Плен

Плен

Вероятно, скорее всего вот эта информация о «не таких хороших отношениях с отцом», бесхитростно подтвержденная во время допроса самим Яковом, и стала побудительной причиной всей провокации с ним. Но иметь «не такие хорошие отношения» и предать Родину, отца, всё, что любил и чем дорожил – разные вещи. По крайней мере, для порядочного человека, которым Яков, безусловно, был. Да, из стенограммы допроса видно, что на первых порах, – когда мысли не собраны, когда трудно определить дату и время, когда в голове мешаются подробности, – находясь в смятении, в растерянности, в шоке от произошедшего, он не выглядел образцом твердости и духовной отваги. Он даже как бы старался оправдаться перед врагами, захватившими его в плен, за свою слабость – за то, что переоделся в гражданское, избавился от документов, вероятно, и от оружия тоже, иначе какой смысл переодеваться в гражданское. Это и правда не назовешь геройством. Слабым оправданием может быть только то, что рядом с ним это проделывали тысячи других солдат, его товарищей. Но они не были сыновьями Сталина, хоть тот и сказал в момент, когда ему предложили обменять Якова: «Там все мои сыновья». Так оно и было, но все же, все же… Другие были не кровными.

Сейчас, когда в общественном сознании изо всех сил закрепляют миф о «кровавом монстре Сталине», его суровое отношение к пленным, которых он во всеуслышание объявил изменниками Родины, подается как образец необъяснимой жестокости. Так же, как и приказ № 227, известный под названием «Ни шагу назад». Однако как иначе можно было реагировать на панику, приведшую к повальному дезертирству в первые месяцы войны, под воздействие которой попал и его старший сын, хоть и пытался сопротивляться? Как иначе надо было реагировать на массовый психоз, чтобы его остановить?

Ведь и в плен можно попасть по-разному – можно, будучи раненным или контуженным, можно попасть в окружение во время боя, не бросив оружия, а можно и во время панического бегства, избавляясь на ходу от военной формы, документов и оружия. Увы, летом 41-го происходило именно последнее. Но разве это не трусость и не измена, пусть даже порожденные паникой? А за трусость и измену в условиях военного времени по законам любой страны солдат не щадили.

Другое дело, какие причины породили эту панику. Только ли явное преимущество сил врага, уже опытного, обстрелянного, прекрасно вооруженного и экипированного? Или имело место еще и предательство генералов, связанных в недалеком прошлом с Тухачевским и троцкистами, которых было среди военной верхушки слишком много? Во всяком случае, слухи такие – о предательстве военной верхушки, приведшей к трагедии 41-го, – после войны ходили, приводились примеры множества фактов, указывающих на это. А Сталин еще во время войны начал свое расследование причин того, что произошло в 1941 году, но закончить его не успел. Или не позволили закончить?

Между прочим, в рамки этой версии логично укладывается и провокация с Яковом, в результате которой он оказался в фашистском плену.

Ну, а по поводу пленных, которых нет, а есть только изменники и предатели, то, как известно, вопреки грозным словам, говорившимся в суровую годину, после проверки в фильтрационных лагерях большинство из них ни осуждено, ни расстреляно не было.

Что же касается самого Якова, то он довольно скоро оправился от первоначальной растерянности и смятения и занял твердую, даже бескомпромиссную политику в отношении тех, кто его пленил и пытался склонить к сотрудничеству. Он отбросил свои политические разногласия с отцом и утверждал, будто убежден в том, что новое государственное устройство России более соответствует интересам её населения, чем прежнее монархическое. Он заявил, что не верит в возможность захвата Москвы немцами, не может себе этого представить. На предложение написать семье, ответил отказом, что не помешало немцам сочинить от его имени фальшивку, подделав почерк. Когда же ему на это намекнули – на возможное использование его имени в призывах сдаваться в плен, – даже засмеялся: «Никто этому не поверит». Хотя кто-то и верил.

Словом, на сотрудничество с врагами Яков не шел. Тогда его перевели в штаб-квартиру фельдмаршала фон Бока. Здесь его допрашивал капитан В. Штрик-Штрикфельд, профессиональный разведчик, в совершенстве владевший русским языком, благополучно проживавший после войны в ФРГ и оставивший свои воспоминания. В них он, в частности, рассказывал о том, как безуспешно пытался завербовать Якова Джугашвили на место, впоследствии занятое генералом Власовым, и о решительном неприятии Яковом его рассуждений о духовно-расовом превосходстве германской нации.

«Интеллигентное лицо с ярко выраженными грузинскими чертами, – описывал он сына Сталина. – Держался он спокойно и корректно… Он рассказал нам, что отец простился с ним перед его отправкой на фронт по телефону. Крайнюю нищету, в которой русский народ живет под Советской властью, Джугашвили объяснял необходимостью вооружения страны, так как Советский Союз со времени Октябрьской революции окружен технически высокоразвитыми и прекрасно вооруженными империалистическим государствами.

– Вы, немцы, слишком рано на нас напали, – сказал он. – Поэтому вы нашли нас сейчас недостаточно вооруженными и в бедности. Но придет время, когда плоды нашей работы будут идти не только на вооружение, но и на поднятие уровня жизни всех народов Советского Союза.

