Глава вторая. ЭПОХА ТЕРРИТОРИАЛЬНОГО РАСШИРЕНИЯ РИМА

Глава вторая.

ЭПОХА ТЕРРИТОРИАЛЬНОГО РАСШИРЕНИЯ РИМА

Параллельно с ростом войска граждан-землевладельцев идет, одно другое обусловливая, распространение политического господства (die Expansion) Рима на территории Италии, — для существования города неизбежный контрудар против угрожавших Лациуму сабелльских горцев[470] и кельтов.

Дисциплинированное войско гоплитов оказалось сильнее как феодальных войск этрусков, так и чисто крестьянских войск горцев и кельтских племен. К началу IV в. до P. X. была покорена Южная Этрурия. Во второй его половине латинский союз городов, превращенный в союзное государство (Bundesstaat) под гегемонией Рима (338 г. до P. X.), вступает в борьбу с сабелльскими горцами, в III в. до P. X. были обезврежены и покорены кельты долины По после того, как была сокрушена попытка эллинов утвердить за собой Нижнюю Италию. Все это совершается в процессе колоссальной колонизационной деятельности. В большинстве случаев по крайней мере ¹/₃ земли отнималась у врага, иногда и вся земля, и распределялась между Римом и союзными городами. Часть ее отдавалась войску («viritum»), и вместе с этим увеличивалась земля триб: трибы увеличились в числе (до 35), а затем, совершенно чудосищным образом, и по величине: с приблизительно 3000 гектаров вначале до размеров целых государств. Другая часть, с сохранением за государством права выкупа («а. quaestorius»), продавалась — несомненно, для того, чтобы пополнить казну и при случае возместить трибут[471] («tributus»), который рассматривался как принудительный заем. Остаток остается в качестве государственного домена. Рядом с этим происходит систематическое основание полисов на завоеванной территории. Внутри страны (in Binnenland) колонизацией занимается прежде всего союз как таковой: колонии становились городами латинского права с самоуправлением и с собственным земельным правом. Римлянин, посланный в них в качестве колониста, теряет право гражданства на родине и этим прикрепляется к колонии. Зато Рим как торговый центр (Handelplatz) союза берет на себя обеспечение безопасности берегов. Здесь основанные колонии граждан имеют лишь ограниченную автономию. Позднейшие колонии римских граждан совсем не имеют ее (в принципе); они управляются из Рима; их земля есть римская земля; колонисты здесь — римские граждане, которые в качестве гарнизона свободны от набора, но (в этом нет сомнения) прикреплены к месту своего пребывания. Впервые в III в. до P. X., с увеличением значения столицы, вместе с постепенным прекращением латинской колонизации начинается то систематическое основание колоний граждан внутри страны (Binnenland), которое потом, после 2-й Пунической войны, переживает еще вторичный расцвет, и одновременно с этим, со второй трети III столетия до P. X. ослабевает основание союзных колоний и ухудшается их правовое положение (предположительно: ограниченная свобода передвижения).

Эта эволюция в положении колонистов союзных колоний, как и видоизменение союзного права (см. выше), соответствует эволюции внутри аттической державы: постепенно возвышающееся державное положение столицы, пригнетение союзников, зато присоединение клерухий к столице (особенно с Перикла). В этих земельных наделениях и колониях прирост римского крестьянства (cives proletarii) находит теперь земельное обеспечение; за это сражается войско гоплитов. Это же соответствует цели и аттических клерухий (как это ясно показывает для Афин народное постановление о колонизации Бреа, разрешающее ее только зевгитам и фетам). Но разница — совершенно так же, как в Новое время между Англией и Америкой — в том, что в силу своего географического положения Афины могли колонизовать лишь разбросанное владение (Streubesitz), Рим — компактную континентальную область.

Гигантское увеличение населения является результатом этого постоянного расширения площади прокорма (Nahrungsspielraum) (таково, а не наоборот, естественное, как всегда в подобном случае, причинное отношение). В то же время это огромное увеличение количества земли означает безостановочное продвижение вперед созданного в эпоху Двенадцати таблиц римского способа поселения (Siedelungsweise). Древние «pagi» были разорваны римской лимитацией. Где еще остается их автономия (для религиозных местных культов), их постановления имеют теперь значение чего-то вроде мероприятий для «земельного обложения» (*Grundbelastung»); ager compascuus, древняя альменда, становится также случайной принадлежностью (Pertinenz) отдельных fundi; «деревня» не существует для административного права или же существует лишь как допускавшееся в отдельных случаях замещение пробелов (Ltlckenbtlsser); чересполосица, где она существует, устраняется при ассигнации. Везде остается победителем отдельный двор (villa), некогда символ благородного владения. После того, как крестьяне самнитских гор во время союзнической войны, доведенные до отчаяния, еще раз выступили на защиту своей древней деревенской свободы, ассигнация Суллы[472], затем ужасная конфискация и наделение землей ветеранов триумвиров и здесь своими ограничениями разрушили остатки древних поселений. Город и городское земельное право везде остаются победителями. Если Клисфен смягчил сословную борьбу тем, что всех знатных принудительно направил в деревни, то Рим пошел обратным путем: он разрушил деревни и превратил всех крестьян (в теории) во «владельцев поместий» (Gutsbesitzer), какими до тех пор были лишь знатные. Если о Клисфене, как упомянуто, было сказано, что он сделал всех афинян знатными, то в социальном и экономическом смысле это собственно едва ли применимо к его скорее превращающей знатных (stempelnde) в крестьян реформе; напротив того, это очень применимо к возникшему в период территориального расширения римскому земельному праву[473].

