Просто людям заморочили головы

Просто людям заморочили головы

Д. В. Лобанов: Сергей Алексеевич, чем для вас был Советский Союз?

C. А. Полозков: Советский Союз для меня, как и для всех нас — это наша Родина. Есть знаменитая теперь песня «Я рожден в Советском Союзе, сделан я в СССР». Так оно и было. Поэтому — что говорить!? Мы в этой стране родились, в ней жили, и, по-моему, даже буквально за год до развала страны никому из советских людей и в голову не могло прийти, что такое может случится.

Д. В. Лобанов: Но ведь СССР был мощнейшей мировой державой, второй экономикой мира. Что же, на ваш взгляд, привело к распаду страны?

C. А. Полозков: Это вопрос достаточно сложный. Уже десятки книг на данную тему написаны. На мой взгляд, главная причина в том, что советская элита отвечала за гораздо большее, чем элита на Западе. Грубо говоря, секретарь обкома отвечал за всё. За то, что производство план не выполнило, за то, что алкоголиков много, — за всё на свете он отвечал, а имел гораздо меньше, чем элита на Западе.

Д. В. Лобанов: И за криминогенную обстановку он тоже отвечал?

C. А. Полозков: За всё на свете. За урожай, за пьянку — за всё. А что он имел? Нам всегда казалось, что у них были колоссальные привилегии, но мы просто жили в обществе, где было декларировано равенство, а они, как мы считали, эту заповедь нарушали. Мы не понимали, что они за эту ответственность имели возможность (да и право, наверное) получать более качественную еду, сидеть на первом кресле в самолете, тогда бизнес-класса не было… И у меня такое ощущение, что в результате элите захотелось отвечать гораздо меньше, а получать гораздо больше, так, как это происходит в США и Европе. Это, на мой взгляд, был центральный мотив. Хотя, возможно, многие из них его и не сознавали. А потом получилось то, что получилось…

Д. В. Лобанов: Вы назвали внутреннюю причину, но, очевидно, были и внешние? Соединенные Штаты Америки, как мне кажется, желали разрушения СССР и много делали для этого. Чего они боялись? Экономического конкурента? Идеологического конкурента? Военного соперника?

C. А. Полозков: Они боялись всего. Они были нашими соперниками и, естественно, желали того, чтобы Система распалась. Ведь в чём особенность России вообще как таковой? Она заключается в том, что Россия всегда была некоей альтернативой Западу. Мы же были фактически единственной крупной страной, которая не стала западной колонией. Ну, может быть, еще Япония. Но Япония уже после революции Мэйдзи к концу XIX века сама стала колониальной державой. Она колонизировала Корею, всячески пыталась колонизировать Китай, и в этом смысле достаточно преуспела. А мы были единственной страной, которая не была колонией Запада и не была сама колониальной державой в классическом смысле. Да, определенная зависимость России от Запада была, но, тем не менее, мы развивались по собственному пути, и Советский проект, по существу, стал альтернативным проектом.

Многие из патриотов, которые сейчас выступают за Россию, считают, что Советский проект был чем-то чуждым для страны. На самом деле это не так. Напротив, мне кажется, это был проект, который особым образом реализовал свой путь развития России. Естественно, что Соединенные Штаты не хотели его осуществления, так как он был альтернативой им. И последующие события, и вся современная жизнь показывают, что после того, как Советский Союз пал, мы тоже попали в их орбиту, и это позволило их экономике процветать в течение длительного времени. На мой взгляд, если бы не пал Советский Союз, то финансовый кризис, который произошел, случился бы гораздо раньше. Просто тогда мы всего этого, естественно, не понимали.

А почему я считаю, что внутренние проблемы оказались важней? Просто потому что и мы тоже боролись с Соединенными Штатами, влияя на их население. Но, к сожалению, получилось так, что мы не сумели перейти на другой уровень этой борьбы и понять: современные методы противоборства — это не военная мощь, а, в первую очередь, действия средств массовой информации, вопросы идеологии и прочее, и прочее. А Советский Союз тогда отстал, и, действительно, к концу 80-х годов коммунистическая идеология обветшала, её никак не обновляли, не понимали того, что её надо обновлять, а может быть, и не хотели. И в результате у власти оказались такие люди как Яковлев, Горбачев… Яковлев, по моему, был однозначно человеком завербованным. Может быть, в прямом смысле этого не было, но практически он идею свертывания не только Советского, но и Русского, Российского проекта, на мой взгляд, проводил очень четко. Во всяком случае, даже в его поздних выступлениях сквозила просто откровенная ненависть ко всему русскому. К сожалению, у нас образовалась некая группа людей, которые ненавидели нашу альтернативность и готовы были идти на всё, чтобы произошло то, что произошло.

