Глава 7 Взгляд из Дели

Глава 7

Взгляд из Дели

Среди всех эпох индоокеанской истории, имеющих отношение и к Гуджарату, и к нашим долгим стратегическим рассуждениям, одной из важнейших предстает эра империи Великих Моголов. Могольский властелин Акбар (Великий) занял Ахмадабад в 1572-м и полностью покорил Гуджарат спустя два года. Впервые моголы стали править развитым береговым государством, которое имело надежный выход в Аравийское море. Гуджарат сделал моголов обладателями не только самых оживленных портов, существовавших в тогдашнем Индостане, а целой морской державы, чьи сельскохозяйственные земли были обширны и плодородны. Вдобавок эта страна в несметном изобилии производила ткани. Двинувшись из Гуджарата в поречье Ганга и вскоре завоевав Бенгалию, Акбар создал на Индийском полуострове империю, простершуюся от Аравийского моря до Бенгальского залива. Подчинив себе Гуджарат, Акбар, по сути дела, избавил Индию от распада и от еще более тяжкого португальского ига, чем прежнее, ибо захват португальцами Гоа грозил благополучию всех остальных аравийских портов.

Немногие империи могли похвастаться таким художественным, религиозным и культурным разнообразием, какое существовало при Великих Моголах, которые правили Индией и отчасти Средней Азией с начала 1500-х по 1720 г. (затем их государство постиг быстрый упадок). Подобно всему индоокеанскому миру, чьей составной частью она была, Могольская империя служит поразительным примером ранней глобализации. Посмотрите на Тадж-Махал, беломраморный мавзолей, возведенный могольским повелителем Шах-Джаханом на берегу реки Джамны в Агре, чтобы увековечить память своей жены Мумтаз-Махал, умершей 17 июня 1631 г. при родах (четырнадцатых по счету). В очертаниях гробницы свободное изящество и симметрия лучших образцов персидской и тюркско-могольской архитектуры сочетаются с непередаваемой легкостью, свойственной индийским зданиям. Чудится, будто купол-полушарие и четыре стройных минарета способны преодолеть силу притяжения и воспарить над землей. Гробница, равно как и рассказ о ее возникновении, дышит романтикой; невольно забываешь о том, что Шах-Джахан был твердокаменным мусульманином, чье царствование, по словам Джона Ф. Ричардса, профессора истории при Университете Дьюка, «ужесточило» отношения между преобладавшими на Индийском полуострове мусульманами и приверженцами иных вер [1].

«Могол» – арабское и персидское произношение слова «монгол». Так арабы и персы называли всех выходцев из Северной и Северо-Западной Индии, исповедовавших ислам. Империю Великих Моголов основал Захир эд-Дин Мухаммед Бабур, чагатайский тюрк, родившийся в 1483 г. в Ферганской долине (нынешний Узбекистан). Молодость он провел в попытках захватить Самарканд, старую столицу Тамерлана (Тимура). Потерпев решающее поражение от Мухаммеда Шейбани-хана, потомка Чингисхана, Бабур и его соратники двинулись на юг и приступом взяли Кабул, после чего рати Бабура хлынули с высоких афганских плоскогорий в Пенджаб. Так Бабур начал завоевывать Индийский полуостров. Империя Великих Моголов, или Тимуридов, приняла очертания при Акбаре, внуке Бабура. Ее знать состояла из раджпутов, афганцев, арабов, персов, узбеков и чагатайских тюрков, а также из индусов, индийских суннитов, шиитов и др. И в том, что касалось верований, Акбар, процарствовавший 49 лет (1556–1605), выказал не меньшую терпимость. Будучи неграмотен (возможно, страдая дислексией), Акбар посвятил зрелые годы сравнительному изучению религиозной мысли. Его уважение к индуизму и христианству росло, а любовь к собственной, исконной вере – исламу суннитского толка – шла на убыль. На склоне лет, как пишет Ричардс в своей сжатой и одновременно богатой истории Великих Моголов, Акбар тяготел к «созданной им самим эклектической религии, звавшей поклоняться свету и солнцу» [2]. Он был поборником «необычайно благожелательной, даже синкретической, политики» – и правил в пышной манере настоящего индийского магараджи, что явствует из живописных миниатюр того времени [3].

Все изменилось при его преемниках Джихангире, Шах-Джахане и в особенности Аурангзебе, вернувших империю к непримиримой суннитской теократии (которая, впрочем, неохотно терпела существование других вероисповеданий и сект). Именно это религиозное непостоянство играло свою роль в натянутости отношений между Могольской Индией и Сефевидской Персией. Самый многочисленный слой могольской знати составляли персидские вельможи, однако Сефевиды, бывшие ревностными шиитами, выказывали презрение к Тимуридам-суннитам, правившим Индией. Острая неприязнь усиливалась тревожным культурным сходством обеих империй, имевших общую границу в нынешнем Западном Афганистане. Могольская империя по-настоящему соединяла Индию с Ближним Востоком.

