5. Константин Багрянородный о пути «из варяг в грекы»

5. Константин Багрянородный о пути «из варяг в грекы»

Девятая глава сочинения Багрянородного «De administrando imperio» носит название: «О Руссах, приезжающих из России на однодревках в Константинополь». Она содержит много интересных сведений о пути «из Варяг в Грекы» и заключает в себе, между прочим, данные о названиях днепровских порогов.

Эта глава настолько интересна, что мы приводим ее ниже целиком. Однако мы предпочли критически рассмотреть ее по коротким отрывкам, чтобы, читая главу, осмысливать последующее в свете только что выясненного и потом не возвращаться назад.

В основу взят перевод, опубликованный в «Известиях ГАИМК», вып. 91, 1934, с изменениями там, где перевод явно неточен (а ошибки были сделаны чрезвычайно грубые), ибо мы не можем брать на себя задачу целиком и основательно пересмотреть его (хотя это и крайне необходимо).

«Однодревки, приходящие в Константинополь из внешней Руси, идут из Невогарды, в которой жил Святослав (Sphendosthlabus), сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниска, Телюца, Чернигога и Бусеграде».

Прежде всего бросается в глаза выражение «внешняя (дальняя) Русь». О нем уже имеется целая литература Отбрасывая крайности в толковании, скажем, что Багрянородный, по-видимому, различал «внешнюю» (дальнюю) и «внутреннюю» (ближнюю) Русь; последний термин он не употребляет, но он логически вытекает из первого названия.

Крайним пунктом в этой «дальней Руси» Багрянородный считает, в сущности верно, Новгород. Затем идут последовательно Смоленск, Любеч (?), Чернигов и Вышгород. Киевскую область и прилегающие к ней западные и восточные, он, надо полагать, считал «ближней Русью».

Таким образом, Багрянородный не только знал народ «руссов», но и всю их страну с севера на юг называл «Русью» («Росиа»).

Под «Невогарда» нетрудно отгадать Новгород, хотя некоторыми высказывалась мысль, что «Невогард» — это Старая Ладога, ибо она была расположена на озере Нево, как в древности называли Ладожское озеро. Это толкование должно быть решительно отвергнуто, ибо все русские летописи знают только название «Ладога» (названия «Невогард» не встречаем ни разу!), а скандинавское имя — «Aldeigjuborg» вероятно, является искажением первого.

Заговорив о Новгороде, Багрянородный тут же отмечает, что в нем жил Святослав, «сын русского князя Игоря (Иггор)». Следует вспомнить, что Багрянородный родился в 905 г., в 912 г. провозглашен императором, в 944 г., т. е., будучи уже в возрасте 39 лет, заключил совместно со своими соимператорами Романом (зятем) и Стефаном мир с Игорем Рюриковичем; иначе говоря, он должен был быть отлично осведомлен о Руси.

Между тем Святослав княжил в Киеве, а не в Новгороде. Сочинение Багрянородного было написано около 950 г., т. е. когда Святослав был мальчиком и уж никак не мог княжить в Новгороде, когда мать Ольга, правительница государства, была в Киеве. Вообще, ни прямо, ни косвенно, ни даже намеками, в истории ничего нет о том, бывал ли Святослав хоть раз в жизни в Новгороде.

Святослав был типичным южанином-руссом, и вся его деятельность происходила на юге, а устремления были еще дальше на юг. Для Дуная он забывал даже Киев и думал переносить туда столицу государства. Он настолько мало интересовался Киевом, что только счастливая случайность спасла Ольгу и его сыновей от печенежского плена. Новгородом Святослав совершенно не интересовался — это была подчиненная ему окраина, и только; вспомним, что новгородцы требовали у него себе князя (его сыновей), иначе угрожали, что найдут князя на стороне (так он заботился о Новогороде!).

Таким образом, Багрянородный не знал, что столицей «руссов» был не Новгород, а Киев (а ведь это было еще со времен Олега и Игоря!), не знал он, что в действительности правит страной Ольга, он только слыхал, что князем у руссов считается (номинально) Святослав. Это говорит о крайне низкой осведомленности Багрянородного о делах на Руси.

Следующим городом «дальней» (внешней) Руси Багрянородный называет Смоленск, называя его «крепостью Милиниска». В древности имя Смоленска звучало, вероятно, несколько на иной лад; так, в летописи мы часто встречаем «Смольниск», отсюда, вероятно, «и» и попало в форму, употребленную Константином Багрянородным. Буква «с» вообще выпала, как это случилось и с названием первого днепровского порога, где выпало «н», и вместо «не спи» получилось «ессупи».

Следующим городом назван «Телюца», надо полагать, что это искаженное название Любеча. Очевидно, информатор Багрянородного плохо помнил названия и приводил их по формуле: «что-то вроде»…

Под названием «Чернитога» ясно скрывается Чернигов, под «Бусеграде» («Вусеграде»), очевидно, Вышгород. Таким образом, граница между обеими «Русями» (внешней и внутренней) лежала под самым Киевом, ибо из Киева виден Вышгород.

Скорее всего, однако, что информатор Багрянородного только передавал все с чужих слов и не представлял себе точно пространственного расположения упоминаемых им городов; чувствуется это и в дальнейшем тексте.

«Все они спускаются по реке Днепру и собираются у киевской крепости, имеющей также имя “Самб(в) атас”».