Д. В. Лобанов: Знаете, к какому выводу я пришел? Что интересно, если рассматривать две конкурирующие системы? Что Советский проект — это, действительно, была абсолютная альтернатива мира, альтернатива развития общества. Потому что всего лишь несколько десятков лет тому назад в США, самом демократическом и цивилизованном государстве Запада (на их взгляд), существовала точно такая же, как в Азии и Африке, система эксплуатации трудящихся. Потому мы и празднуем 1 мая, что в Чикаго 1 мая 1886 года была расстреляна мирная демонстрация рабочих, боровшихся за свои права, в частности, за установление 8-часового рабочего дня.

То есть вот это формирование так называемого западного среднего класса произошло благодаря Советскому Союзу. Потому что капиталисты должны были конкурировать с социализмом, потому что левые идеи, идеи Советского Союза захватывали умы на Западе. И именно благодаря этой конкуренции зародился тот средний класс, который сейчас по-обывательски комфортно живет, развивается, процветает и так далее. Потому что наша страна после самой страшной и разрушительной войны сама себя практически выстроила заново, первой запустила человека в космос, первой в Европе запустила атомный реактор. Это ведь тоже показатели. Вы живете в каком-то потребительском раю, а мы идем вперед, мы творим будущее, мы дерзаем, осваивая глубины и высоты, и так далее и тому подобное.

C. А. Полозков: Конечно, косвенное влияние мы оказали на то, что они стали строить социальное государство. Но тут есть еще один момент, который при проведении реформы совершенно никто не учитывал. Хотя я даже не понимаю, почему так было, ведь официальная пропаганда про это постоянно говорила. Мы не понимали одного — так называемый Запад потому живет хорошо, что весь остальной мир живет плохо. Существует теория периферийного капитализма, на Западе же разработанная, которая об этом говорит.

Сейчас я часто пытаюсь людям объяснить: нам в течении последних 25 лет пытались доказать, будто Запад живет лучше, потому что у них особая система, гораздо более эффективная, чем наша, а я пришел к выводу, что это не так. Но когда начинаешь разговаривать с людьми на эту тему, разъясняя, почему они лучше живут, люди это не воспринимают. А вот когда их начинаешь спрашивать, а почему Москва живет лучше, чем вся остальная Россия, то про Москву людям все понятно — потому что в Москве все деньги, в ней все банки. Им осталось только понять, что по той же самой причине и Запад живет лучше остального мира. И когда говорят об открытости границ и прочее… Это им выгодно, потому что они весь мир эксплуатируют.

Д. В. Лобанов: Высасывают из него деньги…

C. А. Полозков: Да, высасывают. А после финансового кризиса вообще всем стало понятно: кроме того, что они являются собственниками основных производственных предприятий в третьем мире, США еще и просто фальшивомонетчик, который использует то обстоятельство, что доллар является мировой валютой, и фактически этим злоупотребляет, печатая его в бесконечных количествах. И всё! Ведь все, наверно, помнят, как нам в начале реформ говорили, что нужно бороться с инфляцией и что дефицит бюджета — это страшный вред. Но мы сейчас видим, какой дефицит бюджета в Штатах, а они за счет этого живут, потому что доллар по-прежнему пользуется спросом. А почему он пользуется спросом? Потому что нефть закупается в долларах, потому что Международный валютный банк дает кредиты в долларах, и все страны, которые деньги отдают, вынуждены закупать доллары. То есть источник их богатства лежит в том, что они эксплуатируют всех остальных. Грубо говоря, когда мы затевали все эти реформы, мы тоже хотели стать начальниками, как они, но нас, естественно, сунули в подчиненные и наверх не пускают.

К сожалению, по-моему, у нашего руководства существует иллюзия, что нас туда пустят. А этого не будет. Поэтому альтернативность наша связана в первую очередь с тем, что если ее не будет, то мы вообще не будем существовать. Вот когда наша власть это поймет, тогда, наверное, какие-нибудь изменения к лучшему произойдут.

Д. В. Лобанов: А велика ли роль в том, что случилось, таких исторических персонажей, как Горбачев, Яковлев и другие, которые олицетворяли нашу партийную элиту и которые прямо или косвенно способствовали разрушению страны? Это действительно было так, или мы преувеличиваем их значение?

