Игумен Антоний – инок и литератор

Игумен Антоний – инок и литератор

В 1871–1872 годах в Петропавловском скиту Николо – Угрешского монастыря подвизался престарелый игумен Антоний (Бочков), известный в прошлом литератор, знакомый с А.С. Пушкиным и Н.В. Гоголем, не оставивший писательского поприща и после монашеского пострига.

Алексей Поликарпович Бочков родился в Петербурге 14 марта 1803 года в богатой купеческой семье, владевшей популярными банями на Владимирской улице, которые называли Бочковскими. Рано лишившись отца, мальчик остался на попечении своего деда – крестного Афанасия Бочкова. Получив образование в одном из лучших иностранных пансионов, Алексей хорошо знал французский язык, несколько хуже немецкий и английский, неплохо рисовал, писал благозвучные стихи. Богатство, неординарные способности, привлекательная внешность, казалось, должны были способствовать блестящей карьере юноши. Однако дедовский бизнес его совершенно не привлекал, он сдал Бочковские бани в аренду, а сам занялся литературной деятельностью.

В начале 1820–х годов Алексей Бочков женился на младшей дочери богатого купца – сахарозаводчика Прокопия Ивановича Пономарева, некогда пришедшего в Петербург с незначительной суммой денег и сделавшего миллионное состояние благодаря своей деловой сметке. В 1824 году в молодой семье родился сын Алексей. Однако семейное счастье Бочковых было недолгим. Слабая здоровьем жена была настолько потрясена страшным наводнением в Петербурге в ноябре 1824 года, что вскоре заболела. Болезнь ее быстро перешла в чахотку. Не помогло молодой женщине и лечение на курорте в Ревеле (ныне Таллинне), куда возил ее муж в 1825–1826 годах. Насколько сильно Алексей Поликарпович переживал болезнь любимой жены, свидетельствуют строки из его письма, отправленного в ноябре 1826 года другу и издателю А.А. Ивановскому: «Вы успокоились, пишете вы, что здоровье моей бедной жены поправляется. Ах, мой любезный друг, это, верно, спекуляционные сказочки нашего лейб – медика. Болезнь час от часу становится хуже, и я приду к вам сегодня на совет с известиями самими печальными, самыми досадными»1.

В литературном творчестве Алексей Бочков находил отдушину. Его вкусы сформировались под влиянием романтических произведений В. Скотта и А.А. Бестужева – Марлинского. Путешествия в Ревель усилили его увлеченность средневековьем. Полученные живые впечатления нашли отражение в его «Письмах из Ревеля», опубликованных А.Е. Измайловым в нескольких номерах журнала «Благонамеренный» в конце 1825 – начале 1826 года, и в очерке «Екатеринентальский сад и церковь св. Николая в Ревеле», увидевшем свет в «Календаре муз на 1826 год». В этих произведениях чувствуется его интерес к истории, культурным ценностям и бытовым традициям Эстляндии (ныне Эстонии). Автор описывает неожиданную встречу в кофейне с колоритным стариком, оказавшимся армейским ветераном, свои наблюдения во время прогулок по ревельским садам и улицам. Особенно его впечатлили посещения церкви св. Николая, где он с удовольствием прохаживался под «остроконечными сводами, между огромными четвероугольными столбами», сожалея, что «множество кудрявых надгробий на стенах, под сводами, в промежутках окон, везде, где только поместить можно, яркой пестротою своей разрушает красоту ансамбля». Романтическую обстановку в соборе дополняли висящие над гробницами старинные знамена и несколько заржавленных рыцарских доспехов. Глядя на все это, автор вспоминает ранее написанные им стихи, дающие представление о его поэтическом творчестве 1820–х годов:

Здесь вспомнил я давно минувши времена.

Мечталось мне: герой садится в стремена,

Готовясь иль на пир кровавой,

Иль на турнир покрыться славой.

Паж подводил ему коня,

Отваги полного, огня;

Чепрак украшен был гербами,

Шитьем, блестящими кистями;

Горело золото на нем.

Приносит все доспехи ратны:

Топор тяжелый, меч булатный,

Серебряный его шелом,

Насечкой убранный богатой,

Блестящей и пернатой.

Наш храбрый паладин наличник опускает

На грозное лицо свое,

Берет огромное копье

И на коня, как молния, взлетает.

С какою ловкостью герой сидит в седле!

Дамасской сталью грудь покрыта,

И гордого коня копыта

Едва касаются земле2.

