Глава одиннадцатая Адмирал Дарлан и французский флот. Оран

Глава одиннадцатая

Адмирал Дарлан и французский флот. Оран

После падения Франции у всех наших друзей и врагов возник вопрос: «Капитулирует ли также и Англия?» Поскольку публичные заявления имеют какое-то значение на фоне событий, я от имени правительства его величества неоднократно заявлял о нашей решимости продолжать борьбу в одиночестве.

После Дюнкерка, 4 июня, я употребил такое выражение:

«Если необходимо – годами, если необходимо – в одиночестве».

Это было сказано не без умысла, и на следующий день французскому послу в Лондоне были даны инструкции запросить, что я имел в виду. Ему ответили:

«Именно то, что было сказано».

Я мог напомнить палате общин о замечании, сделанном мною во время выступления там 18 июня, на следующий день после капитуляции Бордо. Тогда я «указал на те важные практические причины, на которых мы основывали свою непреклонную решимость продолжать войну». Я имел возможность заверить парламент в том, что наши специалисты – советники из трех видов вооруженных сил – были убеждены, что имеются веские и основательные надежды на конечную победу. Я сказал им, что получил от премьер-министров всех четырех доминионов послания, в которых они одобряли наше решение продолжать борьбу и выражали готовность разделить нашу судьбу.

«Подводя этот страшный итог и трезво оценивая грозящие нам опасности, я вижу серьезные основания для бдительности и усилий, но не вижу причин для паники и страха. – Я добавил: – На протяжении первых четырех лет прошлой войны союзников преследовали сплошные неудачи и разочарования... Мы не раз задавали себе вопрос: «Как мы придем к победе?» – и никто не мог дать на него точный ответ до тех пор, пока в конце совершенно неожиданно и внезапно наш страшный враг не капитулировал перед нами, а мы так упивались победой, что в своем безумии отбросили прочь ее плоды.

Как бы ни сложились дела во Франции, у данного французского правительства или у других французских правительств, мы на этом острове и в Британской империи никогда не утратим дружественных чувств по отношению к французскому народу. Если окончательная победа вознаградит наши тяжелые труды, французы разделят с нами наши завоевания и свобода будет возвращена всем. Мы не откажемся ни от одного из своих справедливых требований; мы не отступим ни на шаг, ни на йоту... Чехи, поляки, норвежцы, голландцы и бельгийцы – все они внесли свой вклад в наше общее дело. Все эти государства будут восстановлены.

Битва, которую генерал Вейган называл битвой за Францию, закончена. Я полагаю, что сейчас начнется битва за Англию. От исхода этой битвы зависит существование христианской цивилизации. От ее исхода зависит жизнь самих англичан, так же как и сохранение наших институтов и нашей империи. Очень скоро вся ярость и могущество врага обрушатся на нас, но Гитлер знает, что он должен будет либо сокрушить нас на этом острове, либо проиграть войну. Если мы сумеем противостоять ему, вся Европа может стать свободной и перед всем миром откроется широкий путь к залитым солнцем вершинам. Но если мы падем, тогда весь мир, включая Соединенные Штаты, включая все то, что мы знали и любили, обрушится в бездну нового средневековья, которое светила извращенной науки сделают еще более мрачным и, пожалуй, более затяжным.

Обратимся поэтому к выполнению своего долга и будем держаться так, чтобы, если Британской империи и ее содружеству наций суждено будет просуществовать еще тысячу лет, люди сказали: «Это был их самый славный час».

Все эти часто цитировавшиеся слова сбылись в час победы. Но тогда это были только слова. Иностранцы, которые не понимают, на что способны англичане на всем земном шаре, когда их выведут из равновесия, могли предположить, что эти слова были лишь хвастливой болтовней, ставящей целью создать благоприятные условия для мирных переговоров. Гитлеру, совершенно очевидно, нужно было закончить войну на Западе. Он мог предложить самые соблазнительные условия. Те, кто так же, как и я, изучал его действия, не считали невозможным, что он согласится не трогать Англию, ее империю и флот и заключить мир, который обеспечил бы ему ту свободу действий на Востоке, о которой Риббентроп говорил мне в 1937 году и которая была его сокровеннейшим желанием. Пока мы не причинили ему большого вреда. По существу, мы лишь добавили свое поражение к его победе над Францией.