C. А. Полозков: Яковлев — это однозначно, потому что когда читаешь его высказывания, то просто удивляешься его патологической ненависти ко всему русскому. С Горбачевым сложнее. Мне кажется, что он просто во многом заигрался и сдавал позиции во имя тактики. Он боялся консерваторов, боялся того, что в стране не начнется реформирование. Реформирование действительно нужно было. В старые мехи нужно было влить новое вино, но получилось, что мехи порвались. А он, совершенно не замечая этого, ломал всё. Некоторые считают, что ломал сознательно. Судя по тому, что он сейчас говорит, действительно можно, наверное, так и считать. Но он человек конъюнктурный, поэтому вряд ли то, что он сейчас говорит, он думал тогда. Ну, сложно сказать. На мой взгляд, Горбачев во многом просто оказался не готов к той ответственной роли, которая ему досталась. Он, может быть, и не понимал, что происходит, и потому всё проиграл. Ведь он же хотел сам власть сохранить, наверное… Неужели он делал всё так, чтобы потом и самого себя сдать? Нет, думаю, просто он был недальновидным политиком.

Д. В. Лобанов: Скажите, а какова роль фигуры Ельцина?

C. А. Полозков: Ельцин вообще, по сути своей, человек-разрушитель. Это человек, который ради власти готов был идти на всё. Вот я, например, могу вспомнить такую вещь интересную. В свое время, когда Иван Петрович Рыбкин был у нас еще оппозиционером, и еще не был Председателем Госдумы, он говорил много «лестных» вещей по поводу Ельцина. В Верховном Совете мы с ним в одном комитете работали, поэтому я достаточно хорошо был с ним знаком. Рыбкин говорил про него страшные вещи. Они с ним учились где-то вместе, в партшколе какой то. То, что Ельцин выпить любил, это, естественно, все знают. Так вот, Рыбкин рассказывал, что один раз они были в какой-то бане, и Ельцин, напившись пьяным, — они что-то там из алюминиевых кружок пили, — буквально в стену кружку вдавил и сказал: «Всё равно буду великим».

То есть он был человеком, который хотел власти любой ценой. И ради этой власти, — а в масштабах России у него же было больше власти, чем в масштабах Советского Союза, — он, не задумываясь, Союз уничтожил. Если вспоминать в подробностях все, что тогда происходило, то где-то недели через две после того голосования мы встречались с ним фракцией. Тогда еще полного рассогласования не было, и он встречался со всеми. И я задал ему вопрос: «Борис Николаевич, зачем нужно было разрушать Советский Союз?». И он совершенно потрясающую вещь сказал: «А что? Буш одобрил!». Буквально так и сказал. Он не скрывал ничего. Я просто не смог ему тогда ничего ответить, потому что, это даже в те времена это выглядело совершенно дико.

Д. В. Лобанов: Вообще складывается впечатление, что для него правовые нормы ничего не значат. Взять хотя бы 1993 год…

C. А. Полозков: Правовые нормы… Он в этом во всем особо не разбирался. Он, к сожалению, типичный представитель самой худшей части нашей партийной номенклатуры, для которого карьера — всё. Он не очень образованный человек был, гораздо в меньшей степени, чем Горбачев даже. Поэтому команду эту, якобы очень грамотных экономистов и реформаторов, которые всё затеяли и потом всё проворачивали, подсунул ему непонятно кто и он, поверив в их эрудированность, спокойно их утвердил. Я помню, сначала были десятки людей, которые рассказывали, будто они их привели к Ельцину, а дальше, по мере нарастания хаоса, все меньше и меньше таких героев оставалось.

Были и такие разговоры, что он взял только одного Гайдара, а про остальную команду Ельцин будто бы сказал ему: «Сформируй сам». Ходил даже такой анекдот про Лопухина — был такой министр нефтяной промышленности, он меньше всех был на этом посту, потому что ничего не мог сам решить, и его в конце концов выгнали. Ему будто бы вообще Гайдар позвонил ночью и говорит: «Слушай, Володя, хочешь быть министром?». А тот ему: «Ты что, шутишь?» — «Точно будешь. Хочешь?» — «Ну, хочу». Вот он им и стал.

Ельцин был человек малообразованный, но он всё-таки прошел школу управления, и не понимать того, что случайных людей ставить на такие посты нельзя, он не мог. Поэтому тут было всё-таки гораздо больше сознательного разрушения, хотя, видимо, он не понимал до конца, что разрушает страну и опускает её до самого низа. Но тут еще и безответственность. Многому способствовало и его пьянство, потому что он напивался на встречах даже с американскими президентами, подписывая бумаги, а они всячески ему подыгрывали в этом, они же не дураки. А Ельцин считал, что он велик и могуч. И что он просто содействует внедрению демократии в нашу страну.

