Славянские космогонические легенды

Славянские космогонические легенды

Славянские апокрифы, в которых мир совместно творят добрый и злой боги, поставили в тупик «школу заимствований». Апокрифы, образно говоря, оказались лишь окраинными заливами огромного моря подобных же мифов и легенд, записанных только в последние два века и уже не средневековыми книжниками, а учеными — этнографами и фольклористами. Мифы о двух братьях-демиургах распространены по всему миру. Миф же, в котором один из них ныряет в изначальное море — в доброй половине Евразии и Северной Америке. Он записан у славян (русских, украинцев, белорусов, поляков, болгар, сербов, македонцев), финно-угров (финнов, карел, марийцев, мордовцев, коми, хантов, манси, венгров), самодийцев (ненцев, энцев, нганасан), тюрок Сибири (алтайцев, якутов, долган, хакасов), бурят, тунгусов (эвенков, нанайцев), кетов, юкагир, североамериканских индейцев, а также у индийцев, цыган, курдов-езидов, грузин и сирийских арабов. Вывести все эти сказания из одного книжного источника совершенно невозможно. Книжники лишь записали и обработали созданное народом за многие века. Тем не менее сходство мифов не случайно. Единые истоки их можно проследить. Только прячутся эти истоки в тех далеких временах, когда не было ни славян, ни индоевропейцев, ни письменности, ни цивилизации.

Мифы о братьях-близнецах, создавших или обустроивших мир, коренятся в самом родовом строе. Это блестяще показал советский этнограф А. М. Золотарев, трагически погибший в 1943 г. Его книга «Родовой строй и первобытная мифология» была издана, и то не полностью, лишь два десятилетия спустя. Но главные ее выводы не устарели и поныне. Что мир наш устроен диалектически, поняли, задолго до Гегеля, еще люди верхнего палеолита. В те времена люди жили родами и племенами. Каждое племя состояло минимум из двух родов, или фратрий (объединений родов). Их предки-тотемы считались близнецами — братьями или сестрами. Изначально это были даже не боги наподобие Ормазда и Ахримана, а зверобоги, животные и люди одновременно. И весь мир себе люди представляли не иначе как разделенным на две фратрии во главе с такими богами. По ним и распределяли все пары противоположностей, доступных пониманию мудрейших старейшин и шаманов. К фратрии, допустим, Коня относили свет, день, солнце и т. д., к фратрии Быка — тьму, ночь, луну и т. д. О добре и зле первоначально и речи не шло. Оба близнеца были дружны и одинаково почитаемы как первопредки и культурные герои, оба совершали порою подвиги, а порою смешные и не всегда благовидные проделки. Они еще не творили мир, а только обустраивали его. С течением времени братья все меньше представлялись животными и все более — богами человекоподобными, далекими и могучими. Теперь они не только создавали мир, но и правили им, по-прежнему разделенным на две фратрии. Близнецов стали противопоставлять. Сначала как мудрого, умелого и глупого, неумелого (Прометей и Эпиметей). Потом — как доброго и злого. Первый обычно пребывал в верхнем мире, полном света, второй — в нижнем, среди тьмы. (Благой и злой боги могли считаться не только «белым» и «черным», но и, например, «черным» и «красным», как у африканских масаев.)

Среди индоевропейцев наиболее четко противопоставляли двух владык мира иранцы. Ахурамазда (Ормазд) и Анграмайнью (Ахриман), Владыка Мудрый и Злой Дух не вымышлены пророком-вольнодумцем Заратуштрой, жившим, скорее всего, в Средней Азии около VII в. до н. э. Он только довел их дуализм до логического конца: объявил достойным почитания лишь Ахурамазду, а прочих богов — злыми демонами. Почитатели и служители Ахримана, однако, не переводились в Иране и много веков спустя. Даже римские митраисты поклонялись иногда «богу Ариманию». Да и сам Митра считался посредником между Ормаздом и Ахриманом. Эту триаду весьма напоминает индийская Тримурти: мудрый Брахма — создатель мира, солнечный Вишну — его хранитель, а мрачный Шива — разрушитель. (Вишнуиты и шиваиты, впрочем, старались объявить соответственно Вишну или Шиву богом величайшим и чуть ли не единственным.)

У скандинавов злой и коварный Локи — брат владыки богов Одина, нередко его спутник — то вредит богам, то выручает их своими проделками и хитростями. Греческий Аид — брат Зевса, бог смерти, но не зла. Ему, однако, не поклонялись. Балтский владыка нижнего мира и смерти Поклус, как и позднейший Пикулас-Пеколс (черт), братом Бога (Диевса), насколько известно, не считался. Словом, из всех индоевропейцев сколько-нибудь четкий дуалистический миф существовал лишь у индоиранцев, германцев и славян. Но именно арии и германцы уже в III тыс. до н. э. тесно соседствовали с уральскими (финно-угорскими) племенами. Быть может, арийские мудрецы просветили «темных» жителей тайги и тундры? Скорее наоборот: ведь до Восточной Сибири или Северной Америки никакие арийцы не добирались.

Как видим, миф о двух творцах и владыках мира, добром и злом, свойствен лишь тем индоевропейцам, которые близко контактировали с уральскими, финно-угорскими народами. Но этот миф лежит в основе мифологии урало-алтайских народов, населяющих огромные просторы Северной Евразии. Ормазду и Ахриману, Белбогу и Чернобогу, Одину и Локи соответствуют саамские Юбмел и Перкель, коми-зырянские Ен и Омоль, коми-пермяцкие Ен и Куль, мордовские Чам-Пас (Шкай) и Шайтан, марийские Кугу-Юмо и Кереметь, удмуртские Инмар и Кереметь, обско-угорские Нуми-Торум и Куль-Отыр, венгерские Иштен и Ордог, ненецкие Нум и Нга, селькупские Нум и Кызы, древнетюркские Тенгри и Эрлик, алтайские Ульгень и Эрлик, тувинские Курбусту и Эрлик, бурятские Хан-Хурмас и Ата-Улан, монгольские Хормуста и Эрлик, эвенкийские Сэвэки и Харги. Нередко (у коми, мари, обских угров, алтайцев, эвенков и др.) они считаются братьями. И каждый возглавляет целое племя богов, добрых или злых. Доброму богу обычно приносятся в жертву белые животные, злому — черные. Служащие богам шаманы делятся на белых и черных. Первые камлают в верхний мир и творят только добро, вторые камлают в нижний мир и творят как добро, так и зло. Ведь от злого бога или духа можно откупиться либо усмирить его с помощью магии. А можно использовать его злую силу во вред своему ближнему. Наподобие того, как Ксеркс (усердный почитатель Ахурамазды), узнав об изгнании Фемистокла, тут же помолился Ахриману, чтобы тот и дальше учил афинян изгонять своих лучших сограждан. (Не к Мудрому Владыке же обращаться с такими просьбами!)

