ФИНАНСОВЫЕ НУЖДЫ ГОСУДАРСТВА

ФИНАНСОВЫЕ НУЖДЫ ГОСУДАРСТВА

Связь явлений. Земское соборное представительство замерло позднее местного земского самоуправления. Исчезновение одного и падение другого — параллельные, хотя и не совпадающие по времени следствия двух основных перемен в государственном порядке, упомянутых мною в конце прошедшего чтения. Усиление централизации придавило местные земские учреждения, а их упадком и разобщением закрепощенных сословий разбит был Земский собор, служивший высшим органом участия местных сословных миров в законодательстве. Обе эти основные перемены вытекали из одного источника, из финансовых нужд государства; эти нужды были скрытой пружиной, направлявшей и административные и социальные меры правительства, возбуждавшей его деятельность в устроении управления, как и общества, и заставившей принести столько жертв насчет общественного благоустройства и народного благосостояния.

Войско и финансы. Финансы были едва ли не самым больным местом московского государственного порядка при новой династии. Потребности, вызванные учащенными, дорогими и редко удачными войнами, решительно перевешивали наличные средства правительства, и оно терялось в догадках, как восстановить равновесие. Рать вконец заедала казну. В 1634 г., испрашивая у собора вспоможение на продолжение войны с Польшей, царь объявлял, что казна, скопленная им в мирные годы «не с земли», не из прямых налогов, вся пошла на приготовления к войне и теперь для содержания вспомогательной рати «без прибыльной казны», без чрезвычайных налогов обойтись не суметь. Военные неудачи при встрече с польскими и шведскими войсками заставили тревожно заняться улучшением вооруженных сил по иноземным образцам.

Два документа дают понять, как преобразовывалась дворянская милиция и как вместе с тем дорожало ее содержание в продолжение 50 лет. В сметном списке 1631 г. перечислены вооруженные силы, которые содержались непосредственно на казенный счет, поместным, денежным или хлебным жалованьем. По сметному списку их насчитывается до 70 тыс. Это столичные и городовые дворяне, пушкари, стрельцы, казаки и служилые иноземцы. В областях бывшего царства Казанского и Сибири числилось еще около 15 тыс. различных восточных инородцев, служилых мурз и татар, ясачных чуваш, черемис, мордвы и башкир; но они не имели служилых денежных окладов, посылались на службу лишь в чрезвычайных случаях, когда, по выражению сметного списка, «бывает всей земле повальная служба», общая мобилизация. Еще в 1670 г. Рейтенфельс любовался царским смотром 60-тысячного дворянского ополчения. Это были, очевидно, не только столичные чины, но и верхние слои провинциального дворянства, годные к дальним походам, со своими походными дворовыми людьми. Всадники ослепили иноземца блеском оружия и костюма. Но под Москвой они производили, особенно на эстетически восприимчивого царя, более сильное впечатление, чем на боевых полях Литвы и Малороссии, хотя им в жертву отдано было громадное количество народного труда.

Стрельцы: Рядовой. Знаменщик. Начальствующие лица

Боевая годность всей этой пестрой массы, оборонявшей государство, дворянской, казачьей, татарской, чувашской, распускавшейся после похода, может быть определена словами Котошихина, что «учения у них к бою не бывает и строю никакого не знают». Только стрельцы, соединенные в постоянные полки, приказы, имели несколько устроенный вид. Реорганизация этого боевого материала заключалась в том, что под командой иноземных, преимущественно немецких полковников и капитанов, которых выписывали сотнями, из городовых дворян и детей боярских, преимущественно малопоместных, пустопоместных и беспоместных, также из охотников и рекрутов других классов, даже крестьян и холопов, составлялись роты и полки конные, рейтарские, пешие, солдатские, и смешанные конно-пешего строя, драгунские. Целые села по южной окраине превращались в военные поселения. В 1647 г. монастырское село почти в 400 крестьянских дворов в Лебедянском уезде поверстано было в драгунскую службу.

По инструкции 1678 г. всех «скудных» дворян, годных к службе, велено писать в солдаты на ежемесячное жалованье, а указ 1680 г. всех способных к полковой службе дворян Северского, Белгородского и Тамбовского разрядов записал в солдатскую службу. Это были чрезвычайные меры. Для нормального пополнения этих полков иноземного строя приведен был в действие новый и притом двоякий способ комплектования, сбор даточных по числу крестьянских дворов, например, со 100 дворов по рейтару и солдату, либо по семейному составу дворов, из двух или трех неотделенных сыновей у отца или братьев одного, из четырех сыновей или братьев двоих брали в солдаты. Это были уже настоящие рекрутские наборы, призванные на помощь прежнему способу комплектования, прибору. Эти наборы, по вычислению исследователей, в 25 лет (1654–1679) вырвали из состава рабочего населения по меньшей мере 70 тыс. человек. Полки нового строя получали огнестрельное вооружение и строевое обучение.

Роспись ратным людям 1681 г. представляет результаты этой медленной перестройки вооруженных сил. Все ратные люди здесь расписаны на 9 разрядов, окружных корпусов, о которых мы уже говорили. Только московский столичный корпус, состоявший из 2624 человек столичных чинов с их походными холопами и даточными людьми в числе 21 830 человек и 5 тыс. стрельцов, остался при старом доморощенном строе. В 8 других корпусах рядом с 16 стрелецкими приказами значилось полков иноземного строя 25 рейтарских и 38 солдатских под начальством иноземных полковников; только тремя полками командовали русские в звании генералов. Из всей дворянской милиции, которой по списку 1631 г. числилось около 40 тыс., теперь в старом строю осталось лишь 13 тыс.; остальные вошли в состав 63 реформированных полков численностью до 90 тыс. Это не была еще вполне регулярная армия, потому что не была постоянной; по окончании похода и новые полки распускались по домам, оставляя после себя только офицерские кадры. Всего с казаками, не считая 50 тыс. малорусских, по росписи 1681 г. числилось 164 тыс. человек.