Действительно, Киев в древности, в особенности у хазар и восточных писателей, часто назывался «Самватас».

Обращает на себя внимание то, что Багрянородный (вернее, его информатор) ровно ничего не знал о том, что Новгород был расположен на реке, принадлежавшей к системе Балтийского моря, что новгородцам, чтобы попасть в Днепр, надо было проделать два больших и трудных волока. Из этого видно, что информатор Багрянородного ездил только до Киева и что все его сведения о местностях выше Киева, очевидно, имеют только расспросный характер. Наконец, ясно, что и расспросы эти не были весьма глубокими. Таким образом Багрянородный имел сведения не столь из вторых, сколько из третьих рук.

Согласно Багрянородному, все «руссы», начиная с Новгорода и кончая Вышгородом, спускаются по Днепру в Киев; таким образом, он считал, что Новгород находится в верховьях Днепра. Что же касается «славян», то: «Данники их славяне, называемые кривитенами и лензанинами и прочие славяне, рубят однодревки свои в горах в зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени (плаваний), когда лед растает, вводят в ближайшие озера».

Кривитены — ясно кривичи, лензанины не поддаются расшифровке. Интересно, что эти два славянских племени, как и другие славянские племена, считаются данниками «руссов», сидящих в Новгороде и только спускающихся в Киев по Днепру.

Здесь мы наталкиваемся опять на крупную неточность Багрянородного: во времена Рюрика и частично Олега кривичи и другие племена Северной и частью Средней Руси платили дань Новгороду, но во времена Олега, Игоря и Ольги (Святослава) роли переменились. Не только кривичи и «лензанены» и прочие племена, но и самые «руссы» (каким бы племенем их ни считать) тоже платили дань, но не Новгороду, а Киеву. В дальнейшем мы увидим, что Багрянородный будет сам себе противоречить.

Ясно, что Багрянородный положил в основу совершенно устарелые данные лица, побывавшего на Руси еще до Олега, и дополнил их некоторыми новейшими, например, что княжил Святослав, вытекающие же противоречия он устранить не мог из-за незнания действительного положения дел.

Этот вывод бесспорен и совершенно очевиден; тем более странно, что новейший автор, вооруженный всеми историческими данными, именно А. Н. Насонов, в своей в общем весьма дельной книге «Русская земля и образование территории древнерусского государства», 1951, слепо верит каждому слову Багрянородного, например, тому, что Святослав сидел в Новгороде и т. д.

Отметим далее, что информатор Багрянородного, привыкший к горам на родине, вероятно грек или болгарин, приписывает славянам пребывание в горах. Он, очевидно, не представляет себе, что реки могут вытекать и не из гор. Это указывает опять-таки, что в верховьях Днепра или его притоков он не побывал, он посетил только Киев.

«Затем, так как они (озера) впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для оснастки и продают руссам. Руссы, покупая лишь самые колоды, расснащивают старые однодревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащивают новые».

Здесь у информатора Багрянородного опять «ляпсус»: никаких крупных или вообще достойных внимания озер в системе Днепра нет; во-вторых, говоря о целых племенах славян, не мог он предполагать, что все они живут у озер. Очевидно, он слыхал об Ильмене, Чудском озере, но «слышал звон, да не знает, где он». Что крупные озера Севера не связаны с системой Днепра, осталось ему неизвестным.

Совершенно очевидно, что информатор Багрянородного даже расспросить местных жителей о пути «из варяг в греки» как следует почему-то не мог и многое объяснял себе сам по догадке; надо полагать, ему не позволяло сделать это недостаточное знание языка «руссов».

В этом отрывке бросается в глаза резкое противопоставление руссов славянам. Руссы — феодалы, славяне — вассалы, платящие дань; руссы — северяне, славяне более южане; руссы ездят в Царьград, славяне только доставляют лодки для поездок.

Эти утверждения либо не совсем точны, либо вовсе неверны. Если славяне только лесорубы и лодкоизготовители, сидящие по «своим горам», то днепровские пороги не носили бы специальных славянских названий, которые к тому же были известны информатору гораздо лучше, чем «русские».

Совершенно естественно и бесспорно, что ездили в Царьград все: и «руссы», и «славяне», и неславяне; об этом мы находим в летописях достаточно указаний, да это и так очевидно, ибо никакой «черты оседлости» для славян не существовало.

Далее, если верить историкам, считающим, что скандинавское племя «Русь», ставшее руководителем Новгорода, передало новгородцам свое имя, — нужно быть последовательным (на что мы и обращаем внимание норманистов). Допустим, что новгородцы, называвшие себя «словене» и называемые так же русским летописцем, со времени Рюрика стали зваться «руссами».

Значит, Багрянородный, говоря о «руссах» из Новгорода, разумел не только скандинавов, но и «словен»-новгородцев. А так как количественно «словене»-новгородцы преобладали, и, кроме того, как увидим ниже, только они могли давать основной контингент купцов-путешественников, — то «руссы» из Новгорода были на деле славянами, а не скандинавами. Скандинавов было мало, они сидели либо на верхушке государственной лестницы и такой черной работой заниматься не могли, либо занимались тем, для чего их призвали: сидели на месте и оберегали границы.

