Москва, ноябрь 1991 года

Москва, ноябрь 1991 года

Несколько дней после ново-огаревского заседания Горбачев не мог остыть. Он с подробностями рассказывал о всех его перипетиях тем членам своего окружения, которых не было на заседании, как бы вновь переживая драматические моменты борьбы.

– Я был совершенно спокоен, – говорил он своим помощникам. – Я не боялся ничего потерять и поэтому чувствовал себя свободным от любого давления. Я следовал только своей убежденности и сказал им это. Сказал, что они не свободны, раз оглядываются на чужие мнения, на чьи-то настроения и амбиции. И они поняли, что я действительно уйду, если они не примут мои аргументы.

Я согласен строить любой Союз – федеративный, конфедеративный, какой хотите, но строить, а не разваливать. И когда они поняли, что я говорю всерьез, то растерялись и сразу потребовали перерыва…

Горбачев, по-видимому, искренне наслаждался новым для него ощущением свободы. Ощущением человека, бескомпромиссно поставившего на карту свою судьбу ради достижения цели. Было видно, что после долгих лет политического лавирования, тактических маневров, приспособления и подчас двусмысленных компромиссов, он с немалым опозданием открыл для себя наслаждение от свободно высказанных слов и с изумлением констатировал, что риск и прямота могут иногда принести больше результатов, чем хитроумные политические маневры.

Своими впечатлениями от недавнего заседания Госсовета Горбачев широко делился с зарубежными гостями, посещавшими его в эти дни. В беседе с министром иностранных дел Индии Соланки он сказал:

– У нас была трудная дискуссия, но в конце концов все пришли к мнению о необходимости строить единое государство с общим экономическим пространством, территорией, гражданством. На страну надвигается самый трудный 1992 год, в течение которого надо будет во что бы то ни стало удержать ситуацию…

Встреча с индийским министром, как и последовавший за ней визит эмира Кувейта дали ему возможность не только обратиться к руководству этих стран с очередным призывом оказать Советскому Союзу посильную помощь, но и подтвердить постоянство советской внешней политики, по крайней мере пока он несет за нее ответственность.

Как обычно в ходе подобных встреч, Горбачев разговаривал наполовину сам с собой:

– В нашей перестройке одновременно сошлись три различных процесса – реформирования отношений собственности за счет разрушения государственного монополизма и включения действия нормальных экономических стимулов; политической реформы, заменяющей монопольное господство компартии на демократическую плюралистическую систему, основанную на уважении и защите прав человека; и, наконец, трансформации унитарного многонационального государства в свободный, добровольный союз народов, реализующих свое право на самоопределение и суверенитет.

В каждой из этих «мини-революций» наблюдается игра политических страстей и столкновений интересов, проявляют себя сторонники крайних взглядов. Для того чтобы если не примирить их, то хотя бы удержать от столкновения, требуется все искусство Иисуса Христа… или, если хотите, Аллаха, – сказал он, вспомнив о собеседнике, кувейтском эмире. – Трудно идут эти процессы, даже тяжело, – неожиданно пожаловался Горбачев и тут же, преодолев минутную слабость, патетически закончил: – Зато для политиков это время ответственности и поступков!

Гости с почтением выслушивали его исповедальные высказывания, выражали восхищение «героическими усилиями по спасению Союза», солидаризировались с позицией центральной власти, осуждали сепаратистов. Эмир высказал убежденность в том, что рано или поздно республики поймут, что отделение от Союза не в их интересах. Чтобы не поощрять сепаратистских тенденций в отдельных среднеазиатских республиках, он обещал Горбачеву воздержаться от поездок в этот регион.

Перед лицом такой по-восточному пылкой демонстрации солидарности Горбачев расчувствовался и сказал, что готов разделить сожаление, высказанное президентом Сирии Хафизом Асадом, что киевский князь Владимир при выборе религии для своего будущего государства не остановился на мусульманстве. Придя в хорошее расположение духа, он на ходу сымпровизировал сцену, в которой князь со своими мусульманскими гостями уже собрались было торжественно отпраздновать заключение духовного союза и перешли в трапезную, где были накрыты столы. Но тут внезапно выяснилось, что Коран запрещает спиртное. Князь Владимир немало сконфужен, но тем не менее твердо заявил, что его народ не примет такую религию. Так расстроилась «сделка тысячелетия»…

Прощаясь с эмиром, Горбачев многозначительно произнес:

– Приветствую ваше желание видеть Советский Союз единым государством. Думаю, это произойдет раньше, чем вы создадите единое арабское…

Неужели угадал?