Среди североамериканских индейцев дуалистический миф о добром и злом богах-близнецах сложился лишь в области Великих озер. У гуронов эти братья зовутся Иоскега и Тавискарон, у ирокезов — Энигорио («добрый ум») и Энигонхахетгеа («злой ум»), что удивительно напоминает иранских Спентамайнью («святой дух») и Анграмайнью («злой дух»), хотя прямой связи здесь, конечно, не было. Ритуальные пляски индейцы справляли в честь обоих близнецов, за что миссионеры обвиняли их почитателей в дьяволопоклонстве.

Всему этому кругу лесных и тундренных народов Евразии и Северной Америки был свойствен миф о ныряющем демиурге. Этнограф В. В. Напольских восстанавливает его историю так. В верхнем палеолите, где-то на юге или востоке Сибири, возник миф о водоплавающих птицах, по очереди нырявших на дно изначального моря, чтобы создать землю. Об этом, вероятно, свидетельствуют изображения таких птиц, найденные на стоянках Буреть и Мальта. Оставившие их охотники на мамонтов и были, видимо, предками уральцев, алтайцев, юкагиров и североамериканских индейцев. Точнее, той их части, предки которой пришли в Америку позже предков центрально- и южноамериканских индейцев, но раньше предков северо-западных индейцев и эскимосов. Произошло это в мезолите, около X тыс. до н. э.

В исходном мифе за землей ныряли разные птицы, но добыть ее удавалось лишь самой маленькой из них. О злых и добрых богах речи еще не шло. В Новом Свете, на берегах Великих озер, героями мифа стали другие животные: бобр, выдра, ондатра, лягушка, черепаха. У племен Калифорнии и прерий он сохранился в прежнем виде. Распространился миф и на западе, среди предков уральских народов — на Урале и в Западной Сибири. От них его переняли предки юкагиров, тунгусов, северных алтайцев. С уральцами они контактировали где-то на берегах Енисея. Было это в мезолите и неолите (IX–IV тыс. до н. э.). В итоге к тому времени, когда верованиями «темных крестьян» и «дикарей» заинтересовались ученые-этнографы, миф о ныряющем демиурге знали финны (карелы, мордва, мари, коми), угры (венгры, ханты, манси), самодийцы (ненцы, энцы, нганасаны), северные тюрки (алтайцы, хакасы, шорцы, якуты, долганы), буряты, тунгусы (эвенки, нанайцы), кеты, юкагиры и североамериканские индейцы (ирокезы, сиу, арикара, пенути и др.). А вот к южным народам алтайской семьи (туркам, казахам, монголам, манчжурам и др.) этот миф вовсе не проник. Видимо, их предки-степняки не были тесно связаны с лесовиками-уральцами. О славянах и других индоевропейцах речь впереди.

Среди уральцев и их восточных соседей миф, однако, изменился. Теперь в море ныряли две птицы: гагара и утка, а землю удавалось принести только утке. Такое развитие мифа было не случайно. В то далекое время (мезолит и охотничий неолит) таежные шаманы разработали свою картину мира. В ней светлый верхний мир располагался одновременно на небе и на юге, а темный нижний — под землей и на севере. Соединявшие их потусторонние шаманские реки текли, подобно великим рекам Сибири, с юга на север. Потому гагара, птица морская, северная, представлялась «плохой», связанной с нижним миром, а утки, лебеди и другие птицы, улетающие на юг — благими вестниками верхнего мира. Новые, человекоподобные боги постепенно оттесняли древних зверобогов, богов-птиц. Теперь уже утка и гагара либо белая и черная птицы воплощают соответственно доброго и злого богов. Птица-бог уже не ныряет сама, а лишь посылает за землей птицу-черта. Потом добрый бог и вовсе теряет птичий облик, а ныряет та же птица-черт.

Уже известные нам арийские и славянские мифы о ныряющих творцах — как раз поздние. Ныряют в них то существа, нырять вовсе не способные (голуби, вепрь), то человеко-подобные боги. Лишь иногда о древнем мифе напоминают то Брахма-лебедь, то Сатанаил-гоголь. Так кто же были Учителя Человечества, принесшие миру учение о двух творцах и владыках мира? Уральские шаманы. От них переняли это учение арийские мудрецы, предшественники магов и брахманов, сами не чуждые шаманизму. В III тыс. до н. э. и уральская, и индоевропейская общности стали распадаться. Выделились общности финская, угорская, индоиранская. Где-то в Поволжье и Приуралье, на границе тайги и степи, лесовики и степняки встречались, меняли пушнину на кожу и медь. А тем временем мудрейшие шаманы обоих племен обсуждали тайны мироздания.

Много веков спустя в Средней Азии Заратуштра, белый шаман Ахурамазды, придаст северному учению завершенную, бескомпромиссную форму: только добрый бог, владыка света, достоин почитания, а за мировое зло в ответе лишь владыка тьмы. От его последователей и заимствуют это учение еврейские раввины. От них Бог и сатана придут в две мировые религии, ставя их последователей перед неразрешимыми вопросами. Благ или всемогущ Бог? Откуда взялся сатана? Кто он — враг или слуга Бога, князь мира сего или изгой? Не может или не хочет Бог покончить с дьяволом? Шаманы были, по крайней мере, гораздо логичнее многоученых раввинов, священников и мулл. И не подкрепляли свой авторитет кострами и пытками.

