§ 2. Реакция московского правительства на начало выступления под руководством Б. Хмельницкого

§ 2. Реакция московского правительства на начало выступления под руководством Б. Хмельницкого

Выступление Богдана Хмельницкого в 1648 г. явилось неожиданностью не только для польских центральных властей, но и для властей московских. «Первоначально поступавшие в Москву от пограничных воевод сведения о событиях на Украине были неясными и противоречивыми. О восстании под руководством Б. Хмельницкого на Запорожье в январе 1648-го года и об изгнании оттуда польского гарнизона русское правительство долгое время вообще ничего не знало. Только 13 апреля 1648-го года севский воевода З. Леонтьев, со слов украинца Гришки Иванова, приехавшего 26-го марта из Новгород-Северска, сообщил, что еще в прошлом году “отьехал де от короля” какой-то пан Лащ, который “бывал стражник королевской” и “сложился с белгороцкими и с очаковскими татары”. У этого Лаща “запорозких казаков и всяких литовских людей воров восемь тысечь”, с которым и “стоял де он за Днепром меж Белагорода и Очакова на реке Тилеголе и сошлися с ним, Лащем, запороских казаков тысеч с пятнадцать и с теми де черкасы он, Лащ, на Днепре королевский город Кадак взял и немец высек и город выжег, а в том городе сидел полковником Желтовский с немцы”. В заключении говорилось, что “сам, он, Лащ, стал на Запорогах, а хочет де он, Лащ с теми своими ратными людими итти на Вешневецкого за то, что у него, у Лаща, Вишневецкий маетности поотнимал, а поляки де збираютца на черкас и чает де у поляков с Лащем и з запороскими черкасы болшие розни”. Русское правительство, надо полагать, довольно безучастно восприняло это сообщение, усмотрев в нем одно из обычных для Речи Посполитой актов панского своеволия»,[301] – пишет В. А. Голобуцкий.

«26-го апреля было получено донесение хотмыжского воеводы С. Волховского <…>. Воевода со слов сына боярского Федора Осетрова, вернувшегося из Миргорода, давал знать, что польские власти на Запорожье “людей без листов не пускают же для <…> тово, что пан Хмельницкий королевские листы и булаву королевскую и знамена и пушки <…> из городов побрал и стоит на Днепре на Плавле, а они де, паны, собрали войско на нево <…> а гулящие <…> литовские люди к тому пану Хмельницкому из городов бегают многие”. В заключение воевода сообщал, что по мнению “знающих” литовских людей, “быти у них, панства, с королем за казачество большого рокошу”»[302]. Здесь наше внимание привлекает последняя часть сообщения, где говорится о конфликте между королем и шляхетством, и казачество считается прокоролевской силой, а король, в свою очередь, защитником казачества перед всесильными шляхетством и магнатерией.

На первоначальную реакцию российского правительства по поводу известия о казачьем выступлении на Украине повлияло и то, что, как отмечалось в начале главы, у российского правительства были достаточно хорошо отлаженные связи с правительственными структурами Речи Посполитой как с центральными властями, так даже и с некоторыми местными. О степени взаимодействия между правительствами двух стран свидетельствует огромный массив документов Посольского приказа, хранящийся в РГАДА. Неудивительно поэтому, что самые первые известия о выступлении Б. Хмельницкого поступили от официальных источников Речи Посполитой: «18 марта 1648-го года брацлавский воевода А. Кисель уведомил путивльского воеводу Ю. Долгорукого, «што никакая часть, тисеча или мало що больш своевольников Козаков черкасцов избегли на Запороже; а старшим у них простый хлоп, нарицаеться Хмельницкий». Не сообщая ничего о восстании на Запорожье, А. Кисель вместе с тем просил, что если Хмельницкий с казаками, против которых «промышлять будем», уйдет «з Запорожа на Дон, и там бы его не приймати, не щадити»[303]. Кроме того «1 мая 1648-го года урядник м. Красного К. Мольонинский уведомил путивльского воеводу Н. Плещеева о нападении «людей крымских, с которыми сполившися Хмельницкий своевольными в тысячах казаков четырех с ордою пана комиссара (Шемберга) посадили на вершинах Саксогану в четверг прошлой <…> и под Чигирин обецается подходить»[304]. А. Кисель 11 мая «писал Н. Плещееву, что когда мол Н. Потоцкий “послал полк один войска корунного (под командованием Ст. Потоцкого. – В. Г.) на изменников черкаских, они сабаки татаре крымцы и нагайцы тот полк в полях на урочищу Жолтые Воды осадили. Тридцать тысячей орды на тот полк пришло <…> второго майа, они же (поляки. – В. Г.) во Христа господа храбро и бодро ополчившися бранятся, но по нынешнее время што ся зделало бог весть”. Подчеркивая, что речь идет несомненно о татарском набеге, – “се подлинно пишу и вам то самим явно есть што тие поганцы начали вражду и наступают”, А. Кисель требовал военной помощи со стороны России. При этом он ссылался на <…> соглашение, заключенное в 1646-ом году в Москве, и на обещание “еще подлинно будет ход татарский в землю нашу <…> указу его царского величества быть к Днепру в помочь нам с его царского величества ратными людьми”»[305].