Сопоставляя по возможности однородные части войск по списку и росписи и опуская восточных инородцев, которых в росписи нет, находим, что с 1631 г. вооруженные силы, лежавшие на плечах казны, возросли почти в 2¹/₂ раза. Наемная плата, «месячный корм» многочисленным иноземным полковникам и капитанам, была очень высока, и когда они оставались на московской службе, превращалась в пожизненное жалованье, половина которого становилась после них пенсией их женам и детям. Рейтары, солдаты и драгуны, вербуемые больше из недостаточных классов, получали возвышенные денежные оклады, казенное вооружение и боевые припасы, а в походе казенное продовольствие. Стоимость армии на наши деньги с 3 миллионов рублей в 1631 г. возросла к 1680 г. до 10 миллионов. Значит, при численном увеличении армии почти в 2¹/₂ раза стоимость ее возросла больше чем втрое. Соразмерно с этим вздорожали и войны: неудачный полуторагодовой поход под Смоленск при царе Михаиле обошелся по наименьшему расчету в 7–8 миллионов, а две первые кампании против Польши при царе Алексее (1654–1655), сопровождавшиеся завоеванием не только Смоленской земли, но и Белоруссии с Литвой, стоили до 18–20 миллионов, что почти равнялось годовой сумме доходов, какую получали в 1680 г. центральные финансовые учреждения.

Посольский приказ

Окладные доходы. Бюджет доходов рос вместе со вздорожанием армии. Чтобы объяснить себе, как правительство пыталось привести свои финансовые силы в уровень со все возраставшими расходами государства, надобно представить себе, хотя в общих чертах, раньше сложившийся финансовый порядок. Обыкновенные средства казны составлялись из доходов окладных и неокладных. Окладными доходами назывались податные сборы, которым наперед назначался в смете определенный обязательный для плательщиков размер, оклад. Окладные доходы составлялись из прямых и косвенных налогов.

Подати, или прямые налоги, в Московском государстве падали либо на целые общества, либо на отдельные лица. Совокупность податей, платимых целыми обществами, по общей раскладке, составляла тягло, и люди, подлежащие таким платежам, назывались тяглыми. Главными предметами тяглового обложения были земли и дворы, которые также назывались тяглыми. Основанием податного обложения служило сошное письмо, т. е. расписание тяглых земель и дворов на сохи. Соха — податная единица, заключавшая в себе известное число тяглых посадских дворов или известное пространство тяглой крестьянской пашни: именно, доброй земли поместной и вотчинной считалось в сохе 800 четвертей в одном поле, т. е. 1200 десятин в трех полях (четверть — половина десятины), монастырской — 600 четвертей, черной казенной — 500. Количество четвертей средней и худой земли в каждой из этих сох пропорционально увеличивалось, причем качество земли определялось ее доходностью, а не свойством самой почвы. Состав посадской сохи чрезвычайно разнообразился: в Зарайске, например, в конце XVI в. в соху было положено лучших, зажиточнейших людей по 80 дворов, середних по 100 дворов, а молодчих и убогих по 120 дворов, в Вязьме же в первой половине XVII в. считалось в сохе 40 дворов лучших людей, 80 середних и 100 меньших.

Одежда русских в XVI—XVII столетиях

Перечислим главные окладные доходы и начнем с косвенных налогов, из коих главные были таможенные и кабацкие сборы: это был в XVII в. самый обильный источник, которым питалась московская казна. Таможенные налоги были очень разнообразны и взимались как при провозе, так и при продаже товаров; кабацкие сборы получались от продажи питей, составлявшей казенную монополию. И для этих доходов правительство обыкновенно назначало известные оклады и отдавало их либо на откуп, либо на веру, поручая таможенные сборы и продажу вина верным (присяжным) головам и целовальникам, которых обязаны были выбирать для того из своей среды местные тяглые обыватели, а недоборы взыскивались с выборных или с самих избирателей, если последние недоглядели и вовремя не донесли о воровстве или нерадении первых. Головам и целовальникам, уличенным посторонними в воровстве и корысти, закон 1637 г. грозил «смертной казнью без всякой пощады», т. е. наказывал исполнителей за нерадение или неспособность правительства, которое возлагало на обывателей не только повинность, но и надзор за ее отбыванием, что составляло его прямую обязанность. В половине XVII в. косвенные налоги были объединены: в 1653 г. вместо многочисленных таможенных сборов введена так названная рублевая пошлина (по 10 денег с рубля, т. е. 5% продажной цены товаров с продавца, и 5 денег с рубля суммы, привезенной покупщиком на покупку товаров).

Деньги данные и оброчные. Основные прямые налоги были деньги данные и оброчные. Данными деньгами, или данью, назывались разные прямые налоги, которые падали на тяглое население, торгово-промышленное посадское и земледельческое сельское, и взимались по числу сох, значившихся по писцовым книгам за известным городским или сельским обществом. Оброк имел двоякое значение. Иногда так называлась плата правительству за предоставление частному лицу права пользоваться казенной землей, угодьем или заниматься каким-либо промыслом. В этом смысле оброком назывался казенный доход с принадлежавших казне рыбных ловель, сенных покосов, звериных гонов, также с городских торговых лавок, харчевень, бань и других промышленных заведений.

