Глава IV. Работы в Арктике

Глава IV. Работы в Арктике

Опыт работ по истории и географии млекопитающих на Кавказе, в Крыму, в пещерах Урала, Сихотэ-Алиня и в долинах рек Русской равнины все больше убеждал меня, что мамонтовая фауна далеких ледниковых эпох обитала в условиях какой-то очень холодной степи или олуговевшей тундры. Такая тундростепь была, очевидно, весьма кормной, благоприятной для выпаса и процветания тысячных стад лошадей, бизонов, оленей, мамонтов. Эти условия, вероятно, распространялись на юг до предгорий Крыма и Кавказа. Однако современные ландшафты и фауна здешних пространств почти не давали возможности представить истинные условия обитания, а главное причины гибели и условия захоронения остатков животных стародавних времен. Здесь давно исчезли подземные льды, а палевые толщи лессов за тысячелетия послеледниковой эпохи оказались прикрыты тучными черноземами. Чтобы понять условия жизни и гибели мамонтов, надо было лететь в современную, пусть тоже частично преобразованную тундру — далеко на северо-восток страны, где еще сохранились фрагменты древних ландшафтов и отзвуки процессов ледникового периода — плейстоцена. Ведь именно оттуда — с Таймырского полуострова, с Новосибирских островов и с Колымы — поступали от геологов образцы поразительно свежих костей, роговые футляры бизонов, овцебыков, зубы и черепа лошадей, вывозились превосходные бивни мамонтов. Наконец, именно там находили и целые мороженые трупы волосатых гигантов — мамонтов, носорогов.

Геологи, работавшие в Якутии, писали и рассказывали о каком-то таинственном «мамонтовом горизонте» — стратиграфически обособленной прослойке в верхнем отделе четвертичной системы, якобы постоянно несущей остатки зверей мамонтовой фауны.

Зимой 1956 г., консультируя биологов в Якутском филиале Академии наук, я услышал от директора мерзлотной станции Н. Ф. Григорьева о великом «кладбище» мамонтов на реке Берелех — притоке Индигирки. Николай Федорович проходил там весной на лодке в 1947 г. и сделал несколько фотоснимков. На них был виден береговой обрыв с оползнями и с хаотическим нагромождением костей и бивней мамонтов, закованных в вечную мерзлоту. Местные жители — охотники и оленеводы, — посещая это «кладбище» в поисках мамонтовой кости, метили своими знаками показавшиеся бивни в ожидании их полной оттайки.

С тех пор желание побывать на Берелехе стало моей очередной задачей. Попасть туда удалось, однако, только через 14 лет.

Как-то зимой 1965 г. в моем кабинете Зоологического института АН СССР в Ленинграде появился высокий, сутулый и седой человек с лауреатской медалью в лацкане пиджака. Он назвался Б. С. Русановым — заведующим отделом четвертичной геологии Якутского филиала Академии наук. Борис Сергеевич приехал консультироваться по поводу систематической принадлежности остатков плейстоценовых млекопитающих из Алданской котловины. Там были интересные палеонтологические находки в золотоносных россыпях, и стратиграфы добивались членораздельных заключений биологов о возрасте и происхождении разных слоев. Сам Русанов понравился мне своей энергией, жизнерадостностью и редкой для современного геолога способностью разбираться в видовой принадлежности ископаемых костей.

Тогда-то мы и договорились о совместной экспедиции на Берелех. Мы не раз обдумывали с Русановым способы разработки мамонтова «кладбища» и извлечения костей из мерзлых иловатых суглинков. Дело в том, что замерзший илистый грунт практически не берут ни лопата, ни кирка, ни лом. Были отвергнуты размораживание грунта кострами, как это делают зимой при прокладке труб или кабеля, а также взрывные работы при помощи толовых шашек, обкалывание льдистого грунта отбойными молотками. Такие способы повреждали бы самый предмет наших поисков. Я знал по американской литературе и видел фото работ гидромониторов — водяных пушек — на Аляске при добыче золота, где отмывали попутно и много костей. Видел также работу таких пушек в песчано-гравийных карьерах на Украине и на Северном Кавказе.

Пожарная машина — вот разумное решение вопроса! Мощная водяная струя будет размывать оттаявший и мерзлый грунт и одновременно смывать вязкий ил со скелетных остатков. В начале века такие машины в городах и деревнях работали при пожарах вручную — силой четырех здоровых мужиков. Теперь же широко используются помпы с электро- и бензомоторами. Итак, мотопомпа на бензине — и то и другое должно быть доставлено на вертолете к месту работ...

В июле 1970 г. из Якутска в Ленинград шли письма и телеграммы. Была получена и решающая: «Двадцатого ждем в Чокурдахе Русанов».

На мамонтовых «кладбищах» в Якутии

Сегодня, девятнадцатого июля, после перегрузки в аэропорту Шереметьево мы уже три часа в воздухе — летим куда-то на север от Москвы. Мы — это я и мой помощник, студент-вечерник стройный Гена Барышников, медлительный и молчаливый парень с прической папуаса, очень начитанный, особенно в вопросах географии. С нами — минимум личного багажа, все тяжелое снаряжение по уговору с якутянами должно быть завезено ими.