Такое возвышенное восприятие средневекового рыцарства не мешает Бочкову изображать в своих произведениях разные, в том числе далеко не благородные поступки рыцарей и баронов, сословные конфликты между ними, приводящие к трагедиям. В 1826–1827 годах он работает над повестями «Монастырь святой Бригитты» и «Красный яхонт», опубликованными в «Календаре муз на 1827 год» под псевдонимом «Л.С.». В целом эти повести получили благожелательную оценку критики. Например, О.М. Сомов писал, что «сочинитель одарен умом и живым воображением». Положительный отклик И.В. Киреевского сочетался с упреком в подражательности, очевидно, ливонским повестям А.А. Бестужева – Марлинского (1797–1837), известного писателя – декабриста.

Произведения Бочкова, написанные в 1820–х годах, действительно не свободны от влияния этого литератора, которого Алексей Поликарпович ценил очень высоко. Андрей Андреевич Ивановский, будучи делопроизводителем следственной комиссии по делу декабристов, тайно выкрал из III отделения произведения и письма Бестужева и познакомил с ними Бочкова. «Письма Бестужева, мой любезнейший друг, я читал почти со слезами, – писал Бочков Ивановскому 30 октября 1826 года. – Мысль, что он погиб для нас и что эта потеря нескоро вознаградится, убивала меня. Его заслуги важны для нашей словесности. До него наши молодые поэты были в каком – то разделении. <…> Бестужев первый привел их к одному алтарю, показал им благороднейшую цель: славу России, – и средство: пламенную любовь к родине и знание старины»3. «Повести Бестужева – удивленье и загляденье», – писал он в другом письме4. Свои произведения он ценил гораздо ниже бестужевских, судил их строже критиков и в ноябре 1826 года писал: «Мою и глажу теперь мое старое белье, именно повесть, которую выпросил у меня из ревельской котомки бедняк Измайлов… Пускай и моя черствая корка лежит в его нищенской суме»5. «Повесть моя, грех моих ради, выпрошенная Измайловым, теперь показалась мне противу бестужевских, как сморчок противу высокого подсолнечника… Постараюсь перекроить ее a la Karamsine. Тем хороша, что коротенька!»6. Речь в письме идет о повести «Красный яхонт».

С.М. Воробьев Сипорские ворота в Ревеле. 1838 г.

На наш взгляд, «рыцарские» произведения Бочкова нельзя назвать подражательством Бестужеву – Марлинскому в прямом смысле слова. В них явно проступает творческая индивидуальность автора. Его оригинальный слог отличается от бестужевского, несколько тяжеловесного и «кудрявого», большим изяществом и простотой, отчего легче воспринимается современным читателем. Повести Бочкова лаконичны, построены в форме пересказа преданий, услышанных автором во время путешествий по Эстляндии. В «Монастыре святой Бригитты» значительное место занимают поэтические описания развалин монастыря, взорванного русскими в XVI веке, и видов его окрестностей:

«Налево море: его пенистые волны разбиваются о гранитные обломки, коими усеян здешний берег; Ревель с красноглавыми башнями и высокими шпицами, серый и туманный, когда за него садится солнце; светлый и разнообразный, когда светило дня блестит на востоке; Олаевская колокольня, и по разрушении своем огромная, стоит на краю, как грозный страж города. Ближе гавань с павильоном, мачты кораблей. Когда вечер тих и ясен, когда море спит и ни одна струйка не шелохнется, тогда вся эта картина отражается в зеркале вод. В бурную и ненастную погоду отмель, простирающаяся на большое расстояние, около берегов покрывается белыми кипящими валами; ветер гонит низко несущиеся облака и рвет их на полете; дугообразные крылья чаек и паруса отдаленных судов белеются на серых тучах. Мелкие челны рыбаков кучкою, как муравьи, колышутся. <…> Когда вечером едешь по дороге петербургской, монастырь кажется лежащим в овраге у самого берега и чернеется на светлом небоскло-не; тогда сквозь его боковые окна блестит море, освещенное последними лучами заходящего солнца, а фронтон представляется пирамидою, убранною огоньками. Во внутренности нет ничего достойного любопытства: пол зарос травою, сводов нет, кроме голубого небесного»7.

Основной сюжет повести составляет местная легенда: юная прекрасная Маргарита, сестра барона Олафа Рининга, любит бедного благородного рыцаря Вальдемара, сына вассала барона. Барон хочет разлучить влюбленных, но они во время его отъезда на охоту находят покровительство у аббата монастыря св. Бригитты, на владения которого покушается барон. Аббат венчает Маргариту и Вальдемара, но потом выдает их под рыцарское слово барона Рининга пощадить молодых и уступить обители спорные земли. Развязка повести трагична, как у Шекспира: по приказу Рининга его вассалы бросают Маргариту со стены крепости, стоящей на высоком утесе: «Какая – то совершенно непостижимая сила толкнула барона к парапету; он наклонился взглянуть, и здесь ад готовил для него потеху. Он встретился с последним взором своей сестры, устремленным в небо. <…> Что – то зазвенело, и Вальдемар, вырвавшись из рук палачей, ринулся через зубцы [стены] за своею супругою; цепи его забренчали по камням, и кровь обагрила утес»8.