Можно ли удивляться тому, что хитрые, с расчетливые наблюдатели во многих странах, в большинстве своем не понимавшие проблем заморского вторжения и не знавшие боевых качеств нашей авиации, находившиеся под ошеломляющим влиянием германской мощи и террора, не были в нас уверены. Не всякое правительство, вызванное к жизни демократией или деспотизмом, и не всякая страна, находясь в полном одиночестве и, казалось, всеми покинутая, пошли бы на ужасы вторжения и отвергли бы благоприятную возможность заключить мир, для оправдания которого можно было привести много благовидных предлогов. Риторика не служила гарантией. Могло бы быть создано другое правительство. Поджигатели войны имели шанс и потерпели неудачу. Америка стояла в стороне. Никто не имел никаких обязательств по отношению к Советской России. Почему бы Англии не присоединиться к числу зрителей в Японии и в Соединенных Штатах, в Швеции и в Испании, которые могли бы наблюдать с абстрактным интересом или даже с удовольствием за борьбой на взаимное уничтожение между нацистской и коммунистической империями? Будущим поколениям-будет трудно поверить, что вопросы, которые я только что изложил здесь, никогда не считались достойными включения в повестку дня кабинета и что о них даже вскользь не упоминалось на наших самых секретных совещаниях. Сомнения можно было бы рассеять лишь делами. Дела были впереди.

Я телеграфировал Смэтсу[82]:

27 июня 1940 года

«Очевидно, нам придется прежде всего отразить вторжение в Великобританию и доказать свою способность продолжать усиление нашей военно-воздушной мощи. Доказать это можно лишь на практике. Если Гитлеру не удастся разбить нас здесь, он, вероятно, ринется на Восток. По существу, он, возможно, сделает это, даже не пытаясь осуществить вторжение, чтобы включить в дело свою армию и несколько облегчить напряжение, которое ему сулит зима.

Я не думаю, чтобы зимнее напряжение сыграло решающую роль. Однако попытка удержать под своей властью всю голодающую Европу силами одного лишь гестапо и военной оккупации, без какого-либо заманчивого лозунга, который мог бы привлечь массы, не может быть долговечной.

Усиление нашей воздушной мощи, особенно в районах, не пострадавших от бомбардировок, должно создавать для него все возрастающие трудности – трудности, которые, возможно, сыграют решающую роль в Германии, вне зависимости от того, каких успехов он добьется в Европе или в Азии.

Наша большая армия, которая создается сейчас для обороны метрополии, формируется на основе наступательной доктрины, и в 1940 и 1941 годах может представиться возможность для проведения широких наступательных десантных операций. Пока мы работаем над созданием 55 дивизий, но по мере того, как будут увеличиваться поставки нам оружия и будут мобилизоваться ресурсы империи, возможно, удастся создать и большее количество. Ведь мы сейчас, наконец, защищаем свои рубежи. Гитлеру нужно оборонять огромные районы с голодающим населением, а мы господствуем на морях. Поэтому выбор целей в Западной Европе широк».

В последние дни пребывания в Бордо адмирал Дарлан приобрел очень большой вес. Мои встречи с ним были редкими и носили официальный характер. Я уважал его за проделанную им работу по воссозданию французского флота, который после десяти лет его искусного руководства был более боеспособным, чем в любой другой период со времен Французской революции. Теперь, в Бордо, наступил роковой момент в карьере этого честолюбивого, своекорыстного и способного адмирала. Его власть на флоте практически была абсолютной. Ему стоило лишь приказать кораблям направиться в английские, американские или французские колониальные порты – некоторые из них даже тронулись в путь, – и его приказ был бы выполнен. Утром 17 июня, после падения кабинета Рейно, он заявил генералу Жоржу, что решил отдать такой приказ. На следующий день Жорж встретился с ним во второй половине дня и спросил его, что случилось. Дарлан ответил, что он передумал.

На вопрос о причине этого он ответил просто:

«Я теперь военно-морской министр».

Это не означало, что он передумал для того, чтобы стать военно-морским министром, это означало лишь, что, сделавшись таковым, он стал придерживаться иной точки зрения.

Сколь тщетны эгоистические расчеты человека! Трудно привести более убедительный пример для подтверждения этого. Адмиралу Дарлану стоило отплыть на любом из своих кораблей в любой порт за пределами Франции, чтобы стать хозяином всех французских владений, находившихся вне германского контроля. Он не оказался бы подобно генералу де Голлю обладателем лишь непобедимого сердца, окруженным всего небольшим числом близких ему по духу людей. Он увел бы с собой за пределы досягаемости немцев четвертый в мире по значению военно-морской флот, офицеры и матросы которого были лично преданы ему. Поступив так, Дарлан стал бы во главе французского движения Сопротивления, имея мощное оружие в своих руках. Английские и американские доки и арсеналы находились бы в его распоряжении для поддержания его флота. Французские золотые запасы в Соединенных Штатах обеспечили бы ему после признания обширные ресурсы. Вся французская империя сплотилась бы вокруг него. Ничто не могло помешать ему стать освободителем Франции. Слава и власть, которых он жаждал так страстно, были доступны ему. Вместо этого он пошел по пути, который привел его после двух лет беспокойной и постыдной службы к насильственной смерти, к обесчещенной могиле; имя его стало надолго ненавистным французскому флоту и стране, которой он до этого служил так хорошо.