Таким образом, такое категорическое противопоставление Багрянородным «руссов» «славянам» — полнейшая нелепость, ибо, прежде всего, «руссы» Новгорода были славяне-новгородцы. Ведь мы не можем допустить мысли, что только скандинавы были купцами, а славяне ими не были; наоборот, — миролюбивые славяне могли и должны были быть купцами, чтобы выменять нужное в Царьграде на продукты своей страны.

Скандинавы же особой любовью к торговле не отличались, они предпочитали грабеж, и все они, пришедшие с Рюриком, были в подавляющем числе воины, о чем в летописи сказано ясно («и пояша дружину многу»). Да и самый смысл приглашения варягов заключался именно в военной защите государства от врагов. Рюрик, Олег, Игорь — все пользовались скандинавской силой не для торговли с Царьградом, а для защиты от нападений других варягов, а главным образом для «примучивания» всех окружающих славянских и неславянских племен. Они были заинтересованы только в получении дани, и князья, и дружина.

Предположение, что воину легко стать купцом, а купцу воином, скажем прямо, — наивно. Для торговли нужно было иметь или продукты своего производства, или капитал для оборота. Ни того ни другого у скандинавов в Новгороде не было. Землей они не владели, да и новгородская земля и по сей день родит очень скудно, а что касается капиталов, — то все они были голышами, жили жалованьем князя и целиком зависели от него.

Князья же не организовывали торговых экспедиций, они занимались своим делом: администрированием, судом и войной. Поэтому, можно сказать не колеблясь, что «руссы» из Новогорода — купцы — были в подавляющем числе чистейшими славянами.

Багрянородный, далее, не понял внутреннего, так сказать, трудового противопоставления купцов, едущих с севера, и представителей более южных племен, доставляющих лодки. Это вовсе не было противопоставление различных племен или классов общества — это было только разделение труда. Его указание о переоснащивании судов имеет совершенно иное значение. Не зная, что представляет собой путь «из варяг в греки» в действительности, он неверно все понял.

Совершенно очевидно, что, совершая далекое и опасное путешествие, хотя бы и вдоль берегов, купцы не могли совершать его в однодревках — современных «душегубках». Лодки должны были помещать в себе не только людей, товары, запасы пищи и питья, но и весла, паруса и проч. снасти, о них у Багрянородного сказано ясно.

Нам лично известны однодревки-гиганты из лесов б. Вологодской губернии. Конечно, в старину такие вековые деревья встречались чаще, но мы все-таки сомневаемся, что «руссы» употребляли только однодревки, не снабжая их дополнительными бортами, увеличивающими грузоподъемность и т. д.

Из летописей мы знаем, что в лодках Олега в его походе на Царьград сидело по 40 человек. Если принять, что кроме них были запасы пищи, воды, одежды, снасти, оружие и должно было быть место для награбленного, то это должны были быть довольно солидные суда, а не «однодревки». Эти суда, как известно, не только ездили вдоль берегов, но и пересекали море.

Однако главное не в этом. Как известно, едущие из Новгорода перетаскивали свои суда посуху в двух местах. Это были чрезвычайно тяжелые операции. В этих условиях громоздкие, тяжелые, морские суда просто не под силу было тащить посуху, ведь техника того времени была весьма низка. Не только самая операция была тяжела, но она могла серьезно отразиться и на состоянии лодок, ибо без повреждений всякого рода обойтись было нельзя.

Представляется вполне достоверным, что первую часть пути купцы совершали в малых лодках, достаточных для речного плавания и удобных для перетаскивания по суше. По прибытии же в Киев мелкие суда оставлялись, и все грузилось на более крупные суда, новые, крепкие, способные выдержать и езду по порогам, и долгое морское плавание. Здесь происходила только оснастка новых судов, самые же суда покупались в готовом виде.

Таким образом, суть дела была не в том, что «славяне» снабжали «руссов» новыми судами, а те приезжали в старых, а в том, что в Киеве совершалась замена типа лодок на более солидные. Если бы дело было только в старости судов, то можно заверить Багрянородного, что леса Севера и встарь доставляли великолепные древесные колоды, а сделать из них лодки не представляло труда, ибо как раз новгородцы были искуснейшими плотниками.

Земледельцы (всех племен! славянских и неславянских), свободные зимой от полевых работ, имели в это время дополнительный заработок, изготовляя лодки для путешествия из Киева. Купцы (также всех племен!) покупали эти суда, так как нуждались в них для морского путешествия.

«В июне месяце, двинувшись по реке Днепру, они спускаются в Витичев, подвластную Руси крепость. Пождав там два-три дня, пока подойдут все однодревки, они двигаются в путь и спускаются по названной реке Днепру».

Срок, указанный Багрянородным, кажется нам весьма поздним для поездки из Киева; очевидно, задерживала отправку северная, новгородская группа, без которой нельзя было обойтись.

В начале мая уже вся система Днепра свободна ото льда и достаточно полноводна. Что можно было выехать из Киева значительно раньше, говорит обстоятельство, что первое нападение на Царьград было в середине июня, т. е. все путешествие было уже проделано.

Витичев находится всего в нескольких часах плавания вниз от Киева и представлял собой в те времена несомненно крепость, защищавшую с юга Киев от нападений печенегов.

Интересно, что путешествие совершалось сообща, как единая операция, — это обеспечивало от нападений печенегов и несомненно помогало в трудных участках пути, где нужна была объединенная физическая сила.