В других случаях оброк означал общую подать, которою складывались все жители известного округа взамен разных других податей и повинностей. Так, оброком назывался налог, заменивший кормы и пошлины наместников и волостелей при отмене этих должностей в царствование Грозного. Только оброки этого последнего рода входили в состав тягла и взимались по сошному письму. Дань и оброк в смысле общей подати уплачивались всегда в постоянном количестве по неизменному окладу, тогда как размеры других государственных податей были изменчивы, определялись особыми царскими предписаниями.

Специальные налоги. К окладным доходам причислялись еще специальные налоги, назначавшиеся на особые потребности государства: таковы были деньги ямские, полоняничные и стрелецкие. Ямские деньги собирались на содержание ямской гоньбы для провоза послов, гонцов, должностных и ратных людей, для чего по большим дорогам ставились ямы (ям — почтовая станция). Эта подать собиралась с посадских людей и с крестьян также по сошному письму и поступала в особое центральное учреждение, в Ямской приказ, который заведывал ямщиками, получавшими жалованье и прогоны за езду, для чего они обязаны были содержать лошадей на ямах. Полоняничные деньги — подворная, а не посошная подать, назначенная на выкуп пленных у татар и турок. Еще в царствование Михаила она собиралась временно по особому распоряжению правительства. Потом она стала постоянной и по Уложению 1649 г. собиралась ежегодно «со всяких людей», как тяглых, так и нетяглых, но не в одинаковом размере с людей разных состояний: посадские обыватели и церковные крестьяне платили со двора по 8 денег (на наши деньги около 60 копеек), крестьяне дворцовые, черные и помещичьи вдвое меньше, а стрельцы, казаки и прочие служилые люди низших чинов только по 2 деньги.

По словам Котошихина, полоняничных денег в его время собиралось ежегодно тысяч по 150 (около 2 миллионов рублей на наши деньги). Эту подать собирал заведовавший выкупом полоняников Посольский приказ. Стрелецкая подать назначена была на содержание стрельцов, постоянной пехоты, заведенной в XVI в. при великом князе Василии. Сначала это был незначительный налог хлебом; в XVII в. стрелецкая подать собиралась и хлебом и деньгами и по мере увеличения численности стрелецкого войска сильно возрастала, так что сделалась, наконец, важнейшим прямым налогом. По свидетельству Котошихина, в царствование Алексея стрельцов было в Москве даже в мирное время больше 20 приказов (полков), по 800–1000 человек в каждом (22 452 в 1681 г.), да городовых, т. е. провинциальных, приблизительно столько же.

Царь Михаил Федорович встречает за Москвою родителя своего Филарета Никитича

Писцовые книги. Все перечисленные подати, кроме полоняничной, взимались по сошному письму: правительство клало на каждую соху известную сумму податей, оклад, предоставляя плательщикам, тяглым людям сохи, раскладывать его между собой по платежным средствам каждого, «верстаться меж себя самим по своим животам, по промыслам, по пашням и по всяким угодьям». Основанием сошного обложения служили писцовые книги. От времени до времени правительство производило описи тяглых недвижимых имуществ, рассылая для того по уездам писцов, которые описывали предметы обложения по показаниям и документам обывателей, проверяя те и другие прежними описями и личным осмотром. Писцовая книга описывает город и его уезд, их население, земли, угодья, торговые и промышленные заведения и лежащие на них повинности. Описывая городские и уездные поселения, посады, слободы, села, деревни, починки, писцовая книга подробно пересчитывает в каждом поселении тяглые дворы и «людей» в них, домохозяев с живущими при них детьми и родственниками, обозначает пространство принадлежащей селению земли пахотной, пустопорожней, сенокосной и лесной, кладет тяглые посадские дворы и сельские пахотные земли в сохи и по ним высчитывает размер тягла, падающего на селение по земле и промыслам его тяглых обывателей.

В московском архиве Министерства юстиции хранятся многие сотни писцовых книг XVI и XVII вв., служащих основным источником истории финансового устройства и экономического быта Московского государства. Такие описи составлялись издавна, но лишь немногие книги дошли до нас от конца XV в. по Новгороду Великому. При своем кадастровом и финансовом значении писцовые книги помогали совершению разных гражданских и других актов: по ним разрешались поземельные споры, укреплялись права на владение недвижимостями, производился сбор даточных людей. Когда отец царя Михаила Филарет возвратился из Польши, оба государя в 1619 г. созвали собор и на нем приговорили послать писцов и дозорщиков, которые бы описали все города, разобрали обывателей и разместили их по местам, где они прежде жили и тянули тягло. В силу этого постановления в 1620-х годах предпринята была общая перепись тяглого населения в государстве с целью привести в известность и устроить его податные силы. Эти именно книги конца 1620-х годов Уложение кладет документальной основой крепостной принадлежности крестьянина владельцу, основой, покрывающей всякие другие крепости; по ним решались иски о беглых крестьянах; эта перепись, видели мы, и втолкнула крепостное условие в крестьянские ссудные записи.

Неокладные сборы. Второй разряд государственных доходов — неокладные сборы состояли главным образом из платежей за удовлетворение разных нужд, с которыми частные лица обращались к правительственным учреждениям: таковы были пошлины с разных частных сделок, с просьб, какие подавались частными лицами в административные и судебные места, с грамот, какие оттуда им выдавались, судебных решений и т. п.

