Беглянка

Беглянка

Но даже из потустороннего мира Сингх помог ей. Он завещал кремировать себя, а прах бросить в реку. «Религиозная церемония не нужна», – написал он в своей записной книжке.

– Какую реку ты имеешь в виду? – спросила его Светлана, прочитав эту запись, написанную им задолго до смерти. Улыбнувшись, он, как и подобает индийскому философу, видящего мир во всей его всеобъемлющей цельности, сказал, что на самом деле все реки впадают в один океан. Хотя ему, конечно, хотелось бы, чтобы это был Ганг.

Она снова обратилась к властям, ее снова принял Косыгин, на сей раз очень быстро давший ей разрешение на поездку в Индию, чтобы она смогла развеять прах мужа над Гангом. Косыгин, порядочный человек, чувствовал себя виноватым перед ней – прошлый раз он, обремененный огромной ношей сложнейших государственных проблем, не разобрался в ситуации, не изучил ее, а теперь вот человек умер.

1 ноября 1966 года Сингха кремировали, а уже через десять дней Светлана получила на руки паспорт с индийской визой на один месяц. Еще через две с половиной недели она вылетела в Дели к племяннику Сингха, который выслал ей приглашение. Всё. Она вырвалась, добилась того, чего так желала долгие годы. В СССР она больше не вернется (не считать же возвращением ее недолгое пребывание здесь в 1984–85 годах).

Потом во всех своих книгах Светлана будет писать, что она и не думала о невозвращении, улетая из Москвы, прощаясь с детьми и друзьями в Шереметьеве, что такие мысли пришли к ней только в Индии. Трудно сказать однозначно, так это или нет. Если бы она не являлась столь импульсивной и непредсказуемой особой, то можно было бы сказать, что линия ее поведения четко говорит об обратном. В самом деле – ну, вроде бы достаточно случайно познакомилась с индийским коммунистом. Пусть он показался интересным, спокойным и мудрым человеком, с которым ей было интересно общаться… Не будем говорить, что он был некрасив и невзрачен на вид, но он был достаточно пожилым и больным человеком. Такой ли муж нужен женщине бальзаковского возраста (Светлане было на момент знакомства 36 лет) с ярко выраженной, едва ли не агрессивной сексуальностью? Да, благодаря его мудрости и душевному равновесию, они со Светланой, по свидетельству очевидцев, на удивление хорошо ладили. Однако для него это кончилось смертью. Разве не было очевидно сразу же, что климат России, холодный и часто сырой, для него не подходит? Надо ли было тащить его, неизлечимо больного, из теплой, родной ему Индии? Стоило бы подумать о его здоровье, если так велика была любовь. Всего лишь не слишком горячо настаивать на приезде, и он бы не приехал. Неужели за почти два года разлуки ее чувства не остыли? Тут же невольно вспоминаются Каплер, Серго Берия, забытые почти мгновенно…

И все же поверим, что решение не возвращаться в СССР пришло неожиданно и спонтанно, уже в Индии, что виной тому стало неуклюжее поведение сотрудников советского посольства, слишком плотно ее опекавших, не желавших продлевать ей визу. Но ведь продлевали же…

Так или иначе, однажды вечером, после того, как она пробыла в Индии почти три месяца, после того, как она развеяв прах Сингха над Гангом, как он того желал и пробыв на его родине, в его деревне, у его родственников более двух месяцев, возвратилась в Дели, чтобы оттуда вернуться в Москву, она собрала маленький чемоданчик и, вызвав такси, отправилась в американское посольство. Думала ли она в тот момент об оставляемых навсегда детях? Она уверяет, что думала, однако отвращение к советской действительности, к советской жизни с ее часто глупыми и нелепыми ограничениями было сильнее. Да и когда дети были для Светланы важнее, чем ее желания, когда их, детей, существование накладывало на нее хоть какие-то ограничения?

Она оправдывала себя: «Если я не вернусь в СССР, жизнь моих детей не изменится: она слишком хорошо налажена, они дружны втроем (Ося к тому времени был уже женат, – прим. авт.), они будут продолжать работать. У них кругом любящие друзья, их отцы сделают все возможное, чтобы помочь им. Осин отец – известный в Москве специалист по международному праву и внешней политике. С тех пор как мы расстались, он всегда мечтал принимать участие в жизни сына: у него нет других детей. Катин отец – ректор одного из крупнейших в СССР университетов, доктор биохимии. Катя дружна с ним, хотя он живет в Ростове, где у него другая семья и маленький сын. Но это не мешает их общему интересу к точным наукам. Несомненно, он поможет ей в дальнейшем образовании. Детям даже полезно, наконец, расправить собственные крылышки. Моему сердцу будет не хватать их, но им я не так уж необходима».