Это и делает империю Великих Моголов столь неотъемлемо важной для понимания судеб Индии, Пакистана и Афганистана в XXI столетии. Сам термин «Индийский субконтинент» внушает нам понятие о географической логике, о неизбежности существования Индийского государства как отдельной и нерушимой единицы, которую образовала сама природа, с трех сторон обрамившая полуостров океаном, а с четвертой, на севере, – оградившая Гималаями. Но и об Афганистане с Пакистаном мы склонны думать как о более-менее отдельных единицах, правомерно порожденных историей и природой, хотя и не столь явно, как об Индии. А моголы правили нынешним Пакистаном и значительной частью Афганистана из глубины северных индийских земель, одновременно пытаясь обуздать и покорить племена маратхи, обитавшие на юге самой Индии, на плоскогорье Декан.

Похоже, моголы были повсюду. На крайнем севере Афганистана они воевали с узбеками. У них имелись надежные оплоты и на побережье Аравийского моря – в Белуджистане, Синде и Гуджарате, и в двух восточных индийских областях – Ориссе и Бенгалии, а также на клочке Аракана в Западной Бирме[34]. Иными словами, Великие Моголы объединяли Среднюю Азию с Индийским океаном через Аравийское море и Бенгальский залив, откуда уже не так далеко и до Юго-Восточной Азии. Клеем, который скреплял это обширнейшее государство, был ислам.

Кабул и Кандагар служили естественным продолжением владений почтенной Могольской династии, обосновавшейся в Дели. Этого не скажешь без оговорок о преимущественно индусских землях, простиравшихся южнее, вокруг нынешнего Бангалора, ставшего теперь столицей высокоразвитых технологий. Аурангзеб, «завоеватель вселенной», при котором под конец XVII столетия имперская экспансия Великих Моголов достигла высшего размаха, восьмидесятилетним старцем по-прежнему воевал на юге с повстанцами из племени маратхи. Он умер в 1707 г. на Деканском плоскогорье, во время очередного похода против мятежных маратхов, которых так и не сумел покорить. В сущности, именно это нескончаемо долгое и упорное восстание подорвало сплоченность могольской знати, истощило ее силы и боевой дух. Аурангзеб настолько увяз в войне с маратхами, что махнул рукой на прочие имперские нужды – и тем облегчил задачу голландцам, французам и британцам, чьи ост-индские компании утвердились на западном побережье. В конце концов Индией стала править Великобритания [4].

Британцы связали области полуострова железнодорожной сетью и другими средствами современного развития. В итоге возникновение устойчивой, объединенной Индии стало неминуемым, даже если по многим историческим и культурным причинам (как показал опыт Аурангзеба) в этом не было нужды. По тем же причинам нынешние границы между Афганистаном и Пакистаном, а также между Пакистаном и Индией вовсе не обязательно сохранят и впредь значение, свойственное им сегодня. Гарвардский историк Сугата Бозэ подмечает: земли, которые британцы и мы, американцы, зовем Северо-Западной пограничной провинцией Пакистана (теперь там свили себе гнезда Аль-Каида и Талибан), – «вообще не приграничье», но «сердце» индо-персидского и индо-исламского континуума, что уже целые тысячелетия раскидывается от высоких плоскогорий Средней Азии до влажных индостанских низин [5]. Таким образом, если считаться с географией, историей и культурой, то наши старания отделять Афганистан от Пакистана могут оказаться тщетными. Успех в Афганистане достижим, только если политическую устойчивость обретут обе страны, а не лишь одна из них. По причинам отрицательного свойства (террористические удары через границу) или свойства положительного (прокладывание дорог, строительство трубопроводов) этот обширный регион былой империи Великих Моголов способен к новому слиянию, при котором Синд с Гуджаратом – равно как и Средняя Азия с Индостаном – объединятся опять, накрепко сплачивая арабский Ближний Восток, Иран, Турцию, Афганистан, Пакистан, Туркменистан, Кавказ, мусульманские страны Северной Африки и Южную Азию.

Воспоминание об империи Моголов наводит на мысли о ныне возникающем новом мире, не ведающем рубежей, – мире, где принятое прежде, в годы холодной войны, изучение отдельных областей сменится исследованиями, распространяющимися на всю Азию. Напряжение, порождаемое возможными последствиями таких перемен, нигде в Индии не ощущается настолько остро, как в государственной столице, Нью-Дели. При могольских владыках Шах-Джахане и его сыне Аурангзебе Дели был многолюднейшим и богатейшим городом на всем протяжении от Стамбула до Токио; сохранившиеся в нем британские здания позволяют ощутить атмосферу властного высокомерия. Прогулки в административном центре Нью-Дели могут оказаться затруднительны: здесь масштабы городского строительства были гигантскими, открытые площади очень обширны и зачастую лишены достаточной тени, хотя деревья растут в изобилии. Возведенный в 1920-х, после того как столицу перенесли сюда из Калькутты, Нью-Дели вызывает раздумья о зодчестве, создававшем крепости Великих Моголов, потому что правительственные сооружения – сердцевина и стержень столицы – изумляют изяществом и одновременно внушительной мощью. Каждая постройка излучает то же великое спокойствие и обладает теми же внушительными пропорциями, что и возведенная Шах-Джаханом в середине XVII в. Красная Цитадель, расположенная в Старом городе и имеющая периметр 2,5 км. Правительственные здания построены из песчаника всевозможных красновато-охряных оттенков. И длинные стены, и пустынные портики, где обитают голуби, и восточные купола различного диаметра, похожие на парящие в лазури небесные тела, – все говорит о политической силе, нерушимой и уверенной в себе, возносящейся превыше простого честолюбия.