Как видим, сначала властям Речи Посполитой удалось представить выступление Богдана Хмельницкого как очередной татарский набег, к которому примкнула часть изменников-казаков. Свою отрицательную роль сыграл здесь союз Богдана Хмельницкого с крымскими татарами – общими закоренелыми врагами Речи Посполитой и России. Результатом этого явились следующие действия со стороны России: «В соответствии с обязательствами, взятыми на себя по соглашению 1646-го года, русское правительство приказало 20-го мая 1648-го года хотмыжскому воеводе, а также князю Семену Волховскому “с ратными людьми, которые преж сего с ним указано, литовским людям помогать и с ними сходитись и над татары промышлять заодин. А идти до указанного места, как в договоре написано <…>, а будучи в литовской земле дурна никакова не чинить”. Из Карпова на помощь Волховскому было отправлено, кроме того, 500 драгун. По всем порубежным городом были разосланы грамоты, в которых давалось знать, “что подлино хотят приходить на государевы украины крымские люди большим собраньем”»[306].

Однако, уже «в середине мая 1648-го года севские воеводы З. Леонтьев и И. Кобыльский донесли правительству о восстании казаков под руководством Б. Хмельницкого на Запорожье, разгроме польского войска у Желтых Вод и под Корсунем. Одновременно воеводы указывали, что казакам, <…> помогают крымские татары: “а уговор де меж татар с казаки воевать им соопча польские городы и губить поляков…”. 11 крымских татар, взятых в плен в начале июня под Полтавой, “в распросе сказали одне речи: на Московское де государство у них никакова збору нет, все де татаровя пошли к запорожским казакам на помощь. Крым де ныне пуст”»[307]. Здесь стоит только добавить, что в походе на Речь Посполитую в 1648-ом году участвовал только один отрад перекопского мурзы. И сообщение о том, что «Крым де ныне пуст», не вполне соответствовало действительности.

Российское правительство всеми этими сообщениями было поставлено в весьма затруднительное положение. Естественно, его особенно сильно должно было смущать наличие татарской конницы в армии Б. Хмельницкого. Одним словом, было понятно, что в Малороссии происходит что-то непонятное. Соответственно, московское правительство предписало пограничным воеводам в спешном порядке собирать любую информацию об этих событиях, их причинах и ходе дела. «Вяземскому воеводе, например, где-то в середине июня было поручено детально и спешно разведать, “что у них ныне в Польше и Литве делаетца и в которых местах у них черкасы и татары сложась воюют и много ль их в собраньи и хто к черкасам приставают и за что у них та ссора с поляки учинилась и чем тую ссору чают унять <…> и белорусцы к черкасам не пристают ли…(и все) что у них делаетца велети разведать всякими мерами подлинно”»[308].

Таким образом, мы ясно видим, что российское правительство, следуя своему обыкновению, не предпринимало никаких активных шагов, не разведав надлежащим образом складывающуюся обстановку, то есть действовало осмотрительно. Особенно важным российскому правительству, видимо, представлялось положение дел в Белой Руси. Так как именно эту территорию оно намеревалось присоединить в первую очередь.