…Он не верил в возможность компромисса между капитализмом и коммунизмом. Ведь еще Ленин считал сосуществование обеих систем лишь «передышкой». Майор (в действительности – старший лейтенант, – прим. авт.) Джугашвили назвал нападение немцев на Советский Союз бандитизмом. В освобождение русского народа немцами он не верил, как и в конечную победу Германии. Русский народ дал миру выдающихся художников, писателей, музыкантов, ученых…

– А вы смотрите на нас свысока, как на примитивных туземцев какого-нибудь тихоокеанского острова. Я же за короткое время моего пребывания в плену, не обнаружил ни одной причины смотреть на вас снизу вверх…»

Возможно, то было время наиболее интенсивной обработки Якова. В качестве основного средства давления ему стали предъявлять листовки, газеты, где были сфабрикованы его заявления. Об этом свидетельствует бывший польский поручик Мариан Венцлевич: «4 мая 1942 года трое вооруженных автоматами охранников во главе с капитаном ввели в наш барак пленного в советской военной форме. Этот тщательно охраняемый пленный и был старший лейтенант Джугашвили. Мы сразу узнали его: без головного убора, черноволосый, точно такой же, как на фотографии, помещенной в фашистской газете… Несколько раз мне удавалось встретиться с Яковом с глазу на глаз. Он рассказывал о том, что никогда не делал немцам никаких заявлений, и просил, что если ему больше не придется увидеть своей Родины, сообщить отцу, что он остался верен воинскому долгу. Все, что состряпала фашистская пропаганда, – ложь».

Подтверждает это также бывший польский военнопленный капитан Александр Салацкий: «Во время пребывания в Любеке Джугашвили сблизился и подружился с поляками. К его близким друзьям относились поручик Кордани, свободно говоривший по-русски, поручик Венцлевич и поручик Мысловский. Мы обсуждали разные темы, играли в карты, шахматы… Рассказывая о своих трагических переживаниях, он подчеркивал, что никогда не изменит Родине, что заявления немецкой прессы ничем не прикрытая ложь. Он верил в победу Советского Союза».

Так, в фашистском плену, Яков, раньше споривший с отцом, стал проводником и апологетом той самой сталинско-большевистской концепции о России как священной родине социализма, носительнице огромной идеи мирового счастья, которая если еще и не сбылась, то всё равно сбудется, несмотря на все усилия и происки врагов. Старший сын Сталина не предал ни отца, ни его идею.

После этого Якова передают в распоряжение ведомства Геббельса. Следуют новые этапы обработки, когда «кнут» чередуется с «пряником», но все бесполезно, сын Сталина на сотрудничество не шел. Есть сведения, что Якова не только допрашивали, но и пытали. В материалах дела есть неподтвержденная информация, что Яков дважды пытался вскрыть себе вены. Его переводили из лагеря в лагерь, меняли сокамерников, но ничего принципиально не менялось – ни его позиция, ни отношение к нему. Так, эсэсовец И. Кауфман, бывший охранник в Хаммельбурге, писал в 1967 году на страницах западногерманской прессы: «Сын Сталина выступал в защиту своей страны всякий раз, как представлялся случай. Он был твердо убежден, что русские победят в войне».

В том же Хаммельбурге находилась и группа советских генералов с Д. М. Карбышевым в их числе, с которыми Яков тесно общался. Карбышев сказал тогда о Якове: «К Якову Иосифовичу следует относиться как к непоколебимому советскому патриоту. Это очень честный и скромный товарищ. Он немногословен и держится особняком, потому что за ним постоянно следят. Он опасается подвести тех, кто с ним будет общаться».

Один из советских военнопленных в лагере, капитан Ужинский потом рассказывал, как однажды охранник подошел к Якову с банкой краски и кистью и стал на его форме выводит буквы S.U. (Soviet Union – Советский Союз). Он расписал всю форму Якова, вплоть до пилотки.

– Пусть малюет! – крикнул Яков, обернувшись к товарищам. – Советский Союз – такая надпись делает мне честь. Я горжусь этим!»

Кстати, рассказы Ужинского о его будто бы близкой дружбе с Яковом, который якобы даже делил с ним нары в лагере, заставили Галину Джугашвили, дочь Якова, вообще отрицать пребывание её отца в плену, настолько неправдоподобно описал эту дружбу и беседы с Яковом капитан. А дело, скорее всего, было в том, что Ужинский в лагере Якова, безусловно, видел, только вот дружбы с ним не водил и на одних нарах не спал. Вернее, Яков с ним не дружил. Яков общался в Хаммельсбурге, в основном, с советскими генералами. Но кому были бы интересны рассказы Ужинского только о том, что он видел Якова? Другое дело – дружба, совместные нары с сыном Сталина! Вот этим уже можно привлечь внимание.

В засекреченном «Деле № Т-176» из архива Госдепартамента США было зафиксировано, что незадолго до своей гибели Яков заявил: «Скоро германские захватчики будут переодеты в наши лохмотья и каждый из них, способный работать, поедет в Россию восстанавливать камень за камнем все то, что они разрушили…» Так и произошло, хотя поехали не все, многие спокойно и благополучно дожили свой век в англо-американской зоне оккупации Германии.

Яков Джугашвили был убит выстрелом в голову 14 апреля 1943 года якобы при попытке к бегству.

22 апреля 1943 г. Гиммлер направил письмо в нацистское министерство иностранных дел:

«Дорогой Риббентроп!

Посылаю Вам рапорт об обстоятельствах, при которых военнопленный Яков Джугашвили, сын Сталина, был расстрелян при попытке к бегству из особого блока «А» в Заксенхаузене близ Ораниенбурга.

Хайль Гитлер!

Ваш Генрих Гиммлер».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.