Но это римское земельное право вопреки некоторым формальным чертам сходства с эллинским делением колониальной земли по цели своей и по своему действию представляет собой нечто почти единственное, потому что оно было создано с совершенно сознательной целью устранения всех ограничений свободной эксплуатации земли и, что было важнее всех общинно-хозяйственных элементов в аграрном строе: перенесение не знающих ограничений владельческих прав, связанных с доминимумом, на землю, мобилизация земли через посредство крайне удобной формы отчуждения (mancipatio), которая делает излишней даже передачу земли, ограничение вещно действующих сервитутов лишь абсолютно необходимыми правами на дороги и на воды, в придачу к этому полная материальная свобода завещания, — и это так полно мобилизованное частное земельное владение, сделанное основой принадлежности к трибам и, в соответствии со своим размером, политических и военных прав и обязанностей, периодически устанавливаемых посредством ценза, уже все это одно указывает на абсолютно тенденциозный характер этого правового развития. В противоположность аграрной политике эллинской демократии, делавшей деревню ячейкой государства, римская аграрная политика носит — sit venia verbo! [с позволения сказать] — «американистский» характер: как американский фермер, который также не знает «деревни», сидит на отдельном дворе (Einzelhof) между не заботящимися ни о каких географических условиях, бегущими под прямым углом через гору, долину, лес и холм «section lines» [межи], так, по крайней мере в идеале, и римский сельский хозяин сидит на своей «villa». Но эта тенденция земельного права обнаруживается еще яснее в резком разделения римского поля на две категории: или ager privatus, или ager publicus. Общинно-хозяйственные формы владения, как это показывает также структура частного кондоминимума, подвергаются сознательному разрушению, ager compascuus (альменда) предоставлен вымиранию, и, наконец, сохранившийся в надписи, аграрный закон 643 г. до P. X. a. u. c.[474], ставит препятствие его новому возникновению. Подобное намерение становится еще яснее, если с безграничной властью распоряжения, которой предоставляется приобретенная в собственность земля (ager privatus), сравнить совершенно противоположное юридическое трактование не приобретенной в собственность земли. В отношении к ней гражданская процедура ограничивается защитой против насильственных, воровских или следующих со стороны людей, наделенных несущей службу землей (vi, clam, precario [силой, тайно, непрочно]), нарушений фактического владения каждого данного момента (possessio) и в случае надобности его подтверждением таким образом, что жатва достается тому, кто в спокойном владении возделал поле (таково ведь первоначальное практическое значение годового срока при интердиктах).

Что владельческие (посессорские) интердикты впервые возникли для possessiones на ager publicus, оспаривается по важным основаниям. Что они неприменимы были для владения на ager publicus, это прямо не может быть обосновано (по крайней мере указанием на участие состоявших с Римом в commercium’e италиков в possessiones. Неримлянин не имеет лишь «jusQuiritium» [права Гражданина] и права иска). Мне кажется, что и то, как упомянуты интердикты в аграрном законе 111 г. до P. X., говорит за то, что они применялись на (тогда превращенном в частную землю) ager publicus.

Регулирование всех остальных вопросов фактического владения не беспокоит тогда древнее гражданское право: это дело управления; таким образом, на ager publicus, каковым является всякая не частная и не признаваемая формально за союзными или, в силу народного или сенатского постановления, терпимыми общинами (древнейший пример — «ager Gabinus») земля, существуют лишь властью в административно-правовом порядке регулируемые или терпимые фактические владельческие отношения.

1. В административно-правовом порядке регулируемые виды фактического владения — пока территориальное расширение государства не выходило еще за пределы Италии — представляют собой частью земельные выдачи на условиях службы, в частности службы по проведению дорог (viasii vicanii), частью — аренды и наследственные аренды (ager vectigalis). Наследственная аренда и выдача земли на условиях службы (Landleihe) вовсе не чужды римскому праву, но только (покоящемуся на Двенадцати таблицах) римскому частному праву. Установление (Konstituierung) их было ведь суверенным правом (Souver?nit?tzrecht) государства, и, так как «legis actio» на почве наследственного арендного владения немыслимо, то оно прежде всего лишено было гражданско-правовой защиты: в случае надобности должны были приходить на помощь владельческие интердикты и административный приказ. Когда затем первоначально суверенные, входившие в союз общины превратились в «муниципии», претор создал формулу для муниципального и государственного ager vectigalis. Целью недопущения Частной наследственной аренды могло быть только предотвращение возникновения частной вотчинной власти землевладельца (private Grandherrlichkeit)[475].