Соль и табак. На основе этого финансового порядка в XVII в. возводились казной предприятия двух родов: это были либо опыты, затеи, расстраивавшие установившийся порядок, либо нововведения, его перестраивавшие. Прежде всего казна принялась собирать своих растерянных плательщиков. Смута выбила из тягла множество тяглых людей. По восстановлении порядка они продолжали свои тяглые занятия, оставаясь вне тягла. Против этих «избылых» и поведена была продолжительная законодательная и полицейская борьба. С Земского собора 1619 г. правительство преследовало закладчиков и едва сладило с ними при содействии собора 1648–1649 гг. Тогда же Уложением было установлено, что непосадские люди, промышляющие на посаде, обязаны или бросить свои промыслы, или участвовать в посадском тягле.

С целью обеспечить казне постоянный состав прямых или косвенных работников, законодательство, как мы видели, сбило общество в замкнутые сословия, прикрепив каждое к его повинностям, запретило самовольный выход из посадов и превратило договорную пожизненную неволю владельческих крестьян в потомственную крепостную зависимость. Но как ни тщательно переписывали и прикрепляли обывателей, способных к тяглу, оставалось много избылых, ускользавших от казенных повинностей. Хотели одной общей мерой, как рыбу большим неводом, захватить в работу на казну все население, рядовое и привилегированное, взрослое и малолетнее обоего пола. В то самое время, когда на Западе политико-экономическая теория меркантилистов настаивала на замене прямых налогов косвенными, на обложении потребления вместо капитала и труда, в Москве попытались вступить на тот же самый путь вполне самобытно, по указанию не какой-либо заносной теории, а дурной доморощенной практики. В московской финансовой политике косвенные налоги вообще преобладали над прямыми. В XVII в. правительство особенно усердно истощало этот источник в расчете, что плательщик охотнее заплатит лишнее за товар, чем внесет прямой налог: там он за переплату получает хоть что-нибудь годное к употреблению, а здесь не получает ничего, кроме платежной отписки, квитанции. Отсюда, можно думать, и родилась мысль, внушенная, как говорили, бывшим гостем, а теперь дьяком Назарьем Чистого, заменить важнейшие прямые налоги повышенной пошлиной на соль: соль нужна всем, следовательно, все в меру ее потребления будут платить казне и избылых не будет.

До 1646 г. казна взимала пошлины с пуда соли 5 копеек, приблизительно 60 копеек на наши деньги. По закону этого года соляная пошлина была увеличена вчетверо, до 20 копеек с пуда, до полукопейки с фунта. Равняя по хлебным ценам тогдашнюю полукопейку 6 копейкам нынешним, видим, что только казенная пошлина вшестеро превышала нынешнюю рыночную цену фунта соли. Целым рядом простодушно-грубых соображений указ оправдывал эту меру: будут отменены стрелецкие и ямские деньги, наиболее тяжелые и неравномерно распределяемые прямые налоги; пошлина будет всем равна; в избылых никого не будет; все будут платить сами собою, без правежа, без жестоких взысканий; будут платить и проживающие в Московском государстве иноземцы, ничего в казну не платящие. Но тонкие расчеты не оправдались: тысячи пудов дешевой рыбы, которой питалось простонародье в постное время, сгнили на берегах Волги, потому что рыбопромышленники не были в состоянии посолить ее; дорогой соли продано было значительно меньше прежнего, и казна понесла большие убытки. Потому в начале 1648 г. решено было отменить новую пошлину. Она много усилила народное раздражение против администрации, вызвавшее летний мятеж того года. Убивая дьяка Н. Чистого, мятежники приговаривали: «Вот тебе, изменник, за соль». Та же финансовая нужда заставила набожное правительство поступиться церковно-народным предубеждением: объявлена была казенной монополией продажа табаку, «богоненавистного и богомерзкого зелья», за употребление и торговлю которым указ 1634 г. грозил смертной казнью. Казна продавала табак чуть не на вес золота, по 50–60 копеек золотник на наши деньги. После мятежа 1648 г. отменили и табачную монополию, восстановив закон 1634 г. Не зная, что делать, правительство прямо дурило в своих распоряжениях.

Медные кредитные деньги. Еще плачевнее кончилось другое финансовое предприятие. Нужда в деньгах сделала московских финансистов XVII в. необычайно изобретательными. Додумавшись до мысли о замене прямых налогов косвенными, они столь же самобытно пришли к идее государственного кредита. В 1656 г., когда оканчивалась победоносная первая война с Польшей и готовился разрыв со Швецией, в московской казне не хватило серебряной наличности на жалованье войску, и кто-то, говорили, близкий к царю Ф. М. Ртищев, подал мысль выпустить медные деньги с принудительным курсом серебряных. Московский рынок был уже приучен к денежным знакам с номинальной стоимостью; порча монеты была вспомогательной доходной статьею, которой пользовалась казна в случае нужды. В денежном обороте не было ни туземной золотой, ни крупной серебряной монеты: рубль и полтина были счетные единицы.