Тем временем «поступавшие в большом количестве от пограничных властей в Москву данные не оставляли сомнения в том, что одной из главных причин восстания был <…> национальный и религиозный гнет <…>. 20 июня 1648-го года, например, великолуцкий воевода Д. Великогагин сообщил: “А ссора, де, государь, и бои с поляки и с литвою у черкас учинилася за веру” и “к черкасом де, государь, приставают белорусцы”. Вяземский воевода писал 24 июня, в связи с событиями на Украине, что “черкасы де бьются за веру с ляхи”»[309].

С другой стороны, воеводы порубежных городов в своих отписках указывали еще на один важный для Москвы аспект настроения в среде восставших. 30-го октября 1648-го года брянский воевода Н. Мещерский доносил в Посольский приказ: «В прошлом, государь, во 156-ом году августа в 25-ый день отпущены были из Брянска в литовские городы с торгом брянский стрелец Федька Ломакин, да Посопной слободы крестьянин Васька Мелханов, да Свинского монастыря крестьянин Павлик Вяхирев. <…> Да в тех же де, государь, городех слышали они от литовских ото многих жилецких людей и от черкас: говорят и Богу молят, чтобы им быть в одной православной вере под твоею государевою высокую рукою; будет де пан Хмельницкой осилеет ляхов, и он де хочет податца одному государю крестьянскому»[310]. 12 ноября 1648 г. севские воеводы З. Леонтьев и И. Кобыльский доносили в Посольский приказ: «А в Польше де, государь, собрался с поляки и с немцы с наемными со многими людьми пан Остророг против Хмельницкого, и чаят, государь меж их большие крови. А король де, государь, в Польше не обран. А в польской де стороне, в монастырех, в церквах, на октеньях и на многолетьи Бога молят за тебя, благочестивого великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии. А запороские де, государь, казаки и белорусцы черные люди во всех городех все Бога молят о твоем царском многолетнем здоровье и хотят тово, чтоб им всем быть под твоею царскою высокую рукою, и чтоб им всю Польшу и Литву подвести под твою Царскую высокую руку»[311].

Из вышеприведенных выдержек видно, что отмечаемые «промосковские взгляды» характерны для представителей низших сословий украинских и белорусских земель Речи Посполитой (казаки, черные люди, жилецкие люди). Высшее сословие не упоминается в этом перечне.

В советской историографии традиционно (и небезосновательно) отмечается «антифеодальная направленность» этого казацко-крестьянского выступления. Например, у уже неоднократно цитированного нами В. А. Голобуцкого читаем: «…в Москву со всех сторон поступали сведения, не оставлявшие никакого сомнения в антифеодальном характере движения народных масс на Украине, направленного против всех вообще крепостников – польских, украинских и т. д. Сообщения пограничных воевод рисовали яркую картину классовой борьбы на Украине, массового показаченья закрепощенного крестьянства и низших слоев мещанства, уничтожения шляхетства, разорения панских имений, ликвидации польской государственной администрации и т. д. Стародубец Григорий Климов, например, вернувшийся с Украины в начале лета 1648-го года, рассказывал о размахе восстания и массовом по-казаченьи крестьянства: “а которые де их крестьяне Потоцкого и Вишневецкого и Кисе леви и те де <…> стали в казаки ж”. Шляхтич Криштоф Силич, бежавший из Новгород-Северска в Трубчевск, говорил трубчевскому воеводе в июне 1648-го года, что “черкасы в Новгородке Северском панов и шляхт всех побили и посекли”. Севские воеводы сообщали в мае 1648-го года в Москву: “беспрестанно де своевольные люди – мещане и мещанские дети и с будники и всякие люди к казакам пристают и копятся вместе”. 31-го июля 1648-го года в Москве была получена отписка трубчевского воеводы Никифора Нащекина, последний, со слов стародубского подстаросты шляхтича Рафаила Уесского, писал: “халопе де их кабальные и все подданные из маетностей збунтовавшиеся против их, панов своих <…> немало панов своих побили и все скарбы их побрали”. Гр. Кунаков сообщал: “А к Богдану де Хмельницкому собиралися в полки многие люди своевольные и пашенные мужики, побив панов своих в их маетностях. <…> Великому государю, его царскому величеству, – продолжал Кунаков, – своих украин годитца от такого гультяйства оберечь, чтоб не вомкнулись и шкоды какие не учинили”»[312].