В своих повестях А.П. Бочков, в отличие от А.А. Бестужева, тяготеет к трагическим развязкам. Например, повесть Бестужева «Ревельский турнир» имеет счастливый конец: после потасовки между рыцарями и мастеровыми престарелый барон Буртнек соглашается выдать замуж свою единственную дочь Минну, царицу турнира, за влюбленного в нее приказчика Эдвина, победившего грозного рыцаря Унгерна. Героиня повести Бочкова «Красный яхонт»9 графиня Шарлота фон Мантельфельд бережет на груди красный яхонт, фамильную драгоценность, подаренную ей возлюбленным – бедным рыцарем Альфредом фон Меллином. Влюбленный в девушку барон Эрик Нейгаузен уверяет ее в гибели Альфреда. После двухлетнего отсутствия возлюбленного Шарлотта соглашается выйти замуж за Эрика. В самый день свадьбы к молодой невесте приходит Самуил, еврей – ювелир, и рассказывает, что некий рыцарь геройски спас его от пяти грабителей, напавших по дороге, но сам опасно ранен. Перед смертью рыцарь просит Шарлотту вернуть ему красный яхонт. Догадавшись, что это Альфред, девушка под предлогом нездоровья отказывается ехать на венчание и спешит к возлюбленному. Уверившись, что он по – прежнему любим ею, рыцарь отходит в мир иной счастливым. Шарлотта постригается в монастыре и через год умирает от тоски. Барон Нейгаузен вскоре погибает в сражении.

Перу А.П. Бочкова, как полагают, принадлежат некоторые прозаические переводы с французского и стихи, опубликованные анонимно в «Благонамеренном» в 1825–1826 годах, а также эссе «Тоска», «Мысли и замечания» в «Альбоме северных муз», изданном А.А. Ивановским в 1828 году. В петербургских архивах хранятся его неопубликованные произведения: повести «Нарвская станция» (1827) и «Знакомый незнакомец, или Слова, сказанные кстати и некстати».

После смерти жены в 1827 году Бочков пережил тяжелое психическое расстройство с мучительными галлюцинациями, во время которого дал обет в случае выздоровления уйти в монастырь. Исполнить свое намерение он не спешил: с 1828 года путешествуя по обителям как паломник, он искал свой идеал монашеской жизни. Позднее он писал в дневнике: «Восстановление монашества, благолепия церковного и внутренних светильников, вот что бы видеть хотел я до кончины своей: мантиями покрытых Ангелов и таинства Неба в дольних храмах! Утреню тихую, молитвенную и полудень светлый, Святую Литургию и Вечер церковный, покаянный, умиленный, не грешный…»10.

До 1832 года, по словам Ивановского, А.П. Бочков «много писал и мало печатал. <…> Почитав все, что можно прочесть на французском языке, он охладел ко многим системам и умствованиям человеческим. Мастерски обличая их невежество и заблуждения, он всегда с восторгом и любовью переходил к доказательствам истинной мудрости, к неземной кротости и любви, к евангельскому учению. <…> Многие просвещенные дамы и мужчины искали случая видеть и слышать его»11.

Много размышляя о современной ему литературе, А.П. Бочков высказывал в письмах интересные суждения о Пушкине. В письме к Ивановскому от 28 октября 1826 года он пишет, что не согласен с мнением П.А. Вяземского, предпочитавшего басни И.А. Крылова басням И.И. Дмитриева, и разделяет соображения Пушкина: «Пушкин говорит другое. Дмитриев, по его мнению, напрасно причислен к лику великих поэтов, а Крылов, несомненно, выше Лафонтена». В этом же письме Бочков пишет о творчестве Пушкина, всерьез обратившегося к прозе только в 1830 году: «Пленительный Пушкин не ищет отличиться в прозе.

Это поприще не для его быстрого бега, он отдыхает здесь, как пифия на треножнике»12. Сравнивая Пушкина с отдыхающей пифией, то есть жрицей – оракулом, Бочков словно предвидит скорое появление замечательных пушкинских повестей, во многом определивших последующее развитие русской литературы.

Именно Ивановскому обязан А.П. Бочков своем кратким знакомством с Пушкиным. В середине апреля 1828 года Пушкин через Бенкендорфа подал прошение царю определить его в действующую армию в Закавказье. Отказ Николая I поэт счел немилостью, и это послужило причиной его болезненного состояния. 21 апреля 1828 года Пушкин подал новое прошение с просьбой разрешить ему выезд в Париж. По поручению своего начальника А.Х. Бенкендорфа Ивановский поехал к Пушкину в трактир Демута, где тот проживал. Перед выездом к нему по обыкновению зашел А.П. Бочков, и они направились к поэту вместе. Во время беседы, на которой присутствовал Бочков, Ивановскому удалось тактично убедить Пушкина, что отказ императора не означает немилости. Настроение и самочувствие поэта резко улучшились. На прощанье он, радостно улыбаясь, вручил Ивановскому экземпляр поэмы «Цыгане» с дарственной надписью.

