творю… Подвластным людям благим воздаю благое, злым – злое… Не по желанию казню их, а по нужде…
А что свое писание с собою в гроб хочешь положить, этим ты последнее свое христианство отверг от себя! Господь велел не противиться злу, ты же даже обычное, что и невежды понимают, прощение пред кончиною отверг и потому ты недостоин и отпевания»…
* * *
Эти выдержки из огромного послания царя Ивана ясно показывают, что с Курбским он никак не мог сойтись в понятиях. Он крепко держался той мысли, что для блага государства необходимо, чтобы государь был настоящим самодержцем, не стеснялся бы ничьими советами и чтобы бояре были только верными слугами, исполнителями его воли, служили бы ему так же верно, как, например, Шибанов Курбскому. А Курбский, выставляя на вид свое высокое происхождение от святого Федора Ростиславича, князя смоленского и ярославского, все хорошее в начале царствования Ивана Васильевича вменяет в заслугу только боярам и стоит на том, что бояре должны быть советниками и сотрудниками царя, а не слугами, беспрекословно исполняющими его волю. «Царь хотя и почтен царским саном, – говорит Курбский в своей истории, – но может и не получить от Бога некоторых дарований и потому должен искать доброго и полезного совета не только у советников своих (бояр), но и у простых людей, ибо дар духа дается не по богатству внешнему и не по силе царства, но по правости душевной».
Укоры в жестокости были нисколько не убедительны для царя. Казнить лиходеев и изменников он считал своим неотъемлемым правом. Убедить же царя в невинности казненных бояр Курбский, конечно, менее всего был в состоянии; напротив того, измена его самого и резкое письмо еще больше утверждали царя в той мысли, что на бояр, даже и самых близких, полагаться ему нельзя. В нем крепла все больше и больше мысль, что его личное благо и благо всей земли требуют, чтобы боярская крамола была истреблена с корнем.
Послание царя полно веских укоров, едких и злых насмешек. Сильно задели они за живое Курбского. Да и мог ли он успокоить свою совесть?! Его измена, от каких бы причин она не вышла, все же оставалась изменой; присяга была им нарушена; от родной земли он отрекся, перешел на сторону врагов ее…
На длинное послание царя Курбский ответил коротким письмом, из которого видно, как укоры царя и насмешки доняли его. Он называет царское письмо «широковещательным и многошумящим», говорит, что оно полно «неукротимого гнева и ядовитых слов»; что так писать не только великому царю, но и простому воину непристойно; что в письме царя «нахватано из Священного Писания со многою яростью и лютостью не строками и стихами, как в обычае у людей ученых, а целыми книгами, посланиями, и тут же говорится и о постелях, о телогреях и иные бабьи басни». Так писать, по словам Курбского, совсем непристойно в страну, где есть люди ученые, искусные в книжном деле. «Да и пристойно ли, – говорится дальше в письме, – мне, человеку смирившемуся, оскорбленному, без правды изгнанному, хотя бы и многогрешному, прежде суда Божия так грозить?.. И вместо утешения так кусательно грызть меня неповинного, бывшего в юности твоим верным слугою! Не думаю, чтобы это было Богу угодно… И чего же ты от нас еще хочешь? Не только своих единоплеменных князей из потомства великого Владимира ты поморил и отнял у них имущества движимые и недвижимые, чего не успел отнять твой дед и отец, но и последние рубахи свои, могу сказать по евангельскому слову, мы отдали твоему прегордому и царскому величеству… Хотел было я на каждое твое слово возразить, о царь, и мог бы это сделать, но удержал руку мою с тростию, возлагая все на Божий суд, – рассудил лучше здесь молчать, а говорить там, перед престолом Христа, Господа моего, вместе со всеми избиенными и гонимыми тобой. Да притом непристойно людям рыцарским (благородным) браниться как рабам; очень стыдно и христианам извергать из уст слова нечистые и кусательные!..»
Но на этом переписка царя с Курбским еще не кончилась. Несколько лет спустя они снова обменялись письмами, о которых будет сказано ниже.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.