«Прежде всего они приходят к первому порогу, называемому “Эссупи”, что по-русски и по-славянски означает “не спи”. Этот порог настолько узок, что не превышает ширины циканистрия (дворцового гипподрома); посередине его выступают обрывистые и высокие скалы наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и (внушает) страх. Поэтому руссы не осмеливаются проходить среди этих островков, но, причалив вблизи и высадив людей на сушу, а вещи оставив в однодревках, после этого нагие ощупывают ногами дно, чтобы не натолкнуться на какой-нибудь камень; при этом одни толкают шестами нос лодки, а другие — середину, третьи — корму. Таким образом, они со всеми предосторожностями проходят этот первый порог по изгибу берега».

Из этого отрывка ясно, что описание сделано со слов очевидца, проделавшего путь с руссами из Киева. То, что несколько человек толкали нос, другие середину, третьи корму, что из лодок высаживали людей (рабов в цепях, см. ниже), говорит о значительной величине лодки. Наконец, совершенно очевидно, что операция эта была опасна и трудна.

«Пройдя этот порог, они опять, приняв с берега остальных, отплывают и достигают другого порога, называемого по-русски “Улборои”, а по-славянски “Островунипрах”, что значит “остров порога”. И этот порог подобен первому, тяжел и труден для переправы. Они опять высаживают людей и переправляют однодревки, как прежде.

Подобным образом проходят они и третий порог, называемый “Геландри”, что по-славянски значит “шум порога”. Затем также (проходят) четвертый порог, большой, называемый по-русски Аеифор, а по-славянски Неасит, потому что в скалах порога гнездятся пеликаны. На этом пороге все ладьи причаливают к земле носами вперед, отряженные люди сходят держать стражу и уходят; они неусыпно держат стражу из-за печенегов.

Остальные, выбрав поклажу, находившуюся в однодревках, и рабов в цепях, переводят их сухим путем 6 миль, пока не пройдут порога. Затем они тащат свои однодревки волоком, другие несут на плечах, и таким образом переправляют на другую сторону порога, спускают их потом в реку, грузят поклажу, входят сами и продолжают плавание».

Таким образом, четвертый порог, именно Ненасытец, вовсе не пересекался лодками, а обходился сухим путем. Более легкие однодревки несли на плечах, более тяжелые — волокли по земле. Поклажа переносилась отдельно. Все это производилось под ежеминутной опасностью нападения печенегов.

Нам кажется, что непроходимость Ненасытца преувеличена Багрянородным. Во-первых, самое название показывает, что этот порог ненасытно поглощал лодки, — следовательно, находились и такие, которые рисковали плыть прямо через порог. Во-вторых, в недавнее время пороги довольно часто использовались крупными лодками, только, чтобы не подвергаться излишней опасности, брали специальных лоцманов, знавших каждый порог, как свои пять пальцев. В опытных руках крушения случались редко.

Обращает на себя внимание, что только здесь была особая опасность подвергнуться нападению печенегов; отчасти это понятно: нападение было удобно тем, что переправляющиеся растягивались в длинную узкую цепь и таким образом распыляли свои силы. Почему, однако, нападения не производились на первых трех порогах, не совсем ясно. Вообще, если пороги находились в области печенегов, непонятно, почему они не контролировали торговлю в этом пункте, взимая хотя бы пошлину.

«Прибыв к пятому порогу, называемому по-русски Баруфорос, а по-славянски Вулнипрах, потому что он образует большую заводь, и, опять переправив однодревки по изгибам реки, как на первом и втором пороге, они достигают шестого порога, по-русски называемого Леанти, а по-славянски Веруци, что значит “бурление воды”, и проходят его таким же образом. От него плывут к седьмому порогу, называемому по-русски Струкун, а по-славянски Напрези, что значит “малый порог”, и приходят к так называемой Крарийской переправе, где херсониты переправляются на пути из Руси, а печенеги в Херсон».

Из этого отрывка видно, что седьмой порог был настолько мал, что через него просто плыли, — по крайней мере о том, что здесь сходили на берег, не сказано ни слова.

Крарийская переправа, очевидно, современная Кичкасская, ею пользовались греки-херсониты, т. е. жители Херсона в Крыму, когда они ездили в Русь сухим путем; этой же переправой пользовались правобережные печенеги, чтобы попасть в Херсон. О купцах руссах, ездивших сухопутьем, Багрянородный здесь ничего не говорит, но ниже мы увидим намек на них.

«Эта переправа шириной приблизительно равна гипподрому, высота же, сколько можно судить глазами, от самого низа такова, что может долететь стрела. Поэтому печенеги приходят сюда и нападают на руссов».

Место это изложено очень сбивчиво и неясно: непонятно, что дает основание печенегам нападать на руссов. Если руссы в лодках плывут по Днепру, то вряд ли печенеги могут нанести им какой-то вред, да и что за смысл стрелять только ради того, чтобы выпустить стрелы.

Нападать на лодках печенеги не могли, ибо были кочевниками, и плавание по рекам было им совершенно чуждо. Даже если бы это было так, то они могли делать это по всему течению, а не только у Крарийской переправы.

Нам кажется, что речь здесь идет о руссах, торгующих с Херсоном сухим путем, в этом случае понятно, что печенеги могли устраивать на русских купцов засады у переправы, которой они миновать не могли.