2. Терпимые владельческие отношения на государственной земле составляют столь часто упоминаемые оккупации. Право оккупации на ager public?s есть право каждого римлянина, а также каждого гражданина внесенной в италийский союзно-военный матрикул общины, брать во владение за плату государству из части продукта (gegen eine Quotenabgabe) (которая, по-видимому, благодаря попустительству, впоследствии не повышалась) государственную землю первоначально (см. выше) пустующую землю (Oedland), и удерживать ее у себя до дальнейшего распоряжения со стороны государственного управления, — позже: после того, как было дано разрешение на оккупацию, признанное государством. Это право (право оккупации) и было тем правом, которое прежде всего привело к созданию огромных земельных латифундий, против которых впоследствии выступило законодательство Гракхов (см. ниже).

Был ли знаменитый закон Лициния-Секстия[476] реальностью, это, несмотря на защиту Золтау (Soltau), становится все более и более сомнительным. В настоящее время в нем видят все более и более перенесение социальных противоречий эпохи Гракхов в IV в. до P. X. и принимают, что это (у Катона будто бы упоминаемое) ограничение владения относится к началу II столетия до P. X. Что закон, который ограничивал оккупации максимум 500 югерами, невозможен был в первую треть IV в. до P. X., потому что количество поля, которым владели тогда римляне, будто бы равнялось «только 2 квадратным милям» — это, конечно, неверно. Даже только при 50–60 тыс. гектаров площади полей отдельные оккупации отдельных зажиточных граждан (Grossb?rger) в 125 гектаров не были бы сами по себе чем-либо абсолютно невозможным и уж во всяком случае совершенно невероятным. Но римское землевладение уже в IV столетии до P. X. вышло далеко за пределы ager Romanus. Во всяком случае, традиция очень сомнительна, и последние трудности для признания ее фальсификацией теперь, благодаря остроумным исследованиям Машке, устранены.

Как бы там ни было, фактически решающим является то, что этот беспримерный по своей грубой (brutalen) простоте институт (объекты для сравнения можно найти в юридически и фактически весьма, впрочем, отличном трактовании оккупаций («Bif?nge») на царской пустующей или высоко лежащей песчаной земле (Oed-oder Geestland) в Египте: об этом см. в разделе «Эллинизм»), это перенесение древнего права «оккупации» (Bifanc-Recht) с пустующей земли на в огромной части уже находящуюся под обработкой землю, которая досталась государству в результате завоевания, с гигантской территориальной экспансией государства, совершенно изменило свое значение. Так как в каждой оккупации ското- и рабовладельцы могли, конечно, участвовать с несравнимо большим успехом, чем еще столь многочисленные свободные крестьяне, то, благодаря этому, после проникновения в жизнь института покупных рабов (Kaufsklaverei), был создан неслыханный дотоле аграрный капитализм, против которого крестьяне реагировали тем, что выставили требование, чтобы завоеванная земля систематически распределялась между всеми гражданами и становилась их собственностью в качестве ager privatus. Действительно, за большинством успешных войн, как уже было упомянуто, следовало наделение землей победоносного войска. Этому соответствовало применение свободы завещания в виде лишения наследства остальных детей в пользу единонаследника. Оно имело огромное практическое значение для удержания земельного владения в семье, пока земля путем завоевания попадала в ее распоряжение. Свобода завещания, как и остальные институты римского земельного права, стойт, таким образом, в связи с резко выраженной аграрно-экспансионистской тенденцией (mit eminent agrarischexpansiven Tendenz), которую принуждено было усвоить государство с ростом значения войска гоплитов. Но ското- и рабовладельцы были, напротив, заинтересованы в расширении открытого для оккупации и для сдачи государством в аренду ager publicus. В течение периода завоеваний, происходивших на почве Италии, мы находим в традиции регулярно повторяющиеся упоминания о том, что зажиточные слои на требование масс произвести наделения из ager publicus отвечают предложением завоевать новую землю для этой цели или вывести колонию. Совершенно отвергать достоверность этих сведений также и в этом отношении едва ли есть основание: ведь содержание классовых интересов едва ли могло быть иным в эпоху территориального расширения Рима. Совершенно подобным же образом протекал процесс территориального расширения, например, в Элиде: знать позволяет демам принимать участие в грабеже. В общем, при такой конкуренции интересов, крестьяне, конечно, получали все меньше и меньше. Только под давлением тяжелых внешних опасностей знать решалась на вывод колонии: так, многочисленные колонии граждан с середины II и в начале I столетия до P. X. объясняются кельтской и пунийской опасностью[477] и абсолютной необходимостью заполнить созданные войнами пробелы. Несмотря на это, сопротивление со стороны крупного землевладения и в эпоху галльских и пунических войн часто было очень упорным: борьба классов за область проживания сенонов и Пицен[478] могла быть решена плебсом (в 232 г. до P. X. через посредство Г. Фламиния[479]), в смысле колонизации лишь против определенно выраженного противодействия со стороны сената.