Д. В. Лобанов: Прекрасно помню 1991 год. В моем сознании, катастрофа началась с августовских событий и лавинообразно скатилась к декабрю. А как Вы вспоминаете вторую половину 1991 года?

C. А. Полозков: Ну как? Конечно же, ГКЧП был, в общем-то, авантюрой. Мы и наша фракция, естественно, выступили против него, потому что ГКЧП действительно выглядел, как некая попытка свертывания всех изменений, попытка возврата в мрачные времена. Но как только всё произошло, мы начали понимать, что творится что-то неладное. Во-первых, сразу началась травля. Я помню, на заседании Верховного Совета после этих событий сразу начали выяснять, кто где был. С криками, чуть ли не с нервными тиками… Я, помню, тогда вышел и сказал: «Зачем эта охота на ведьм, что за безумие какое-то?». Потом начались крики о запрете КПСС. Мы, надо отдать должное, были тогда еще романтиками-демократами, а, главная идея демократии состоит в том, чтобы давать высказываться всем.

Поэтому мы тогда написали некое письмо в «Комсомольскую правду», где сказали, что, запрещая КПСС, демократы перестают быть демократами. Газета его опубликовала, правда, сильно урезав наше выступление. На нас, естественно, начались всякие нападки. В общем, в августе-сентябре мы фактически перешли в оппозицию, потому что увидели, как свалившаяся на демократов власть корежит их, ломает и превращает их в более паскудных товарищей, чем в свое время были коммунисты. Это выглядело, конечно, тяжело, смотреть на это было страшно. А если говорить по поводу Союза, того как всё происходило… Это делалось всё втихаря. Ну, конечно, может, кто-то что-то и знал, но мы, например, не знали.

Д. В. Лобанов: Как объяснить, что в Верховном Совете РСФСР 12 декабря 1991 года из 250 депутатов против ликвидации СССР проголосовали только 6 или 7 депутатов? Перечислю пофамильно: Бабурин, Исаков, Константинов, Павлов, Полозков, Балала, Лысов. Как так получилось: 250 и 7?! Буквально — 7 самураев, которые стояли на последнем рубеже.

C. А. Полозков: Как я уже говорил, тогда были некие наивные представления о том, будто народ выражает свою волю совершенно сознательно. Может быть, это было связано с тем, что нас в свое время выбрали. Раз нас, таких хороших, выбрали, значит, народ знает, кого выбирать. Поэтому, когда сказали, что Украина проголосовала за распад, многие посчитали его вынужденной необходимостью. Может, этим объясняется. Также демократическая печать очень активно пропагандировала идею ликвидации Союза. Много говорили о том, что мы сбрасываем тяжелое иго среднеазиатских республик, которых мы кормим, и так далее и тому подобное. Примерно такие же разговоры сейчас идут про Кавказ.

Почему мы их кормим? Если не будем кормить, то всё нам останется, будем жить лучше. Надеюсь, сейчас люди, уже имея такой опыт, понимают, что в подобных случаях приобретения получаются, мягко говоря, не прямо пропорциональны вложениям. Кроме того, мне кажется, тогда имел место в определенной степени некий эгоизм. Ведь получалось так, что автоматически повышался статус республик. Раньше они были в Союзе, а тут у самих верховная власть, самая главная. Эти все моменты, конечно, сказывались. Ну, и делалось все очень быстро, чтобы никто не успел прийти в себя. Так, когда мы узнали о Беловежье, мы даже не успели созвать фракцию, потому что узнали о происшедшем вечером, а на следующее утро уже было заседание. Собственно говоря, еще когда были Огаревские соглашения в мае 1991 года, мы уже тогда, хотя считались демократами, вошли в клинч с нашими крайними демократами, которые вообще отрицали любые переговоры. Они считали, что не надо ничего делать, а надо чуть ли не сразу выходить из Союза. Вот такой уровень мышления… Не знаю, может, они прикидывались? Но, помню, мы встретили Старовойтову и Пономарева, буквально через несколько часов после того, как узнали о подписании Беловежских соглашений и они нас спросили: «А как считает фракция “Смена”?». Мы сказали: ничего хорошего в том, что происходит, нет. А в то время были проблемы с сахаром, рынок ещё не начался. И Пономарев буквально следующее заявил: «Теперь же к нам с Украины сахар привезут». Вот, натурально, на таком уровне размышляли наши прописные демократы.