Анероид показывает восемь тысяч метров. Километрах в трех под брюхом ИЛ-18 — плотные слои облаков. Временами они подобны вате, уложенной в гигантскую круглую коробку. Под вечер солнце куда-то прячется, но остается над горизонтом. Складки ваты начинают слегка темнеть. Среди однородного сизоватого поля появляются какие-то провалы, низины, долинки и целые хребты с распадками, с величественными сферическими и феерическими нагромождениями склонов. В надземном ландшафте, или, вернее, «люфтшафте», казалось, не хватает только каких-то обитателей. Невольно вспоминаются превосходные росписи куполов старых русских церквей и соборов с возлежащими на облаках святителями. Вспоминаются также фантастические грозные существа — обитатели верхних слоев атмосферы, нападавшие на первых летчиков-рекордсменов, рисковавших подниматься на высоту в 10—12 км. О них с замиранием сердца читалось в старых журналах в далеком детстве. В самом деле, не будь эти воздушно-туманные образования столь быстротечными, эфемерными, столь динамичными и столь бесплодными, — в них, вероятно, могла бы зародиться и сформироваться какая-то осязаемая органическая жизнь. Теоретически можно ведь представить такую атмосферную аэрофлору и аэрофауну в виде свободно парящих созданий, почти бесплотных и бесформенных, подобных свободно-плавающим водорослям и ажурным крылатым существам, цепляющимся за карнизы облаков, как когда-то, десятки миллионов лет тому назад, цеплялись к скалам и стволам гигантских папоротников огромные и карликовые рамфоринхи и птеродактили.

Еще через час мы садимся в Амдерме. Ночь не наступает, да теперь уже и не наступит — ведь мы за Полярным кругом. Унылая картина побережья и поселка, не имеющего ни бухты, ни уюта. На Карском море серые, рваные льдины до горизонта, кое-где просветы воды, клочья холодного тумана, налетающие с северо-запада. Еще через два часа — широкие протоки устья Лены, залив и порт Тикси. Здесь чуть уютнее, благодаря просвету солнца, большей солидности построек и холмистому рельефу. Рядом с аэровокзалом — осоковое болото, далее — пушицевая тундра, как бы подернутая первым снегом. Прилетевшие женщины, дети, мужчины мужественно, не обращая внимания на тучи комаров, шагают со своими пожитками к поселку. Видно, что народ бывалый, возвратившийся из отпусков, с курортов. Новый подъем в воздух — и, наконец, мы над Чокурдахом. Мелькают свинцовые полосы извилистой и мутной Индигирки, ее протоков и сеть бесконечных тундровых озер.

Нас мило встречают Русанов и якут Петя Лазарев, знакомят с аэродромным начальством, потом ведут на временную базу экспедиции.

Сам поселок — райцентр — стоит на высоком левом берегу реки, сложенном вулканогенной породой. Два-три ряда деревянных домов, бараков, соединены какими-то, казалось бы, нелепыми перемычками, — длинными деревянными ящиками, набитыми опилками. Это необходимое утепление паровой отопительной системы, которую нельзя ни закопать в землю — там мерзлота (!), — ни изолировать как-то иначе, изящнее. На улочках в сухую погоду лежит толстый слой серой лессовой пыли, которую несет ветрами в дома. При дожде всюду разводится невообразимое месиво грязи.

Среди домов и отбросов бродят одиночки и стаи бездомных собак. Собаки, собаки, собаки — мохнатые, лаечьего и дворового облика, всех мастей и сложек, обычно наполовину линялые. Они лениво лежат на помойках, на завалинках домов, озабоченно бегают или степенно шагают между домами по каким-то своим собачьим делам. У каждой стаи есть, однако, свой район, и забредший чужак изгоняется с позором совершенно немилосердно. Собаки голодны, но они стойко переносят эту маленькую неприятность, и нельзя заметить, что они попрошайничают и пристают к прохожим. Наоборот, они, казалось бы, совершенно не замечают людей и только опасливо и недоверчиво сторонятся при попытках их подозвать. Вот стайка из пяти еще молодых собак почему-то следует за тремя коровами, которые, проходя между домами и помойками, разыскивают и срывают кустики зеленой травы. Собаки крутятся перед коровьими мордами, стараясь понять технику поедания такой невкусной зелени, и сами хватают ту же траву, но, пожевав, бросают. Наконец, одна из них, полосато-гиенного окраса, решает взять на себя роль ментора. Она энергично вырывает большой пучок травы вместе с корнями, а остальные выстраиваются близ нее полукругом и наблюдают. Однако этим все и кончается. Пожевав пучок, пес печально выплевывает его, а зрители с презрением отворачиваются и разбегаются в стороны.

Совсем иначе ведут себя настоящие ездовые лайки, привязанные на колья и, очевидно, регулярно подкармливаемые хозяевами. От скуки и в попытках спрятаться от палящего солнца они вырывают ямы и короткие норы в пределах радиуса цепей, ограничивая круг владения валиком своих экскрементов. Гремя цепями, они яростно облаивают каждого прохожего, давая ясно понять, что занимаемая территория недоступна для посторонних.

По решению районной власти мы располагаемся в дощатом бараке — домике музыкальной школы. Здесь подготовлены раскладушки, чистые спальные мешки. В поселковой столовой можно подкрепиться жареным омулем и оленятиной с макаронами. Нам предстоит дожидаться здесь магаданцев — геоморфолога и пыльцевика, — а потом лететь вертолетом на левый приток Индигирки — заветный Берелех. Там нас давно ждет передовой отряд и ... «кладбище» мамонтов, бизонов, росомах.

Местные базы «Аэрофлота», располагающие на лето двумя-тремя вертолетами и одним-двумя гидросамолетами, работу своих воздушных извозчиков строили тогда на крупных договорных сделках с большими экспедициями, и попытки откупить рейс вертолета на Берелех удались не сразу. Только на шестой день мы спешно погрузили разобранные по частям ящики, спальные мешки и рюкзаки в кабину МИ-4.

Под противные выстрелы двигателя быстро раскрутился огромный обвисший винт, нас плавно качнула и подняла неведомая сила, а внизу замелькали окраинные развалюшки Чокурдаха, палаточный городок арктических геологов, потом тундровая целина. В жестяной кабине вертолета было тесно и темновато. Мы, восемь человек, сидели «навалом» на спальных мешках, рюкзаках, палатках, ящиках. Круглые окошечки, забранные помутневшим оргстеклом, давали скудный обзор. Смотреть можно было в сущности лишь через круглое отверстие диаметром в 50 мм, устроенное посередине стекол. Через эти дырки с грехом пополам можно было даже фотографировать.