Ученый знаток Индии Вильям Далримпл склонен усматривать в зодчестве Нью-Дели слабые отголоски архитектурных стилей, бытовавших в нацистской Германии и фашистской Италии – государствах, существовавших во времена, когда Британия правила Индией на собственный авторитарный лад. И, подобно обеим упомянутым странам, Британская империя ошибочно полагала себя вечной [6]. Рассказывают, что британский архитектор сэр Эдвин Лютьенс вмуровал в колонны резиденции вице-короля – ныне официальной резиденции индийского президента – настоящие колокола и сказал: как эта медь останется безгласной навеки, так вовеки не кончится здесь британская власть. А несколькими годами ранее лорд Керзон объявил: «Империя зовет – не менее громко, чем встарь… Ее рубежи продолжают манить нас» [7]. Но всего лишь два десятилетия миновало со дней этой строительной лихорадки – и Британия ушла из Индии, покинула ее на произвол судьбы, а в исполинских домах, кричавших о спесивой мощи, размещаются теперь учреждения индийских вооруженных сил и гражданских министерств.

Похоже, что нынешние владельцы зданий усвоили урок: любая государственная власть – понятие зыбкое. Несколько дней подряд я встречался в Нью-Дели с высшими военными и гражданскими чиновниками. Стало понятно: хоть и подумывают они о распространении индийского могущества по всему индоокеанскому миру, а все же глубоко обеспокоены слабостью индийских государственных границ, не говоря уж о трениях, раздорах и беспорядках внутри страны. В речах моих собеседников решительное честолюбие умерялось разумным признанием происходящей трагедии. Британцы были самоуверенны до предела, но их преемники уверены в себе гораздо меньше.

Важно определить географическое положение вышеописанных сооружений. С точек зрения архитектурной, культурной, исторической Дели находится там, где тюркско-персидская Средняя Азия вступает в соприкосновение с Индо-Гангской равниной, где Внутренняя Азия дотягивается до окраин индоокеанского мира. Оттого и сделался этот город столицей великой азиатской державы еще в Средние века. А в XXI столетии, согласно выводам ЦРУ, Индия предстанет важнейшей «козырной» державой, определяющей международную политику. Сто лет тому назад лорд Керзон писал:

«Центральное положение Индии, богатейшие природные ресурсы, несметное население, огромные торговые гавани, запасы военной мощи <…> все это – ценнейшее достояние. На западе Индия должна решающим образом влиять на судьбы Персии и Афганистана; на севере она способна обуздать любого соперника в Тибете; на северо-востоке <…> она может оказывать огромное давление на Китай. К тому же Индия входит в число стран-хранительниц, обеспечивающих самостоятельное существование Сиама [Таиланда]» [8].

Ни завоевателей-британцев, ни могольских владык, царствовавших после Бабура, больше нет; однако сегодняшние индийские правители обитают на тех же географических широтах, что и прежние. И, как выяснилось в ходе наших бесед, мировоззрение власть имущих остается неизменным.

Моголы были сухопутной империей среднеазиатского происхождения, а британцы были империей мореходной. Индия в наши дни развивается преимущественно на британский лад. Как Британский Королевский флот «правил волнами», обеспечивая защиту колониям ее величества, так и развивающаяся Индия… нет, скажем иначе, так и повесть о развивающейся Индии – по крайней мере, с оборонной точки зрения – это повесть о ее военно-морском флоте. Замкнутая на суше Гималайскими горами и плохо устроенными государствами – от Пакистана и Непала до Бангладеш и Бирмы, – Индия может лучше всего расширять свое могущество в океане. Она служит часовым, или стражником, крупнейших морских путей, протянувшихся от Ормузского пролива до Малаккского, где террористическая угроза судоходству и побережьям весьма ощутима. И, хотя страны, подобные Китаю и Малайзии, «испытывают опасения касательно США, преследующих во имя безопасности мореплавания собственные геостратегические цели», Индия на деле способна, даже не объявляя об этом во всеуслышание, служить главным противовесом Китаю [9]. Прославленный политический аналитик Стивен П. Коэн, знаток Индии, доказывает, что правительства, сменявшиеся в Нью-Дели со времен холодной войны, прививали обществу мысли, которые содержит Завещание Джорджа Вашингтона, написанное в 1796-м. Индия, говорили они, подобно Соединенным Штатам, обитает в собственной географической сфере, а именно между Гималаями и широким Индийским океаном, и оттого имеет право одновременно и стоять особняком, и преобладать над остальными тамошними странами [10]. Во время холодной войны это означало политику невмешательства; теперь это значит, что индийцы смотрят на себя как на восходящую державу, наделенную собственным статусом.