И, честно говоря, в тот момент, когда начиналось обсуждение, я сам не знал, как голосовать. Мы до конца не договорились, практически не было обсуждения. Зато было вроде как бы волеизъявление украинского народа, никуда не денешься. А потом, когда началась дискуссия, Хасбулатов всем затыкал рот. Но я очень не хотел, чтобы так всё случилось. Потому что ощущение, что от тебя зависит развалится страна или нет, это тяжелейшее ощущение. Я проголосовал «против». И помню, что определенная часть голосовала как будто вынужденно, не понимая. А рядом со мной сидел Собчак, который начал хлопать в ладоши и радоваться. Я плюнул и ушел. Поэтому в остальных голосованиях не участвовал, забрал карточку.

Д. В. Лобанов: А как Вы объясните, что ни один коммунист не проголосовал против развала?

C. А. Полозков: Даже и не знаю, честно говоря. Все эти коммунисты были старого пошиба, они были правящей партией… Есть хорошее выражение какого-то американского политолога, который говорит о том, что истинно святой бывает только гонимая церковь. А если не гонима, то она с золотыми зубами, как все остальные, и требует приватизации и возвращения всех дореволюционных функций. Что, к сожалению, сегодня и происходит.

А может, поведение коммунистов связано с их деморализацией после путча? Когда затеяли суд над КПРФ, тогда еще КПСС, они были сильно деморализованы этим. Кроме того, еще ведь не начались реформы, и все еще верили, что они пойдут успешно, и всё будет хорошо. Это потом, когда уже поняли, что творится что-то неладное, все опять активизировались.

Однако по результатам голосования я выяснил, что, оказывается, из нашей фракции проголосовали лишь 50 процентов «ЗА», остальные 50 процентов не голосовали, кроме меня, Лысова и Виктора (Балала), проголосовавших «против». Так что наша фракции была единственной, которая формально не проголосовала ЗА Беловежские соглашения, во всех остальных фракциях ЗА голосовали больше 50 процентов. Думаю, что результат был бы лучше, если бы мы успели подготовиться. Мы же тогда честно, демократически все вопросы решали. Например, когда начались реформы и был VI Съезд народных депутатов в 1992 году (в апреле, если не изменяет память), мы видели: творится что-то не то… Так у нас во фракции многим тоже, наверное, не хотелось выпадать из обоймы, и потому с большим трудом прошло решение, что правительству надо поставить двойку. Но какое обсуждение тогда в газетах было! А здесь вообще ничего не успели. Просто всё было мгновенно. Потом на фоне того, что «Буш одобрил», мы стали всё больше и больше понимать: я сделал верно, проголосовав «против». Хотя, конечно же, по этому поводу было много разных инсинуаций, типа «только шесть отщепенцев проголосовало против». Тогда вообще с людьми не церемонились и в выражениях не стеснялись.

Так что причин было много. Но в первую очередь, как я уже сказал, мне кажется, дело заключалось в том, что оппозиция была деморализована, а реформы еще не начались. Многие свято верили, что действительно нам мешают все эти республики. То, что потом люди окажутся не просто в разных республиках одной страны, а в разных странах, просто не думали. Я помню, мы встречались потом в Союзе писателей, и они говорили: «Как же, народ ведь проголосовал за отделение, а вы выступили против!». Ну, во-первых, в 1991 году на всесоюзном референдуме народ голосовал по-другому, во-вторых, людям просто заморочили головы и манипуляция сознанием повлияла на голосование.

Д. В. Лобанов: Среди людей моего поколения многие считали, что процесс разрушения Советского Союза есть процесс позитивный. Но со временем, опять же у многих, появилась ностальгия по тем временам, по отношениям, какие были между людьми, между друзьями, между мужчиной и женщиной, в трудовых коллективах. Скажите, отчего? Оттого, что действительно впервые в истории человечества удалось какие-то ценности в обществе выпестовать, либо просто оттого, что всё хорошее помним, а плохое забываем?