«Пройдя это место, они достигают острова, называемого островом Св. Григория (Хортица), и на этом острове совершают свои жертвоприношения, так как там растет огромный дуб. Они приносят в жертву живых птиц. Кругом втыкают стрелы, а иные (приносят) куски хлеба, мясо и что имеет каждый, как требует их обычай. Насчет птиц они бросают жребий, — зарезать ли их (в жертву), или съесть, или пустить живыми. От этого острова руссы уже не боятся печенегов, пока не достигнут реки Селины».

Интересно, что Хортицу информатор Багрянородного назвал островом Св. Григория, что было безусловно греческим именем, ибо в это время (несомненно до 950 г.) христианство не было широко распространено, и руссы не имели никаких оснований, будучи язычниками, называть остров на христианский лад. Да, наконец, ясно, что остров уже имел свое имя задолго до христианства.

Наличие греческого названия для острова Хортица позволяет допустить возможность чисто греческих названий и для порогов Днепра, находящихся тут же поблизости.

В отношении реки Селины Багрянородный забегает вперед, указывая часть пути, безопасную от печенегов, но, как будет видно из дальнейшего, он и здесь что-то напутал.

«Затем, двинувшись от этого острова, они плывут около 4-х дней, пока не достигнут лимана, составляющего устье реки».

Если грубо подсчитать расстояние, отделяющее пороги от устья Днепровского лимана, которое руссы покрывали за 4 дня, то расстояние от Киева и до конца порогов будет раза в 2 больше. Поэтому одно плавание от Киева и до устья занимало не менее 12 дней.

Сколько дней отнимали пороги — судить трудно, во всяком случае от Киева и до устья Днепра ехали не менее 2 недель.

«В нем (лимане) есть остров Св. Эферия (ныне Березань). Пристав к этому острову, они отдыхают там 2–3 дня и опять снабжают свои однодревки необходимыми принадлежностями: парусами, мачтами и реями, которые они привозят с собой».

И здесь информатор Багрянородного немного путает. Что значат слова — «опять снабжают»? Еще в Киеве лодки были снабжены всем необходимым. За время путешествия, хотя бы в 2–3 недели, не могло все износиться, чтобы надо было опять снабжать.

Суть дела иная: начиналось морское плавание, в основном рассчитанное на паруса, следовательно, надо было укрепить мачты, поставить реи и т. д. Хотя руссы далеко от берега не отходили, но несомненно некоторые участки моря пересекали, пользуясь только парусами; но одно дело паруса на реке, а другое дело на море.

«А так как этот лиман, как сказано, составляет устье реки и доходит до моря, а со стороны моря лежит остров Св. Эферия, то они оттуда уходят к реке Днестру и, благополучно достигнув ее, снова отдыхают».

Здесь в переводе есть расхождение с текстом: и в греческом, и в латинском тексте сказано не «к Днестру», а «к Днепру». Переводчик, руководствуясь смыслом, исправил ошибку, ибо не могли руссы уходить из устья Днепра к устью Днепра же. Здесь какое-то недоразумение с текстом, что и видно из дальнейшего.

«Когда наступит благоприятная погода, они, отчалив, приходят к реке, называемой Белою, и, отдохнувши там подобным образом, снова двигаются в путь и приходят к Селине, так называемому ответвлению реки Дуная».

Указание, что между Днестром и северным рукавом Дуная (Селиной) была еще река Белая, является совершенно загадочным и просто фантастическим.

Между Днестром и Дунаем нет никакой мало-мальски значительной реки, достойной упоминания. Наконец, расстояние между Днестром и Дунаем не настолько значительно, чтобы необходимо было еще отдыхать где-то на полпути. Вряд ли, кроме того, Багрянородный мог путать что-то в области, уже совсем близкой к Византии.

Нам кажется, что дело тут в тексте, либо в его искажении, либо в плохом понимании. Прежде всего, в греческом тексте нет названия реки Белой, оно имеется только в латинском переводе. Слово «aspron» означало «белый город» (Белгород славян, Ак-кермен турок, Четатеа Алба румын). И недаром на карте, приложенной к труду Ансельма Бандуры, против устья Днестровского лимана поставлено «Albus fl.», а в отношении Aspron добавлено «Alba civitas» — «Белый город» (лат.). Таким образом, «река Белая» — это Днестр, при таком понимании Багрянородный географической ошибки не допускает. Дальнейший текст также в этом случае согласуется с предыдущим вполне.

«Пока они не минуют Селины реки, по берегу за ними бегут печенеги. И если море, что часто бывает, выбросит однодревки на сушу, то все они вытаскивают их на берег, чтобы вместе противостать печенегам. От Селины они уже никого не боятся».

Здесь явное противоречие сказанному выше: то руссы «уже не боятся печенегов, пока не достигнут реки Селины» (от острова Хортица), и, следовательно, от Селины они опять начинают бояться печенегов, то руссы не боятся печенегов, начиная от Селины (что действительно верно). Если руссы не боятся печенегов до Селины, то как связать это с указанием, что те до Селины бегут за ними по берегу и нападают при малейшем удобном случае? Это противоречие, вероятно, не есть вина переводчика или Багрянородного, а самого информатора последнего.

«И вступив на Булгарскую землю, входят в устье Дуная».

Зачем им надо входить в устье Дуная — совершенно непонятно; путь в Царьград лежал прямо перед руссами вдоль дельты Дуная. Для пополнения запасов пресной воды достаточно было стать у устья Дуная, а не заходить в него.