В глубине этих конфликтов скрывалась борьба между свободным и несвободным трудом, которая позже, в эпоху Гракхов, привела к революции. В Элладе и на эллинском Востоке экономическое значение рабства для деревни (f?r das platte Land) оставалось довольно ограниченным. Многочисленные мелкие центры хозяйственного оборота в древней Элладе не имели плодородного, достаточно дешево приобретаемого и поэтому приспособленного для плантационного крупного хозяйства с рабами аграрного «Hinterland’а»[480]. На Востоке земля была густо населена и дорога, и кроме того, связанное с монархическим и бюрокрааическим режимом многообразие эллинистических государств и большое значение доменовых, возделывавшихся мелкими арендаторами земельных комплексов с самого начала существенно ограничивало относительное значение крупного рабовладельческого хозяйства. Если не считать спартанского феодального государства и Хиоса, мы почти ничего не слышим в Греции и на всем Востоке о восстаниях рабов, и чем позже, тем меньше, тогда как восстание Спартака в Южной Италии и на Сицилии причисляется к самым страшным социальным потрясениям Древнего мира. В Риме именно рост денежного богатства, географически обусловленная возможность значительного расширения государства внутрь страны (in das Binnenland), а затем капиталистический характер заморских завоеваний и, следовательно, гораздо более крупное обеспечение рынка рабов дали широкое развитие тенденции к массовому скоплению людей. Огромный ввоз рабов в Рим, а также — на что указывает Ферреро — появление масличных и виноградных плантаций в качестве фактора, имеющего определяющее значение для общего хозяйственного положения, отмечаются в источниках одновременно с движением Гракхов, но уже сочинение Катона показывает, что оба эти явления должны быть значительно старше. Поместное собственное хозяйство («Gutswirtschaft») с рабами, такое, каким оно рисуется нам, предполагает, как свою предпосылку, замирение, какое наступило в Италии после ее объединения, окончательно же — после поражения Ганнибала[481]: с тех пор в течение 600 лет ни один враг не ступал на римскую территорию. Вместе с этим начался упадок тяжеловооруженного войска (das Sinken der Hoplitenschaften).

Чем шире распространялось завоевание, тем меньше могла завоеванная земля служить для заселения ее свободными крестьянами. В эпоху заморского расширения государства с этим явлением было покончено совсем. С 177 г. до P. X. до момента, когда Гракхами были основаны колонии, в течение более полустолетия, была выведена лишь одна колония граждан. Должностная и денежная аристократия с внешней стороны пребывали в самом лучшем согласии: трибуны функционировали тогда до самых Гракхов лишь как орудие сената — стремилась упрочить (stabilisieren) фактические владельческие отношения и утвердить военную силу Италии на повинностях входивших в союз общин: Шультен справедливо обратил внимание на то, что к 177 г. до P. X., с которым приходит к концу начавшийся в древние времена вывод колоний граждан, относится и lex Claudia[482], который устранил латинов, и что еще более суровый lex Junia de peregrinis[483] относится ко времени после низвержения Тиберия Гракха и перед выступлением Гая Гракха. Эти ограничения свободы передвижения союзников как в интересах удаления демократических или прямо нелегитимированных элементов из комиций (в которых владеющий римской землей латинянин первоначально, вероятно, имел право подавать голос), так и в интересах удержания войска гоплитов на его собственной почве и его податной силы за его общинами, последовали прежде всего вполне с его согласия, — lex Claudia был издан прямо по его предложению. Но в то же время они шли вразрез с консервативными интересами должностной знати, типичному представителю которой Сципиону Эми лиану легенда влагает в уста, вместо обычной молитвы о «приумножении», другую — о «сохранении» государства.

Действительно, интерес знати заключался в сохранении status quo как внутри страны, так и вне ее. Ибо прочное господство должностной и военной знати (Offiziersadel) в войске и в государстве немедленно должно было поколебаться, если бы Рим предпринял аннексии за пределами замкнутой италийской территории, содержал там войско, которое не могло надолго оставаться гражданским ополчением, собираемым в случае надобности (первые затруднения, касавшиеся пополнения и производства младших командиров, начались, что весьма характерно, с расширением сферы деятельности за море). Заморское расширение государства (die Uebersee-Expansion) было капиталистическим. Не должностная знать старой традиции, которая хотела ограничиться предусмотрительной политикой вмешательства, но капиталистические интересы торговцев, откупщиков налогов и доменов предопределили уничтожение старых торговых центров: Карфагена, Коринфа, Родоса, вызвали политику заморских аннексий, которые служили интересам капитала, а не колонизационным интересам (Siedelungsinteressen) свободных крестьян. Предоставить эти заморские приобретения крестьянам не входило в интересы ни должностной знати, ни капиталистов, не говоря уже о том, что выселение за море и самим крестьянам могло показаться привлекательным лишь в случае крайней нужды. Симптомом этого является то, что когда обеспечение землей естественного прироста населения перестало быть целью завоевания, и свобода завещания начинает хиреть, пока в последние столетия свободного государства она не была фактически устранена посредством querela inofficiosi testament![484]: она утратила свой старый смысл.

Все более и более весы склонялись в пользу крупных рабовладельцев. Оккупации на захватывавшем все большую и большую часть Италии ager publicus имели, очевидно, целью отчасти крупное пастбищное хозяйство, по взгляду Катона Старшего бывшее самым доходным (как меньше всего требующим затрат и меньше всего связанным с проблемой добывания рабочей силы) помещением капитала. Частично же они должны были с самого начала быть крупными сельскохозяйственными предприятиями (landwirtschaftliche Grossbetriebe). Сдача на откуп государством доменов и доходов с доменов (Domenengef?lle) благоприятствовала, особенно в провинциях, также крупному производству (Grossbetrieb) отчасти сознательно, вследствие большего удобства деловых отношений с более крупными, сильными капиталом арендаторами, частью фактически, вследствие страшного гнета, которым она ложилась на сидевших на завоеванной земле на прекарном положении и (см. ниже) обязанных платить оброк крестьян, тогда как римские крупные арендаторы, естественно, сравнительно с ним были в более благоприятном положении.