А черные шаманы, служители Ахримана и сатаны, никуда не исчезали. Их ведь власть имущие если и преследовали, то не столь усердно, как еретиков, тщившихся изменить несправедливый мир. Темные маги менять ничего не собирались. И всегда были за соответствующую мзду к услугам тех, кто желал навредить ближнему с помощью хозяев нижнего мира.

В некоторых мифах народов Евразии и Северной Америки прослеживается образ третьего демиурга. У эстонцев мир творят верховный бог Ванаиса («старый отец») и созданные им боги Ваннемуйне и Ильмаринен. У коми Ей и Омоль рождаются из яиц, снесенных уткой. По ее приказу они и ныряют за яйцами, из которых потом создают мир. В якутском мифе Божья Мать посылает нырять за землей гагару и утку.

У манси подобным же образом посылает гагару и еще одну птицу Корс-Торум, отец Нуми-Торума и Куль-Отыра. У алтайцев Ульгень, брат Эрлика, творит мир по указанию Ак-Эне (Белой Матери), обитающей в море. В мифе калифорнийского племени йокутов ястреб и ворон творят горы из земли, принесенной из моря уткой. У алгонкинов же ныряют бобер, выдра и водяная крыса, а посылает их Великий Заяц.

Предания, в которых мир творят вместе побратимы — Бог и Самаэл (дьявол), известны грузинам и сванам. В сирийско-арабской легенде Христос в образе водоплавающей птицы творит небо и звезды. У венгерских цыган Белый дьявол, побратим Бога, всплывает из моря и спорит с ним из-за мирового дерева. Видимо, грузины и сирийцы переняли древний северный миф от иранцев (например, от скифов, совершавших в VII–VI вв. до н. э. походы на Ближний Восток). Вездесущие же цыгане могли принести миф из Индии либо перенять его от иранцев или славян.

Как же сложился славянский миф о двух создателях и владыках мира? Пришел ли он к славянам от иранцев или урало-алтайцев? С иранцами славяне соседствовали с самого своего появления в качестве особого народа в середине II тыс. до н. э. Об иранских корнях славянского мифа говорят полуиранские имена его героев — Белбога и Чернобога. Индоевропейский корень bhag- («счастье, обилье») стал обозначать божество только у иранцев («baga») и славян («бог»). И только у этих двух групп народов столь же древний корень deiwo («божество») стал обозначать злого демона («дэв», «див»). Произошло это вследствие «религиозной революции», вызванной в иранском мире проповедью Заратуштры. Отважный реформатор провозгласил всех богов, кроме Ахурамазды, демонами, недостойными почитания. Идеи пророка, осуждавшего разбойные набеги и покровительствовавших им богов-дэвов, нашли отклик по обе стороны степи — у оседлых иранцев и славян, в равной мере страдавших от участившихся нападений степняков, только что ставших кочевниками. Приверженцы новой веры были и в кочевом мире северных иранцев-степняков: и здесь многим племенам бесконечные набеги и войны несли не богатство, а разорение и страдания.

Однако ни сам пророк, ни его последователи не могли освободиться от древней иранской, арийской мифологической традиции. Дэвами стали называть демонов, образы которых сложились задолго до Заратуштры. А вокруг Ахурамазды быстро вырос пантеон благих божеств. Их и стали называть богами («бага»). Притом в число их вскоре попали и некоторые древние боги (Митра, Веретрагна, Анахита).

С финноязычными племенами славяне впервые столкнулись в I в. н. э., когда славяно-сарматские дружины доходили в своих набегах до их земель. С тюрками (гуннами) — не ранее II в., когда те появились в Восточной Европе. Постоянными же соседями славян финны стали только в VI в., а гунны — в конце IV в. Тем не менее славянский космогонический миф содержит немало таких деталей, которые характерны для мифов урало-алтайцев, но не иранцев. Присмотримся же внимательнее к славянским легендам о сотворении мира. Эти сказания записаны фольклористами у русских, украинцев, белорусов, поляков, болгар, сербов, македонцев, боснийцев. Особенно интересны и архаичны легенды, собранные в Галиции все тем же В. Гнатюком, а среди русских Тюменского края — П. Городцовым. Все эти славянские предания обобщил и сопоставил с североевразийскими польский этнограф Р. Томицкий, чьи работы, к сожалению, не издавались по-русски и известны лишь специалистам.

Славянские предания, вопреки Библии, не говорят о создании мира из ничего предвечным Творцом. Изначально в них существует, как и в славянских апокрифах и колядках, лишь бескрайнее море. Над ним летает, или плавает по нему (в лодке или в виде утки-гоголя), или ходит по водам, или сидит на белом камне (несомненно, Алатыре) Бог. А в море, в пене или скале обитает черт (Сатанаил, дидько и т. д.); или он также плавает в облике гоголя (лебедя). Откуда он взялся? Зародился в морской пене, то ли сам по себе, то ли из плевка или тени Бога. Иногда Бог «доделывает» черта, придавая ему человекоподобный или ангельский облик. Одна галицкая легенда даже утверждает, что и Бог тоже не вечен: он возник из небесной росы, а Ирод (черт) — из морской пены.

Славянские волхвы были в своем роде материалистами не хуже самого Фалеса Милетского, считающегося первым философом-материалистом Эллады. Он тоже полагал, что изначально существовала лишь вода, а в ней пребывал дух, он же Бог-творец. Это уже напоминает первые строки Книги Бытия. По мнению исследователей, и на ее авторов, и на ионийского мудреца повлиял египетский миф о боге Атуме-Хепри, родившемся из первоначального водного хаоса (Нун) и сотворившем мир. В славянском же мифе материя (водная) существует прежде всех времен, а в ней зарождаются оба мировых духа.