Внизу, метрах в полутораста непрерывно, как в калейдоскопе, меняется равнинный ландшафт тундры. Появляются все новые и новые комбинации ее участков разных расцветок — палевых, зеленовато-желтых, коричневатых. Справа игриво изогнулись петли какого-то протока с тусклой водой, напоминающей молочно-кофейную жижу. По его сторонам среди желто-зеленой равнины — десятки плоских озер, овальных, круглых, сердцевидных. Одни из них голубые, с каемками светлой зелени, другие мутно-белесые, третьи розоваты. По поверхности озер разбегаются веерами, образуя бурунчики, какие-то миниатюрные моторки и внезапно исчезают, ныряя в глубину от налетающего страшилища. Это черношейные гагары и утки-морянки. С болотистых берегов срываются временами серые, трепещущие комарики разных размеров — не иначе как кулики, турухтаны, плавунчики, перевозчики и другие. В темно-зеленой извилистой западинке против солнца показалась длинная цепочка тусклых серебряных круглых зеркалец — миниозер, далее видны какие-то очень пологие коричневатые и пятнистые всхолмления.

По сторонам пологих, как бы ленивых петель появившейся мутной речки видны правильные четырех-пяти-шестиугольники, залитые водой. Будь это тысяч на шесть километров южнее — в Китае, Индии, Вьетнаме, — можно было бы поклясться, что это чеки затепленных рисовых полей. На самом же деле то было широко распространенное в тундре мерзлотное полигональное растрескивание грунта от жестоких зимних морозов.

Вот большое овальное озеро явно вгрызается в пологую возвышенность — гриву. Видны крутые обрывы с оползнями и пупырышками — бугорками. Немного далее другое озеро почти сгрызло свою добычу — от гривы-холма остался только полулунный приподнятый на десять-пятнадцать метров участок. В нем под нависающими и над сползающими лохмотьями дерна сверкают массивные включения жильного грунта льда. Это похоже несколько на разрезанный бисквитный торт.

Все читанное и слышанное ранее о «вечной мерзлоте» становится теперь более или менее понятным. Возвышенные участки — гривы и холмы — это и есть, вероятно, остатки древней заледеневшей равнины, так называемые мамонтовые могилы. Именно в них по береговым обрывам с пупырышками — байджерахами — собирали на протяжении столетий и собирают в наши дни мамонтову кость. С первого взгляда трудно и поверить, что именно озера с их несколько большим резервом тепла переработали прежнюю плейстоценовую равнину и обнизили ее на 12—15 м. Ведь в ней было накоплено по объему до 60—70% льда! Работая в союзе с теплым воздухом и солнцем, озера растопили грунтовые подземные льды. Освободившийся из ледового плена илистый грунт, стекая в холодных ручейках с обрывов, переотложился на дне озер вместе с костями мохнатых гигантов, живших когда-то на холодной травянистой равнине. У мерзлотоведов этот процесс вытаивания грунтового льда и образования озер был назван кем-то «термокарстом». Термин этот не отражает сути дела, поскольку карстования, т. е. выщелачивания горной породы с образованием подземных пустот, воронок и т. п., как в югославском Карсте, здесь нет — есть размораживание горной породы и вытаивание ледовых стен, с образованием озер и болот.

Однако бог с ней, с терминологией; внизу так много интересного. Впереди показались какие-то странные огромные бугры, словно кратеры небольших вулканов, рядом большие овальные озера, а между ними — травяное болото. На нем — две крупные птицы — то ли белые цапли, то ли аисты. Они поднимаются на широких крыльях и отлетают в сторону от нашей трассы. Ба! Да ведь это же стерхи — белые журавли, которых по подсчетам орнитологов и арктических вертолетчиков осталось в якутских тундрах всего около 400 штук. В Японии и Корее эти птицы в числе нескольких уцелевших десятков давно объявлены священными.

Наш трескучий кораблик приближается, между тем, к границе лесотундры. На всхолмлениях показываются редко посаженные темно-зеленые деревца лиственниц, совсем как игрушечные пластмассовые елочки. Видны пологие извивы мутной, с кофейной жижей, реки, узкие озера — старицы по сторонам русла. Вертолет кренится, делая крутой вираж, и зависает над луговиной. Внизу мелькают белесые палатки, и человеческие фигурки бегут к месту посадки. И вот ковер-самолет, плавно покачиваясь, садится. Торопливо здороваемся с начальником отряда Олегом Гриненко и его помощниками. Они помогают быстро выгрузить багаж. Как только затихают обороты винта, нас тотчас облепляют тучи комаров, прижатых до того мощным током воздуха к моховому покрову. Пилоты, немного размявшись, усаживаются по местам, Снова раздаются выстрелы и выхлопы мотора, раскручивается винт, и нелепое сооружение в виде гигантской стрекозы улетает обратно в Чокурдах.

Итак, наконец мы в лагере. Он устроен на левом берегу Берелеха в редком лиственничном лесочке: две больших и три малых палатки, посередине досчатый стол со скамьями. Нас, вновь прибывших — двоих из Ленинграда, двоих из Якутска и троих из Магадана, — разводят по палаткам, потом усаживают за стол, угощают гусятиной и ухой из сигов, показывают дальний участок яра, где виднеются какие-то серые бревешки — россыпь костей мамонтов.

На следующий день утром после короткого совещания мы отправляемся на вековечный мамонтовый покой. Идем по отмывкам берега под крутым яром метров двадцати высотой. Яр увенчан тающим краем льда и буграми — байджерахами, сложенными пылеватыми суглинками. Через километр показалась обширная россыпь огромных серых костей — длинных, плоских, коротких. Они высовываются из темного сырого грунта посередине склона яра. Сползая к воде по слабо задернованному склону, кости образовали косу — мысок, защищающий берег от размыва. Их тысячи, россыпь тянется по берегу метров на двести и уходит в воду. Противоположный, правый, берег всего в восьмидесяти метрах, низкий, намывной, за ним — непроходимая поросль ивняка. Вероятно, теперь и под теми рыхлыми отложениями залегают перемытые кости гигантов, ведь река сотни лет вгрызается в древнюю едому — заледеневший холм (рис. 30).