Китайские политические интеллектуалы ныне делаются по-настоящему озабоченными становлением полноценного индийского флота [11]. Один из китайских аналитиков беспокоится даже из-за того, что Индия может использовать 244 острова, составляющих Андаманско-Никобарский архипелаг, в качестве «железной цепи», которой наглухо замкнется западный вход в Малаккский пролив, исключительно важный для поставок нефти Китаю. Далее тот же аналитик, Чжан Мин, утверждает: «Когда Индия начнет господствовать на Индийском океане, ей покажется мало; Индия примется непрерывно искать возможности расширить свое влияние; индийская стратегия, направленная к востоку, особо заметно скажется на Китае». Подводя итоги, Мин пишет: «Вероятно, Индия – самый здравомыслящий стратегический противник Китая» [12]. Разумеется, это может быть голосом присяжного паникера – китайского собрата вашингтонских теоретиков. Но политическая элита не склонна паниковать попусту, и, даже если Мин сильно преувеличивает размах индийской угрозы, его озабоченность показывает, насколько серьезно Пекин смотрит на Индию как вполне сложившуюся и очень крупную морскую державу.

Вести подобную игру надо со всей мыслимой осторожностью, ибо Индия никогда не вступит в официальный антикитайский союз с Соединенными Штатами, как во время холодной войны вступила с ними в антисоветский союз Япония. Япония потерпела поражение во Второй мировой и находилась в непосредственной близости от советских портов; а Индия – сильная держава, обладающая развитым чувством независимости, которое «запечатлелось в политике неприсоединения», – обретается вдали от главных гаваней, используемых китайским военным флотом [13]. Не только зодчество Нью-Дели, но и его геополитическое положение заставляют нас глубоко задуматься о потенциале Индии – государства, пережившего засилие Моголов и британцев, а ныне крепко стоящего на ногах.

Хотя речь его звучала спокойно и даже скучновато, адмирал Суриш Мехта, бывший во время нашей беседы начальником индийского Военно-морского штаба, оказался наиболее жизнерадостным человеком из всех чиновников и сановников, с которыми я встречался: Мехту не заботили вопросы, относившиеся к беспокойным сухопутным границам, тревожившие всю Индию и, в частности, индийскую армию после отделения Пакистана. Будущее военного флота выглядело радужно. В ближайшие годы он должен был сделаться третьим или четвертым в мире по численности [14].

Как рассказывали адмирал Мехта и прочие, индийская экономика ежегодно поднималась на 9 %; промышленное производство росло на 10 %. Численность буржуазии – среднего класса – должна была увеличиться к 2020 г. с 200 млн до, вероятно, 500 млн человек. Всемирный экономический кризис чуть замедлил бы, но не остановил этот процесс[35]. К 2050-му Индии предстояло сделаться третьей в мире промышленной страной после Соединенных Штатов и Китая, что позволяло увеличить государственный оборонный бюджет на 10 %, даже если при этом сумма его составила бы менее 2 % от стоимости валового национального продукта. 20 % оборонного бюджета предназначалось флоту, и половина этих средств оплатила бы постройку новых кораблей[36]. Представители флотского командования говорили, что Индия намеревалась к 2015 г. иметь две ударные авианосные группы, а к 2022-му – три. Также строились или приобретались шесть новых подводных лодок и 31 надводный корабль. Рассматривали возможность оснастить семь новых фрегатов интегрированной боевой системой «Эгида», которую используют американский, австралийский, японский, южнокорейский флот и немало европейских. Все это привело бы к появлению нескольких новейших верфей. Уже успела возникнуть новая военно-морская академия на Малабарском побережье, к северу от Кочина. В 2008-м Индия задала «банкет» по случаю своей возросшей морской мощи: в Нью-Дели состоялся флотский симпозиум с участием 27 прибрежных государств Индийского океана – временно образовалось подобие военно-морских коалиций, возглавляемых США. Это лишь отрывок из обширной повести; Индия намеревалась потратить на покупку вооружения 40 млрд долларов, сделаться одним из крупнейших в мире военных рынков [15]. Вероятно, у Китая и в самом деле были веские основания для беспокойства.

Ежегодно сквозь проливы Индийского океана проходит миллион судов. Будущее зависит от безопасности энергетических поставок. Но китайская морская стратегия, именуемая «нитью жемчуга», – составная часть некоего исторически непрерывного развития, при котором Китай (с индийской стратегической точки зрения) пытался замкнуть Индию в геополитическом загоне. Начало этому стремлению положило китайское вторжение в Тибет (1950 г.), искони отгораживавшее Индию от Китая. Был еще и спор об отрезке государственной границы длиной 4000 км – спор возник после китайско-индийской войны, вспыхнувшей в 1962-м. Китайская победа была, с точки зрения индийцев, предельным унижением – и оставила горький след в народной памяти. Китай по-прежнему оккупировал западногималайскую область Аксай-Хин и предъявлял права на индийский штат Аруначал-Прадеш, который в Пекине звали «Нижним Тибетом». На суше Индия оказалась в окружении: главными потребителями экспортируемого китайского оружия стали Пакистан, Бангладеш и Бирма [16]. Мало того, когда непальский повелитель Гьянендра на короткое время (2005 г.) стал диктатором, запретив политические партии и отменив конституцию, западные страны – включая Соединенные Штаты – прекратили военное содействие Непалу или ограничили его. А Пекин содействие усилил – по-видимому, только для того, чтобы создать дополнительный противовес Индии [17].