Надо вспомнить, что в первых числах июня 1648-го года в Москве вспыхнул Соляной бунт, далее волнения прокатились по многим городам российского государства. Все это предопределяло крайне настороженное отношение российского правительства к событиям на Украине, да, по большому счету, не до Малороссийской «замятии» тогда было. Правительство, надо отдать ему должное, продолжало собирать сведения о ходе событий на Украине, одновременно наводя порядок в собственных владениях. А дела в юго-западном приграничья шли не блестяще. «Здесь было много выходцев с Украины и пришельцев с Дона. Большинство лиц, прибывших с юга, участвовало в боях с “крымскими царевичами”, наблюдало жизнь донских казаков, сталкивалось с “литовскими воровскими черкасами”. Они приносили в южные крепости рассказы о безбоярской жизни “казацких республик”, а также сведения о ходе освободительной войны на Украине. Эти известия находили глубокий отклик и реальные проявления в городских движениях служилых людей Бобрика, Хотмышска, Карпова, Корочи, Валуек и Чугуева»[313].

Очень скоро худшие опасения российской власти отчасти стали подтверждаться. Движение казаков, крестьян и мещан на Украине «аукнулось» и в русском порубежье. «В своей челобитной на имя царя, датированной началом июня 1648-го года, торопецкие и хотмыжские дворяне и дети боярские жаловались: “людишки наши и крестьянишка своею слабостью, видя их литовскую прелесть, с тех пор учали тебе, государю изменять и бегать за рубеж и ныне бегают за рубеж безпрестани и от того, государь, многие поместишка наши <…> запустели”, и далее – крестьяне “бегают за рубеж в литовскую сторону, пограбя животишка наши и пожигая дворишка у нас, холопей твоих, и самих нас, холопей твоих, бьют и вяжут”. Более того, бежавшие на Украину русские крестьяне, “приходя из-за рубежа с порубежными людьми, – продолжали челобитчики, – и последних людишек наших и крестьянишек от нас подговаривают <…> (и) сильно за рубеж свозят”. <…> “А от наших холопей <…> и от их воровства нам, порубежным людем, жить нельзя”»[314]. В связи с таким оборотом дела российское правительство вынуждено было принять чрезвычайные меры. «В царском наказе от 13 июня 1649-го года путивльскому воеводе было велено следить, “чтобы из литовской стороны и из городов боярские (подданные) <…> и иные никакие воровские люди жить для всякого воровства в Путивль и в Путивльский уезд <…> не приходили” и арестовывать немедленно всех тех из русских жителей, “хто учнет с литовскими людьми с изменни(ка)ми съезжатца”. В том же случае, если украинские повстанцы явятся в Путивльский уезд, станут громить имения бояр и служивых людей и “учнут против государевых служилых людей стоять з боем”, то воевода обязан был со своими людьми над ними “промышлять всякими обычаи <…> и за рубеж их не упустить”, а захваченных в плен “риспрашивать з большим пристрастьем (т. е. под пытками)” и “держать в тюрьме <…> з большим береженьем”»[315]. Воеводам порубежных городов предписывалось: «От литовского рубежа по всем дорогам и по малым стешкам и по приметным по всем местам учинить <…> заставы и сторожи крепкие велеть беречь накрепко, чтоб <…> никто не проехал и пеш не прошел и не прокрался никакими обычаи»[316]. В городах и уездах вводилась строгая регистрация приезжих из-за рубежа, а для получения такой регистрации требовалось поручительство какого-либо благонадежного россиянина.

С другой стороны, было ясно, что в результате массового выступления широких казацко-крестьянско-мещанских масс Польско-Литовское государство серьезно ослабевает, что открывает перед Россией определенные перспективы. Учитывая благорасположение к России широких масс из состава низших сословий на Украине и в Белоруссии, а также конфессиональную общность с большинством населения этих земель Речи Посполитой, российское правительство принимает меры экономического характера по поддержке армии Б. Хмельницкого и населения на контролируемой его повстанцами территории.

Это и поставки оружия, пороха, и возможность для украинских торговых людей беспошлинной торговли в российских городах. Особое значение имела для украинцев возможность покупок хлеба в России, так как во время военных действий, а также из-за действий союзных Б. Хмельницкому татар на Украине быстро возник дефицит зерна.