Те из нас в высших сферах Лондона, на ком лежала ответственность, учитывали силу географических особенностей нашего острова и были спокойны насчет духа нации. Уверенность, с которой мы смотрели в лицо ближайшему будущему, была основана, как это повсеместно полагали за границей, не на смелом обмане или риторическом призыве, а на трезвом расчете и понимании реальных фактов. Когда я выступал в палате общин, я исходил из реального положения вещей, которое я и другие люди внимательно изучали – некоторые из нас на протяжении многих лет. Сейчас я детально проанализирую проблему вторжения так, как я и мои советники-специалисты ее себе представляли в те памятные дни. Но прежде всего надо было сделать один шаг. Этот шаг был ужасен, но он был необходим.

Присоединение французского флота к германскому и итальянскому флотам, учитывая страшнейшую угрозу со стороны Японии, вырисовывавшуюся на горизонте, грозило Англии смертельной опасностью и серьезно затрагивало безопасность Соединенных Штатов.

В статье 8 соглашения о перемирии оговаривалось, что французский флот, за исключением той его части, которая была оставлена на свободе для охраны французских колониальных интересов, «будет сосредоточен в определенных портах и там демобилизован и разоружен под германским или итальянским контролем». Таким образом, было ясно, что французские военные корабли должны были перейти под этот контроль полностью вооруженными. Правда, в этой же статье германское правительство торжественно заявляло, что оно не имеет намерения использовать французский флот в своих целях во время войны.

Но кто, находясь в здравом уме и твердой памяти, поверил бы слову Гитлера после его позорного прошлого и последних фактов? Кроме того, заверение, содержавшееся в этой статье, не распространялось на «корабли, необходимые для надзора за побережьем и траления мин». Толкование этого пункта предоставлялось немцам. И наконец, соглашение о перемирии могло быть в любой момент объявлено недействительным под предлогом его несоблюдения. Фактически у нас не было никаких гарантий безопасности. Любой ценой, идя на любой риск, мы так или иначе должны были обеспечить, чтобы флот Франции не попал в ненадлежащие руки и не стал бы затем орудием нашей гибели и гибели других.

Французский флот был дислоцирован следующим образом: два линкора, четыре легких крейсера, несколько подводных лодок, в том числе одна очень большая «Сюркуф»; восемь эсминцев и около двухсот мелких, но представлявших значительную ценность минных тральщиков и охотников за подводными лодками находились по большей части в Портсмуте и Плимуте. Они были в нашей власти. В Александрии находились: французский линкор, четыре французских крейсера (три из них – современные крейсера, вооруженные 8-дюймовыми орудиями) и ряд более мелких кораблей. Сильная английская эскадра стерегла эти корабли. На другом конце Средиземного моря, в Оране и в соседнем с ним военном порту Мерс-эль-Кебире, стояли два лучших корабля французского флота – «Дюнкерк» и «Страсбург», современные линейные крейсера, значительно превосходившие «Шарнхорст» и «Гнейзенау» и построенные специально с целью превзойти эти последние. Переход этих кораблей в руки немцев и появление их на наших торговых путях были бы крайне неприятным событием. Вместе с ними стояли два французских линкора, несколько легких крейсеров, ряд эсминцев, подводных лодок и других кораблей. В Алжире было семь крейсеров, из которых четыре были вооружены 8-дюймовыми орудиями, а на Мартинике – авианосец и два легких крейсера.

В Касабланке находился «Жан Бар», только что прибывший из Сен-Назера, но не имевший своих орудий. Это был один из основных кораблей, учитывавшихся при подсчете военно-морских сил всего мира. Строительство его еще не было закончено и не могло быть закончено в Касабланке. Ему нельзя было дать уйти в какое-либо другое место. «Ришелье», строительство которого было гораздо ближе к завершению, пришел в Дакар. Он мог идти своим ходом, и его 15-дюймовые орудия могли вести огонь. Много других французских кораблей, имевших меньшее значение, находилось в различных портах. И наконец, ряд военных кораблей в Тулоне находился за пределами нашей досягаемости. Целью операции «Катапульта» был одновременный захват всего доступного нам французского флота, установление контроля над ним, вывод из строя или его уничтожение.