Астрахань

Ходячей монетой служили маленькие копейки, деньги — полукопейки и полушки — полуденьги, весом от 6 до 4 долей и менее[48]. На рынке покупатели, остерегаясь карманников, обыкновенно держали эти мелкие, неуклюжей чеканки и овальной, впрочем неправильной, формы монетки во рту за щеками. Не добывая своего серебра, московская казна выделывала эту монету из привозных немецких иохимсталеров, получивших у нас название ефимков. И при этой операции не забывали казенного интереса: ефимок на московском рынке ходил по 40–42 копейки, а переливался в 64 копейки, так что казна наживала от переливки 52–60%. Иногда переделка ограничивалась наложением штемпеля, «царской печати» на ефимок, и он из 40-копеечника становился 64-копеечником. Только с начала первой польской войны стали чеканить серебряные рублевики и четвертаки по расчету нарицательной цены штемпельного ефимка. Теперь и наделали мелкой медной монеты формы и веса серебряной. Сначала эти металлические кредитки пользовались полным доверием, ходили «с серебряными заровно». Но соблазнительная операция попала в падкие на соблазн руки. Денежные мастера, люди небогатые, вдруг разбогатели и на глазах у всех начали сорить деньгами, пышно обстроились, разодели жен по-боярски, в рядах покупали товары не торгуясь. Богатые купцы, даже московские гости, приставленные присяжными надзирателями медного дела, покупали сами медь, привозили ее вместе с казенной на Денежный двор, переделывали в кредитную монету и отвозили на свои дворы.

Рынок был наводнен «воровскими», краденными у государственного кредита медными деньгами. В курсе медной монеты образовался лаж[49], быстро возраставший: начавшись с 4 копеек, разница между серебряными и медными деньгами дошла до того, что в конце 1660 г. за серебряный рубль давали два медных, в 1663 г. сперва 12, а потом даже 15 рублей медных. Соответственно тому дорожали товары. Особенно затруднительное положение создавалось для ратных людей, получавших жалованье медными деньгами по полному курсу. Следствие вскрыло, что плутни денежных мастеров и гостей за большие взятки покрывала московская приказная администрация, проявившая здесь всю свою обычную приказную недобросовестность, а во главе ее коноводили тесть царя боярин Илья Милославский да муж тетки царевой по матери думный дворянин Матюшкин, которым поручено было медное дело; Милославскому приписывали и прямое участие в этом воровстве. Приказным, гостям и денежным мастерам отсекали руки и ноги и ссылали, на тестя царь посердился, а дядю отставил от должности. Соучастники воровства, видя такую безнаказанность знатных и пользуясь общим ропотом на дороговизну, задумали произвести смуту, тряхнуть боярством, как было в 1648 г. Расклеенные в Москве воззвания обвиняли в измене Илью Милославского и других.

В июле 1662 г., когда царь жил в подмосковном селе Коломенском, мятежная толпа тысяч в пять подступила ко встретившему ее царю с требованием поставить на суд изменников. При этом царя держали за пуговицы кафтана и заставили обещаться Богом и с одним из мятежников ударить по рукам на обещании, что он сам расследует дело. Но когда другая толпа из Москвы, соединившаяся с первой, стала невежливо требовать у царя изменников, грозя, что, если он не выдаст их добром, их возьмут у него силой, Алексей крикнул стрельцам и придворным, и началось повальное избиение безоружных, сопровождавшееся пытками и казнями; массами топили в реке Москве или ссылали семействами в Сибирь на вечное житье. Царица с июльского испуга хворала больше года. В подделке медных денег, как и в мятеже, участвовали люди различных состояний — попы и причетники, монахи, гости, посадские, крестьяне, холопы; к бунту пристали даже солдаты и некоторые офицеры. Современники насчитывали больше 7 тысяч человек, казненных смертью по этому делу, и больше 15 тысяч наказанных отсечением рук и ног, ссылкой, конфискацией имущества. Но «прямых воров», настоящих мятежников, считали не больше 200 человек; остальная толпа, ходившая к царю, состояла из любопытных зевак.

Операция с медными деньгами сильно расстроила торгово-промышленный оборот, и казна, выпутываясь из затруднения, только содействовала этому расстройству. Московские торговые люди на известных уже нам совещаниях 1662 г. со Стрешневым и все тем же Ильей Милославским о причинах дороговизны довольно выразительно изображали свое положение. С целью восполнить истощенный запас привозного монетного серебра казна принудительно скупала у русских купцов на медные деньги вывозные русские товары: меха, пеньку, поташ, говяжье сало и перепродавала их иноземцам на их ефимки. В то же время русские купцы покупали привозные товары у иноземцев на серебро, потому что те медных денег не принимали, а своим покупателям продавали эти товары на медь. Таким образом, пущенное ими в оборот серебро к ним не возвращалось, дальнейшие закупки иноземного товара становились для них невозможны, и они оставались и без серебра, и без товара, оказывались «беспромышленны». Полная неудача предприятия заставила ликвидировать его. Выпуск медных кредитных знаков, как беспроцентный государственный долг, предполагал возможность обмена на настоящие деньги. Указ 1663 г. восстановлял серебряное обращение и запрещал держать и пускать в оборот медные деньги, которые велено было или переливать в вещи, или приносить в казну, где за медный рубль платили по 10 денег серебром, по словам Котошихина, а по указу 26 июня 1663 г. даже только по 2 деньги. Казна поступила как настоящий банкрот, заплатила кредиторам по 5 копеек или даже по 1 копейке за рубль.

На только что упомянутую скупку казной вывозных товаров у русских купцов незадолго до июльского бунта и вскоре после по всем приказам собрано было без малого полтора миллиона рублей медных денег (миллионов 19 на наши деньги) по номинальному их курсу. Это была, без сомнения, только часть медной суммы, выпущенной с Денежного двора; молва доводила сумму выпущенных в 5 лет медных денег до неимоверно крупной цифры 20 миллионов (около 280 миллионов на наши деньги).