Светлана, как всегда, когда речь шла о чувствах других людей, которых она так и не научилась понимать, ошиблась. Для детей ее невозвращение стало тяжким ударом, ожесточивших их, особенно Катю, которая стала с ней переписываться, только когда постарела сама. Они восприняли поступок матери как предательство не только по отношению к стране, к Родине, но и к ним. И дело отнюдь не в советской пропаганде, которую она обвиняла, думая, что именно пропаганда виновата в том, что дети ее не поняли, – нет, дело было только в том, что она их оставила, бросила, не подготовив их к своему шагу, не объяснившись с ними. И они в очередной раз увидели, что ее собственная жизнь, стремление к какой-то эфемерной свободе, к собственному успеху для нее дороже, чем они и их жизнь.

Еще в Индии, в Калаканкаре, на родине Сингха она получила письмо от Оси:

«Мамочка, милая, здравствуй! Получил твое письмо и телеграмму. Очень удивлен тем, что ты не получила ту телеграмму, которую я послал тебе. Я думаю, что она где-нибудь потерялась… У нас все прекрасно. Обеденную книжку мы получили по твоей доверенности, а в остальном все не так уж плохо, за исключением того, что Катя очень по тебе тоскует. Я тоже очень скучаю по тебе и очень хочу тебя видеть… В общем, все очень хорошо, за тем исключением, что мы очень скучаем по тебе. Очень нам без тебя плохо. Приезжай, пожалуйста!»

Она не приехала. Ни Катина тоска, ни деликатные уговоры сына, словно уже почувствовавшего, что что-то не так, ее уже не могли остановить.

Она мечтала быть писательницей, ее книга «Двадцать писем к другу» была уже с помощью Сингха передана в Индию. Но кому в Индии, дружественно настроенной к Советскому Союзу и не желающей с ним ссориться, с ее достаточно аполитичной интеллигенцией, были нужны недобрые воспоминания дочери Сталина? Другое дело – Запад. И Светлана это прекрасно понимала. Еще из Дели ей помогли переправить книгу в США, где ее прочитал бывший посол США в СССР Джордж Кеннан. Книга ему понравилась. Это известие ее окрылило и еще более укрепило в ее решении. Стать знаменитостью, выйти из тени своего великого, но такого непростого, такого чуждого ей душевно и духовно отца – эта мечта ее согревала и манила.

«Кроме любви к детям и привязанности к друзьям, меня не звало назад ничего. Вся моя жизнь была лишь отмиранием корней, – непрочных, нереальных. Я не была привязана ни к родичам по крови, ни к Москве, где родилась и прожила всю жизнь, ни ко всему тому, что меня окружало там с детства».

«Ты своего отца не суди, – сказал ей когда-то мудрый священник в Москве, – …тебе – нельзя, ты – дочь».

Но она судила. Она развенчивала и осуждала. Иначе нельзя было здесь, на Западе, где именно этого от нее и ждали, именно поэтому купили ее, в общем-то, совершенно непримечательную в творческом отношении маленькую книжонку воспоминаний за полтора миллиона долларов, обеспечив надолго безбедное существование.

«Если бы судьба дала мне родиться в лачуге безвестного грузинского сапожника! Как естественно и легко было бы мне, вместе с другими, ненавидеть того далекого тирана, его партию, его дела и слова… Но нет, я родилась его дочерью, в детстве – любимой. Моя юность прошла под знаком его неопровержимого авторитета; все учило и заставляло меня верить этому авторитету, а если было столько горя вокруг, то мне только оставалось думать, что другие были в этом виноваты. Двадцать семь лет я была свидетелем духовного разрушения собственного отца и наблюдала день за днем как его покидало все человеческое и он постепенно превращался в мрачный монумент самому себе… Но мое поколение учили думать, что этот монумент и есть воплощение всех прекрасных идеалов коммунизма, его живое олицетворение…».