Встреча двух богов выглядит неожиданностью, по крайней мере для Бога. Черт же сразу объявляет себя братом Бога или напрашивается в побратимы к нему. И тот сразу соглашается, и затем творит мир вместе с «распобратимом», и долго терпит его подлые выходки. (В грузинской легенде Самаэл, обитавший в скале на дне изначального моря, попросту хватает Бога за горло и навязывает ему побратимство; в сванском же предании оба они — родичи, жившие в двух таких скалах.) В очень архаичной легенде из Заонежья Бог и сатана плавают в виде белого и черного гоголей. Не хватает лишь назвать их Белбогом и Чернобогом. (Польские кашубы представляли Белбога и Чернобога в виде белого и черного коней, в духе индоевропейского мифа о двух близнецах — всадниках или конях.) Очевидно, Чернобог изначально считался не ангелом, восставшим против своего творца, а братом Белбога — вполне в духе иранских и североевразийских мифов. В них злой бог (Ахриман, Эрлик) может быть даже старшим братом доброго — как Сатанаил у богомилов.

В боснийском предании место Черта занимает «Ягудия-бог, еврейский король», брат Бога. Это явное наследие богомилов, отождествлявших ветхозаветного Яхве с Сатаной и потому отвергавших Ветхий Завет. В XII–XV вв. Босния была оплотом богомильства.

В одной украинской легенде демиургов трое: Христос, Петр и черт. В грузинском и сванском преданиях их даже четыре: Бог, Михаил, Гавриил и Самаэл (дьявол). Судя по всему, образ третьего демиурга столь же древний, как и сам миф о ныряющем творце.

В любом случае в море за материалом для мироздания (землей, песком, кремнем, синим камнем) ныряет черт. Как и в апокрифе, он норовит взять землю во имя свое, а не Бога, из-за чего два раза терпит неудачу, но и в третий раз утаивает часть земли. В тюменской легенде сатана ныряет трижды — в виде гоголя, гагары и утки-соксуна (широконосой утки). По воле Бога принесенная земля разрастается. Ночью черт пытается утопить спящего Бога, таскает его во все четыре стороны света, но земля, перекрещенная таким образом, вырастает еще больше. Бог водружает ее на спины китов. Земля первоначально вся была равнинной. Но черт принялся выплевывать землю, утаенную им во рту (она также росла). Так появились горы, холмы и прочие неровности рельефа.

Затем создается небо. Черт и Бог, соперничая, творят по очереди небеса, пока тех не становится семь. Наконец, они принимаются за создание растений, животных и культурных благ. Бог создает все хорошее и полезное для человека, а черт — бесполезное или вредное. Зачастую творения черта оказываются бездушными или негодными, и Богу приходится их оживлять либо доделывать. А они еще и обращаются против своего творца: козы разбегаются, волк вместо Бога набрасывается на самого черта. Озлобленный, снедаемый завистью черт втихомолку готовит войну против Бога. Бог создает ангелов, ударяя по камню, черт творит бесов тем же способом либо стряхивая воду с рук.

Практически все эти мотивы славянского мифа есть и у финно-угров. В хантыйском мифе злой Кынь-Лунг пытается утопить Нуми-Торума. Мордовский Нишке-Пас водружает землю на трех рыб, алтайский Ульгень — на двух. У мари, мордвы, удмуртов горы и холмы возникают из земли, утаенной во рту и выплюнутой Шайтаном (Кереметем). Добрых и злых духов оба верховных бога мари создают из искр, ударяя по камню; так же творит чертей мордовский Шайтан. Соперничая, строят семиярусное небо зырянские Ен и Омоль. А вот в иранской традиции таких мотивов нет, как нет и никакого сотрудничества двух демиургов. Ормазд и Ахриман могут договариваться лишь об условиях войны.

Но вот Бог приступает к созданию человека (Адама). Вылепил его из глины и оставил сушиться под присмотром собаки, а сам отлучился. Коварный черт тут же подкупил собаку (наделив ее, прежде голую, шерстью) и осквернил человека — истыкал его и оплевал. Богу осталось только вывернуть «венец творения» наизнанку, так что вся чертова скверна оказалась у него внутри. С тех пор человек стал подвластен болезням и порокам. А черту и горя мало: так де и надо, чтобы человек почаще вспоминал Бога, а заодно и его, черта. (Не ответ ли это на христианский тезис о благотворности страданий, посылаемых свыше во испытание?) Первая женщина (Ева) была создана позже из ребра первочеловека, либо из ивы, либо из собачьего (козьего, чертова) хвоста.

Казалось бы, создание человека из глины — библейский мотив. Да и имена у перволюдей славянских легенд библейские: Адам и Ева. Но и в мифах коми, удмуртов, алтайцев, манси добрый бог лепит первых людей из глины. Глиняная скульптура же была знакома еще людям верхнего палеолита. И уж вовсе не из Библии взят мотив создания «Евы» из чьего-то хвоста. Миф об осквернении первочеловека злым богом, подкупившим собаку-сторожа — не библейский и не иранский. Зато он широко известен урало-алтайским народам (от мари до бурятов).

В некоторых галицких и сербских легендах Бог создает человека из своего пота. Подобный миф излагали, согласно летописи, волхвы, возглавившие в 1071 г. народное восстание в области Ярославля и Белоозера, населенной тогда славянами и финской весью (вепсами). Тело человека создал сатана из тряпки, которой Бог вытерся в бане, а душу вложил Бог. Известен этот миф и мордве.

В апокрифе Бог (точнее, Христос) берет душу для человека на небе у Бога Отца. У тофаларов в Туве тело человека творит бог Бай-Паян («богатый господин»), а душу дает верховный небесный бог Бай-Кудай. У ненцев тело создает «хозяин земли» (т. е. злой Нга), а душу — «хозяин неба» (добрый Нум). В мифах алтайцев, шорцев, монголов, наоборот, душу в тело, созданное добрым богом (Ульгенем, Очирвани), вдувает Эрлик, оттого души умерших и идут к нему.

Славянские легенды утверждают, что тело первых людей было покрыто шерстью, либо роговой тканью (наподобие ногтей), либо чешуей. Покрытыми шерстью представляли наших предков также народы Северной и Центральной Азии; покрытыми рогом — румыны, венгры, мордва, некоторые народы Сибири и Средней Азии, евреи и арабы. Библии и иранской мифологии эти мотивы, опять-таки, неизвестны. Очевидно, они тоже североевразийские, а на юг второй из них проник через вездесущих арабских и еврейских купцов. В славянских апокрифах первые люди не покрыты ни шерстью, ни рогом. Зато они носят некие светлые райские одежды. О светоносном теле или одеянии перволюдей говорят предания алтайцев, калмыков, сирийцев и даже эфиопов. Этот мотив, скорее, южного происхождения, на севере же он удачно наложился на местный миф. Заимствовалось то, что хотя бы напоминало что-то свое. О змеиной коже первых людей, причем связанной с бессмертием, говорит лишь болгарское предание.