Живущая четверть. Гораздо серьезнее были нововведения, какие удалось правительству провести в устройстве финансов. Их было три: изменение окладной единицы прямого обложения с новым типом земельной описи, сословная разверстка прямых налогов и привлечение земских обществ к финансовому управлению. В порядке прямого обложения перешли от сошного письма к дворовому числу, к подворному обложению. Но этот переход совершился не прямо от сохи к двору, как окладной единице, а через промежуточную ступень, живущую четверть… Писцовые книги помогают уяснить происхождение этой окладной единицы.

Сельская соха не была устойчивой платежной величиной. Переложное хозяйство постоянно выводило из тягла усталую пашню и вводило отдохнувшую. Во второй половине XVI в. тягловая цельность сохи разрушалась в центральных областях переселенческим движением к окраинам и сокращением крестьянской запашки: брошенные надолго участки, «пометные жеребьи впусте», все расширялись на счет «живущей», т. е. платящей пашни. Сошного письма, выражаясь языком писцовых книг, не прибывало «из пуста в живущее», а наоборот. Смута почти совсем прервала сельскохозяйственную работу в стране: по свидетельству современника, едва не всюду перестали пахать, кое-как пробавляясь старозапасным хлебом. Когда в стране поутихло, крестьяне, уцелевшие на местах или воротившиеся из бегов, увидели вокруг себя множество пустых дворов и дворовых мест с пахотными участками, еще не успевшими порасти лесом. Обзаводясь после погрома, они из своей прежней тяглой пашни распахивали крохотные клинья, а излишек труда обращали на «наезжую пашню», на брошенные и выбывшие из тягла поля своих бывших соседей, перебитых, полоненных или без вести пропавших. По писцовым книгам видим, что где в конце XVI в. крестьяне пахали 4350 десятин, там в 1616 г. оставалось живущей тяглой пашни 130 десятин, тогда как наезжей нетяглой было 650 десятин. Встречаем имение в Рязанском уезде, где в 1595 г. значилось крестьянской пашни 1275 десятин, а в 1616 г. 9 крестьянских дворов сидели на 3 тяглых десятинах, припахивая наездом 45 десятин у соседних «пустых дворов». В других местах встречаем такие участки, что приходилось по 6–7 крестьянских дворов на одну живущую четверть, т. е. на полторы десятины в 3 полях при 40–60 десятинах наезжей пашни. Такое хозяйство наездом, соединенное по местам с крайним умалением тяглой пашни, было убыточно казне, и она хотела поставить это дело в известные границы. Предпринимая в 1620-х годах общую поземельную перепись, правительство рядом указов пыталось установить по уездам наибольшее количество дворов, обязанных тянуть тягло с живущей четверти. При этом оно колебалось и поправлялось, меняло свои росписи: так, для столичных чинов сперва было положено на живущую четверть очень льготное число: 12 дворов крестьянских и 8 бобыльских или 16 крестьянских дворов, равняя полный крестьянский двор двум бобыльским; потом повысили оклад с лишком впятеро, назначив по три крестьянских двора на четверть, а затем несколько польготили, определив 5 дворов на четверть.

Прием русского посольства Людовиком XIV в 1681 г.

Подворные доли тягла, падавшего на живущую четверть, высчитывались по числу дворов, на нее положенных: если положено было 8 крестьянских дворов, а крестьянин пахал восьмую долю живущей четверти, он платил с четверика пашни. С расширением тяглой пашни живущая четверть постепенно теряла значение мелкой доли сохи и становилась условной расчетной единицей обложения. На двор, зачисленный на 8-дворной живущей четверти, насчитывался платеж с четверика пашни, хотя бы он пахал 4–5 тяглых четвертей. Разумеется, соразмерно с расширением тяглой пашни возвышался по сошной разверстке и оклад, падавший на живущую четверть, т. е. на группу дворов, на ней числившихся; но этот оклад распределялся по счетным долям живущей четверти. На двор, плативший по книгам с четверика пашни, при окладе в два рубля на четверть насчитывался платеж в 25 копеек, сколько бы ни пахал он. Но это был только расчетный, а не действительный платеж: при разверстке тягла двор, плативший по книгам с четверика пашни, т. е. с ³/₁₆ десятины в трех полях, но пахавший 4 тяглых десятины, платил на деле не наравне со двором, числившимся тоже на четверике, но пахавшим 8 десятин. Пропорциональная пашне разверстка платежа была уже делом самого крестьянского общества или помещика, а не писца — раскладчика.

Тяглый двор и переписные книги. Финансовая нужда привела к мысли брать в расчет при определении поземельного тягла не просто наличную тяглую пашню, а и наличные рабочие силы и местные сельскохозяйственные условия: хотели обложить не только пашню, но и самого пахаря с целью заставить его пахать больше. Это соображение и руководило установкой разнообразного и изменчивого дворового состава, какой полагался на живущую четверть в разных уездах. Нетрудно, однако, предположить, что обложение, построенное на двух различных основах, поземельной и подворной, путало и плательщика, и раскладчика. Эта двойственность увеличивала технические неудобства сошного письма: трудность измерения пахотных площадей и сложения их в сохи с исключением перелогов, наезжей и лесом поросшей пашни, запутанные вычисления долей сохи по своеобразной древнерусской арифметике дробей, признававшей числителем только единицу, а знаменателями только числа, делимые на 2 да на 3, расчисление земли доброй, середней и худой, трудность проверки обывательских показаний и ошибок самого писца, не говоря уже об уловках с целью уклониться от тягла или уменьшить его, — все это открывало широкий простор произволу, подвохам и недоразумениям. Подворное обложение было проще и могло быть равномернее. На соборе 1642 г. городовые дворяне заявили правительству настойчивую просьбу собирать деньги и всякие запасы ратным людям по числу крестьянских дворов, а не по писцовым книгам.