Государственные откупы Римской республики вообще гораздо более, чем откупы свободного эллинского полиса, носили «капиталистический характер». Общества откупщиков (societates publicanorum) фактически не подлежали никакому контролю, что является резкой противоположностью не только эллинистическому Востоку, но и нормальной греческой практике, потому что к тому обстоятельству, что свободное городское государство не имело и не могло иметь постоянного персонала финансовых должностных лиц, и, следовательно, откупщики сами должны были ставить и весь персонал сборщиков, здесь присоединялась еще и безграничность территории. Крупные капиталы на рабах и в деньгах, наряду с этим — отсюда обязательства представлять земельное обеспечение — крупное земельное владение на полном (италийском) праве (вследствие этого поставленное в очень привилегированное экономическое положение) были необходимыми условиями участия в этих крупнейших капиталистических предприятиях древности. Но требование представления обеспечения в форме земельных участков, владеемых на полном римском земельном праве, следовательно, требование квалификации через посредство национального земельного владения, делало это сословие капиталистов в то же время в гораздо более высокой мере национальным сословием, чем где бы то ни было на Востоке (где в эпоху Птолемеев откупщики, по-видимому, были преимущественно чужестранцы) или даже в Элладе (где более мелкие города уже для того, чтобы вызвать конкуренцию при торгах, часто совершенно сознательно покровительствовали чужестранным финансистам). В экономическом и социальном смысле аристократический отпечаток, лежащий на Риме и присущий ему с давних пор, был этим, естественно, очень усилен. В противоположность прорывавшемуся от времени до времени в эпохи расцвета эллинской демократии характерному для цеховой мелкой буржуазии интересу «пропитания» («Nahrungs-Interesse») здесь возникла традиция широко захватывающей, «капиталистически» ориентированной политики как в расчленении владеющих классов союзников — италики как таковые, а не одни римляне, извлекали выгоды из права оккупации на ager publicus, как и из деловой экспансии (von der gesch?ftlichen Expansion) господствующей державы — так и в распоряжении завоеванными землями и в конституировании «провинций».

Конечно, при этом такая политика в каждом отдельном случае была предметом самой ожесточенной борьбы интересов. Наряду со старым классовым антагонизмом крестьян и крупных, владевших скотом и рабами поссессоров выступало расслоение внутри имущих слоев. На одной стороне — заинтересованные политикой фамилии должностной знати, которые находили представительство своих интересов в сенате и законом и правовым обычаем были отстранены от прямого участия не только — что почти во всей Древности само собой разумелось — в ремесле, но и в откупе налогов, а также и в судовладении: сенатор мог владеть только судами, которые по своей величине могли быть достаточны только для транспортировки собственных продуктов его поместного хозяйства[485]; вследствие этого он должен был ограничиваться, кроме обогащения на службе, получением земельной ренты, отдачей денег в рост — которая, правда, была ему запрещена, но тем не менее (см. Катона) была возможна и обычно практиковалась через вольноотпущенников и непрямым участием капиталом в торговле и судоходстве. На другой стороне стояло вследствие своего прямого участия в капиталистической наживе отстраняющее себя от должностей и от сената сословие капиталистов, которое имело свое политическое представительство в центуриях, больше всего обложенных налогами, особенно всадников («Ritter»), и окончательно было конституировано как «сословие» Гаем Гракхом (см. ниже). Что должностные лица и откупщики налогов в провинциях обыкновенно работали рука об руку и делили добычу (den Raub), то это не мешало тому — скорее его обусловливало — что сенаторские роды имели настоятельнейший интерес в том, чтобы держать «буржуазию» в политической зависимости и, прежде всего, сохранить за сенатом составление списков присяжных для судов, разбиравших дела о проступках должностных лиц. С другой стороны, постоянное увеличение шансов на прибыль вследствие завоеваний поднимало экономическую силу капиталистов, все более и более становившихся необходимыми для государственной кассы в качестве поставщиком денег (als Geldgeber) и вышколенных в смысле купеческой техники организаторов взимания государственных доходов. Поставщики денег для государства уже в эпоху 2-й Пунической войны фактически составляли силу, которая спасала государство в финансовом смысле, но за это диктовала ему свою политику. С эпохи Гракхов, когда и прямые налоги, по крайней мере в провинции Азия, предоставлены были ее эксплуатации, буржуазия переживала пору своего расцвета. Сопровождающим явлением было известное в Элладе лишь в зачатке — правда, в немалой степени — колоссальное развитие работорговли и эксплуатации рабов вообще.