«Товарищ мой, в первый раз увидевший Пушкина и зорко в эти минуты наблюдавший его, – писал Ивановский, – был поражен удивлением при очевидности столь раздражительной чувствительности поэта, так тяжко заболевшего от отказа в удовлетворении его желания и так мгновенно воскресшего от верных, гармонировавших с его восприимчивою душою представлений. ”Вот где надо изучать сердце поэта и вообще человека и вот как должно действовать на уврачевание его нравственных недугов, – сказал мой спутник. – Эти минуты никогда не изгладятся из моей памяти”, – заключил он»13.

Вероятнее всего, больше с Пушкиным А.П. Бочков лично не встречался. В 1828–1837 годах он паломничал по разным монастырям, но ему, как писал А.А. Чумиков в журнале «Русская старина»14, «вследствие его слишком идеальных представлений о монашеской жизни никак не удавалось открыть для постоянного пребывания такой монастырь, который бы вполне удовлетворял его желаниям». Бывал он в Козельской Оптиной пустыни, где его наставником стал преподобный старец Лев Наголкин (1768–1841).

Свято – Троицкая Сергиева пустынь. Троицкий собор

Наконец, в 1837 году он поселился в Троице – Сергиевой пустыни близ Петербурга, архимандритом которой с 1833 года был святитель Игнатий Брянчанинов (1802–1867), впоследствии епископ Кавказский и Черноморский. Образованный и талантливый о. Игнатий, автор «Аскетических опытов» и духовных стихотворений, стал наставником и другом А.П. Бочкова. Много лет они состояли в духовной переписке.

В Троице – Сергиевой пустыни Бочков прожил до мая 1844 года. В этот период он часто бывал в Петербурге, где останавливался в доме тестя П.И. Пономарева, на попечении которого остался его сын Алексей. Мальчик был хорошо воспитан, успешно учился в пансионе Журдена, по окончании которого дед определил его к себе в контору. В тот период судьба юноши не внушала опасений.

В 1844–1846 годах А.П. Бочков формально числился в Троицком Гуслицом монастыре Полтавской епархии, а фактически жил в доме епископа Полтавского Гедеона, весьма к нему благоволившего. Преосвященный Гедеон постриг его с именем Антоний 5 ноября 1844 года. 13 декабря 1845 года его рукоположили в иеродиакона и еще через 4 дня – в иеромонаха.

В 1846 году о. Антоний переходит по собственному желанию в Старо – Ладожский Николаевский монастырь Петербургской епархии. Здесь он живет в двухэтажном деревянном доме, окруженном садом и цветниками. На втором этаже в двух комнатах мезонина живут его послушники. В конце 1850–х – начале 1860–х годов одним из них был В.М. Максимов, будущий художник – передвижник.

В 1847–1848 годах о. Антоний совершает свое первое паломничество на Святую Землю. К этому времени относится его письмо оптинским старцам, найденное в архиве Оптиной пустыни и опубликованное духовным писателем С.А. Нилусом. Обеспокоенный французской революцией 1848 года и оскудением христианской веры, о. Антоний писал, предвидя будущие социальные катаклизмы в России и Европе: «Теперь страшен уже не раскол, а общее европейское безбожие. <…> Все европейские ученые теперь празднуют освобождение мысли человеческой от уз страха и покорности заповедям Божиим. Посмотрим, что сделает этот род XIX века, сбрасывающий с себя оковы властей и начальств, приличий и обычаев. <…> Если восторжествует свободная Европа и сломит последний оплот – Россию, то, чего нам ожидать, судите сами. Я не смею угадывать, но только прошу премилосердного Бога, да не узрит душа моя грядущего царства тьмы»15.

В 1840–1850–е годы о. Антоний переписывался с преподобным Сергием Святогорцем (Семеном Авдиевичем Весниным, 1809–1853), духовным писателем, в 1843–1847 годах подвизавшимся в Пантелеимоновом монастыре на Афоне. В конце апреля 1850 года в письме, адресованном, по всей вероятности, именно о. Антонию, Святогорец пишет о литературном вечере в Москве: «…тут же мой лучший друг, прекрасный по сердцу и чувствам Николай Васильевич Гоголь, один из лучших литераторов. Суждения были о моем пере: все единогласно отдают честь моим талантам…». Скорее всего, вечер был в доме на Никитском бульваре у графа А.П. Толстого, приютившего Гоголя в своей семье, где Святогорец был «принят как домашний»16.