«От Дуная они доходят до Конопа, оттуда до Констанции, и до реки Варны. От Варны приходят к реке Дичине, — все эти места находятся в Булгарии, — от Дичины достигают они области Месимврии; здесь оканчивается их многострадальное, страшное, трудное, но тяжелое путешествие».

Мы исправили явно нелепый перевод, в переводе академического (!) издания сказано: «по реке Варне». По-гречески сказано: «tou potamon Barnas», по латыни: «ad flumen Varnas», что означает — «к реке Варне». Согласно же переводу получается, что от Конопа можно попасть в Констанцию по реке Варне. Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидать, что Констанца ничего общего не имеет с рекой Варной. Этот пример наглядно показывает крайнюю необходимость нового и точного перевода сочинения Багрянородного, надо не только переводить, но и понимать, что переводится.

Скверный перевод бросает тень на достоверность свидетельства Багрянородного, что мы и допустили лично вначале, и только потом, ознакомившись с оригиналом, поняли, что виноват не Багрянородный, а переводчик. Многие ли, однако, пользовались оригиналом Багрянородного?

«С наступлением ноября месяца их князья выходят со всеми руссами из Киева и отправляются в “полюдье”, т. е. круговой объезд по городам, именно в славянские земли вервианов, другувитов, кривичей, северян и остальных славян, платящих дань руссам. Прокармливаясь там в течение целой зимы, они в апреле месяце, когда растает лед на Днепре, снова возвращаются в Киев.

Потом, получив, как сказано выше, однодревки, тем же указанным способом спускаются в Византию…»

Перейдем теперь к выводам. Прежде всего, ясно, что и греческий текст, и латинский, и русский переводы далеки от совершенства и, чтобы понимать Багрянородного как следует, надо еще много поработать над его текстом.

Однако уже теперь ясно, что Багрянородный — источник отнюдь не безупречный, многое он путает или не совсем верно понимает. Переоценивать его нельзя. Баумгартен рассыпает ему комплименты по поводу хорошего знания им славян, что он лично принимал у себя княгиню Ольгу, что он прекрасно отличал «руссов» от «славян». Баумгартен забывает, что Багрянородный принимал у себя Ольгу осенью 957 года, в 959 году умер, а сочинение свое написал около 950 года, т. е. задолго до приезда Ольги, что и видно по его плохой осведомленности о делах на Руси.

Об Ольге, бывшей фактической руководительницей государства, он не говорит ни слова, а между тем, когда семь лет спустя лично познакомился с ней, то послал послов напомнить о договоре не к Святославу, а к ней, т. е. реальному князю Руси. Все это показывает, что в «De administrando imperio» знания Багрянородного о Руси были крайне низки. Уж если государь не знает, кто в действительности, а не номинально, правит в соседнем государстве, — знания его крайне бедны.

Таким образом, верить каждому слову Багрянородного мы просто не имеем права, мы не можем выдергивать из его текста куски фраз и считать их безусловно достоверными, когда тут же рядом имеются данные, заставляющие сомневаться в достоверности взятого отрывка. Мы можем пользоваться данными Багрянородного только после критического анализа. К анализу того, что он понимал под термином «русс», мы сейчас и переходим.

Прежде всего, Багрянородный нигде не употребляет термина «варяги», широко распространенного в византийской литературе; не употребляет он, конечно, и термина «норманны», принятого в западноевропейских странах.

Нигде, далее, во всех его сочинениях нельзя найти даже намека, что «руссы» — это варяги или скандинавы или вообще люди иного корня, чем славяне. Он просто называет одних «руссами», а других «славянами», считая последних данниками первых.

Что же понимал Багрянородный под термином «Росиа»? Называя Новгород, Смоленск и т. д. внешней (дальней) Россией, Багрянородный тем самым предполагал и существование «ближней» Росии. И действительно, в 37-й главе своего сочинения, говоря о печенегах, он пишет следующее: «Округ (печенегов) Хоробое соседит с Русью, округ Ябдертим соседит с платящими дань Руси “ултиносами”, “дерблениносами”, “лензаниноисами” и прочими славянами (“склабоис”)».

Таким образом, Киевская область считалась Багрянородным «Русью» (очевидно «ближней или «внутренней»), а уличи или улутичи («ултиноси»), деревляне («дербленинос»), загадочные «лензанинос» и прочие славяне были данниками-соседями.

Интересно, что Вильгельм де Лиль, снабдивший в 1729 году сочинение Багрянородного специальной картой, поясняющей взаимоотношения географических пунктов и областей, упомянутых Багрянородным, проводит границу, отделяющую округ Хоробое печенегов от Руси по реке Роси.

Граница Руси охватывает истоки Роси и Тетерева с запада и уходит прямо на север к каким-то крупным озерам, южнее которых де Лиль помещает «крибитеинов» (очевидно кривичей) и «лензанинов», добавляя при каждом названии — «славяне».

Какими он пользовался источниками — неизвестно, но, очевидно, опирался на гораздо более древние карты, бывшие в его распоряжении, сам же он был ученым географом Академии наук. Его свидетельство не только поясняет Багрянородного, но и подкрепляет его, ибо он опирался безусловно на какие-то иные древние источники до 1729 года.

