II. Дарья Николаевна Салтыкова, урожденная Глебова («Салтычиха»)

II. Дарья Николаевна Салтыкова, урожденная Глебова

(«Салтычиха»)

В одном из предыдущих очерков (Фрейлина Гамильтон) мы высказали, что историческое бессмертие выпадает иногда на долю таких личностей, к счастью, немногих, которых воля зло направленная и вся сумма жизненных условий, неудачно сложившаяся в недобрый характер, дают этим личностям бессмертие, как вечный суд истории, как несмываемое пятно на несчастной их памяти, и как позорный приговор, имеющий служить нравственным уроком для будущих поколений. История человечества была бы не полна и не правдива, если бы она восполняла своим беспристрастным изложением лишь страницы, предназначенные для светлых явлений прошлого и для светлых человеческих личностей, а страницы и части страницу отведенные для описания на них явлений темных, без которых светлые, по закону контрастов, не бывают достаточно светлы, и для личностей противоположных светлым, без сопоставления с которыми эти последние казались бы бледными, бесцветными, – оставляла белыми, неисписанными.

К несчастным личностям последнего рода принадлежит и та, имя которой выставлено нами в заголовке этого очерка, написание которого здесь отчасти объясняется и другими побуждениями, руководившими нашим пером.

Побуждения эти следующие. Салтыкова, жившая в восемнадцатом веке, до настоящего времени служит предметом народных рассказов, далеко не правдоподобных, преувеличенных; на память «Салтычихи» в сознании русского народа легло слишком темное пятно; народ осудил ее в своем легендарном творчестве более жестоко, чем осудило ее государство, и жесточе, чем должна бы осудить история.

Снять с памяти Салтыковой часть этого темного пятна и слишком густые краски, наложенные на нее временем и недостаточными знакомством с истинной историей Салтыковой, вот отчасти наша цель.

«В народе, собственно по Москве, – говорит один составитель статьи о Салтыковой, на основании подлинного о ней архивного дела, – имя «Салтычихи», чрезвычайно популярное, произносится обыкновенно с тем же чувством, как имена Пугачева и Разина. Можно и до сих пор услышать, что «Салтычиха» похищала детей, жарила их и ела, вырезывала у своих крепостных девок груди и также употребляла их в пищу; что первым доносчиком на нее был повар, готовивший для нее кушанье из человеческого мяса».

Имя Салтыковой стало, следовательно, достоянием народа. А такая популярность редко выпадает на долю даже самым светлым историческим личностям, на что нельзя не обратить внимания: народ, к крайнему удивленно историка, не всегда и даже, в большинстве случаев, очень редко и почти никогда не помнит благодетелей человечества, мало помнить тех, которых принято называть «великими людьми» или «героями»; мало помнить тех, которые заслужили право на его любовь и которых он действительно любил, пока знал и помнил: он мало помнит Петра великого, Екатерину II; но он по-своему хорошо помнит Грозного; он хорошо, наконец, помнит такие личности, какие не стоили бы этой памяти; он больше помнит разбойников, чем героев, и вредных больше, чем полезных.

Так он крепко запомнил и имя несчастной Салтыковой. С одной стороны, она засела в его памяти оттого, что о ней в свое время ходила молва, как о каком-то чудовище; с другой – эту молву подкрепил и указ императрицы Екатерины II от 2-го октября 1765 года, которым Салтыкова за свои преступления осуждена на вечное заточение в монастырское подземелье и который повелено было тогда в продолжение известного времени прочитывать народу в церквах. Народ поэтому и дал волю своей фантазии о людоедстве Салтыковой и пр.

«Но все эти легенды, – заключает помянутый составитель статьи о Салтыковой, – не подтверждаются никакими положительными данными».

Вот поэтому-то тем более на истории лежит нравственная обязанность снять с памяти Салтыковой то, чего она не заслужила, и разоблачить по возможности истинную ее историю.

«Салтычиха» была дочь ротмистра лейб-гвардии конного полка, Николая Глебова, Дарья Николаевна, по муже Салтыкова.

О молодости Салтыковой и о ее воспитании мы не имеем никаких известий. Была ли это дурно направленная, вследствие отсутствия воспитания, воля, или зачатки жестокости лежали в самом характере этой женщины и развились от недостатка нравственной сдержки, виновато ли тут было отчасти время, отчасти всеобщая ненормальность и ложность отношений между владельцами и подчиненными, или, наконец, что всего вероятнее, вся сумма этих дурно сложившихся условий – неизвестно; но только Салтыкова, овдовев, выказала все свои дурные наклонности, обратив никем несдерживаемые страсти по преимуществу на своих крестьян, которых у нее было достаточно. Салтыкова была богатая помещица и в ее непосредственность распоряжении находилось много женщин, как в Москве, так и в подмосковном имении; жила она то в Москве, в собственном доме на Сретенке, то в подмосковном селе Троицком.