«Павлика Морозова из меня не получилось», – будет потом, через много лет повторять она, словно убеждая не людей – саму себя, что не продалась за тридцать серебряников. Продалась, и ни причем тут Павлик Морозов – несчастный мальчишка, погибший страшной смертью, и виновный лишь в том, что встал на сторону матери, подтвердив ее показания против отца, бросившего ее с четырьмя детьми и жившего на их глазах в той же деревне весело, разгульно и пьяно. Не Светлане Аллилуевой, никогда и ни в чем не знавшей нужды, не знавшей ни своей страны, ни ее тяжелой, трагической и героической жизни, порицать Павлика Морозова и сравнивать себя с ним. Так же, как с кем бы то ни было из этой страны – из ненавидимой ею, по ее же словам, России.

«Пятьдесят лет партия старалась истребить все мыслящее в России, свести к нулю интеллектуальную жизнь, похоронить память о свободах, существовавших при царях, отбить вкус к политической активности у многомиллионного народа, обманутого, ослепленного, обреченного на рабский труд ради куска хлеба. Эти миллионы малограмотных тружеников были приучены веками страдать и верить в правоту «царя-батюшки», клонить голову перед ярмом и кнутом».

Кремлевской ли жительнице, никогда не выезжавшей, кроме как на Черноморское побережье, за пределы Московской кольцевой дороги, не знавшей ни России, ни ее народа, об этом народе писать? Она говорила потом, на короткое время возвратившись в СССР, что не она и писала, что все порочащие нашу страну строки, написаны авторами из ЦРУ. Но подпись-то стоит ее! К тому же в одной из последних книг она описывала, как занималась правкой этого своего самого антисоветского произведения под названием «Только один год». Занималась с наслаждением. Так что верить Светлане Аллилуевой можно, как Никите Сергеевичу, с очень большими оговорками и очень большими сомнениями. Ее сочинения буквально пропитаны ложью, от описания ее якобы идиллических отношений с детьми до ее отъезда в Индию (стоит только вспомнить о молотке, летевшем в голову Иосифа) до политических взглядов и описания денежных вопросов.

Однако стоит ли описывать ее заграничную жизнь, сплошь состоявшую из метаний из одного места в другое в поисках неведомо чего? Новое замужество за американского архитектора Вэса Питерса, рождение американской дочери Ольги, которую она сознательно не научила ни одному русскому слову, «чтобы та чувствовала себя стопроцентной американкой, а не иммигранткой»? Ее разочарование в «свободном мире» и западной демократии? Ее короткое возвращение в Советский Союз, по ее словам, – для того, чтобы увидеть детей и близких людей и воссоединиться с ними, а по словам ее сына Иосифа – оттого, что кончились деньги, а Ольге нужно было дать образование? Воссоединения не получилось, она рассорилась со всеми и восстановила против себя практически всех, кто встречался на ее пути. Все это не безынтересно, но достаточно отвратительно и муторно.

«Вы нигде не будете счастливы», – сказал ей когда-то, давным-давно Зиновий Гердт. Так оно и оказалось. Но жизнь ли, предоставлявшая ей столько возможностей для счастья, в этом виновата?

Мужей потом в ее жизни будет еще несколько, еще больше любовников, но никто не разделит с ней жизнь. Никто. Исследовательница подробностей жизни и судеб кремлевских обитателей писательница Лариса Васильева составит список Светланиных мужчин, причем, судя по литературе, он далеко не полон. И, тем не менее, впечатляет. Судите сами:

«Мужья и возлюбленные Светланы Сталиной – словно вехи ее фантасмагорической жизни: невысокий, полнотелый московский ловелас Алексей Каплер; первый муж – красивый, умный и серьезный Григорий Морозов, школьный приятель Светланиного брата Василия; кремлевский сын Юрий Жданов, ученый: кто говорит – блестящий, кто – скучный человек; троюродный брат Светланы Джоник Сванидзе, человек с феноменальной памятью, о котором его мать в детстве неосторожно сказала: «Ты такой умный, что когда вырастешь, будешь у нас вместо Сталина»; диссидент Андрей Синявский, известный как писатель Абрам Терц, чьи «Прогулки с Пушкиным» стали интересной попыткой восхищения гением через отрицание; знаменитый врач Вишневский; математик, сын художника Томского; галантный Дмитрий Писаревский, редактор журнала «Искусство кино»; некто Феликс Широков; знаменитый поэт Давид Самойлов; индийский аристократ и коммунист Радж Бридж Сингх; американский архитектор, статный красавец Питерс…»

«Кого искала Светлана во всех этих и других приписываемых ей мужчинах?..» – спрашивает Васильева. Но ответа на свой вопрос не находит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.