В 1852 году о. Антоний вновь направляется в путешествие, на этот раз на гору Афон в Греции. Здесь в русском монастыре св. Пантелеимона он делает крупное пожертвование – иконостас для домовой церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Этот иконостас произвел неизгладимое впечатление на писателя и философа Константина Леонтьева, жившего в Пантелеимоновом монастыре в начале 1870–х годов. В работе «Пасха на Афонской горе» он писал об иконостасе: «Он не высок, весь сплошной золоченый; размеры его несколько тяжелы, орнаменты не сложны, не кудреваты, строги. Царские врата тоже низки и очень просторны; большие местные иконы только в один ряд, и лики в естественную величину человеческого образа. Если мне не изменяет память, этих икон всего четыре: Спаситель, Божия Матерь, «патрон» монастыря св. Пантелеимон, которого глава хранится внизу у греков, и русский святитель Митрофаний, принесенный нашими на Афон. Все эти иконы превосходной Троице – Сергиевской чеканной работы». Особенное впечатление произвел на Леонтьева лик Спасителя. Иконостас был изготовлен, судя по этому описанию, в соответствии с личными предпочтениями о. Антония в искусстве.

После посещения Афона Бочков направляется снова на Святую Землю, а по возвращении переходит в Новгородский Большой Тихвинский монастырь (ныне Петербургской епархии), но в 1857 году вновь возвращается в Старо – Ладожский монастырь и становится его духовником. В 1857–1858 годах он совершает третье путешествие в Иерусалим через Одессу, а обратно в Россию едет через Италию и Австрию. Его книга «Русские поклонники в Иерусалиме» вышла в свет при содействии профессора Московского университета О.М. Бодянского в 1875 году уже после смерти автора.

В своем повествовании о паломничестве Бочков отходит от канонов путевых заметок. В центре его внимания не только сами достопримечательности и их история, но и быт русских паломников, местные обычаи и этнографические особенности, как в его ранних «Письмах из Ревеля». Вот как он описывает пляски арабов – христиан у Гроба Господня перед схождением Благодатного Огня в Страстную субботу: «Были примеры запрещения их пляски, и вместе с тем замедлялось сошествие Благодатного Огня. Они начинают биением в ладоши и с восклицанием: «Нет веры, кроме веры православной!» обегают кувуклию и галереи, неумолкаемо продолжая свои вопли. Скачут, поднимают детей в воздух, подхватывают поклонников и носят их вокруг Святого Гроба17. <…> Наступил всеми ожидаемый третий час пополудни, и при отверстии в тишине царских врат митрополит Мелетий, держа в руках пук незажженных свечей, пошел ко Святому Гробу Господню. Его осматривали при входе. <…> Через восемь минут радостное било возвещало всем, что Святой Огонь получен. Радость, как молния, пролетела по всем. Внутренне мы все получили благодать Божию. В одно мгновение огонь запылал сверху донизу по всему храму; все зажигали пуки свечей, которых бывает обыкновенно по 33 в память стольких же лет земной жизни Христа»18.

В 1850–1860–е годы о. Антоний Бочков пишет много религиозных, политических и юмористических стихов. Его пребывание в Новгородской епархии и знакомство с историей монастырей оказывает влияние на его литературное творчество. Основываясь на предании, услышанном в Зеленецком Свято – Троицком монастыре, в 1852 году он пишет поэму «Зеленецкий лес», дающую представление об его поэтическом творчестве этого периода. Герой поэмы – старый отставной солдат, участник Бородинского сражения, совершающий многолетнее паломничество по монастырям. Незримо путешествует с ним и автор, рисующий суровые картины болотистого северного леса в окрестностях Зеленецкого монастыря, куда направляется солдат. С литературно – художественной точки зрения стихи Бочкова несколько затянуты и уступают лучшим произведениям русской пейзажной лирики, но образны и читаются легко. Зеленецкий лес, жизнь которого описывается автором во все времена года, можно назвать своего рода героем поэмы. Особенно удачно описание мрачного осеннего вечера, когда:

… пар росистой пеленою

Возносится до облаков.

Под этой дымкою густою,

Сквозь этот занавес лесов

Все видится необычайно:

Как будто бы облечена

Непроницаемою тайной

Непроходимая страна.

<…>

Как величаво в этом мраке

Обитель древняя стоит!

И только у святыя раки

Лампада тихая горит…

В обители, основанной в середине XVI века преподобным Мартирием Зеленецким, скончался в 1698 году живший на покое бывший настоятель, митрополит Новгородский Корнилий. В поэме живо и лаконично рассказывается, что Петр I, услышав на допросе одного из участников стрелецкого бунта о причастности к делу Корнилия, приказал лишить его сана. Царский гонец прибыл в монастырь, когда святитель уже лежал в гробу.