C. А. Полозков: Тут достаточно сложный момент. В принципе, этими вопросами занимаются многие политологи и ученые. Я, в частности, придерживаюсь мнения, которое многие разделяют. По-моему, альтернативность России заключается как раз в том, что она не прошла через протестантскую этику. В знаменитой книге Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» говорится, что капитализм мог возникнуть только в очень специфических условиях, когда люди отринули традиционное общество, в котором на первом месте были традиция, семья и прочие подобные вещи. Эти условия атомизировали общество. Знаменитая формула Гоббса, по-моему, — «война всех против всех». Причем это основная их идея, она лежит в основании всего устройства Западного общества. Грубо говоря, суть такой идеологии заключается в том, что мир плох, человек, по своей сути, исчадие ада, но в этом мире мы живем, поэтому надо использовать все эти отрицательные стороны. Отсюда такое превозношение конкуренции, отсюда такие идеи, что будто бы в борьбе рождается эффективность, и прочее, и прочее.

У нас же, в том числе благодаря Советскому проекту, сохранились очень многие черты традиционного общества. Ну, грубо говоря, те же колхозы, те же предприятия — это же не только места, где люди работали. Там у них были совместные поездки за грибами, были свои санатории и пионерлагеря, квартиры давали им от предприятия и так далее. То есть советское общество было такой великой крестьянской общиной, всё той же, сохраненной и несколько видоизмененной. В этом, может, и была альтернативность? Ведь Западный мир — это рациональный мир отчаявшихся людей, а у нас до сих пор остается в национальной сущности вера в то, что есть некий идеал, к которому надо стремиться. И он действительно есть. У них же это кончилось.

Иногда в средствах массовой информации появляются исследования о том, что наша молодежь, несмотря ни на что, гораздо более оптимистична, чем западная. Мне кажется, что это связано с особенностями национального менталитета, о которых я говорил. У нас есть величайшие ценности, которые, пытаясь ввести западные, мы, к сожалению, губим в своей стране. Но мне кажется, что души еще не сломлены. Поэтому и ностальгия у людей. Причем, у тех, кто уже не жил в СССР, она проявляется всё больше. Молодежь с интересом к этому всему относится.

Д. В. Лобанов: То есть, несмотря на падение экономики, деградацию науки, образования, отсутствие здравоохранения и так далее, у нас еще есть шанс?

C. А. Полозков: Я думаю, что есть, конечно. Надо просто понять, а самое главное — выбить мифы, которыми нам забили головы. К сожалению, и молодым тоже. Например, недавно я слушал передачу Гордона, и там один молодой парень, у которого дочери лет 10–12, стал говорить о том, что дети не знают истории. Он стал проверять дочь, задал ей вопрос о войну, и с ужасом понял, что она не знает, кто сбросил бомбу на Хиросиму. И он задал ей вопрос: «Как ты думаешь, кто сбросил бомбу?». И она ему сказала совершенно чудовищную вещь: «На нас похоже». То есть настолько вбили нам этими современными фильмами мысли о том, что мы ущербная и агрессивная нация…

Но сейчас, как мне кажется, определенные изменения всё-таки произошли. Во-первых, люди поняли, что никакая там, на Западе, не демократия, что они красиво говорят, но поступают жестко и несправедливо. И теперь с их двойными стандартами всё ясно. Во-вторых, конечно же, надо развивать собственную экономику. Вот совсем недавно прочитал о том, что Сбербанк заключает соглашение с «Боингом» по поводу лизинга. То есть опять наносится удар по нашему самолетостроению. Не понравился Медведеву самолет, который наши сделали, очень дорого. Так ведь надо же понимать, почему дорого. Если сделали 7 самолетов, конечно дорого будет.

Д. В. Лобанов: А нужно 107!

C. А. Полозков: Да, есть же точка безубыточности, всем же известно, чем больше товара выпущено, тем ниже его себестоимость. Но нет понимания этого. К сожалению, либеральная фразеология достижений в экономике до сих пор присутствует. Правда, когда наступил кризис, Путин стал заниматься конкретными делами, ему это стало нравиться. Так и надо. Его за это страшно критикуют, а только так и надо, даже если у них там по-другому это делается. По-другому, потому что «фальшивомонетчики» американские могут позволить себе не вмешиваться в экономику напрямую, они и так хорошо живут, но, если наступает кризисная ситуация, они плюют на либеральные принципы и действуют так же, как Путин. В общем, если понимание будет, что мы должны жить своим умом, то, я думаю, мы как-то прорвемся.

Д. В. Лобанов: Скажите, пожалуйста, по прошествии 20 лет Вы себя не ощущаете одним из семи героев, которые на последнем рубеже пытались отстоять свое Отечество?

C. А. Полозков: Ну, это слишком громко сказано. Но, в принципе, когда перебираешь, что в жизни сделал, думаю, это был такой поступок, которым будешь до смерти гордиться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.