Ранним утром 3 июля все французские корабли в Портсмуте и Плимуте были взяты под английский контроль. Выступление было неожиданным и в силу необходимости внезапным. Были использованы превосходящие по численности силы, и вся операция показала, как легко немцы могли бы завладеть любыми французскими военными кораблями в портах, находившихся под их контролем. В Англии передача кораблей, за исключением «Сюркуфа», прошла в дружественной обстановке, и команды охотно сходили на берег. На «Сюркуфе» были ранены два английских офицера, убит старшина и ранен один матрос. В драке был убит один француз, однако были приложены успешные старания успокоить и подбодрить французских моряков. Сотни моряков добровольно присоединились к нам. «Сюркуф» после доблестной службы погиб 19 февраля 1942 года со всем своим храбрым французским экипажем.

Смертельный удар должен был быть нанесен в западной части Средиземного моря. Здесь в Гибралтаре вице-адмирал Сомервелл с «соединением Эйч», состоявшим из линейного крейсера «Худ», линкоров «Вэлиант» и «Резолюшн», авианосца «Арк Ройал», двух крейсеров и одиннадцати эсминцев, получил приказ, посланный из адмиралтейства в 2 часа 25 минут утра 1 июля:

«Быть готовым к «Катапульте» 3 июля».

Адмирал отплыл на рассвете и оказался вблизи Орана примерно в 9 часов 30 минут утра.

Переговоры продолжались весь день. В 6 часов 26 минут вечера было послано окончательное распоряжение:

«Французские корабли должны либо принять наши условия, либо потопить себя, либо быть потопленными вами до наступления темноты».

Но операция уже началась. В 5 часов 54 минуты адмирал Сомервелл открыл огонь по этому мощному французскому флоту, который находился, кроме того, под защитой своих береговых батарей. В 6 часов вечера он сообщил, что ведет тяжелый бой. Обстрел продолжался около десяти минут, и за ним последовали ожесточенные налеты наших самолетов, действовавших с авианосца «Арк Ройал». Линкор «Бретань» был взорван. «Дюнкерк» сел на мель. Линкор «Прованс» выбросился на берег, «Страсбург» ускользнул и, хотя он подвергся атакам самолетов-торпедоносцев и был поврежден ими, все же достиг Тулона так же, как и крейсера из Алжира.

В Александрии после длительных переговоров с адмиралом Кэннингхэмом французский адмирал Годфруа согласился выгрузить горючее, снять важные части с орудийных механизмов и репатриировать часть своих экипажей. В Дакаре 8 июля авианосец «Гермес» атаковал линкор «Ришелье», который подвергся также атаке исключительно отважного моторного катера. В «Ришелье» попала воздушная торпеда, и он был серьезно поврежден. Французский авианосец и два легких крейсера во Французской Вест-Индии были разоружены после долгих переговоров и в соответствии с соглашением с Соединенными Штатами.

4 июля я подробно доложил палате общин о том, что мы сделали. Хотя линейный крейсер «Страсбург» ускользнул из Орана и у нас не было сообщений о том, что «Ришелье» действительно выведен из строя, в результате принятых нами мер немцы в своих планах уже не могли более рассчитывать на французский флот.

Устранение французского флота, как важного фактора, почти единым ударом, с помощью насильственных мер, произвело глубокое впечатление во всех странах. Это сделала Англия, которую многие сбросили со счетов, думая, что она беспомощна; Англия, которая, как полагали иностранцы, трепещет на грани капитуляции перед могущественной выступившей против нее державой. Англия нанесла жестокий удар по своим лучшим вчерашним друзьям и обеспечила себе временное бесспорное господство на море. Стало ясно, что английский военный кабинет ничего не страшится и ни перед чем не остановится. Так оно и было.

1 июля правительство Петэна переехало в Виши и стало действовать как правительство неоккупированной Франции. Получив известие из Орана, оно отдало приказ об ответных мерах – воздушном налете на Гибралтар, и с французских баз в Африке на Гибралтарский порт было сброшено несколько бомб. 5 июля оно официально порвало отношения с Великобританией. 11 июля президент Лебрен уступил место маршалу Петэну, который стал главой государства по решению огромного большинства в 569 голосов против 80, при 17 воздержавшихся и многих отсутствующих.

В высших правительственных кругах Соединенных Штатов испытывали чувство огромного облегчения. Казалось, Атлантический океан вновь обрел свою способность служить защитой, и был обеспечен длительный период для подготовки в интересах безопасности великой республики. В дальнейшем уже более не говорили о том, что Англия сдастся. Стоял лишь один-единственный вопрос, подвергнется ли она вторжению и будет ли завоевана? На этот вопрос предстояло теперь ответить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.