Как и «кто тебя усеял мертвыми костями», мутный Верелех, — этот вопрос напрашивается у каждого из нас, но все молчат, подавленные увиденным. Слышно лишь стрекотание киноаппаратов, щелканье затворов фотокамер. Все это — на жужжащем фоне миллионов комаров.

Геологи пытаются наладить мотопомпу, чтобы начать размыв яра, найти труп мамонта, сделать геологический разрез.

Мне же нужно прежде всего осмыслить природу «кладбища», а для этого следует провести учет поверхностно лежащих костей, их видовой состав, скелетную принадлежность. Поэтому, оставив в стороне иные заботы, мы с Геной принимаемся за костную бухгалтерию. Ее оказалось целесообразно вести сверху по горизонтальным рядам — приступочкам склона, отмытым рекой. Мой помощник уселся на мамонтовый таз. Он завернул голову в цветастый накомарник, намазал кисти рук репудином и под диктовку ведет запись в каком-то скверном блокноте. Вокруг него крутится облачко двукрылого царства и перепархивает, охотясь, молодая плиска. Пичуга довольна: здесь можно вдоволь попировать, склевывая комарье. Она садится нам на голову, плечи, колени и кланяется, кланяется без конца. Под ногами шмыгают коренастые узкочерпные полевки, перебегая из норок в куртинках конского хвоща в завалы костей и обратно (рис. 31).

Быстро выясняется, что «кладбище» издавна привлекало многих любителей мамонтовой кости и сувениров. На костях и расщепленных трухлявых бивнях видны зарубки, затески, сделанные на пробу металлическими топорами. Тазовые кости старой слонихи послужили мишенью для стрельбы из трехлинеек. Попадались, однако, изредка и следы каких-то древних ударов, насечек, живо напомнивших порезки костей в слоях палеолитических стоянок Дона и Десны (рис. 32).

Рис. 30. Общий вид Берелехского костеносного яра. Фото Б. C. Русанова, 1965.

Вечером, обследуя береговой склон к востоку от костеносного участка, я обнаружил на верхних отмывках-приступочках несколько отщепов окремнелого сланца, обломок овального ножевидного орудия, кости зайцев, волков. Все это, очевидно, вымывалось из слоя, лежащего метра на два ниже бровки яра. Неужели это палеолит!? Если так, то значит, что много тысячелетий тому назад здесь, у кладбища мамонтов, было стойбище какого-то племени. Позднее, уже в Москве, я осмотрел у зоолога В. Е. Флинта обломок небольшого бивня, 65 мм в диаметре, с рисунком мамонта. Обломок попал к Флинту еще в 1965 г. от якутов поселка Берелех, издавна промышлявших бивни все на этом же «кладбище». На коричневой, гладкой, как бы отполированной поверхности дентина был отчетливо виден рисунок длинноногого и длиннохоботного слона с торчащими вперед небольшими бивнями и с раздраженно приподнятым хвостом. Были там видны и другие царапины, сделанные каким-то острым штифтом. После художественных упражнений бивень был, очевидно, брошен или просто оставлен на стоянке и пролежал в суглинке немало времени, прежде чем снова попал в руки других людей. Прорезки законсервировались, покрылись черной и голубой патиной — следами железисто-сероводородных отложений. Возникли, правда, и соображения о современной мистификации, но московские археологи единодушно признали древность и подлинность рисунка. Впрочем, кроме необычного для палеолита стиля, а именно карикатурно длинных ног и хобота, в этом изображении была деталь, которая выдавала все же его позднее, по сравнению со временем массовой гибели мамонтов, происхождение. При прорисовке передней ноги зверя кремневый (?) резец соскользнул и процарапал косой разлом бивня, а это уже говорило о том, что бивень был использован древним художником после того как побывал в захоронении и оказался сломан жильным льдом. Патриарх русской науки о четвертичном периоде профессор В. И. Громов предположил, что древний художник уже не застал живых мамонтов, а видел только замерзшие туши, вылезавшие из грунта, поэтому он для страховки удлинил своему мамонту ноги и хобот (рис. 33).

Рис. 31. Мы ведем учет костей. Фото А. В. Ложкина, 1970.

Целых два дня мы, не отрываясь, вели учет костей. Их число вскоре уже перевалило за три с половиной тысячи.

Кости мамонтов были самые разнокалиберные, но преимущественно они принадлежали молодым и полувзрослым животным, а также некрупным старым самкам. Об этом говорили небольшие размеры зубов и нижних челюстей. Попадались косточки совсем маленьких мамонтят, пожалуй даже утробных, без эпифизов, так и оставшихся хрящевыми. Изредка мелькала одна-другая кость лошади, бизона, северного оленя, волка, росомахи, пещерного льва, и опять шли бесконечные «мослы» мамонтов.

Рис. 32. Деталь костяной россыпи. Фото автора, 1970.

Река Берелех веками врезалась и вгрызалась в мерзлый грунт яра, и по его склону из оттаявших на солнце слоев сползали разрозненные кости погибших слонов, обрывки шкур и полусгнивших туш, ржаво-белесые стройные и изогнутые бивни. В результате в русле реки, под яром, образовалось перемытое и переотложенное «кладбище» второго порядка. Из воды мы вытаскивали тяжелыми железными граблями уже почерневшие кости и бивни.

Геологи наладили, между тем, пожарную машину и начали резать склон струями из двух брандспойтов. Судя по паспорту, наша мотопомпа может выбрасывать 800 л воды в минуту — немного меньше тонны. Это страшная сила, и шутить с брезентовыми рукавами нельзя. Упругие, как удавы, они могут сбить с ног, покалечить. Струи бьют метров на тридцать, а в упор — как ножом врезаются в оттаявший на шестьдесят сантиметров грунт склона. При уклоне около 30° яр хорошо прогрет солнцем. Местами у бровки на нем выросли пышные злаки и желтые сложноцветные высотой по пояс. Однако, встретив в талом грунте кость или лед, жесткая струя тотчас взрывается фонтаном грязных брызг. Резать и размывать грунт у себя под ногами можно только имея сноровку, в брезентовом плаще, высоких резиновых сапогах, рукавицах. Все это быстро покрывается слоем тончайшей серой грязи.