Как бы живой, первосвятитель

Почувствовал грозы удар:

Когда посланья исполнитель,

Сей неизвестный комиссар,

Читал у самыя гробницы

Петра Великого указ,

То со святительской ресницы

Слеза скатилась, как алмаз,

И легкого стыда румянец

В ланитах старца заиграл.

Великого царя посланец

Во ужасе затрепетал.

В указе было: неотменно

Снять с головы его клобук —

Но исполнитель устрашенный

Не смел приблизить к телу рук.

Гонец так ни с чем и вернулся ко двору. Убедившись в невиновности святителя Корнилия, Петр I отменил указ, но усопший до этого четыре недели не был погребен:

Когда с отрадным разрешеньем

Другой посланец прилетел,

Господь угодника нетленьем

Прославить тело восхотел.

Открыли гроб и покрывало —

Оно, как спящее, лежало19.

Свои духовные стихи о. Антоний посылал монахине – поэтессе Марии (Елизавете Никитичне Шаховой), с которой состоял в духовной переписке. Они во многом были единомышленниками, и о. Антоний поддерживал матушку Марию, когда у нее возникали проблемы в Старо – Ладожском Успенском женском монастыре, где она подвизалась с конца 1850–х годов.

Старо – Ладожский монастырь

К пребыванию о. Антония Бочкова в Старо – Ладожском Никольском монастыре относится любопытный эпизод. О. Антоний вместе дьяконом Саввой Беляевым и послушником монастыря, литератором Александром Павловичем Башуцким (1803–1876), в прошлом статс – секретарем Госсовета, решили отыскать древний подземный ход, проложенный из Ладожской крепости на противоположный берег реки. «Искатели приключений» в рясах прошли по подземному лабиринту, начинавшемуся от юго – восточной угловой башни крепости, совсем недалеко. Удушливый воздух, рыхлая и зыбкая почва под ногами остановили их. Об этом происшествии был опубликован очерк спустя много лет в журнале «Гражданин» (1884).

В Старо – Ладожском монастыре весной 1859 года с о. Антонием познакомился известный военный историк князь Николай Сергеевич Голицын (1809–1892), который на Страстной неделе окормлялся у него как у духовника. Князь с большим уважением и даже благоговением относился к нему. «Сблизясь с о. Антонием, я нашел в нем весьма умного и как светски, так и духовно высокообразованного человека, по своему несколько восторженному характеру имевшего свои личные, особенные, идеальные понятия об истинном иночестве, которым не соответствовали его понятия о состоянии его у нас. Его идеалом была созерцательная иноческая жизнь, и он не сочувствовал… внутренней жизни наших монастырей, сопряженной с разнообразными административными и сельскохозяйственными заботами»20, – писал Н.С. Голицын.

Мнение о. Антония о монашестве разделял святитель Игнатий Брянчанинов, о чем писал ему в письме от 3 января 1863 года, отправленном из Николо – Бабаевского монастыря: «Важная примета кончины монашества – повсеместное оставление внутреннего делания и удовлетворение себя наружностью напоказ. Весьма часто актерскою наружностию маскируется страшная безнравственность. Истинным монахам нет житья в монастырях от монахов – актеров»21.

Череменецкий монастырь.

Фото конца XIX века

Письмо было адресовано о. Антонию уже в Череменецкий Иоанно – Богословский монастырь (в 20 км от г. Луги), куда он был назначен настоятелем в июне 1862 года. До этого он два года был настоятелем Свято – Введенского Островского монастыря, причем с марта 1861 года в сане игумена. Хоть благодаря руководству о. Антония заштатная Череменецкая обитель стала восстанавливаться и украшаться, своими обязанностями он тяготился, что не укрылось от Н.С. Голицына, посетившего монастырь в первой половине 1860–х годов. В 1866 году игумен Антоний по собственному заявлению был уволен на покой и в том же монастыре пробыл до апреля 1871 года.

Эти годы были омрачены тяжелым состоянием его сына Алексея, к сожалению, не унаследовавшего ни деловой сметки деда, ни литературных и духовных наклонностей отца. Получив после смерти П.И. Пономарева большое состояние, молодой человек поддался всевозможным соблазнам по примеру своих двоюродных братьев, бездумно проматывавших наследство. Бывшие сахарные заводы он продавал за бесценок, лишь бы скорее выручить деньги на разгульную жизнь. В 1861 году святитель Игнатий Брянчанинов в письмах высказывал сочувствие о. Антонию по поводу такого поведения сына, советовал молиться о нем, поручая его милости Божией. Но молитвы не помогли. Следствием невоздержанной жизни Алексея Алексеевича Бочкова стал тяжелый паралич. Его привезли к отцу из Парижа в беспомощном состоянии: он не мог двигаться и даже говорить. Прожил он, вероятно, недолго.