В Бирме у китайцев имелись порт и система дорог. Китайцы строили хранилища жидкого топлива на Шри-Ланке. Они утвердились на Сейшельских островах и Мадагаскаре, оказывая местным жителям усиленную финансовую и материальную помощь. Они рассчитывали, что Гвадар в Пакистане сделается дружественной гаванью. А индийцы не желали дожидаться, пока Гвадар окрепнет и преуспеет. Защищать Гвадар, находящийся на полуострове и лишь узким перешейком связанный с материком, китайцам было бы непросто [18]. Ответом Индии на китайско-пакистанское сотрудничество стала новая флотская база в Карваре, южнее Гоа, на побережье Аравийского моря. Ее стоимость составила 8 млрд долларов, первая очередь строительства завершилась в 2005-м. Базу назвали ИВК (Индийский военный корабль) Кадамба; ей надлежало стать третьей по счету боеспособной индийской базой – после Мумбайской, расположенной дальше к северу, и Вишакхапатнамской на берегу Бенгальского залива. Карварскую базу проектировали с тем, чтобы в конечном счете она вмещала 42 корабля (огромное число!) – включая подводные лодки. Удалось бы «разгрузить» Мумбай, дать флоту возможность маневрировать быстро и без помех, создаваемых торговым судоходством [19]. Индия не собиралась допускать положения, при котором Китай и Пакистан стерегли бы – в сущности, заграждали – доступ к Оманскому заливу из Гвадара: это поставило бы Индию перед «Ормузской дилеммой» – примерно тем же, чем для Китая сделалась «Малаккская дилемма» [20]. Треугольник Китай – Индия – Пакистан возникал вне пределов американской досягаемости как решающий геостратегический фактор, относящийся к бассейну Аравийского моря [21].

В южных водах этого моря, на западе Индийского океана, ближе к Африке, Индия создавала морские промежуточные пункты сосредоточения, станции радиоперехвата и т.?п. Заключались военные соглашения с правительствами Мадагаскара, Маврикия и Сейшельских островов. Китай отвечал собственным, и активным, военным сотрудничеством с упомянутыми странами.

Если китайские боевые корабли орудовали на западе Индийского океана, то индийские объявились теперь в Южно-Китайском море. Индия углубляла военно-морское сотрудничество с Индонезией и Вьетнамом, чтобы поставить заслон перед китайцами на восточных океанских перепутьях, а с юго-восточной стороны противодействием служил фактический индийский контроль над островом Маврикий. По сути дела, и на Маврикии, и на Сейшельских островах береговой обороной ведали индийские флотские офицеры.

Индийские власти отрицали, что военно-морские учения, проведенные в конце 2007 г. пятью демократическими странами – Индией, Соединенными Штатами, Японией, Австралией и Сингапуром – в виду Малабарского побережья, были попыткой «утереть нос» Китаю. Тем не менее в этих учениях участвовали пять западных флотов – «созвучие демократий», как выразился некий индийский чиновник: 20 тыс. матросов и офицеров объединились, выполняя сложные задачи. А в то же самое время Индия и Китай совместно проводили простейшие – поисково-спасательные! – сухопутные маневры; при этом обе союзных стороны тщательно скрывали друг от друга свои современные системы вооружения.

«Индия, – сказал стратег С. Раджа Мохан, подтверждая опасения китайского аналитика, – никогда не ждала американского разрешения противопоставить китайской силе равную». И добавил: Индия противостоит Китаю с того дня, когда китайцы вторглись в Тибет[37].

Индия опасалась Китая из-за его успехов. Китай оказался пугалом, при виде которого Индия и Соединенные Штаты прильнули друг к другу[38]. «Ни одна страна не следила за поистине феерическим взлетом Китая так пристально и ревниво, как Индия», – говорят аналитики Мохан и Параг Ханна [22]. Индия, указывает британский журналист Эдвард Люс, «хочет остаться на равновеликом расстоянии как от Китая, так и от Соединенных Штатов… и, в сущности, это вполне устроило бы Вашингтон», – поскольку, развиваясь экономически и становясь более «уверенной в своих отношениях с окружающим миром», Индия могла бы «служить естественным противовесом Китаю» [23]. Как я писал выше, Индия останется страной вне всяких коалиций, но если в течение холодной войны она склонялась в сторону Советского Союза, то ныне склонится к Соединенным Штатам.