Грунт насыщен замытыми костями. Они залегают в нем в хаотическом беспорядке. Вот оттаявший слой смыт на 50 кв. м, на глубину в 60—70 см, но дальше идет мерзлая толща с дерновинами, костями и бивнями мамонтов, какими-то горизонтальными линзами и вертикальными жилами прозрачного и мутного льда. Плоские и трубчатые кости оплетены космами жестких и упругих, как проволока, мамонтовых волос. Они здесь коричневые, желтоватые и отливают на солнце теплым золотом и бронзой.

Струи воды бьют теперь в погребенную залежь мерзлого дерна и костей как в бетонную стену, рассыпаясь тысячами брызг. Они срезают словно ножом выступающие участки ребер, лопаток и черепов мамонтов, не принося реальной пользы. Лишь в одном месте, где порода несколько податливее, показывается какое-то волосатое бревно, и после боковых отмывок удается извлечь заднюю ногу мамонта с большим куском толстой кожи, в который как бы завернута голая бедренная кость. Подошва ступни мамонта округла, слегка выпукла, диаметром в 27 см, шершава, с сеткой глубоких трещин. К сожалению, при извлечении ноги три тонкие покровные пластинки копытец, или, вернее, ногтей, диаметром в 50—60 мм, незаметно отвалились и потерялись в потоках бурой грязи.

Рис. 33. Древний ли это рисунок?

Посовещавшись, наши геологи — Б. С. Русанов, О. В. Гриненко, А. В. Ложкин — решают вызвать из Якутска ученого мерзлотоведа — Е. К. Катасонова. Мы связаны слабенькой рацией с оленеводческим поселком Берелех, который находится в 50 км по прямой, и уже оттуда рация геологов передает известия в Чокурдах.

Евгений Карпович Катасонов не замедлил явиться, добравшись из поселка Берелех на моторке оленеводов. На наших размывах прибавилось ученых разговоров о «криотурбациях», «инъекционном» и «жильном» льде, «гидролакколитах», «зырянском» оледенении, «каргинском» межледниковье, «сартанском» лессе. Для обычного человека все это казалось сложнейшей тарабарщиной, но наши землеведы буквально упивались такой терминологией, как бы жонглируя ею. Для меня на береговом песке была вычерчена простейшая стратиграфическая схема — то бишь последовательное наложение земных пластов. Оказывается, что лессовидные суглинки под нашим лагерем почему-то наиболее древние — «зырянского возраста»; нижняя толща холма, подстилающая «кладбище» мамонтов, соответствует «каргинскому интерстадиалу» и сложена будто бы наносами потоков и протоков древнего Берелеха и Индигирки «в эпоху внутривюрмского потепления» — тысяч этак сорок лет назад. Слой с костями мамонтов «вероятно, относится к совсем позднему отрезку времени, что-нибудь около 15 тысяч лет назад или того менее» и т. д.

Размыв костеносного слоя, между тем, продолжается. Постепенно мы превращаемся в опытных пожарных. Каждому занятно подержать в руках брандспойт, наблюдая, как хлещущая струя врезается в оттаявший грунт, уворачиваться от взрывов грязевых фонтанов, когда она натыкается на кость или мерзлоту, вырезать водяным ножом целые комплексы вмерзших костей и клочья коричневато-золотистой шерсти. Уже отмыто десятка полтора бивней разных размеров и качества. Некоторые из них очень красивы — ржаво-коричневые с поверхности и как бы отполированные. Бивни самок слабо изогнутые и относительно тонкие — 70—80 мм диаметром у выхода из альвеолы. Выясняется, что над костеносным горизонтом на метр выше располагается слой, насыщенный растительными остатками — корнями и ветвями ив, кустарниковой ольхи.

В участке извлечения ноги начинает выявляться новое хаотическое нагромождение костей и черепов. Отмываются два черепа полувзрослых мамонтов. Они без бивней: при подвижках слоев эти тяжелые зубы[4] выскользнули из альвеол. Один из черепов лежит на правой скуле, другой поставлен на затылок между лопаткой, тазом, двумя небольшими бивнями и вертикально стоящей бедренной костью. Для того чтобы не повредить тонкие покровные кости черепов, приходится менять дальнобойный наконечник брандспойта на рассеивающий. Это сразу замедляет быстроту размыва, вернее, вообще прекращает его.

Пытаясь сохранить кости, пучки волос, черепа возможно полнее, этим участком занялся целиком я сам. Грязные ручьи обегают по вырытым струями ложбинкам, но размыв идет медленно, а тут еще сверху наползают и наползают большие оттаявшие участки дерна, забирая вновь и вновь только что отмытую стенку. Комарам, между тем, одна забота: не имея возможности пробиться под смазанную репудином сетку шляпы, они, как клопы, пробираются поодиночке за пазуху, особенно под раструбы брезентовых рукавиц, и вдруг неожиданно впиваются в запястье.

За вторым черепом мамонта из породы начинает показываться чья-то оскаленная желтоватым клыком черная морда. Еще несколько усилий, и становится ясно, что это голова огромной росомахи. Труп зверя лежит, или «сидит», на спине, зажатый между ребрами, лопатками и черепом мамонта. Передние лапы хищника одеты, как и голова, черной жесткой шерстью и молитвенно сложены накрест, как у покойника. От туловища осталась лишь голая кожа, прикрывающая скелет.