Частное платнационное хозяйство, с массами рабов, которые подчинены были военной дисциплине и — так как вследствие постоянного захвата людей на войне их убыль можно было дешево восполнить — подвергались самой беспощадной эксплуатации, распространил по свету и, в частности на Западе, по-видимому, первый ведший колонизацию на чисто купеческих началах народ, финикияне и особенно карфагеняне, обнаружившие такие хозяйства в поместьях египетских фараонов. Действительно, классическими местами процветания их всегда были римская провинция Африка, а затем Сицилия, и, по-видимому, впервые принцип таких хозяйств впервые получил научную трактовку в 28 книгах Магона[486] (из Карфагена) о земледелии.

Из двух источников получать сравнительно высокоценные и потому пригодные для транспортировки продукты для реализации их на рынке — плоды аренды из части продукта и рабского хозяйства — для капитала в тогда еще относительно слабо заселенных областях Запада являлось приемлемым рабское хозяйство, по крайней мере до тех пор, пока экономически было возможно хищническое хозяйство в отношении к земле и — что главное — в отношении к рабочей силе.

Для Рима со времен Катона до императорской эпохи осязательно постоянно увеличивавшееся в смысле своего типичного объема рабское хозяйство стало национальной хозяйственной формой. Аграрные писатели принимают господство рабского труда как факт, сам собой разумеющийся; рядом с ним принимаются в расчет (как и Магона) только нанимаемые для жатвы свободные сельскохозяйственные рабочие. Снижающееся экономическое и социальное значение сословия средних землевладельцев (Ackerb?rger) и крестьян, наряду с преобладанием крупных имений, чем дальше, тем все больше и больше парализует его тенденцию к территориальному расширению. Необеспеченное потомство собирается в столице и больше не может быть использовано для колонизационных целей с тех пор, как оно уже не проникнуто интересом, приобретая оседлость, стать полноправными гражданами. Оно должно во все в большем и большем числе получать обеспечение с помощью хлебных раздач от государственной хлебной администрации. Этим в то же время был сужен естественный рынок для италийского хлеба и был создан дальнейший стимул для свободных сельских рабочих к скоплению в столице. К этому прибавилось страшное разорение крестьянского сословия походами в далекие заморские страны и притом для надобностей, которые не имели ничего общего с его интересами. С помощью самоэкипирущегося войска граждан эти войны уже сами по себе не могли вестись долгое время. И чем дальше, тем меньше это было возможно, потому что с увеличением интенсивности обработки, здесь, как и везде, самостоятельно ведущий хозяйство крестьянин все более и более становился экономически «неотлучным» («unabk?mmlich»)[487].

Решительной борьбой свободного труда и поселения с несвободными было движение Гракхов, которое опять ухватилось за старое требование раздела ager publicus. Гракхи лично, по крайней мере Тиберий, были прежде всего политическими реформаторами; их цель — восстановление старых основ военного строя. Они ставили, само собой разумеется, интересы крестьянства — для себя и для своих детей получить возможность дешево приобрести землю — на службу своему делу. Земля для целей поселения могла быть в большом количестве получена лишь путем ограничения и частичной конфискации оккупаций. Но это отнятие старых владельческих прав целых поколений — это как раз подчеркнул Э. Мейер — шло вразрез с интересами не только римских, но также и допущенных в оккупации, в принципе на равной ноге, союзнических поссессоров; и поэтому движение Гракхов вызвало не только классовую борьбу в Риме, но также борьбу римского гражданства с союзниками, которые теперь уже для своей экономической защиты и для того, чтобы участвовать в ассигнациях, должны были потребовать права гражданства, тогда как до тех пор, напротив, они довольно часто должны были протестовать против оттока в Рим своих самых состоятельных граждан (см. выше).

Гракхи могли, даже в союзе с крестьянами, лишь от раскола в рядах превосходившего их противника ожидать победы для своего в первой линии идеологически мотивированного движения. Им действительно удалось привлечь на свою сторону «commercial interest» [выгодой] слой принадлежавших к должностной знати владельцев денег и рабовладельцев, чисто экономически заинтересованной буржуазии, так называемое сословие всадников, когда они помогли откупщикам налогов путем предоставления провинции Азия их эксплуатации по системе сдачи на откуп в городе Риме и путем передачи им судов подняться на вершину их могущества, с которой лишь Сулла их окончательно низверг, когда опять подчинил их судебному контролю сенаторских родов. Этот подъем античного капитализма на высшую точку своего развития (в ему присущих формах), как он был достигнут этим усилением обладателей крупных капиталов, совершался, несомненно, за счет интересов жителей провинций, которые подвергались беспощаднейшей эксплуатации. Тем не менее, это недолго было на пользу движению Гракхов. Сенату удалось перетянуть на свою сторону экономически насыщенных всадников (die ?konomisch ges?ttige Ritterschaft). Мысль привлечь к себе союзников предложением им прав гражданства не могла иметь успеха в Риме: с тех пор как право гражданства не только давало право рассчитывать на надел земли, но вообще опять стало внушать комициям чувство силы, а вместе с тем и возможности ее экономического использования, они пошли по пути афинского демоса до Перикла и при нем. И в конце концов как раз вследствие военно- и аграрно-политической цели аграрных законов Г. Гракх, приобретя популярность у масс, увидел направленную против себя конкуренцию демагогии крупных землевладельцев.