«1649 год марта 21 – Грамота из Посольского приказа путивльскому воеводе Н. Плещееву о разрешении украинским купцам торговать в Путивле и в Путивльском уезде без уплаты таможенных пошлин.

От царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии в Путивль воеводе нашему Микифору Юрьевичу Плещееву.

Как к тебе ся наша грамота придет, а из литовские стороны учнут приезжать запорожские черкасы в Путивль или в Путивльский уезд с какими товары, и ты б тем их торговым людем в Путивле и в Путивльском уезде торговати позволил без пошлин, а пошлин с них ни с каких их товаров имати никому не велел.

Писан на Москве, лета 7157-го марта в 21-ый день»[317].

Пока шел процесс сбора информации о положении дел на Украине и в Речи Посполитой в целом, а внутри самой России водворялся порядок, нарушенный городскими выступлениями 1648-го года, московское правительство занималось весьма важным и давно запланированным делом: демаркацией границы с Польско-Литовским государством. Именно к 1648-му году относится посольская книга от 23-го сентября (3-го октября) под заголовком «Списки с взаимных межевых записей между российских судей князя Федора Волконского, дворянина Прончищева, дьяка Хватова и польских комисаров Хриштопа Дусяцкого каштеляна Полоцкого с товарищи о размежевании Российских городов Лук Великих, Ржевы Пустыя, и Псковских городов Опочки, Велбя, Вишгорода с польскими городами Велижем, Усвятом, Невелем, Себежем и Красным»[318]. Книга эта состоит из 277 листов с оборотами. Содержит она крайне подробное описание ориентиров, по которым прошла демаркационная линия между двумя государствами. Заканчивается это описание вновь установленной пограничной линии следующими словами: «Судьи меж себя всех договорных межеванных записях написали, и постановили. А будет с которой стороны хто нибудь чарез рубежу перейдет пашни пахать, или <…> (неразборчиво. – Б. Д.) ухочет и сенными покосом и рыбными ловлями и <…> какими нибудь учнет владеть <…> И высокославныя памяти королевского величества и коруны польския и великого княжества литовского и всей Речи Посполитой украйних Велижских и Усвятских и Невельских и Себежских и Красного гроцким и иных городов воеводам и старостам и державцам и урядникам всяким приказа и всем тем людем которые в тех городех будут. Так же и великого Государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русин самодержца к рубежным воеводам и всяким приказным людем которые будут на Луках на Великих <…> на Опочке и в иных городех меж себя сослатись и на те места от себя послать добрых людей. И велети о тех обидах и неправдах спрашивати. А с который стороны виноватого сыщут и виноватому смотря по вине наказание учинити. А великих винах казнити с тем вперед меж порубежных мест воровства и неправды не было. А теми б неправдами государского вечного докончанья, которое вечное докончанье обои великие государи учинили через великих обоих послов…»[319] не нарушить.

Здесь стоит заметить, что данная демаркация границы происходила в период безкоролевья в Речи Посполитой (Владислав Четвертый скончался 20-го мая 1648-го года). Новый король Ян Казимир был избран 20-го ноября (даты приведены по новому стилю). Тем не менее, российские власти не стали откладывать проведение этих работ. Скорее всего, они считали размежевание границы очень важным элементом поддержания стабильности в отношениях между двумя странами и не думали нарушать «вечного докончания», во всяком случае, из-за малопонятного, а, вероятно, даже и опасного для стабильности в России выступления Б. Хмельницкого. Еще раз напомним, что в 1648-ом году по российским городам, включая Москву, прокатилась волна антиправительственных выступлений, и российские власти чувствовали себя весьма не уверенно (срочно составляли Соборное Уложение для привлечения на свою сторону дворянства и посадских).