Удивительными существами были славянские (и евразийские) «Адам» и «Ева». Покрытые волосами или рогом, бессмертные, не ведавшие ни любви и размножения, ни труда, какие-то «полузвери и полуангелы», обитали они в земном раю, куда был заказан вход черту. Но тот, загоревшись страстью к Еве, пробрался туда и убедил ее, а через нее и Адама совершить некий грех: то ли съесть запретный плод (как в Библии), то ли совершить половой акт. У обских угров и якутов перволюди отведывают запретных ягод. А в мордовском сказании первородный грех состоит… в питье кумышки (крепкого пива); из-за нее и пришли к людям смерть и болезни. В иранском мифе первые люди, соблазненные Ахриманом, начинают убивать скот и поклоняться дэвам.

Последствия грехопадения были для людей тяжелы, но и благодетельны. Адам и Ева утратили нечеловеческий покров (роговая ткань осталась лишь на ногтях), стали смертными, но обрели способность к половой жизни и деторождению. Райское безделье сменил нелегкий труд пахаря и домохозяйки. Словом, перволюди окончательно стали людьми, живущими человеческой жизнью со всеми ее трудностями и радостями.

Совращение людей ускорило разрыв между чертом и Богом. Злой демиург поднял мятеж, чтобы захватить небо. Войско бесов захватило нижние небеса и окружило свой стан неодолимой стеной жара (или, наоборот, холода). Тогда Бог поставил во главе своего войска архангела Михаила и вручает ему грозовое оружие (огненный меч). Удары молний Михаила (или Ильи) низвергли всю бесовскую рать с неба. Кто упал в лес — стал лешим, в воду — водяным и т. д. Сам же черт провалился в подземное пекло и отныне стал его владыкой.

В Михаиле (Илье) нетрудно узнать громовника Перуна, изображенного на Збручском идоле в виде всадника с мечом. Сам же миф о низвержении бесов с неба, как уже сказано, находит аналогии не только в Библии, но и в мифологии иранцев и греков. А также в мифах алтайцев, где Эрлика и его рать сбрасывает с неба богатырь Майдире (буддийский Майтрейя, иранский Митра); низвергнутые бесы становятся духами-хозяевами лесов, рек и т. д., а Эрлик — владыкой преисподней. Весь этот миф о небесной войне, скорее всего, принадлежит воинственным древним индоевропейцам. Уральские боги выясняют отношения через состязания в мудрости-хитрости. Индоевропейские — в грандиозных космических битвах. Алтайский миф, искони сходный с уральским, испытал здесь влияние индоевропейского (в том числе и позднее, через пришедший из Индии буддизм).

Тем временем изгнанный из рая Адам заключил, как и в апокрифе, договор с чертом о том, что души всех потомков первочеловека по смерти достанутся хозяину земли и пекла. Что же вынудило Адама согласиться на такое? Согласно одной версии, черт обманул его по сказочному принципу «дай мне то, чего в своем доме не знаешь». По другой же Ева родила от черта Каина — чудовище с двадцатью четырьмя головами разных зверей (или с двенадцатью змеиными головами). Придать же этому воплощению хаоса человеческий облик мог только сам владыка нижнего мира. В ряде легенд, однако, договор заключает сам Бог, тем самым признавая права черта на земной мир и его обитателей. «Запись» черт прячет в Черном море под белым камнем (несомненно, Алатырем), или под камнем в Иордане, или в преисподней. И только Христу удается спуститься в нижний мир и уничтожить договор: он-то его не подписывал.

Представление о договоре Адама или Бога с чертом чуждо как Библии, так и Мани. В богомильском мифе сатана обманывает Бога, пообещав отпускать к нему души умерших, Христос же восстанавливает справедливость. В апокрифах и легендах Бог с Христом, наоборот, нарушают договор, заключенный по всей форме. Мотив письменного договора может показаться очень поздним. Но уже праславяне (скифы-пахари), торговавшие с Ольвией, могли узнать, что такое долговая расписка, способная обречь на рабство должника и его детей. Не скрывается ли за Христом здесь, как и в других случаях, солнечный Даждьбог?

В Сербии была записана своеобразная легенда о Дабоге — «царе на земле», равном по силе Богу — Царю Небесному. Дабог пожирает души умерших, пока Христос не освобождает их, воткнув ему в пасть копье в качестве распорки. Даждьбог-Солнце в роли черта-Чернобога? В другой сербской легенде архангел Гавриил похищает солнце у царя чертей Дабо Хромого. Сербы верили, что в горе Дайбог обитает Серебряный царь — хозяин руд. Дело здесь не только в том, что церковники объявляли всех языческих богов бесами. Очевидно, славянский Даждьбог, регулярно спускавшийся в нижний мир, имел и подземную, мрачную ипостась, подобно Моране, своей сестре и жене, богине весны и смерти. Вот почему он как бы раздваивается на доброго Христа (Гавриила) и злого Дабога (Дабо).

Что у славян мог существовать миф об освобождении душ Даждьбогом, говорит другая легенда, неизвестная апокрифам, но широко представленная в фольклоре — у украинцев, сербов, черногорцев, боснийцев, македонцев, румын, латышей. Черт, низвергнутый с неба, похитил некую ценность (или владел ею изначально). Это может быть солнце, огонь, гром, молния, огненный меч, небесная сила, волшебное одеяние, корона, наконец, знание о том, как нарушить ту самую «запись». Ценность похищает хитростью Михаил, Илья, Петр или животное — пчела, ласточка. Иногда похитителей двое (Михаил и Гавриил, Петр и Христос). Посланник Бога уговаривает черта состязаться в нырянии, а сам замораживает море над ним и улетает с ценностью. Черт гонится за похитителем и наносит ему увечье. Отсюда у людей выемка в стопе, у пчелы — раздвоенное тело, а у ласточки — раздвоенный хвост. Чаще всего ценность добывает громовник (Михаил, Илья) и почти никогда — Христос. У него в этом мифе другая роль — освободителя душ. Похититель же, очевидно, Перун. Иногда же, возможно, и Даждьбог. В сербской песне Иован (Иоанн Креститель) похищает корону у «мучителя Дуклияна» (Диоклетиана[42]) корону точно так же, как Михаил у черта. День Иоанна Предтечи (Ивана Купала) совпал у славян с Купалой — языческим праздником летнего солнцеворота.