Обхождение ее с людьми было, действительно, до крайности жестокое: за малейшую провинность со стороны крестьян и особенно дворовых девушек и женщин Салтыкова неистовствовала, мучила разными способами провинившихся женщин, тиранила их с изысканностью и даже собственноручно убивала до смерти. До что бы она, как передает народная легенда, ела жареных детей, вырезывала у женщин груди и готовила из них себе жаркое – эти возмутительные подробности ничем не подтверждаются, а, без сомнения, принадлежат к народным измышлениям из цикла крепостного еще творчества.

Жестокое обращение Салтыковой с людьми не могло, однако, оставаться тайной. Хотя по тогдашним законам крестьяне, «яко дети на родителей», не имели права жаловаться на своих помещиков, тем не менее жалобы на Салтыкову разными путями и в разное время поступали в московский сыскной приказ, в губернскую и полицейскую канцелярии; но, с одной стороны, в виду существовавшего тогда закона о непринятии жалоб от крестьян на помещиков, с другой – в виду влиятельности такой личности, как Салтыкова, власти, как говорится в следственном деле о Салтыковой, «озадариваемые» ею, или оставляли жалобы крестьян без последствий, или же наказывали жалобщиков как бы за ложные доносы, держали в заключении, били кнутом и ссылали в Сибирь, как за не подтверждавшиеся изветы.

Жалоб было действительно много, и все это раскрыто было только впоследствии, когда сама императрица Екатерина II, узнав о жестокостях Салтыковой, приказала строжайше исследовать это дело.

Так, еще 14-го декабря 1757 года крестьяне Салтыковой подали жалобу в том смысле, что помещица их, между прочим, «жестоко наказав розгами крепостную девку Аграфену, забила ее собственноручно до смерти палкой».

Через два почти года, 25-го мая 1758 года, люди Салтыковой жаловались московским властям, что, между прочими жестокостями, помещица их «из своих рук убила шесть девок».

Затем еще жалобы, найденные в делах:

В октябре того же года, сверх шести убитых девок, Салтыкова в своем подмосковном селе Троицком «убила девку Марью».

В ноябре – «убила племянника гайдука Хрисанфа».

Потом – «забила палками до смерти дворовую жевку Анну Григорьеву».

Наконец – «скалкой убила собственноручно жену Ермолая Ильина».

Все эти жалобы, однако, признавались изветами, и жалобщики были наказываемы властями очень жестоко, согласно требованиям самой Салтыковой.

Выхода, казалось, для крестьян не было.

Но вот на престол вступает добрая государыня, которая торжественно и многократно объявляет в первые же дни после своего воцарения, что она будет «матерью своего народа».

К этой императрице крестьяне Салтыковой и обратились в своем горе: они подали ей челобитную в собственные руки, воспользовавшись удобной минутой, когда государыня находилась в Москве для своей торжественной коронации. Прочитав челобитную, государыня высочайше повелела: «произвести о помещице Салтыковой следствие».

Следствие произведено самым тщательным образом, как того требовали и важность дела и обращенное на него внимание государыни. Все, что было раскрыто следствием, поступило на рассмотрение юстиц-коллегии.

Раскрыты были, действительно, преступные дела, но не одной Салтыковой, а вместе и покрывавших ее властей.

13-го января 1765 года вышло грозное определение юстиц-коллегии в виду того, что Дарья Салтыкова, хотя обличаемая обстоятельствами дела, многоразличными показаниями и уликами, не сознается, однако, в своих преступлениях, подвергнуть подсудимую пытке.

Но сенат не сразу решается на эту жестокую меру, тем более, что сама императрица строго осуждала безнравственность пыток и отрицала далее их практическую пользу в судопроизводстве: сенат усовещивал Салтыкову принести полное сознание и раскаяние; а если этого сознания от нее не последует, то только тогда – привлечь подсудимую в пытке.

Но и тут сенат не сразу исполняет эту меру: он желает прежде устрашить подсудимую, ужасами вида пыток исторгнуть из нее чистосердечное признание. Сенат, «чтобы показать подсудимой на деле всю жестокость розыска», повелел, предварительно привлечения к розыску самой Салтыковой, в присутствии ее произвести пытки над кем-либо из преступников, уже приговоренных к пыткам.

Но, предварительно этого, к Салтыковой отправляют священника, для словесного увещания. Целый месяц священник бился с этой неподатливой женщиной – ничто не действовало; и священник доносит, что ему не удалось исторгнуть от подсудимой «ни признания, ни раскаяния».

Тогда только Салтыкову ввели в пыточный застенок. Но и здесь сначала усовещивали ее, а когда увидели, что все бесполезно, стали на ее глазах пытать приговоренного к пыткам преступника. Но что были для Салтыковой пытки!