В этом месте густой завал мамонтовых костей круто обрывается и уходит куда-то вглубь склона яра. Справа, т. е. ниже по течению, этот завал граничит с мутной толщей льда, в котором обнаруживаются только единичные кости: обломок ребра, атлант молодого мамонта, а также трупик белой куропатки в летнем пере. Такой мутный и грязный лед формируется обычно в результате натеков воды — типа наледи — или из снежных надувов, а также в грунтовых трещинах. Завал из костей мамонтов образовался, вероятно, естественным порядком в результате сползания и надвига их со склона оттаявшего грунта.

Но что если этот завал — дело рук человеческих, как на стоянках каменного века в долинах Днепра, Десны и Дона!? Возникает и множество других вопросов. Откуда, например, взялась росомаха: погибла ли она в драке с волками из-за лаковых кусков замерзших мамонтов, или ее убитую заложили в костяной саркофаг первобытные охотники с обрядовой целью? Наконец, быть может, она погибла от какой-нибудь инфекции, пообедав на мамонтовом кладбище? На всякий случай, предлагаю я, полезно пригласить микробиолога взять пробы древних микробов, и мои коллеги быстро соглашаются с этим.

Нашим геологам на пятый день уже наскучила мойка косточек, и они, отобрав пробы лессов для споропыльцевого анализа, были готовы разлететься в Магадан и Якутск. Расставание не обходится без маленьких конфликтов. Каждому побывавшему здесь хочется захватить с собой сувенир, причем не какой-нибудь, а именно бивень, хотя бы и небольшой. Приходится терпеливо убеждать ученую публику, что бивни должны составлять неотъемлемую часть биологической, а не потребительской коллекции, которая должна изучаться в дальнейшем целиком, для получения соответствующих выводов. Наконец, прилетевший вертолет быстро уладил все претензии.

Итак, мы остаемся в ограниченной, но более целеустремленной партии. Мои ближайшие помощники — это Геннадий, якуты Петя Лазарев и Егор Морунов, два русских студента из Якутска и Володя — «бич» родом из Москвы, отчисленный из какой-то геофизической партии и приобщенный к Берелеху доброхотом Русановым. У нас обильные запасы продовольствия, неплохое для лета снаряжение и отличные перспективы.

Самым деятельным и толковым членом нашей экспедиции был безусловно пожилой якут Гоша — Егор Морунов. Он ни минуты не сидел без работы и умел делать в лагере все без исключения — от выпечки оладий до наладки сетей и лодочных моторов. Учитель биологии средней школы из-под Якутска Морунов был зачислен в экспедицию поваром, но вскоре резонно заявил, что не намерен все время варить уху и жарить оленятину, а хочет повышать свою квалификацию биолога.

В противоположность Егору наши студенты-рабочие оказались довольно ленивыми. Экспедиционная жизнь интересовала их с точки зрения летнего отдыха и заработка. Володя Бич, проявивший вначале большую энергию и даже техническую сметку, очень быстро утратил интерес к работе, а начал заниматься личным благоустройством в лагере и каким-то таинственным сочинительством по ночам, и, сидя на жестяной печке с блокнотом и карандашом, часами наигрывал скрипучие мелодии. По утрам после многократной побудки он появлялся из отдельной утепленной палатки сонливым и мало способным к осмысленным действиям. Молодому начальнику якутской группы Пете Лазареву было немало хлопот с этим типичным бичом.

Наши раскладки костей «по сортам» протянулись по приступочкам склона уже на сотни метров. Размывы склона брандспойтами интенсивно продолжались. Дерн также продолжал сползать на подготовленные обнажения. В вертикальной стенке теперь отчетливо виднелись два слоя. Верхний на глубине 2.5 м содержал скопление ветвей и корней кустарников, нижний на глубине 3.5 м — разломанные кости, зубы, бивни. Стекающие обратно в речку потоки прорезали по ледовым жилам узкие вертикальные колодцы и щели под нашими ногами глубиной в 5—6 м.

Передав брандспойт Володе Бичу, я полез осмотреть одно из скоплений древесного хлама в верхнем слое. Среди черных ископаемых корней тальника и камыша извивался кусок какой-то проволоки диаметром около 2 мм. Проволока была черно-бурой, как бы с изоляцией, длиною около метра, легко гнулась и в то же время слегка пружинила. Подавив изумление, я смотал ее и запихнул в карман, рассчитывая исследовать в лагере. Нужно было убедиться, что она не попала в слой по трещине, будучи смыта с верхней площадки обрыва. Там, наверху, мог когда-то располагаться бивуак какой-нибудь экспедиции. В конце рабочего дня моток был положен на скамеечку у моей палатки вместе с редкостными образцами костей. К тому моменту, когда я собирался его исследовать, он исчез, «испарился» самым таинственным образом. Такова уж судьба предметов, происходящих от неведомых пришельцев из космоса!

Наш лагерь принимал все более обжитой вид. Кругом было много прекрасного топлива в виде посохших корявых лиственниц, и дневальным не составляло труда разжечь костер. В реке и в смежных озерах жило несколько видов сигов, водились нельма, щука, чебак и чугучак. Почти ежедневно мы вынимали из сеток, установленных на соседней старице, по нескольку штук двух-трехкилограммовых чиров и пелядей. Чиры шли в уху и были хороши в слабопросоленном и провяленном виде.

Дичи в окрестностях было мало: единичные выводки белых куропаток, на озерах такие же редкие выводки морянок, морских чернетей, гусей, чернозобых гагар. Над рекой пролетали единичные чайки хохотуньи да изредка показывались стремительные с соколиным полетом поморники, пересекавшие тундру в разных направлениях. Эти океанические птицы чудесным образом меняли летом свое обычное меню из рыбок и кальмаров на ... морошку и леммингов. Каждый день точно в 16.00 через реку летала болотная сова с кормом для птенцов. Лагерную помойку регулярно посещали глупышки-кукши, да кулички и серые трясогузки спасались у палаток от преследований серых сорокопутов. Изредка здесь же крутилась и парочка ястребиных сов.