К сожалению, в докладной записке, приложенной к его карте, об источниках ничего не сказано. Большая часть ее посвящена расшифровке географических названий Багрянородного: Cioabam (Ciabum), Busegardam, Tzernigogam, Nemogardam et Miliscam он противопоставляет: Kiovie, Vizgrad, Tzernigove, Novogorod и Msenesk. Из карты видно, что в «Новгороде» он видел Новгород Северский, а в Miliniscam — Мценск! Вообще, очевидно, что по мере продвижения на север географические пункты и их взаимоотношения делаются все более и более неверными, а самый Север почти принадлежит области фантазии. Однако пропорции нижней части карты довольно правдоподобны.

Как бы то ни было, а Багрянородный, вне всякого сомнения, помещал Русь на среднем течении Днепра с центром в Киеве и под собственно руссами мог понимать только полян с правящей верхушкой, ибо если бы он понимал под «руссами» варягов, то варяги могли жить только в Киеве, а между тем область печенегов граничила с целой областью россов. Киевская область и есть «Россиа» sui generis (лат. «своего рода»).

Этой Руси, по мнению Багрянородного, подчинялся целый ряд славянских племен, как-то: улутичи, древляне, дреговичи, кривичи, «лензанины», северяне и т. д. Центром Руси был Киев, ибо отсюда уходили русские князья «со всеми руссами» в полюдье осенью ко всем перечисленным племенам славян за данью, и сюда же возвращались они с ней.

Этим сведениям, подтверждаемым и другими источниками, противоречит фантастическое указание, что Святослав княжил в Новгороде, т. е. что столицей Руси был не Киев, а Новгород, — оно должно быть решительно отброшено, как основанное частично на явной ошибке, частично на устарелом сведении.

Таким образом, Багрянородный знал всю Русь в целом от Новгорода и до Киева, однако деление ее на «ближнюю» и «дальнюю» было неверным. Вышгород, находящийся на расстоянии 12–14 км от Киева и игравший все время роль почти пригорода Киева, не мог относиться к «дальней» Руси. Равным образом и Чернигов, и Любеч всегда были в сфере влияния Киева. Иное дело — Смоленск и Новгород. В общих же чертах, картина, нарисованная Багрянородным в отношении государства «Русь», довольно верна.

Но кто же были сами «руссы»? То, что они управляли славянами, еще ничего ровно не говорит об их национальности. Современные русские тоже управляют украинцами, белоруссами, но это не значит, что они являются народом совсем другого корня, вроде, скажем, германцев, татар или китайцев. Руссы могли быть теми же славянами, но в ходе истории получившими преобладание над другими, хотя бы благодаря своему положению на большой реке.

Были ли они чужестранцами в большом количестве, захватившими власть над славянами и сосредоточившими в своих руках военную мощь, управление государством и торговлю, или это была только небольшая особая классовая прослойка, как это представляют себе С. В. Юшков и другие? На это свидетельство Багрянородного дает довольно ясный ответ.

Из описания торговой экспедиции из Новгорода в Царьград видно, что «руссы» Багрянородного отнюдь не принадлежали к верхушке общества того времени.

Голые, ощупывая ногами каменистое дно, перетаскивали они на себе лодки и груз, отбиваясь подчас и от печенегов, и уж, конечно, работая, как рабы, веслами, особенно до Киева, возвращаясь из Царьграда и добираясь до системы Днепра, идучи в Царьград.

В судах, мало приспособленных для морского плавания (ибо они даже подчас выбрасывались волнами на берег), руссы шли на отчаянный риск и выполняли невероятной трудности работу; недаром Багрянородный называет их странствование «многострадальным, страшным, трудным и тяжелым».

Совершенно очевидно, что этим делом занимались не властители, завоеватели или богачи-толстосумы, словом, не верхушка тогдашнего общества, а самый черный, трудовой народ, костяк нации.

На это дело шли самые крепкие телом и духом, прибыль доставалась потом и кровью. Это, наверное, не была торговля в современном понимании этого слова, когда торговцами «sui generis» являются люди, продающие чужие продукты, — это был прежде всего обмен продуктами, добытыми самим продуцентом.

Известно, что северные области Древней Руси и в прошлом не отличались особым плодородием: ссылки на неурожай переполняют новгородские летописи, о голодовках, морах мы встречаем указания на каждом шагу. В этих условиях торговля мехами, шкурами, медом, воском и прочими продуктами страны являлась дополнительным источником дохода населения.

Именно поэтому новгородская область и была ядром организации торговых экспедиций в Царьград; более богатые южные племена принимали меньшее участие в этих экспедициях, но несомненно и они играли значительную роль в них, они, прежде всего, могли доставлять грекам хлеб, в котором те всегда нуждались.

Таким образом, «руссы», торговавшие с Царьградом, и «руссы», уходившие с князьями на «полюдье», были в отношении общественной функции совершенно различными группами.

Руссы-купцы были не привилегированными иностранцами-скандинавами, а славянами, главным образом северными, производившими обмен продуктов с Византией; если среди них и были настоящие торговцы, то их было не много. На каком языке они говорили, видно из того, что они, «руссы», называли первый днепровский порог «Не спи!», а последний — «Струкун». Скандинавская теория Руси совершенно бессильна объяснить явно славянское происхождение этих названий.