Выиграв важный для него раунд борьбы на Госсовете, Горбачев принял неожиданное решение – закрепить его результаты поездкой по стране. Непосредственным толчком, по-видимому, стал пришедшийся на этот период официальный визит Ельцина в Германию. Представляя себе, насколько легко будет российскому президенту заполнить собой телеэкран и сводки новостей, и заранее завидуя ему, Горбачев решил поквитаться с ним его же оружием – поездкой «в глубинку».

К тому же перед решающими боями за Союз ему хотелось проверить температуру в обществе, выяснить на местах отношение людей к его программе обновления, к реалиям рыночной экономики и самое главное – к нему самому. Это была первая «пристрелка» к будущей избирательной кампании по выборам президента, в результате которой он надеялся наконец получить недостающий ему общенародный мандат, позволявший разговаривать с Ельциным и другими республиканскими лидерами «на равных».

Маршрут был избран не из легких – сердцевина Сибири (Иркутск и Байкал), Киргизия, возглавляемая неординарным демократическим лидером Аскаром Акаевым. Решение о поездке было принято настолько стремительно, что с программой первого дня пребывания в Иркутске Горбачев знакомился уже в самолете.

В этой поездке он намеревался вести себя и выглядеть по-новому. Вот почему впервые на борт президентского самолета были приглашены журналисты, не сразу поверившие своей профессиональной удаче.

Ночной полет в Сибирь был долгим. Вскоре после взлета журналистов пригласили в президентский салон. Именно тогда в двухчасовой исповедальной беседе Горбачев произнес слова, которые могли бы стать девизом его уникальной политической карьеры:

– Совесть моя чиста. Впервые в истории страны была предпринята попытка ее цивилизованно очеловечить… Главное – это то, что этап разрушения закончился, демократы взяли верх. Теперь более ответственная и трудная задача: созидание.

И начал перечислять: надо сделать первое, второе… четвертое…

Один из журналистов удивленно спросил:

– Где же вы это все хотите сказать?

Горбачев помолчал, потом неожиданно грустно усмехнулся и ответил:

– А нигде…

В один из таких откровенных разговоров Горбачев вспомнил свою недавнюю встречу с президентом США. Буш засыпал его вопросами:

– Каковы реальные шансы, что Ваш замысел удастся осуществить? Как надо расценивать действия Украины? Как воспринимать последнюю речь Ельцина о сокращении в десять раз общесоюзного МИДа? Не собирается ли он подрезать Вам крылья?

Горбачев ответил на вопросы вопросом:

– Скажите, Джордж, вы восемь лет были вице-президентом, четвертый год на посту президента. Все это время мы с Вами знакомы. Был ли за эти годы хотя бы один случай, когда бы я дал слово и не сдержал его?

Буш ответил сразу, без колебаний:

– Нет, ни разу.

Горбачев удовлетворенно кивнул и закончил:

– А вот мне во взаимоотношениях с республиканскими лидерами нередко приходится сталкиваться с обратным. Такова специфика момента, который мы переживаем…

Он многое рассказал о себе в ту ночь журналистам и под конец беседы на вопрос, как относится к его работе мать, ответил:

– Наверное, как любая мать на ее месте. Она мне не раз говорила: «Зачем ты связался со всем этим…»

Встречи с журналистами во время многочисленных переездов и перелетов создавали у Горбачева ощущение, что через них он постоянно говорит со всей страной. Но это было уже не так. Его выступления перед рабочими, депутатами и военными в Иркутске, учеными и чабанами Кыргызстана едва достигали Москвы и в куцем, лаконичном виде излагались газетами. Пресса не скрывала подозрительного отношения к истинным мотивам поездки президента, усматривая в ней продолжение политического противостояния Горбачева с Ельциным. Информацию о поездке «Известия» опубликовали под заголовком: «Битва за Москву: Ельцин в Германии, Горбачев в Сибири, народ в очередях»…

Так случилось, что самолет Горбачева возвращался в Москву из Бишкека за час до прилета Ельцина на этот же аэродром из Германии. Возник, как иногда говорят, «дипломатический момент». Дисциплинированный поверенный в делах ФРГ, заранее прибывший во Внуково-2 для встречи Ельцина, не знал куда спрятаться.

В правительственном аэропорту было холодно – почему-то не включили отопление. Встреча Горбачева с ближайшим окружением (обычно оформлявшаяся как заседание политбюро) из-за холода и неумолимо, как шаги командора, приближавшегося самолета российского президента была скомкана. Собеседники рассеянно слушали президента, воодушевленно рассказывавшего о результатах поездки, и разъехались с облегчением.

Через два дня Горбачеву предстояло пройти главное испытание – решающее заседание Госсовета, назначенное для парафирования текста Союзного договора…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.