На позицию российского правительства по отношению к событиям в Речи Посполитой в 1648–1654 гг. оказывало влияние и отсутствие у России союзников, государств, которые бы могли поддержать Россию, если она, воспользовавшись предоставляемой выступлением Б. Хмельницкого возможностью, ввязалась бы в войну с Речью Посполитой за овладение Малороссией. Более того, отношения России со Швецией и Турцией (наиболее могущественными соседями как России, так и Речи Посполитой) оставляли желать много лучшего. Одним словом, если бы началась война, Московское государство осталось бы с Речью Посполитой один на один. Россия же, ослабленная внутренними неурядицами, восстаниями 1648 г., была не готова к такой масштабной войне. В. А. Голобуцкий в своей работе констатирует: «Попытки русского правительства заручиться поддержкой европейских держав в борьбе против Польши не увенчались успехом. Россия оказалась вынужденной самостоятельно решать все эти сложные и трудные внешнеполитические задачи»[320]. Начать дипломатическую подготовку войны с Речью Посполитой Россия смогла только незадолго перед началом самих военных действий. Но эта подготовка выходит за хронологические рамки нашего исследования, так как «первые шаги в рамках намеченной программы действий на международной арене Посольский приказ осуществил в последней трети 1653-го года, до полного завершения подготовки к войне. Предпринятая русской дипломатией акция охватила ряд ведущих держав континента, в которые послали специальные комиссии»[321].

Подведем итог. Итак, на то, что российское правительство проводило по отношению к Малороссии осторожную, можно сказать, выжидательную политику в течение всей первой половины XVII в., оказывал влияние целый ряд причин. Среди них: память о «подвигах» запорожских черкас во время Смуты и во время похода королевича Владислава на Москву в 1618 г., отсутствие своевременной и достоверной информации о реальном положении дел на Украине и в Речи Посполитой в целом, отсутствие надежной социальной и политической опоры среди сословий Малороссии, опасения начала военных действий с Речью Посполитой, наличие острых внутренних конфликтов внутри самой России в указанный период времени, отсутствие союзников у российского государства. Все эти факторы препятствовали проведению активной политики московским государством по отношению к Украине. Кроме того, в Москве чувствовали, что после преодоления последствий Смуты «время начало само работать» в пользу России в ее взаимоотношениях с Речью Посполитой. Все это сказалось и во время неоднократных переговоров между представителями Б. Хмельницкого и царского правительства. На все просьбы Б. Хмельницкого об оказании прямой военной поддержки с обещаниями «о чем Бога молим и желаем того, чтоб есмы за то отслужили послугами нашими рыцерскими со всем Войском Запорожским и головы наши покладали за твое царское величество против всякого неприятеля христианского»[322] (лист Б. Хмельницкого царю от 8 февраля 1649 г.) Алексей Михайлович отвечал примерно таким образом: «А что писали естя к нам, чтоб нам, великому государю, велети ратем нашим на неприятелей ваших наступити, и о том от нас, великого государя, и наперед сего к тебе, гетману, в нашей царского величества грамоте написано, и ныне тож пишем, что у отца нашего, блаженные памяти у великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии самодержца, у его царского величества и у нас, великого государя у нашего царского величества, славные памяти со Владиславом, королем польским, и с его наследники, короли польскими и великими князи литовскими, и с Коруною Польскою и с Великим княжеством Литовским учинено вечное докончанье, и их государскими душами крестным целованьем и грамотами и печатьми на обе стороны утвержено. И нам, великому государю, за тем вечным докончаньем на литовскую землю войною наступить и ратей наших послать и вечного докончанья нарушить немочно. А будет королевское величество тебя, гетмана, и все Войско Запорожское учинит свободны без нарушенья вечного докончанья, и мы, великий государь наше царское величество, тебя, гетмана, и все Войско Запорожское пожалуем, под нашу царского величества высокую руку принята велим»[323] (грамота царя Алексея Михайловича Богдану Хмельницкому от 13 июня 1649 г.).

В. О. Ключевский так описал эту ситуацию: «Так могло идти дело только при обоюдном непонимании сторон. Москва хотела прибрать к рукам украинское казачество, хотя бы даже без казацкой территории, а если и с украинскими городами, то непременно с условием, чтобы там сидели московские воеводы с дьяками, а Богдан Хмельницкий рассчитывал стать чем-то вроде герцога Чигиринского, правящего Малороссией под отдаленным сюзеренным надзором государя московского и при содействии казацкой знати, есаулов, полковников и прочей старшины. Не понимая друг друга и не доверяя одна другой, обе стороны во взаимных сношениях говорили не то, что думали, и делали то, чего не желали. Богдан ждал от Москвы открытого разрыва с Польшей и военного удара на нее с востока, чтобы освободить Малороссию и взять ее под свою руку, а московская дипломатия, не разрывая с Польшей, с тонким расчетом поджидала, пока казаки своими победами доконают ляхов и заставят их отступиться от мятежного края, чтобы тогда легально, не нарушая вечного мира с Польшей, присоединить Малую Русь к Великой»[324].