Произведенные Гракхами, как и позднейшие, наделения землей пытались предотвратить вновь создаваемые ими возможности спекуляции и задолженности: владелец полученного участка должен был становиться действительно крестьянином-землевладельцем. Различного рода вспомоществования для приобретения инвентаря стоят поэтому рядом с решительными правовыми ограничениями: неотчуждаемостью и, как показателем верховной собственности государства, чиншем в пользу государства (Rekognitioszins) (наделения землей ветеранов, проведенные Суллой и Цезарем запрещали заклад участков и отдачу их в приданое и в то же время освобождали их от оброка). Но как раз «социально-политически» мотивированные ограничения и погубили Гракхов. Ввиду этих политических целей декретированная неотчуждаемость вновь выделяемых земельных участков и уплачиваемый государству в виде признания его верховного права собственности в отношении к этим участкам чинш (der Rekognitioszins) были искусно выдвинуты против Г. Гракха, и он был «побит» («?berboten»).

Победа «земельного интереса» («landed interest») вместе с насильственным подавлением движения Гракхов знаменовала победу несвободного труда и вместе с тем устранение старых основ государства. Оккупации путем дошедшего до нас в надписи lex agraria 111 г. до P. X. были и формально разъяснены как ager privatus, следовательно, окончательно превращены в собственность, и вместе с тем был устранен италийский ager publicus. После этого Марий[488] стал набирать в старое, самоэкипирующееся войско граждан снаряжаемый государством пролетариат «capite censi» [«вносимые в ценз без имущества»], потому что только таким образом могла быть проведена реорганизация войска и отражена крайняя опасность германского нашествия. Правда, путем союзнической войны крестьянство и мелкая буржуазия Италии силой добыли себе участие в выгодах права гражданства. Но политическое значение крестьянства, идет ли речь о составе комиций или о государственном управлении и о разрешении задач мирового государства, уже отошло в прошлое. Войско превратилось в учреждение, обеспечивающее неимущих (eine Versorgungsanstalt der Besitzlosen): ветеран, а не гражданин имел теперь право рассчитывать на наделение землей, и как раз с Мария начали повышаться средние размеры наделов: 30 югеров в эпоху Гракхов, 50 — при триумвирах[489] в Италии, еще значительно большие участки в провинциях. С другой стороны, отбываемая в виде конной службы военная повинность имущих классов перестала быть действительной. Тем и другим была создана политическая основа цезаризма.

Крупные восстания рабов указывают на значительное увеличение численности несвободных сельских рабочих. Тяжелые потрясения владельческих отношений, вызванные конфискациями и наделениями землей, особенно проводившиеся триумвирами, по существу, оказали отрицательное, а не положительное воздействие. Раз данную экономическую структуру и вместе с этим данное деклассирование крестьянина нельзя было потрясти, и ветераны, вопреки упомянутым ограничениям оборота, не удержались ни своей земле. Земля со времени регулирования оккупаций в Италии была в громадной своей части в руках крупных владельцев; как сильно было увеличение этого владения путем прямой скупки у крестьян, нельзя точно определить: «massae» [массы] дошедшего до нас материала источников дают для этого лишь совершенно случайные (и поздние) точки опоры. Для Рима следует остерегаться во всей полноте представлять себе количественное исчезновение крестьянского сословия. Во все времена римского владычества, в особенности в областях не дающей ренты земли, существовали многочисленные «самостоятельные» крестьяне, как в настоящее время существуют и будут существовать «самостоятельные» ремесленники. Произведенные Шультеном чрезвычайно обстоятельные исследования областей распространения сабелльских имен показывают очень большую устойчивость, особенно крестьян горных местностей, которая едва ли может быть приписана только или главным образом римским ограничениям права передвижения. Крестьянин оставался количественно в большом числе. Но качественно — в смысле своего социального и экономического веса — он уже не имеет значения сопоставимого с рабовладельцами. В глазах аграрных писателей он превращается — конечно, преувеличенно — в «pauperculus» [«беднячка»], который «cum sua progenie» [«со своим потомством»] возделывает землю, какую оставляет ему рациональное хозяйство. Распоряжение Цезаря, что пастухи на треть должны быть свободные люди, и речь Тиберия[490] в сенате о последствиях сельскохозяйственного рабства ясно показывают, куда привело развитие.

Хозяйственная техника римских «крупных хозяйств» («Grosswirtschaften») оставалась на той же ступени, что и греческая. Удобрение навозом в эпоху Катона практикуется интенсивно, так же как и кормление скота в стойле, но полевые орудия совершенно примитивны. Употребление бороны, где оно встречается, относится лишь к императорской эпохе; для снятия с поля хлеба употребляется серп; формой молотьбы является топтание хлеба скотом. Затем была заимствована у Карфагена молотильная телега. Малодоходное, в особенности внутри страны, хлебопашество рано остановилось на этой своей технике. По существу, только высокоценные продукты, оливковое масло и вино, откормленный скот и, в особенности, предметы гастрономии, могли производиться внутри страны для сбыта с устойчивым доходом.