Мелким помещикам было виднее, чем кому-либо, что с закрепощением крестьян сельскохозяйственной силой, подлежащей эксплуатации, стали вместо земли рабочие руки с их инвентарем. В 1646 г. и предпринята была общая подворная перепись, которая, поголовно укрепляя крестьян за владельцами без урочных лет, вместе с тем переводила прямое обложение с сошного письма на дворовое число. Подворная перепись была повторена в 1678–1679 гг. Так составились окладные описи особого типа, переписные книги, которые тем отличались от прежних писцовых, что в последних описывались преимущественно земли, угодья, промыслы — хозяйственные средства, по которым население облагалось податью, а в переписных — рабочие силы, которые платили подать, тяглые дворы и их обыватели. Эти переписные книги и служили основанием подворного податного обложения. Но и при новой окладной единице порядок расчета и раскладки прямых налогов остался прежний: правительство назначало для каждого податного округа средний подворный оклад подати и по числу тяглых дворов высчитывало общую сумму податных платежей для каждого округа, а эту сумму плательщики сами распределяли между отдельными дворами тяглого общества так же, как прежде между дворами сохи, по платежным средствам, по «тяглу и промыслам» каждого двора.

Сословная разверстка. Переход к подворному обложению вызвал потребность в объединении накопившихся со временем прямых налогов: затруднительно было разверстывать их по столь мелкой окладной единице, как двор. Притом объединением косвенных налогов в 1653 г. дан был образец и для прямых. Но была существенная разница: косвенный налог знает потребителя, игнорируя его экономическое положение, с которым необходимо считаться налогу прямому. Крепостное право разбило все тяглое население на два разряда: вольные городские и сельские обыватели платили со своего капитала и труда целиком государству, а крепостные делили свой труд между государевой казной и землевладельческой конторой. Объединенную прямую подать приходилось распределять между обоими разрядами плательщиков пропорционально их неодинаковой казенной налогоспособности. Предпочли другой исход, указанный нуждами самой казны. Из прямых налогов, ставших постоянными в XVII в., особенно быстро росла подать на содержание все возраставшего стрелецкого корпуса, стрелецкие деньги: с 1630 по 1663 гг. она увеличилась почти в 9 раз.

Следствием непосильного для плательщиков взгона подати явились недоимки. После подворной переписи 1678 г., присоединив к стрелецкой подати некоторые другие прямые налоги, указом 5 сентября 1679 г. ее перевели на дворовое число по неодинаковым окладам, «розными статьями». Недоимки увеличивались. Сложив их, правительство в 1681 г. вызвало выборных людей по два человека из города и запросило их: нынешний оклад стрелецких денег платить им в мочь или не в мочь и для чего не в мочь? На этот простодушно-невежественный запрос выборные отвечали, что платить им не в мочь от разорения разными поборами и повинностями. После того комиссии московских гостей поручено было установить более легкий оклад подати, и гости понизили ее на 31%.

Московское правительство не совестилось своей неспособности, незнания положения дел и даже охотно выставляло эти качества как свои естественные законные недостатки, исправлять которые обязаны управляемые, как обязаны они восполнять его финансовые недочеты: то и другое было их земской повинностью. По тому же указу 1679 г. полоняничные и ямские деньги также слиты были в одну подать. Эти два объединенных налога и были распределены между двумя разрядами тяглых людей: на тяглое посадское население всех городов и на черных крестьян северных и северо-восточных уездов взамен всех прежних прямых налогов положена была одна стрелецкая подать, разбитая на 10 подворных окладов от 2 рублей до 80 копеек по платежной способности податных округов или разрядов, а владельческие крестьяне остальных уездов, где они были, ввиду обременения их господскими повинностями обложены были ямскими и полоняничными деньгами, соединенными в одну подать, по 10 копеек с двора церковных крестьян, а с крестьян дворцовых и светских землевладельцев по 5 копеек, в 8 или 16 раз меньше наименьшего оклада стрелецкой подати. Из этого видно, какой громадный источник дохода уступила казна в безотчетное пользование владельцев крепостных крестьян. Так и финансовая политика следовала общему плану сословной розни, по какому складывался весь социальный московский порядок в XVII в.

Город Царицын в XVII столетии (по Олеарию)

Финансы и земство. Неудачная изобретательность в изыскании новых финансовых средств внушила бережливость в распоряжении наличными. Стремление стянуть все доходы в центральную казну выражалось в сокращении местных расходов, в упразднении местных должностей, требовавших себе корма и теперь признанных излишними, разных горододельцев[50], сыщиков, ямских приказчиков, житничных голов, даже губных старост. Все дела по этим должностям возложены были на воевод, чтобы тяглым людям в кормах лишней тягости не было и легче было им платить казенные налоги. Но были отменены и поборы на самих воевод с их дьяками и подьячими. С тою же целью удешевить взимание налогов на местах воеводы устранены были и от сбора новой стрелецкой подати и от вмешательства в таможенные и кабацкие сборы: ведение этих дел возложено на самих плательщиков, посадских и уездных людей, через их выборных старост и верных голов с целовальниками под ответственностью избирателей. Так возвращались к земским учреждениям XVI в. Это было не восстановление земского самоуправления, а только переложение казенных дел с корыстных коронных чиновников на местных даровых и ответственных исполнителей.