Кроме того, узнав о смерти короля Владислава Четвертого, российское правительство попыталось использовать сложившееся в Речи Посполитой положение, как говорится, «на все 100 %». При этом предполагалось использовать Богдана Хмельницкого для давления на «панов рады», с тем, чтобы заполучить уже не только Украину, но и Речь Посполитую целиком «под высокую руку» царя московского. В наказе Посольского приказа Г. Унковскому, послу к Богдану Хмельницкому от 13 марта 1649 г., читаем о том, что просьба вождя повстанцев о военном выступлении России против Речи Посполитой не будет удовлетворена ни в коем случае: «…у великого государя нашего у его царского величества с Коруною Польскою и с Великим княжеством Литовским вечное докончанье, и ему, великому государю нашему его царскому величеству, ратных людей под Смоленск за вечным докончанием послать не доведетца»[325]. А далее следует описание плана действий по овладению польской короной: «Да будет он, Григогей, проведает подлинно, что на Коруну Польскую и на Великое княжество Литовское королем никто не обран, и Григорью быти у гетмана наодине или как (он) велит, и говорити ему: писал он к великому государю нашему к его царскому величеству, чтоб ему, великому государю, за благословением Божиим быти над ними великим государем царем и великим князем всеа Русии саможержцем. И ныне б он, гетман, и все Войско Запорожское для свободы себе в православной христианской вере к царскому величеству по своему желанью начатую свою службу и раденье совершили, послали от себя к панам раде Коруны Польской и Великого княжества Литовского послов нарочно и велели говорити, чтоб они, паны рада, царского величества милости поискали, обрали себе государем на коруну Польскую и на Великое княжество Литовское великого государя нашего, царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца, его царское величество, и тем межусобную войну и кровь уняли. А как он, великий государь наш его царское величество, над Коруною Польскою и Великим княжеством Литовским государем будет, и его царское величество учнет ево, гетмана, держать в своей царского величества милостивом жалованье и в чести, а Войско Запорожское царское величество потому ж учнет держати в своей царского величества милости и в призренье, и стародавнего их права и вольностей ничем нарушать не велит»[326]. План этот, надо сказать, был совершенно утопичным, хотя и вполне логичным: «Унять смуту посредством избрания православного монарха». Но нам стоит вспомнить законодательство Речи Посполитой о правилах избрания монарха, описанное в приведенной много выше цитате из сочинения Г. Л. де Боплана. Во-первых, он должен быть римско-католического вероисповедания, а, во-вторых, в этом законодательстве так много ограничительных статей, что власть польско-литовского монарха имела, скорее, номинальный характер, в отличие от его московского «коллеги». Лично я не могу себе представить, как Алексей Михайлович мог бы совмещать столь разные традиции в системе государственного управления, да и два столь различных менталитета своих подданных из первого сословия различных частей объединенной державы. Трудно представить себе «панов рады», добровольно и единогласно согласившихся сталь холопами монарха из «азиатской Московии». Но здесь важно другое: обе стороны – и Москва, и Богдан Хмельницкий – старались использовать своего партнера для достижения своих целей. При этом сам Богдан Хмельницкий явно не был в восторге от перспективы, что его «его царское величество учнет ево, гетмана, держать в своей царского величества милостивом жалованье». Он желал бы сам себя держать, как ему заблагорассудится.

В любом случае, этот план не мог быть претворен в жизнь, так как пока Г. Унковский доехал до Б. Хмельницкого, в Речи Посполитой нового короля уже «обрали».

Надеюсь, что причины того недоверия, с которым Москва, по словам В. О. Ключевского, относилась к Б. Хмельницкому «со товарищи», привыкшим к казацким и шляхетским вольностям и толкавшим ее на существенные жертвы при неясном исходе дела, а также другие причины столь долгого проведения ею внешне пассивной политики в украинском вопросе, нам в данной главе удалось показать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.