Миф этот напоминает другие индоевропейские мифы — о похищении огня Прометеем или индийским Матаришваном, меда поэзии — Одином, амриты (напитка бессмертия) — Вишну или Гарудой, сомы (другого чудесного напитка) — орлом Индры. В основе их — общеиндоевропейский миф о похищении священного напитка. К народам же Северной Евразии этот миф почти не проникал. Только у монголов громовник Очирвани ныряет за молнией.

Вконец раздосадованный черт сооружает подземную темницу с оковами, чтобы заточить туда Бога или Михаила. Но Бог сам хитростью заманивает черта в эту темницу и сковывает его. Тщетно черти грызут оковы — на Великдень цепи снова укрепляются. И так будет, пока люди не перестанут соблюдать пасхальные обычаи. Тогда черт (Гаргон) вырвется на волю, и наступит конец света. Илья-громовник погибнет в битве, и от его крови вспыхнет пожар, в котором и погибнет мир.

В основе здесь — еще один общеиндоевропейский миф, трагический и величественный. Лучше всего он сохранился у иранцев и скандинавов. Злой бог (царь-дракон Ажи-Дахака или коварный Локи, владыка нижнего мира) скован в подземелье. В конце времен он вырвется на волю, и настанет светопреставление. Разразится последняя битва сил света и тьмы. Падут многие боги, в том числе и громовник Тор в схватке с мировым змеем. Вспыхнет мировой пожар, и в нем погибнет мир — но не исчезнет, а возродится обновленным. А что же владыка тьмы? Иранцы полагали, что Ахриман либо обратится, наконец, к добру, либо будет выброшен за пределы мира. Скандинавы — что Локи погибнет в битве. Среди уральских народов миф о мировом пожаре известен лишь обским уграм.

Христианский Апокалипсис — во многом лишь подражание иранскому мифу. В последнем есть и Спаситель-Саошьянт (даже не один, а три), и битва сил Света и Тьмы, и победа героя Кересаспы (напоминающего громовника) над Ажи-Дахакой, вырвавшимся из оков, и воскресение мертвых, и Страшный суд, и пожар, обновляющий мир. Еврейские раввины и пророки довольно легко перенимали иранские мифы — вероятно, потому что сами евреи были такими же недавними варварами, как персы. Ученые жрецы Египта и Месопотамии угодничали перед персидскими царями, но заимствовать что-либо из мифов и религиозных идей более молодых народов не считали нужным.

Как видим, славянский миф о творении мира двумя богами-антагонистами — не просто путаный пересказ Библии или еретических писаний темными крестьянами. В мифе этом отразились многие тысячелетия истории славян и их соседей. Образы владык верхнего и нижнего миров (Зевс и Аид, Один и Локи, Брахма и Шива и т. д.) были уже в общеиндоевропейской мифологии, но только под влиянием иранцев (в свою очередь, испытавших уральское влияние) эти боги стали у славян творцами и повелителями мира, братьями-соперниками, воплощением вечной борьбы Добра и Зла. От ариев к славянам перешел и образ ныряющего солнечного вепря. Миф о ныряющем демиурге-птице был перенят славянами позднее уже от самих урало-алтайцев (финнов и тюрок-гуннов). От них же перешли и многие детали дуалистического мифа о создании мира и человека: от встречи двух демиургов-птиц до договора о судьбе человеческих душ. Мифы же о битве богов и бесов за небо, о похищении небесным богом огненной ценности, о грядущей войне богов с демонами и космическом пожаре — индоевропейское наследие. Влияние же христианства, как православного, так и еретическо-богомильского, свелось к «перекодировке», замене языческих персонажей на библейских и усвоению отдельных деталей мифа (вроде создания Евы из ребра). Этот процесс прошел тем легче, что многие важные моменты дуалистического мифа были еще раньше переняты создателями Библии и манихеями от иранцев.

Заимствование чужих мифов и верований в древности вовсе не было «обезьянничаньем» «низшей расы» перед «культуртрегерами». Ведь осуществляли его виднейшие умы племени или народа: шаманы, жрецы. Славянские волхвы перенимали не бездумно, а творчески. Не могли они принять, например, идею тюркских шаманов о том, что все души по смерти попадают к злому Эрлику. И создали по образцу давнего мифа о похищении огненной ценности миф об освобождении душ Даждьбогом. Столь же неприемлемой для славян оказалась идея всемогущего и потому всегда правого Бога, Бога-деспота, ревнивого и мстительного. Бог народных легенд действительно всегда добр, даже к своему бессовестному брату, но он не всемогущ. Его можно обмануть, перехитрить, победы в бою даются ему нелегко. Но он не станет мучить и карать безвинного. И не мог он тысячи лет отдавать души всех потомков Адама сатане — это черт обманул Адама или Бога.

Славянский космос устроен диалектически. Белбог — полноправный владыка только в верхнем мире, а Чернобог — в нижнем. Средний же мир — область их борьбы. Бог не может спуститься в преисподнюю или хотя бы нырнуть на дно моря. А черт — утвердиться на небе. Славянский Бог (Род-Белбог) — не воин[43]. Поэтому, чтобы сразиться с чертом или добыть присвоенную им ценность, Богу нужен посредник, молодой бог-воин — Перун (Михаил, Илья) или Даждьбог (Христос). По смерти души праведных людей возносятся на небо, в рай, души же грешников и «заложных» (умерших недоброй смертью) попадают в нижний мир — мучаются в пекле либо становятся русалками.