Тягло задворных. Переход к подворному обложению еще в двух отношениях важен для изучения социального склада Московского государства в XVII в.: он расширил пределы податного обложения, или, точнее, осложнил состав тяглого населения и притом оставил данные для суждения о распределении народных рабочих рук между правящими силами государства. Подворное обложение помогло казне найти значительный разряд новых плательщиков. Мы уже видели, как задворные люди, холопы по юридическому своему значению, были похожи на крестьян по хозяйственному положению и даже по своим договорным отношениям к господам, живя особыми дворами, пользуясь земельными наделами и отбывая крестьянские повинности в пользу владельцев. При переводе тягла с пашни на дворы задворных людей по их дворам стали зачислять в тягло наравне с крестьянами и бобылями: такое зачисление началось с подворной переписи 1678 г. Это один из первых моментов юридического слияния холопов и владельческих крестьян в один класс крепостных людей, завершившегося при Петре Великом первой ревизией.

Распределение народного труда. Переписные книги 1678 г. оставили после себя общий по государству итог тяглых дворов, которым потом, даже при Петре Великом, правительство пользовалось при расчете податного обложения. Этот итог дает возможность представить с некоторой ясностью социальный строй Московского государства, как он сложился к последней четверти XVII в., к кануну реформы Петра. Документы сохранили этот итог в разных цифрах; наиболее надежная из них — самая крупная: другие могли составиться по неполным данным; были побуждения убавлять число тяглых дворов, но не для чего было его преувеличивать. По этому итогу перепись 1678 г. насчитывала 888 тысяч тяглых дворов, городских и сельских. Котошихин и указы 1686 и 1687 гг. приводят цифры дворов посадских и черных, т. е. вольных крестьянских, церковных, дворцовых и боярских, принадлежавших боярам, думным и ближним людям, высшему правительственному классу. Исключив сумму дворов всех этих разрядов из общего итога по переписи 1678 г., получим число крестьянских дворов, принадлежавших служилым людям столичным и городовым, дворянству в собственном смысле слова. Распределение всей тяглой массы по разрядам владельцев представляется в таком виде (в круглых цифрах):

Этот раздел народного труда дает несколько любопытных указаний. Во-первых, только десятая часть с небольшим всей тяглой массы, городской и сельской, удержала за собой тогдашнюю свободу, непосредственное отношение к государству. Значительно больше половины всего тяглого населения отдано было служилым людям за их обязанность оборонять страну от внешних врагов, десятая часть — правящему классу за труд управления страной, менее одной десятой принадлежало государеву дворцу и значительно более одной десятой — Церкви, именно одна шестая всего церковного крестьянства, почти 20 тыс., обязательно работала на высшую иерархию, т. е. на монашество, отрекшееся от мира, чтобы духовно править им, и почти пять шестых (исключая крестьян соборных и приходских церквей) — на монастыри, т. е. на монашество, отрекшееся от мира, чтобы на его счет молиться о его грехах. Наконец, почти девять десятых всего тяглого люда находилось в крепостной зависимости от Церкви, дворца и военно-служилых людей. От государственного организма, так сложившегося, несправедливо было бы ждать желательного роста политического, экономического, гражданского и нравственного.

Чрезвычайные налоги. Как ни напрягало правительство податное обложение, оно обыкновенно не было в состоянии точно сметить предстоящие ему расходы, чтобы уравновесить их с текущими доходами, и уже среди самого дела, на ходу замечало ошибочность своих предварительных расчетов. Тогда оно прибегало к чрезвычайным средствам. В самое трудное время, в первые годы царствования Михаила, оно вместе с Земским собором делало принудительные займы у крупных капиталистов вроде Строгановых или Троицкого Сергиева монастыря. Это были, впрочем, редкие случаи. Обыкновенными, так сказать, источниками чрезвычайных доходов были «запросы волею» и процентные налоги. Из первого источника почерпались «запросные деньги», из второго деньги пятая, десятая, пятнадцатая и двадцатая. Тот и другой источники имели сословное значение. Запрос волею — это добровольная подписка, к какой правительство по соборному приговору призывало привилегированные классы землевладельцев, духовных и служилых, для покрытия чрезвычайных военных расходов.

Мы уже видели, как в 1632 г., в начале войны с Польшей, по приговору обоих государей с собором духовные и служилые чины собора одни тут же на заседании заявили, что они готовы дать, а другие обещали принести росписи тому, что кто даст. Подобным порядком испрошено было добровольное вспоможение и у собора 1634 г. Запросные деньги взимались и с некрепостных крестьян, но не в виде добровольной подписки, а как определенный окладной налог в размере от 1 рубля до 25 копеек с двора (14–3 рубля на наши деньги). Процентный налог — финансовое изобретение собора, избравшего новую династию, — падал на торговых людей в размере пятой деньги. В 1614 г., на другой год по избрании Михаила, этот собор приговорил собрать на ратных людей «от избытков по окладу, кто может от живота своего и промыслу на 100 рублев, с того взяти пятую долю — двадцать рублев, а кто может больше или меньше, и с того взять по тому же расчету». Таким образом, в приговоре даны зараз по крайней мере три несовместимые основания обложения: животы — имущество, промыслы — оборотный капитал в соединении с трудом, избыток по окладу — чистый доход по оценке окладной комиссии и, наконец, возможность дать больше или меньше — заявление по совести о своем достатке.

Посольский двор

Данный текст является ознакомительным фрагментом.