Этим определяется в римских крупных поместьях характер организации производства. Крупные пастбищные хозяйства с переходящими с местами на место стадами господствуют в Апулии и на «calles»[491] горных местностей, в других местах они не являются правилом. Но везде в капиталистических хозяйствах интерес к хлебопашеству отступает назад[492]. В собственном хозяйстве культивируются с помощью рабского труда требующие интенсивные приложения капитала отрасли: масличные и виноградные плантации и специальные культуры; пахотная земля в эпоху Катона, может быть, возделывалась с помощью работы по подряду из части продукта (in Anteilsakkordarbeit), но еще чаще, и во всяком случае, чем дальше, тем чаще, сдавались колонам (мелким арендаторам) из части или (все больше и больше, и в юридических источниках речь почти исключительно идет о ней) за денежную арендную плату.

Рабская плантация в эпоху от Катона до Варрона переживала свое расширение (Expansion). Рабы, пока рабский рынок обеспечивает постоянный подвоз их, живут в казармах, живут, следовательно, лишенные брака и собственности — рабыни едва ли находят тогда применение в производстве — и подчинены суровой военной дисциплине. Только вилик[493] (villicus) пользуется обыкновенно правом на concubemium (рабский брак) и на pecculium (право выгонять скот на господское пастбище). Собственно плантационные рабы (на виноградных плантациях) в эпоху Катона часто бывают закованы в цепи и получают, в соответствии с более трудной принудительной работой, болыыие рационы. Но вообще в позднереспубликанский период в поместьях с вполне развитой эксплуатацией несвободного труда рабы, подобно рабам фараонов в Новом царстве, живут в общих спальнях, «выступают» («treten an») у Варрона по утрам декуриями и идут на работу, погоняемые бичами своих погонщиков. Лучшее платье сдается в «камеру» на попечение вилика и выдается только в праздничные дни или от времени до времени для «сбора» (переклички); предусмотрены лазарет для больных и карцер для не желающих работать.

С ростом производства и, следовательно, с ростом спроса на рабов стараются покупать их как можно дешевле; ценили расторопность обращенных в рабов преступников: «velociorest animus improborum» [«дурная натура расторопнее»]. Ибо, хотя назначали премии за деторождение и выращивание детей, но при полном смешении полов (расположение к одной определенной рабыне развивало бы, например, склонность к симуляции болезни, как выдвигает это Варрон) сколько-нибудь значительное самовоспроизведение рабов было невозможно. Поэтому рабская казарма всегда нуждалась в прикупке рабов, и для этого дешевизна является решающим фактором, ибо производство с рабским трудом представляет собой страшное расточение человеческих сил (Menschenverschleiss).

Полное использование рабского труда ввиду колеблющегося спроса на труд (Arbeitsbedarf) есть одна из основных проблем римского поместного хозяйства (Gutsbetrieb). Как в настоящее время стоящие без работ машины «пожирают» проценты, так — в буквальном смысле этого слова и более прямым способом — то же делает заключающийся в рабах капитал (instrumentum vocale) поместного двора (Cato, г. г. 39, 2). Первоначально еще умеренные размеры производства — Катон имеет дело лишь с несколькими сотнями моргенов — еще не допускали развития поместных ремесленников, а дешевизна рабов не создавала еще побуждения к обучению их с целью превратить в технически подготовленных рабочих. Поэтому, за исключением немногочисленных работ по плетению, обработке дерева и починкам, потребность в ремесленных продуктах, а именно во всякого рода металлических товарах, но также, по-видимому, и в платье для рабов[494], далее в таких продуктах, как рыба, соль (и то и другое для пропитания рабов), вар (для кадок) и т. д., покрывалась на рынке, и почти все продукты — даже и шерсть — продавались в необработанном виде.

Кроме рабов, и свободные рабочие были заняты в качестве поденщиков при уборке хлеба, сена, винограда, для вскапывания почвы, а также — для сбережения рабов — употреблялись для работ на нездоровой почве. Но эти свободные рабочие, которые были совершенно необходимы, особенно в период жатвы, все более и более теряли относительное значение, потому что их нахождение рядом с массами рабов казалось опасным, а также, конечно, в результате общих психологических последствий несвободы труда — совет Варрона постоянно, по возможности ежедневно менять свободных рабочих остается фактом, так как сомнения, выставленные Пернисом против толкования этого места, принятого Глазером (и вместе с ним Гуммерусом), на мой взгляд, несостоятельны. В качестве вспомогательных рабочих принимались в расчет еще в эпоху Варрона nexi, obaerati, которые должны были отработать должные ими суммы. В более раннее время можно было необходимых в страдную пору рабочих посадить на землю в качестве прекаристов (правовое положение таких же так называемых «свободных» сельских рабочих у нас, которым дают кусок картофельного поля без даваемой контрактом гарантии, чтобы этим их приковать к поместью для страдной поры — в противоположность «Instleute»[495] и другим рабочим по контракту — соответствует в Восточной Германии еще и теперь положению римского прекариста; см. Труды общества социальной политики 50, стр. 773). Но уже в эпоху Катона, по-видимому, широко было распространено сваливание работы по уборке урожая на предпринимателей, которые обходились с помощью свободных рабочих, или еще более простая продажа урожая на корню. Также и стада скота таким же образом сдавались для извлечения дохода (своеобразие катоновской схемы договора стоит в связи со слабостью предпринимателя в отношении капитала).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.