В 1860–е годы, несмотря ни на что, о. Антоний не оставляет творчества, пишет стихи, автобиографические заметки, делает зарисовки, продолжает активную переписку с матушкой Марией Шаховой, со святителем Игнатием Брянчаниновым. Летом 1864 года Бочков посетил владыку, жившего в Николо – Бабаевском монастыре Костромской епархии, вел с ним духовные беседы, читал свои произведения. В письме от 11 августа 1864 года, полном благодарности за утешение, доставленное посещением, святитель писал: «Особенно признателен Вам за то, что Вы захотели познакомить меня со стихотворениями Вашими, с Вашим прекрасным талантом, которому даю всю справедливую цену. Мать Мария по отъезде Вашем еще прочитала мне некоторые сочинения Ваши. Все дары Бога человеку достойны уважения. Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. Им уподобляется человек Богу, имеющему Свое Слово. <…> В воображении моем уже рисуется книга стихотворений Ваших, достойно именуемых и священными, и изящными. О! да увижу событие ожидания моего, да возрадуюсь о нем радостью духовною!»22.

К сожалению, стихотворения Бочкова не были изданы и ходили в списках среди его знакомых и духовных чад. В частности, несколько стихотворений имелось у Н.С. Голицына. Ныне их можно отыскать лишь в архивах23. Некоторое представление об их содержании можно почерпнуть из письма Игнатия Брянчанинова к о. Антонию от 16 декабря 1864 года: «Несомненно, что в стихотворениях Ваших встречается то чувство, которого нет ни в одном писателе светском, писавшем о духовных предметах, несмотря на отчетливость стиха их. Они постоянно ниспадают в свое чувственное и святое духовное переделывают в свое чувственное. <…> Мне очень нравится метод Пушкина по отношению к его сочинениям. Он подвергал их самой строгой собственной критике, пользуясь охотно и замечаниями других литераторов. Затем он беспощадно вымарывал в своих сочинениях излишние слова и выражения, также слова и выражения, сколько – нибудь натянутые, тяжелые, неестественные. От такой вычистки и выработки его сочинения получали необыкновенную чистоту слога и ясность смысла. Как они читаются легко! В них нет слова лишнего! <…> Прочитав Ваши стихотворения и дав в себе сформироваться впечатлению от них, нахожу, что и Вам необходим этот труд»24. В последней фразе звучит и совет, и критика произведений Бочкова. Надо отметить, что сам святитель Игнатий Брянчанинов, судя по переписке, с благодарностью принимал советы и замечания о. Антония относительно своих сочинений.

Весной 1871 года о. Антоний перешел в подмосковный Николо – Угрешский монастырь по приглашению его настоятеля архимандрита Пимена (Мясникова). Старец, раньше не раз бывавший на Угреше, поселился на покое в уединенном домике в Петропавловском скиту, что на берегу живописного пруда. Келья его, построенная для тогда уже покойного бывшего настоятеля Илария, в схиме Илии, была удобной и просторной. Здесь, казалось, о. Антоний нашел место, почти удовлетворяющее его представлениям о созерцательной монашеской жизни, как в первые века христианства. Иногда он участвовал в монастырских богослужениях, например, в праздничной соборной службе 27 августа 1871 года, в день именин архимандрита Пимена.

Настоятель, симпатизировавший старцу, так отзывался о нем: «Отец Антоний был человек весьма тихого и кроткого характера, и с ним было бы жить весьма легко, если бы он имел поболе силы воли и не так легко смущался иногда весьма ничтожными обстоятельствами»25.

Насельники монастыря относились к о. Антонию с любовью и почтением. Один из них, вероятно, духовный писатель Д.Д. Благово, посылая фотографию старца О.М. Бодянскому, готовившему к изданию книгу «Русские поклонники в Иерусалиме», писал: «Не правда ли, что эта голова чисто античной красоты, как говорят художники, и могла бы служить типом для изображения апостола. Вглядитесь в это высокое чело: сколько величия, спокойствия и богомыслия прочитаете вы на нем! Какая глубина и кротость во взгляде! Как прекрасен профиль! Как в целом все черты одна другой соответственны! Весьма немного, редко случается встречать такие идеально – прекрасные и художественно – правильные старческие обличия!»26.

Однако спокойная жизнь престарелого игумена продолжалась менее года. В Москве разразилась страшная эпидемия тифа.