Космогонический миф, сохраненный колядками и легендами, существовал как бы параллельно с мифом «Голубиной книги». В апокрифах же отразились оба мифа. Логические противоречия между ними мало тревожили тех, кто создавал, исполнял, читал, слушал эти талантливые произведения.

У многих народов мира известен еще один космогонический миф — о мировом яйце, зародившемся среди изначальных вод или снесенном водоплавающей птицей. Он есть у карел, эстонцев, саамов, коми, мордвы. По мнению В. В. Напольских, финны переняли этот миф от палеоевропейцев — древних охотничьих племен, населявших до их прихода леса Восточной Европы. Но мировое яйцо есть и в мифах индоевропейцев — греков и индийцев. Б. А. Рыбаков проследил удивительное сходство изображений на сосудах трипольской культуры и восточнославянских писанках — пасхальных яйцах. В основе их — миф о яйце, из которого возникли небо, земля и средний мир с его обитателями. Не случайно украинцы верили, что мир погибнет лишь тогда, когда люди перестанут разрисовывать писанки.

В письменности и фольклоре славян миф о мировом яйце не сохранился «в чистом виде». Но он отразился в ряде сказочных сюжетов. О некоторых из них речь уже шла. Зоревик (Даждьбог) добывает три яйца — медное, серебряное и золотое — заключающие в себе три царства. Иван-царевич (тот же Даждьбог) обретает яйцо, скрытое в трех животных, связанных с тремя мирами, и скрывающее в себе смерть Кощея-Чернобога. Солнечный герой, таким образом, оказывается творцом мира, напоминая греческого Фанеса — солнечного змея, выходящего из мирового яйца; римские митраисты отождествляли его с иранским Митрой. С мировым яйцом связана и еще одна сказка — о войне птиц и зверей, в которой победили птицы (т. е. верхний мир восторжествовал над нижним, как в скифских сценах терзания, где крылатый грифон либо орел побеждает копытное или хищника). Израненного царя птиц — орла спасает некий человек. За это орел дарит ему волшебное яйцо, скрывающее в себе огромные стада скота или целую ярмарку. Можно вспомнить, наконец, всем известную сказку о яичке, снесенном курочкой и разбитом мышкой. Курочка следом снесла яичко золотое; а война животных в предыдущей сказке начинается со ссоры воробья с мышью… Вот какие глубины древнего мифа может скрывать простенькая сказка для самых маленьких!

Интересна и загадочна легенда, записанная в 1929 г. на Полтавщине. Некогда в воздухе колебался некий «шар-мяч». От чьего-то удара он разлетелся, и возникли солнце, месяц, звезды и земля. Она упала на хвост киту, который с тех пор ее и держит. Это напоминает не только «Голубиную книгу», но и научную теорию «большого взрыва». Последняя, однако, возникла лишь в 40—50-х гг. XX в. Не с пришельцами из космоса ли общались славянские волхвы? Или же перед нами еще один вариант мифа о мировом яйце?

Из многочисленных славянских легенд о создании мира и человека ниже приводятся полностью две, наиболее подробные: украинская из Галиции и русская из Тюменского края. Из других легенд приведены отрывки-варианты, сгруппированные по мотивам.

Украинская легенда

То еще Христа не было, только была синяя вода и белый камень, и Отец Предвечный на том камне себе отдыхал. Но раз грело солнце, и тень Божья была в воде. А Отец Предвечный говорит тени своей:

— Сатаянин (Сатанаил), выйди видным!

И он вышел и стал возле Отца Небесного, ибо он был создан ангелом от Бога. И сразу Бог шлет его в воду, в глубину, поскольку хочет мир основать, чтобы вынес земли. Говорит:

— Иди и скажи: «Беру землю во имя Господне».

Он пошел — а он уже сразу на зло решился — и говорит:

— Беру землю во имя свое.

Не вынес ничего.

— Почему так не сказал, как я велел: «Беру землю во имя Господне»?

— Я сказал.

— Неправда. А ну еще раз.

Он пошел и так же не вынес.

— Иди в третий раз и скажешь: «Беру землю во имя Господне».

Он пошел и со злости не сказал: «Беру землю во имя Господне», но сказал: «Беру землю во имя его». И вынес только под ногтями земли, и то Бог выскреб шпилькой, — может, того было с боб. И Пан Бог то благословил, и вышел кусочек земли. И сказал Бог Сатанаилу:

— Ляг немного да поспи где-нибудь.

— А как бы ты меня не провел, — он говорит Богу.

— Не бойся.

А сатана говорит:

— Ложись ты вперед.

Бог лег, да и не спит. А он только лег, да и заснул. А Бог землю благословил, и начала она расти во все стороны. А он вскочил: «Ого, уже меня провел!» Начал обваливать землю, думал, что обрушит в воду, и она снова опустится. И где упал, там теперь долинка на земле, а где поднимался так, что вверх лез, там теперь гора. Как уже появилась земля, и Пан Бог начал сажать сад. И где-то было пять зерен, и послал его Бог:

— Иди, принеси, будем сажать плоды.

Он принес четверо, а пятое спрятал под язык себе. А Бог спрашивает:

— А где еще пятое?

— Там не было.

— Как это не было, если имеешь его под языком?

А он вынул, говорит:

— Пускай это будет на распятие.

А Бог говорит:

— Пусть тебе будет на изгнание.

И сразу его заклял. И теперь, как перекрестят, он убежит за море. А до тех пор он креста не боялся.

Не хочет он Бога слушать, а Бог взял и обмакнул палец в воду, и махнул, и сделался святой Михаил. Ведь он и теперь ангел Михаил, не рожденный, только сотворенный. И спрашивает Сатанаил Бога:

— А на что Ты это сделал?

— Ну, на что, так ты Меня не хочешь слушать.

А он взял, да пригоршнями водой как набрызгал, и от этого столько сделалось нечистой силы, как травы. А Бог спрашивает:

— А ты что делаешь?

— Хе-хе! Буду с Тобой воевать.

А он, злой, себе уже сделал колесницу, ту, что гремит. Но Бог говорит:

— Кабы ты пошел еще померить глубину, глубоко ли где?