Погода становилась все неустойчивей. Уже 2 августа выпал густой мокрый снег, и затяжные моросящие дожди с западным ветром загнали комаров глубоко в их холодные убежища. Лето, практически не начавшись, кончалось, а между тем всюду под моховым и травяным покровом тундры почва оттаяла всего на 28—30 см максимум.

Прибывший из Якутска микробиолог Виктор Васильевич Корнеев вначале был несколько ошеломлен новыми объектами и обстановкой, но, сходив под проливным дождем на охоту, «нашел себя» и отобрал биопробы с кожи, с сохранившихся связок и из костного мозга мамонтов. Человек недюжинной силы, он чрезвычайно помог нам при окончании полевых работ и упаковке багажа.

С 10 августа солнце начало скрываться за дальними холмами при поразительно красочных зорях. Узкие полоски облаков близ горизонта, подсвеченные солнцем, отливали вначале расплавленным золотом, позднее постепенно переходили в пурпур, невообразимо алели в верхних участках и, наконец, теряя яркость, приобретали фиолетово-розовый оттенок. Лесотундра мрачнела, погружаясь ненадолго в сумерки. Радио предсказывало в конце августа снежные бури, и мы стали свертывать полевые работы. Нам предстояло отобрать и упаковать скелетные наборы четырех возрастных групп мамонтов — всего около полутора тысяч костей, перевезти на моторке в лагерь и перезахоронить в особом хранилище все остальные.

На опушке редколесья рядом с лагерем была вырублена яма 2?8 м, глубиной в 0.5 м. В нее-то дружными усилиями и было заложено более 5 тысяч костей мамонтов. Сверху мы прикрыли их лапником и дерном, в консервной банке оставили пояснительную памятную записку.

Вызванный по рации вертолет увез 16 августа Петра Лазарева и Володю Бича с первой партией тяжелых ящиков. Еще два рейса МИ-4 позволили перебросить весь лагерный багаж в Чокурдах. Там, в аэропорту, мы вели еще два дня упаковку груза для спецрейса АН-10 на Якутск. Наконец, распрощавшись с якутянами, мы с Геной взошли на борт ИЛ-48, улетавшего в Ленинград. Перевозка наших сборов из Якутска была осуществлена Петром Лазаревым на автомашинах по зимнему тракту на Сковородино, а затем товаробагажом по железной дороге в Ленинград. Описание этого опасного автопутешествия через заледенелые горные перевалы могло бы занять особые страницы.

В конце июля следующего, 1971-го года с Геной Барышниковым и новым лаборантом Володей Храбрым мы снова залетели на Берелех. Надо было изучить и промерить подробнее прошлогодние сборы, оставленные в хранилище, вновь обследовать наши прошлогодние размывы. На этот раз мы были налегке, без мотопомпы и без моторки, но со своими палатками, спальными мешками и с надувной лодкой — для установки кормилиц-сетей. Работа планировалась на 10 дней, и с этим расчетом был заказан в Чокурдахе на 1 августа обратный рейс вертолета.

Анализ прошлогодних записей, между тем, показывал, что через мои руки уже четыре раза прошло при учетах и перегрузках по 8.5 тысяч костей мамонтов — всего приблизительно от 140 особей, начиная от эмбрионов и сосунков, кончая старыми мамонтихами. Вес этих 8.5 тысяч составлял примерно 8 т. Остатков других видов было немного: носорог, лошадь, бизон, северный олень, росомаха, волк, пещерный лев и заяц всего от нескольких десятков особей. Такая видовая выборочность отчетливо показывала, что в изучаемом участке существовали особые условия для гибели мамонтов, гибели, продолжавшейся много лет подряд.

Хранилище было в полном порядке и протаяло до дна. На его разгрузку и новую раскладку костей было затрачено два дня. Столько же ушло на просчеты, промеры, снятие эстампов со стертой поверхности зубов. До 30 процентов крупных костей мамонтов оказалось погрызено росомахами. Хищники настойчиво вгрызались в эпифизы, добираясь до губчатой мозговой массы.

Наши прошлогодние размывы было не узнать. Все оползло, заплыло новыми порциями дерна. Вновь вытаявших костей удалось собрать и учесть на этот раз около тысячи, примерно от 16 особей мамонтов. Если такое же число костей вытаивало ежегодно, то за сотню лет здесь могли вытаять и уйти на дно реки десятки тысяч костей — от 1600—1800 мамонтов!

По утрам нас будили гортанными криками куропатки, подлетавшие к палаткам с другого берега Берелеха. Время шло, мы уже управились с нашими планами, но вертолета не было и в помине. Правда, изредка мы слышали шум мотора, но это пролетали вдалеке машины геофизиков или пожарные патрули. Наши запасы круп и хлеба кончились, и мы перешли почти целиком на рыбное довольствие. В жаберные сетки поблизости от бивуака ловились преимущественно презренные огромные щуки — рыба, которую только в крайности едят здешние собаки. Нам больше нравились багровые чогу-чаки, проникшие в Якутию с Аляски. Впрочем, в каждую порцию ухи добавлялось на ходу несколько десятков комаров. Эти кровопийцы не затихали круглые сутки и неустанно толклись о брезент палаток, сапоги, кожу, прощупывая хоботками все что возможно. Однако в ожидании вертолета мы уже не могли ставить сетку, а на блесну у лагеря безотказно ловились только щуки, которые так надоели, что просто не шли в горло. Берелех между тем вздулся и тащил мусор. На тринадцатый день показалась моторка с тремя якутами из поселка Берелех. Их было трое бравых ребят — оленевод, моторист и охотник. Вооруженные до зубов гладкостволками, винтовками, ножами и фотоаппаратами, они рассчитывали поживиться дикими оленями, которые должны были вот-вот показаться на берегах Берелеха при осенней откочевке с морского берега в тайгу.

Отправив утром следующего дня наших гостей обратно с телеграммами «SOS» в Чокурдах и Якутск, мы снова засели за щучье филе.