Впрочем, Китай оставался серьезной проблемой только для индийских стратегов – он был проблемой гораздо меньшей для служб государственной безопасности, да и для других в Индии. К ударам и взрывам, сотрясшим Индию, террористы готовились не в Китае, а в Пакистане. После Соединенных Штатов крупнейшим торговым партнером Индии был Китай – поскольку индийская и китайская экономика очень хорошо дополняют друг друга. Благодаря приросту населения Индия и Китай однажды могли бы образовать величайший в мире экономический союз [24]. Складывалось впечатление, что эти два демографических азиатских исполина попросту не могут не сотрудничать на каком-нибудь простейшем и важнейшем уровне, постепенно разветвляя и углубляя свои отношения. Сомнительно, чтобы Китай, превратившийся в союзника, проявил вызывающее безрассудство и начал открыто создавать военные базы в Индийском океане.

Китай или не Китай, а с военно-морской точки зрения Индия уже предстает крупнейшей в регионе державой – и, вероятно, до конца столетия сделается сверхдержавой. Большинство индийских неурядиц приключались на суше, а не на море. Генерал Дипак Капур, во время моего визита бывший начальником генерального штаба индийской армии, сказал: «Бесспорно, Китай вполне способен развязать войну; однако мы с ним соседи, и нужно как-то уживаться». Тем не менее индийская армия взяла на заметку три сооруженных в Тибете аэродрома, чей радиус действия протягивается внутрь Индии. Не оставлены без внимания шоссе и высокогорные рельсовые пути, ведущие на Тибетское нагорье, которое упирается в Индостан из глубины Китая. Еще существует 39 транспортных магистралей, недавно проложенных из той же китайской глубины к спорному участку индийской границы [25].

Как я сказал, Китай был угрозой далекой, смутно маячившей за горизонтом и, как полагали генералы, ничтожной по сравнению с ощутимой угрозой, которую представляло собой Управление Пакистанской межведомственной разведки (МВР). Если о Китае по-прежнему рассуждали отвлеченно, в рамках общей стратегии, то Пакистан заставлял задуматься всерьез и основательно. В Нью-Дели отчаянно желали состязаться с Китаем, а привычной бессонницей страдали только из-за беспокойства, причиняемого Пакистаном. В беседе со мной один из индийских офицеров сказал: Пакистанская межведомственная разведка «сама себе голова и закон». Нью-Дели рассматривает МВР как государственное учреждение, почти превратившееся в шайку террористов. В мире без учета ливанской шиитской организации Хезболла найдется мало подобного. МВР являлась главным подстрекателем и опекуном афганских мятежей, поднятых Талибаном и Аль-Каидой; она содействовала террористам в контролируемом Индией Кашмире. Более того, МВР наладила и обустроила тайную переброску бойцов джихада в Индию. «Радикальные силы продвигаются к востоку от Инда, и в будущем положение дел ухудшится», – сказал мне офицер индийской разведки. Мы беседовали еще до потрясающего террористического удара по Мумбаю, нанесенного в 2008-м. Нападение пришло с моря – это значило, что морские государственные границы также ненадежны, а стало быть, индийскому флоту есть о чем позаботиться и у себя дома, не прекращая при этом тревожиться по китайскому поводу.

Все происходило одновременно с развертыванием пакистанской армии в стороне от индийских границ, в Белуджистане и Северо-Западной пограничной провинции, прямо на афганском пороге: пакистанцы намеревались управиться с мятежниками и террористами внутри собственной страны. Тенденция очевидна: если в предшествовавшие годы и десятилетия Индии грозили преимущественно регулярные войска Пакистана, то ныне бо?льшую угрозу должны были представлять мусульманские террористы, проникающие в Индию тайно. О пакистанской армии, ранее потерпевшей поражение от индийцев, последние отзываются с предельным пренебрежением. Как выразился некий индийский сановник, тамошние войска «не профессиональны, дела своего не знают, ибо чересчур долго занимались политикой». А пакистанские политики, продолжил он, не могут «ни расправиться с собственными террористами, ни обуздать их» – вот и возникло положение, при котором участники джихада проникли в пакистанскую бюрократию и органически приросли к ней. А нападение на Мумбай вызвало кристаллизацию всего этого. То обстоятельство, что, невзирая на страшную угрозу, индийские избиратели отвергли Моди и прочих индусских националистов на выборах 2009 г., свидетельствует: Индия выросла и окрепла еще больше. Итоги выборов подтвердили: возникла нация, достаточно уверенная в себе, чтобы отринуть экстремизм.