Из сказанного ясно, что название новгородских купцов Багрянородного «руссами» (если понимать под этим скандинавов) является плодом путаницы понятий, и только, — «руссы-купцы» были в первую очередь и преимущественно славяне. Другой группой были «руссы»-воины. Багрянородный говорит, что «все руссы» уходили в ноябре с князьями из Киева к славянским племенам за данью, где и оставались до апреля на прокормление. В этом отрывке много нелепостей, которые мы и рассмотрим постепенно.

Если «руссами» были только воины-скандинавы (раз они могли пойти «все»), то не могла же Киевская область называться Русью по их имени, а не по имени целого племени, населяющего не только самый Киев, но и всю Киевщину.

Далее, выражение «все», конечно, нельзя понимать буквально, оно говорит только, что уходило много людей. Это была демонстрация силы перед данниками, и вместе с тем каждый дружинник получал на месте продовольствие, одежду и уплату за свою службу князю.

Полюдье не было системой «податных инспекторов», собирающих налоги, но узаконенный грабеж, доходивший даже до того, что князь, только что получивший дань, еще раз возвращался для дальнейшего «рысканья» (вспомним случай со смертью Игоря).

В дружине князя было, конечно, немало наемных воинов-скандинавов, но нет никакого сомнения, что основная масса дружины была славянская, финская и т. д., но не германская. Если бы скандинавы представляли собой значительные массы вооруженных людей, объединенных языком, профессией, совместными интересами, то мы несомненно имели бы немало случаев столкновений их с населением или даже с самим князем на почве материальных разногласий. Этого в истории мы не находим. Несколько весьма немногих случаев пребывания варягов на Руси большими массами отмечены как исключительные случаи, но и в этих случаях и народ, и сами князья старались избавиться от них поскорее.

Поэтому масса «руссов», отправлявшаяся в полюдье на 5–6 месяцев, не могла также состоять преимущественно из скандинавов. Наоборот, можно предполагать, что именно скандинавы, т. е. воины-профессионалы, оставались в Киеве и различных городах, ибо с уходом князей должен же был кто-то оставаться для защиты Киевской и других пограничных областей от печенегов и других врагов: те ведь тоже не дремали, зная, что на полгода нет ни князя, ни войска.

Естественно было оставить под руководством опытных воевод именно настоящих воинов, которые на такого рода службу специально и нанимались, а потом одарить их из дани, собранной на полюдье.

Таким образом, и в «руссах», уходивших на полюдье, мы не можем видеть воинов-скандинавов.

Есть в данных Багрянородного и другие несообразности. Он говорит, что все руссы уходят из Киева с князьями. Прежде всего, в Киеве всегда был один князь. Этот князь, принимая во внимание состояние дорог в те времена и огромные просторы Руси, ни в коем случае не мог даже за полгода объехатъ, выколачивая дань, всю Русь. На деле было иное: каждый князь в своей волости совершал «полюдье», а известная часть дани поступала в Киев.

Далее, по Багрянородному, получается, что «руссы», вернувшись в апреле в Киев, покупают у «славян» лодки и едут в Царьград. Значит, вся жизнь их проходит в езде: 6 месяцев в полюдье, 6 месяцев в путешествии в Царьград и обратно. Не слишком ли уж считает Багрянородный «руссов» за коммивояжеров?

Если они воины-скандинавы, то когда же они охраняют государство, если они все время в отсутствии? Если они купцы, все время странствующие, то какая сила удерживает многочисленные племена славян почти от Балтийского и до Черного морей от распада?

Сбивчивость в изложении Багрянородного вполне понятна: на Руси он не бывал, сведения о ней он имел, по-видимому, не только из одних рук, и проверить их не мог, поэтому он мог только передать их, не критикуя, что он и сделал.

Отсюда и получается, что столица Руси то в Новгороде, то в Киеве; то киевляне платят дань «руссам», то новгородцы платят ее «руссам»-новгородцам; в одном месте «руссы» — это преимущественно торговцы, в другом — воины, собирающие дань; здесь только «руссы» ездят в Царьград, а «славяне» сидят на месте, а рядом излагаются «славянские» названия порогов, а «русские» отодвинуты в тень; в одном месте «руссы» — это социальная прослойка (будь то купцы или воины), в другом месте — это огромный народ, держащий в повиновении просторы от Балтийского и до Черного морей; тут они чужеземцы, давшие побежденным свое имя, там они исконные обитатели Киевской земли, прирожденные славяне, и т. д.

Все эти несообразности объясняются только тем, что Багрянородный плохо разбирался в положении дел на Руси, он путал, подобно другим, «руссов» и «славян», он не знал элементарнейших вещей, например, что Новгород стоит не на Днепре, впадающем в Черное море, а на Волхове, принадлежащем к системе Балтийского моря, и т. д.

А отсюда кардинальный вывод: если Багрянородный и отличал «руссов» от «славян», то он этой разницы сам как следует не знал. Использовать его данные в пользу норманистской теории нельзя уже потому, что они сбивчивы, противоречивы, и основываться на них — это значило бы строить здание на песке.

Мы уже видели, что оба названия последнего днепровского порога («по-русски» и «по-славянски») на деле оказываются славянскими. Значит, Багрянородный путал два славянских имени, но, будучи иностранцем, конечно, не мог разбираться в тонкостях. Ведь мы живем в XX веке, а между тем для миллионов культурных западноевропейцев с университетским образованием разница до сих пор между русскими, украинцами и белоруссами вовсе неясна. Что же мы можем требовать от информаторов Багрянородного, живших более 1000 лет назад?!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.