Прощальное посещение «кладбища» порадовало новой находкой. Я споткнулся о копчик искривленной кости, торчавшей из грунта в участке россыпи палеолитических орудий, и вместо предполагавшегося ребра мамонта вытащил великолепный изогнутый стержень. Он был вырублен кремневыми резцами из расколотого вдоль бивня мамонта и достигал 94 см в длину, при диаметре в 25 мм. Привязанное к тяжелому древку такое орудие могло пробить грудную клетку или брюхо толстокожих (рис. 34). Здесь же был найден и новый отщеп черного окремнелого сланца. Становилось все более несомненным, что рядом с мамонтовым кладбищем была стоянка охотников каменного века. Раскапывать ее должны были якутские археологи, предупрежденные нами еще в прошлом году.

Рис. 34. Стержень (наконечник копья?) из бивня мамонта.

Археологи-то и выручили нас из Берелехского сидения. Третьего августа гул вертолетного мотора возвестил прибытие партии Института археологии Якутского филиала Академии наук. Дав коллегам подробные указания о месте необходимых раскопок, мы отбыли в Чокурдах. Предстояло еще посетить в оставшийся короткий срок места находки Христофором Стручковым остатков трупа Теректяхского мамонта на средней Индигирке и побывать у берега моря Лаптева.

Для рейса на Сутороху — километров 350 вверх по Индигирке — вскоре удалось раздобыть гидросамолет АН-2. Его скорость, около 180 км в час, была немногим больше, чем у вертолета, но зато этот час стоил в полтора раза дешевле. Итак, оставив новые образцы мамонтовых костей с Берелеха на складе аэропорта, мы летим над Индигиркой. Под нами, тысячи две метров ниже, тянутся в хаосе извилин протоки и старицы реки, вдали в обе стороны видны свинцово-сизые овалы озер. Далее к югу река обособляется все больше в единое русло, озер становится меньше, темно-зеленые островки и редкие грядки лиственничных лесочков сливаются в сплошную тайгу. На размываемых берегах реки видны колоссальные завалы древесины, свалившиеся в воду стволы лиственниц белесы, промыты и перемыты вдоль и поперек на протяжении нескольких сезонов. Видно, что подойти к воде или пройти по берегу оказывается не везде легким делом (рис. 35). Часа через два полета наш кораблик закладывает крутой вираж над каким-то поселком и скользит на мутные воды Индигирки. На берегу Суторохи нас встречает пестрая толпа якутских ребятишек, внимательно наблюдавших, как мы вылезаем со спальными мешками и рюкзаками вначале на дюралевые поплавки, а потом, по каким-то скользким бревнам, на берег. Затем, выполняя роль гидов, они ведут нас к сельсовету. Председатель — молодой якут и такой же его приятель — поселковый врач, накормив и дав нам передохнуть, соглашаются отвести нас к рыболовной стоянке Стручкова.

Две алюминиевые «казанки», снабженные двадцатисильными «Вихрями», устремили нас вниз, обратно на север. «Вихри» безусловно слишком мощны для топорной алюминиевой лодки казанского производства. Здесь, в Якутии, при неосторожном обращении с рулем или при быстром пуске они нередко переворачивают и топят в холодной воде эту лодку, а вместе с ней и подвыпивших хозяев. Сорок пять километров до рыболовной стоянки Христофора мы преодолели за час с небольшим. Стоянка была расположена на низком левом берегу за песчаной косой, напротив величественной шоколадной стены правобережного яра. Эта стена, высотой метров 30, временами блестела мерзлыми чешуйчатыми фестонами.

Рис. 35. Берега Индигирки завалены древесиной лиственницы. Фото автора, 1971.

На берегу нас встретили Петр Лазарев, двое его молодых помощников и хозяин — рыбак и охотник, якут лет сорока Христофор Стручков. Был тут и корреспондент «Известий» А. И. Менделеев. Лицо рыбака, цвета меди, приветливо улыбалось. Нас провели к избушке, устроенной на прогалине между двух гряд густейшего тала. Поставленные наклонно бревешки стен были оштукатурены серым речным илом, который потрескался на небольшие квадраты. Крыша, чуть выше головы, была плоской и прикрыта дерном. Внутри, за наклонной дверкой, обитой шкурой, было почти темно и маленькое оконце освещало лишь низкие нары по стенкам, устланные оленьими шкурами. В сторонке стояли жердяные вешала для капроновых сетей и располагались собачьи привязи. За следующей грядкой тальника виднелся деревянный сруб вертикального лаза в глубокий новый погреб для хранения рыбы.

Втыкая в землю железную трость, Христофор показал нам, что песчаный речной нанос оттаял за лето на 120—130 см, и пожаловался, что на дне нового погреба гаснет свеча — очевидно, там скапливается какой-то газ. Особую его обиду вызывала, понятно, затрата двухлетнего каторжного труда на рубку мерзлого и твердого, как камень, подземного грунта кайлой. Невдалеке среди низких кустиков ивняка виднелась несложная бревенчатая ловушка на манер гильотины — кулема на медведя. Свидетельством появления топтыгиных у старого рыбного погреба были две заскорузлые звериные головы, подвешенные к стволу лиственницы. Пока мы ставили на прогалине свою большую палатку и готовили ложа из ветвей, поспела великолепная уха из свежих омулей и нельмы. Она вскоре создала у нас полную убежденность в гастрономическом процветании всего человечества. В заключение на зрительный десерт из запасного старого погреба была извлечена 22-килограммовая замороженная белорыбица, которая в разных ракурсах на руках двух парней испытала обзор нескольких объективов.

Христофор неторопливо рассказал нам об истории своей находки трупа мамонта и продемонстрировал собранные им зубы мамонтов, роговые чехлы бизонов. Посматривая на восьмиметровую стену густейшей чащи зеленого тальника, я не мог отделаться от мысли, что из нее вот-вот может высунуться волосатый хобот и туша живого жирующего мамонта. Ведь именно в таких чащах и кормились когда-то эти слоны.