Поскольку против Пакистана требовалось тыловое прикрытие, индийская армия рассматривала возникновение очищенного от талибов, прозападного Афганистана как насущную необходимость. С индийской точки зрения, сказал генерал Капур, гораздо важнее, чтобы американцы дольше присутствовали в Афганистане, чем в Ираке. «Индия кровно заинтересована в том, чтобы режим [Хамида] Карзая уцелел», – сказал советник по национальной безопасности М. К. Нараянан во время другой беседы. Афганская война касалась Индии не меньше, чем Соединенных Штатов. Афганистан был добычей, которую Индия и Пакистан стремились вырвать друг у друга на протяжении десятилетий. Пакистан смотрит на Афганистан как на стратегически важные земли. Вместе с мусульманскими народами бывшей советской Средней Азии афганцы образовали бы единый исламский фронт против индусского засилия на полуострове, а заодно и отрезали бы им доступ к областям, богатым нефтяными и газовыми месторождениями. С другой, индийской, точки зрения, дружелюбный к Индии Афганистан давил бы на западные пакистанские рубежи – так же, как Индия ныне давит на рубежи восточные, – и в известной мере это равнялось бы для Пакистана стратегическому поражению.

В 1980-х гг. Индия поддерживала светский и просоветский режим Мохаммеда Наджибуллы, правившего в Кабуле, а Пакистан взял сторону исламских повстанцев, стремившихся Наджибуллу свергнуть. Поскольку в то время интересы американцев совпадали с пакистанскими, Соединенные Штаты поощряли МВР к оказанию помощи восставшим – из которых очень многие стали впоследствии союзниками Аль-Каиды и Талибана. Однако в 1991-м произошел распад Советского Союза, а десятью годами позже – террористический удар 11-го сентября. Интересы Америки изменились, однако афганские земли остались по-прежнему важны для Индии и Пакистана. Если Индии, как и раньше, следовало поддерживать сравнительно светский режим в Кабуле, то Пакистан, полагал необходимым содействовать исламским повстанцам, пытавшимся его сокрушить[39]. Получалось, новые американские интересы более-менее совпадали с былыми интересами Советского Союза.

Генерала Капура заботили помимо Пакистана еще и две пороховые бочки: Джамму и Кашмир – единственный индийский штат, в котором преобладают мусульмане и утрата которого – или дальнейшее смятение – способна породить «цепную реакцию сепаратизма» во всех калейдоскопически пестрых индийских областях, где обитают несчетные народности, говорящие на несметных языках, исповедующие самые разные веры [26]. Кроме того, маоисты вдохновляют брожение в Непале, где половина населения живет неподалеку от индийской границы и – согласно мнению офицеров, обеспечивающих государственную безопасность, – находится под возрастающим влиянием МВР и Китая. Пусть опасность и преувеличивается, но сама настойчивость, с которой о ней говорят, свидетельствует: и говорящие, и все остальное государство чувствуют себя в этом отношении неуверенно. А уж коль скоро маоисты укрепятся в Непале, от маоистов-наксалитов можно ждать новых террористических нападений на Центральную и Восточную Индию.

Небезосновательно тревожась о сухопутных индийских границах, армейские офицеры беспокоятся и по множеству иных поводов. Они говорят о всплесках исламского суннитского фундаментализма на Мальдивских островах, лежащих к юго-западу от полуострова, и о враждебных повстанческих отрядах, совершающих из Бирмы набеги на крайний северо-восток Индии, – здесь явно чувствуется китайская рука. Они говорят о примерно 10–15 млн незаконных иммигрантов из Бангладеш и о войне, шедшей на Шри-Ланке, близ юго-восточного индийского побережья, и окончившейся лишь в 2009-м. Как сказал некий армейский офицер: «Мы не можем позволить себе такую американскую роскошь, как полновесные “силы быстрого реагирования”, поскольку государственные границы ненадежны, и требуется меньше парашютистов и больше людей, крепко стоящих на земле обоими сапогами».

Потом беседа сделалась жизнерадостнее. Говорили о будущих нефте– и газопроводах, которые свяжут Индию с Туркменией и другими странами Средней Азии: этот регион Индия, опасаясь окружения, вовсе не желает уступать Китаю и Пакистану. Кстати, индийцы недавно создали в Таджикистане военную базу. Мы говорили также о том, как важны для индийской безопасности Персидский залив и Юго-Восточная Азия.

Подводя итоги этой и других бесед, можно сказать: хотя Индия и разминает мышцы напоказ поодаль от своих рубежей, поближе к ним она являет слабость. «Пакистан, Афганистан, Бирма, Шри-Ланка, – сетовал индийский чиновник, – неразбериха, смятение, беспорядки… Все ожидают, что Индия поведет суровую политику по отношению к Бирме и Тибету, ведь мы все-таки демократическая страна, но что же делать, если у Индии общие сухопутные границы с этими странами? Невозможно жить в изоляции». А Шившанкар Менон, тогдашний индийский министр иностранных дел, сказал: Индия не может сыпать заявлениями, выдержанными в черно-белых тонах, и становиться в позу обличительницы подобно Соединенным Штатам, защищенным двумя океанами. «Нам совсем не нужно, чтобы все 18 мятежных бирманских клик снова встали на дыбы», – уточнил другой сановник. Индия наиболее крепка в своих южных, приморских областях и наименее устойчива на севере, востоке и западе.