Салтыкова смотрела на эти ужасы, для нее не новые; но – как выражается следственное о ней дело – «и это страшное испытание не имело на нее действия».

Донесли и об этом сенату. Донесли и государыне лично; она ужаснулась – так это было непохоже на человека и на женщину.

Это был действительно «урод рода человеческого», как выразилась императрица.

Затем следует самый строгий повальный обыск о личности Салтыковой. Повальным обыском обнаруживаются крупные улики против подсудимой.

Первая подтвердившаяся улика – подсудимая дворовых своих людей морила голодом, брила им головы и в колодках заставляла работать для увеличения их мучений.

Вторая – посторонние люди часто видели крестьян Салтыковой, зимой, на ее дворе, босых, стоявших под ее окнами на морозе, с кровью на рубашках.

Третья – когда Салтыкова убила третью жену у Ермолая Ильина «скалкой и поленом» и отослала хоронить в деревню, то сказала мужу покойной: – Ты хоть на меня в донос пойдешь, ничего не выиграешь, кроме разве кнута и ссылки, которым подвергались и прежние доносчики.

Замечательно, что всех трех жен Ермолая Ильина Салтыкова убила «скалкой».

Четвертая улика – всех прежних на Салтыкову доносителей действительно били кнутом и ссылали в Сибирь.

Пятая улика – другие доносители сидели в цепях, в подмосковном имении.

Шестая – в 1759 году действительно убито шесть девок: Арина, Аксинья, Анна, Акулина, Аграфена и другая Аграфена.

Но при этом повальным обыском обнаружено было, что наказуемые жертвы жестокости Салтыковой умирали или под ударами, под розгами, или после побоев, без священнического напутствия, потому что, если и приводили к ним после наказания священника, то он уже находил их без языка и они умирали без исповеди.

В виду всех этих фактов, последовал высочайший указ 2-го октября 1765 года. В указе, между прочим, говорится: «сей урод рода человеческого перед многими другими убийцами в свете имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую».

В заключение этого именного указа, государыня выражает свою волю так:

«Чего ради повелеваем нашему сенату:

«1) Лишить ее дворянского названия и запретить во всей нашей империи, чтобы она ни от кого никогда, ни в каких судебных местах и ни по каким делам впредь, так как и ныне в сем нашем указе именована не была названием рода ни отца своего, ни мужа.

«2) Приказать в Москве, где она под караулом содержится, в назначенный и во всем городе обнародованный день вывести ее на площадь и, поставив на эшафот, прочесть всенародно заключенную над ней в юстиц-коллегии сентенцию, с исключением из нее, как выше сказано, названия родов Дарьи Николаевой мужа и отца, с присовокуплением к тому сего нашего указа, а потом приковать ее стоячей на том же эшафоте к столбу и прикрепить на шею лист с надписью большими словами: «мучительница и душегубица».

«3) Когда она выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то, чтобы лишить злую ее душу в сей жизни всякого человеческого сообщества, а от крови человеческой смердящее ее тело предать собственному промыслу творца всех тварей, приказать, заключа в железы, отвести оттуда ее в один из женских монастырей и там подле церкви посадить в нарочно сделанную подземную тюрьму, в которой и содержать по смерть таким образом, чтобы она ни откуда в ней свету не имела. Пищу ей обыкновенную старческую подавать туда со свечой, которую опять гасить, как скоро заключенная наестся, а из сего заключения выводить ее во время каждого церковного служения в такое место, откуда бы она могла оное слышать не входя в церковь».

Следует заметить одно весьма характеристическое обстоятельство: на полях подлинного указа, против слов она, везде собственной рукой императрицы написано – он, т. е. «урод рода человеческого».

Из оставшихся о Салтыковой сведений видно, что с 1768 года по 1779 женщина эта сидела под сводами ивановского девичьего монастыря, в подземелье, а с 1779 по 1780 – в застенке, пристроенном к южной стене церкви.

Что было с ней после того, неизвестно.

В Полном Собрании действительно нет имени Салтыковой, а в указе она названа только Дарьей Николаевой.

В последнее время изыскатели старины смешивали Салтыкову с княжной Таракановой: смешение это происходило оттого, что с течением времени люди забыли, кто сидел в подземелье, и одни думали, что это была Тараканова, другие – Салтыкова.

Утешительно думать нам, живущим в XX веке, что подобные личности, как Салтыкова, после 19 февраля 1861 года уже невозможны, по крайней мере, в известной обстановке.

А что нравственные уроды возможны и теперь это доказывают современные судебные процессы.

Салтыкова же в свое время не была единственным исключением: на нее только пала кара оскорбленного человечества.

Были личности и хуже ее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.