Петропавловский скит Николо – Угрешского монастыря. Фото начала XX века

Екатерининская больница для чернорабочих, находящаяся на Страстном бульваре, была переполнена. Больных и умирающих было так много, что приходское духовенство не успевало совершать необходимые требы: исповедь, причастие, соборование, отпевание. Зимой 1872 года митрополит Московский Иннокентий подписал воззвание к монашествующим с приглашением добровольно служить страждущим в больницах. Одним из первых на него откликнулся о. Антоний Бочков. Вот что писал об этом поступке старца Н.С. Голицын: «Дружественно расположенный к нему архимандрит Пимен из участия к нему представлял ему, что идти на призыв в Москву – значило идти почти на смерть. Но о. Антоний в порыве христианского милосердия к ближним с мужеством и твердостью настоял на своем решении идти в Москву

– и пошел. Едва прибыв туда, в Екатерининскую больницу, он сразу же приступил к исправлению духовных треб для всех больных и умиравших от тифа, исправлял их ежедневно, еженощно и почти ежечасно, не имея при этом почти ни минуты покоя, отчего, конечно, истомился, ослабел, получил расположение к заразе, заразился и слег в постель»27.

О роковых последствиях этой болезни архимандрит Пимен писал: «Как первый делатель, он установил надлежащий порядок при отправлении треб и, как добрый пастырь, а не как наемник, положил душу свою за ближних. Во время пребывания своего в больнице он заболел. Я предлагал ему возвратиться в монастырь, но он не пожелал, говоря: «Ежели такова воля Божия, то я желаю умереть на подвиге». Желаемое им исполнилось: он скончался апреля 5, 1872 года»28.

В этой смерти есть нечто романтическое. Подобно герою своей ранней повести «Красный яхонт» благородному рыцарю Альфреду фон Меллину, ценой смертельного ранения спасшему незнакомого ему еврея от разбойников, о. Антоний, не щадя себя, спасал души погибающих от тифа бедняков. Своими жизненными принципами и понятиями об истинном монашеском служении он не поступился.

Похоронили старца в Петропавловском скиту Николо – Угрешского монастыря слева от церкви. Н.С. Голицын писал29: «Глубоко чтя память почившего, я в июле 1879 года посетил могилу его и за панихидой по нему горячо молился об упокоении души того, который ради Христа столь доблестно пожертвовал собою и своею жизнию на благо страдавшей и умиравшей меньшой братии своей».

Елена Егорова

Ссылки и комментарии

1 Русская старина, 1889, N№ 7. С. 113.

2 Календарь муз на 1826 год. – Спб., 1826. С. 70.

3 Русская старина, 1889, N№ 7. С. 113.

4 Там же. С. 116.

5 Там же. С. 115.

6 Там же. С. 117–118.

7 Календарь муз на 1827 год. – Спб., 1827. С. 125–126.

8 Там же. С. 164–165.

9 Там же. С. 166–205.

10 Антоний (Бочков). Русские поклонники в Иерусалиме. – М., 1875. С. III.

11 Русская старина, 1874, N№ 2. С. 395.

12 Литературное наследие, 1958. С. 53–54.

13 Русская старина, 1874, N№ 2. С. 399.

14 Русская старина, 1889, N№ 2. С. 377–380.

15 Цитируется по: Сладкопевцев Р. Дегенеративное искусство (вопросы методологии и телеологии) // Царский опричник, 1999, N№ 8.

16 Цитируется по: В. Воропаев. Московский знакомец Гоголя // Православная беседа, 2003, N№ 4.

17 Этот обычай сохраняется по сей день, как и все, что делается перед таинством сошествия Благодатного Огня.

18 Антоний (Бочков). Русские поклонники в Иерусалиме. – М., 1875. С. 94–95.

19 Отрывки из поэмы Антония (Бочкова) «Зеленецкий лес» цитируются по книге: Крушельницкая Е.В… Мартирий Зеленецкий и основанный им Троицкий монастырь. – Спб.: Православная книга, 1998. С. 198–207.

20 Русская старина, 1889, N№ 11. С. 373.

21 Святитель Игнатий (Брянчанинов). Собрание сочинений. Т. 7: Письма. – М.: Благовест, 2001. С. 66.

22 Там же. С. 71–72.

23 ЦГИА, ф. 1680; ИРЛИ, ф. 3589.

24 Святитель Игнатий (Брянчанинов). Собрание сочинений. Т. 7: Письма. – М.: Благовест, 2001. С. 72–73.

25 Воспоминания архимандрита Пимена, настоятеля Николаевского Угрешского мужского монастыря. – М., 1877. С. 209.

26 Антоний (Бочков). Русские поклонники в Иерусалиме. – М., 1875. С. I.

27 Русская старина, 1889, N№ 11. С. 373.

28 Воспоминания архимандрита Пимена, настоятеля Николаевского Угрешского мужского монастыря. – М., 1877. С. 208.

29 Русская старина, 1889, N№ 11. С. 374.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.