«В Индии живут 155 миллионов мусульман. И в первую очередь нас заботит фундаментализм. Легко ли удержать положение вещей под контролем? – сказал мне еще один государственный служащий. – Аль-Каида как образ мыслей опаснее, чем Аль-Каида как организация». Власти по-настоящему боялись, что беспорядки могут сделаться обыденным явлением. «Общественному спокойствию грозит опасность». И в самом деле, согласно данным Государственного департамента США, Индия держит второе место в мире после Ирака по ежегодному числу террористических актов [27]. Нараянан упомянул о семи взрывах, грянувших в июле 2006-го на мумбайской железной дороге. Погибло более 200 человек, пострадало примерно 700. Схожие удары, сказал Нараянан, «готовились нанести в нескольких странах». Но, продолжил он, по региону «отсутствовал надлежащий обмен разведданными». Индия, страна чрезвычайно уязвимая для терроризма, стала естественным союзником Соединенных Штатов в их борьбе с исламским экстремизмом, чье осиное гнездо располагалось чуть ли не на задворках самой Индии – на афганско-пакистанском рубеже[40].

Беседуя со мной среди сводчатых портиков и могольских живописных миниатюр, украшающих дом для гостей министерства, Менон, министр иностранных дел, использовал выражение ученого Суниля Хильнани. Тот определил Индию как «связующее звено»: нечто среднее между Китаем и Америкой, нечто промежуточное между всемирно важной и регионально важной державой, между суровым и терпеливым государственным устройством. Экономическая и военно-морская сила страны растет, но при этом огромное множество граждан бедствует, а границы остаются слабыми [28]. Индийское культурное влияние всегда распространялось и шире, и глубже, чем следовало бы предполагать, исходя из обычных суждений о силе и слабости, присущих какой-либо державе.

Это был изящный взгляд на вещи – но вот способствовал ли он принятию верных решений? Будь окружающая политическая среда еще менее благоприятна, Индия оказалась бы вынуждена сделать выбор и надолго очутиться либо в одной, либо в другой категории стран. Более того, индийская нация часто обнаруживала известную нерешительность, утверждая свои права. Индия все еще привыкает включать в свои внешнеполитические расчеты и усилившийся флот, и окрепшие военно-воздушные силы [29].

Индия представляет собой яркий парадокс. Она правит полуостровом почти что на британский манер; но британские вице-короли не ломали себе голову насчет государственных рубежей, тянущихся по субконтиненту, где единственной страной, способной существовать полноценно, остается сама Индия. Во всех прочих странах – Пакистане, Непале, Шри-Ланке, Бангладеш и Бирме – царит полнейшая неразбериха. Пакистан и Бангладеш бессмысленны географически. Они были созданы искусственно в местах, где политическая карта коренным образом менялась на протяжении десятилетий и веков. Непал и дюжину обитающих в нем народностей оберегала и скрепляла индусская монархия, растерзанная зверскими убийствами и впоследствии сменившаяся новорожденной хрупкой демократией. Враждующие цейлонские народы воевали веками – и угли вражды пышут жаром доныне. А бирманская топография такова, что труднодоступные области государства обширны и дают прибежище сразу нескольким мятежным племенам, чьи действия служат оправданием существующей военной диктатуре и злоупотреблениям, порождаемым ею. Лишь Индия со всем ее языковым, религиозным и этническим разнообразием доминирует на субконтиненте от Гималаев до Индийского океана, обеспечивая географическую логику. Демократия безмерно помогла делу, отвела каждому народу или племени известную долю в общей системе. И, невзирая на террористов-наксалитов, Индия по самой государственной природе своей устойчива. Иными словами, она не развалилась бы, даже пожелав этого.

Пусть начальник индийского морского штаба обдумывает, как простереть могущество страны до берегов Мозамбика и Индонезии, все равно обитатели громоздких правительственных зданий вынуждены ежедневно бороться с несчетными невзгодами, постигающими Индию. И это наделяет их смирением, которого британцы, при всем своем пресловутом политическом здравом смысле, не ведали. По этой причине индийцы могли бы занимать свое почетное и теплое местечко на слиянии Средней Азии с Индо-Гангской равниной гораздо дольше и в конечном счете плодотворнее, чем это удавалось их предшественникам. Ибо истинное искусство государственного управления сводится к заповеди: следует мыслить трагически, чтобы избежать трагедии.

Индия внушительно высится на географическом «командном пункте» Индийского океана, поблизости от тех мест, куда на свидание с судьбой направляются и Соединенные Штаты, и Китай. Америка, имевшая два флота – Тихоокеанский и Атлантический, – постепенно превращается в державу, по-прежнему имеющую два флота – Тихоокеанский и Индоокеанский. Китай, как мы увидим в одной из нижеследующих глав, тоже способен превратиться в державу, имеющую два флота – Тихоокеанский и Индоокеанский. Индийский океан, соединяющийся с западной частью Тихого, может поистине сделаться стратегическим сердцем всего мира. Но, прежде чем дописывать нашу картину, следует пристально поглядеть на другие прибрежные страны – особенно те, что окаймляют Бенгальский залив. Начнем с индийской соседки, Бангладеш – Бенгалии, тоже некогда входившей в состав империи Великих Моголов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.