Он пошел и пробыл под водой, пробыл сорок дней. Но Бог так заморозил воду, на сто локтей лед стал. Но он догадался, что оставил на земле колесницу, и не дошел до дна воды, но начал возвращаться вверх за колесницей, ведь жаль ему, чтобы святой Михаил не отобрал. А Михаил уже ее взял. Ударил головой, как возвратился, в лед — лед больше чем на сто саженей вверх взлетел. И он вышел на землю, говорит Богу:

— Теперь будем воевать!

А Бог говорит Михаилу:

— Подвигай оружием своим — ведь уже имеешь в руках то, что гремит.

И Михаил как загремел, как начал бить, и всех побил тех, кого он сделал из воды, только сам он прыгнул пану Богу под плечо:

— Ой, подари мне жизнь!

И Бог подарил ему, его не убил. И теперь у нас доныне так ведется, так как он из воды сделал злых, когда стряхивал, и теперь кто знает то, то есть грех, как помоет женщина остатки, чтобы так трясла, или как человек умоется и руками так машет.

Но Бог взял и сотворил Адама из глины и где-то к чему-то прислонил. Но он, чтоб ему, прибежал, увидел и потыкал пальцем. И теперь из-за того на человеке оспа бывает. И дохнул Бог духом на Адама, и оживил. Лег спать, а Бог вынул из него ребро, и сделалась женщина Ева. Он как проснулся, то аж испугался, так как один ложился. А архангел Михаил заявляет:

— Адам! То жена твоя Ева. Это вам целый мир будет.

И ничего не надо было делать там, дал Пан Бог рай Адаму и Еве, даже тело такое было, как теперь ноготь, то все такое было; не надо было ни одеваться, ничего. И теперь ни у кого не мерзнут ногти. Но тот злой научился к Еве ходить. А Пан Бог взял и окружил огнем рай, чтобы он там не ходил. Он искал способа, как бы добраться до Евы, поскольку не мог выдержать без нее. И сделал себе трубу железную, просунул сквозь огонь, сделался как уж и через нее пробрался в рай. А Бог тогда взял его и проклял:

— Чтоб ты передвигался, пока свет стоит, на брюхе.

И они и доныне ползают, те гады, они и теперь таковы.

И он вошел в рай, и уже те плоды, что Пан Бог сажал, уродили. А на том, что он спрятал было под языком, самые прекрасные яблоки. А он спросил Адама:

— Почто не ешь те яблоки?

— Гм, пан Бог мне запретил есть с того дерева.

— Э, ему жалко. А ну, подожди, я пойду сорву.

Пошел, сорвал и дал Адаму одно и Еве одно. Ева откусила и проглотила, а Адам укусил, ангел позвал:

— Адам, уже согрешил!

А он схватился за яблоко, и тут [в шее] осталось, и доныне так у мужчины: баба проглотила, потому не имеет яблока.

Только Адам согрешил, уже нет тела, как ноготь, уже Адам стыдился тела. И дал Пан Бог Еве кудель прясть, а Адаму стульчик и лопату:

— На, ты пряди, а ты вокруг себя, сидя, копай, чтобы прожить.

И Адам копал, и одно уже жито или еще что зреет, а другое всходит, а третье еще сеется. А Злой откуда-то прибежал:

— Что делаешь?

— Видишь, — говорит, — что ты мне наделал, что я должен копать.

— А почему копаешь сидя?

— Так Бог велел.

— Хе-хе! Я тебе не так посоветую. Встань, да стоя вскопай, да больше будешь иметь.

А она, женщина, отчего-то:

— Да он правду говорит. Встань.

Он встал, а ангел зовет:

— Адам! Работай, пока склонен, и все голоден будешь. А ты, женщина, детей без боли не выкормишь.

Уже проклял. И ныне так у нас, что мужчина пашет и сеет, или пан, или кто живущий, и такого нет, чтобы сказал: «Я уже сыт, не хочу». Разве все кабы больше. А баба и ныне такую муку с детьми терпит, что хуже нигде не может быть.

И так зашел тот злой около Евы провести время, и сделал ей такого ребенка, что имел двадцать четыре головы. И как закричал на восходе солнца, то слышно было аж на западе, где заходит. И Адам испугался того, не знал, что делать. А злой говорит:

— Не бойся, запиши мне, что будет по тебе. Я сделаю, что будет только один.

А Адам не знал, что по нем целый свет придет. И записал, что по нему будет, и он посчитал, что только одно осталось. И потому начал народ плодиться. И то шло долго. Начали люди умирать, и все идет к злому, а Богу нет ничего, ведь он [злой] закупил. Но Пан Бог дал на свете людям нивы всякие: жито, пшеницу, ячмень, но не знаю, что кому обещал. А злой говорит:

— А мне дашь что?

— Да дам тебе овес.

И злой идет себе, и говорит дорогой: «Овес, овес!». А баба подошла и спрашивает:

— Что вы, паночку, разговариваете?

Тот не хотел рассказывать ей, но сказал:

— Что-то мне пообещал Бог, и уже забыл я из-за тебя.

А Пан Бог был там, он понимал, и пожалел овса ему; ибо сказал:

— Будет тесно людям, и будут овес есть.

И ныне едят люди овес, которые беднее, только паны и евреи едят из жита паляницы; у нас то мелет на мельнице, а еще выше под горами — то в ступе толчет овес, месит паляницу и ест. Но он говорит бабе:

— А ну, не припомнишь ли, что мне Бог дал?

— Может, жито?

— Нет.

— А пшеницу?

— Нет.

— А ячмень?

— Нет.

— А боб?

— Нет.

Всякое зерно, что люди сеют, перечла и не угадала ничего.

— Может, зерно? (А зерном мы зовем овес.)

— Нет.

— То, может, осот?

— Осот, осот.

И ныне из-за этого родит в земле осот, — третья часть, а бывает и четвертая. Бог знает, от того или нет.

Но один раз уже Бог идет дорогой да и печалится. А он встретил его:

— Ты чего такой печальный? Они к себе не звали?

— А как бы, — говорит, — не было печали, люди родятся и умирают, и к тебе все, а ко мне ничего.

— Хе! Я закупил.

А Бог спрашивает:

— А где те записи?