II. Философская антропология

II. Философская антропология

Сам Поршнев считал предметом своей основной специальности проблематику антропогенеза:

«Многие годы я слышу кастовые упреки: зачем занимаюсь этим кругом вопросов, если моя прямая специальность — история Европы XVII–XVIII веков. Пользуюсь случаем исправить недоразумение: наука о начале человеческой истории — и, в первую очередь, палеопсихология — является моей основной специальностью.

Если в дополнение к ней я в жизни немало занимался историей, а также и философией, и социологией, и политической экономией — это ничуть не дискредитирует меня в указанной главной области моих исследований. Но вопросы доистории встают передо мной в тех аспектах, в каких не изучают их мои коллеги смежных специальностей».[42]

Изложение вклада Поршнева в науку об антропогенезе в виде вклада его в целый ряд вполне самостоятельных наук крайне сложно, ибо эти науки на проблеме антропогенеза пересекаются до такой степени, что границу между ними провести уже практически невозможно. Однако есть одно обстоятельство, которое делает такой путь оправданным.

Поршнев отчетливо понимал двусмысленную роль специальных наук в изучении проблем антропогенеза. С одной стороны, палеоантропологи, палеонтологи и палеоархеологи — едва ли основные «легитимные» исследователи происхождения человека — были крайне поверхностно знакомы с серьезными научными результатами, полученными в зоологии, психологии, нейрофизиологии, социологии. С другой, сами эти перечисленные науки были крайне слабо развиты именно в приложении к плейстоценовому времени:

«Ни один зоолог не занялся всерьез экологией четвертичных предков людей, а ведь систематика, предлагаемая палеонтологами для окружавших этих предков животных видов, не может заменить экологии, биоценологии, этологии. Ни один психолог или нейрофизиолог не занялся со своей стороны филогенетическим аспектом своей науки, предпочитая выслушивать импровизации специалистов по совсем другой части: умеющих производить раскопки и систематизировать находки, но не умеющих поставить и самого простого опыта в физиологической или психологической лаборатории. Ни один квалифицированный социолог или философ не написал о биологической предыстории людей чего-либо, что не было бы индуцировано, в конечном счете, теми же палеоархеологами и палеоантропологами, которые бы сами нуждались в этих вопросах в научном руководстве.

Получается замкнутый круг…»[43]

Для того чтобы прорвать этот замкнутый круг, Поршнев решительно взялся за восполнение названных выше пробелов в зоологии, физиологии, психологии, социологии, философии и т. д.

Поршнев — материалист. И в этом отношении он не одинок в кругу антропологов.

Однако он едва ли не единственный исследователь-материалист, который учел, усвоил весь тот массив религиозной критики материалистических представлений об антропогенезе, который накопился со времени выхода дарвиновского Происхождения видов. Из всех материалистических концепций происхождения человека концепция Поршнева сегодня остается единственной сумевшей устранить все те наивно-упрощенные элементы материалистического подхода к проблеме, на которые уже давно и совершенно обоснованно указывала религиозная критика.

Без всякого преувеличения можно сказать: если на уровне современного знания фактов и существует альтернатива религиозным представлениям об антропогенезе, то это концепция Поршнева. Даже несмотря на то, что вот уже 25 лет с ней профессионально никто не работает. Все остальные концепции такой альтернативой признаны быть не могут.

Хочу подчеркнуть: как бы ни были велики и значимы конкретные открытия в различных аспектах этой обширной проблемы, как бы ни были перспективны для дальнейшего исследования выдвинутые им смелые гипотезы, важнейшее значение исследований Поршнева в области антропогенеза лежит в области философии: в разработке такой концепции, которая в контексте научных знаний конца XX века не нуждается в гипотезе о творце.

Характерно, что, отвечая на обвинения в «антинаучности», «стремлении к сенсации» и т. п., которые стали раздаваться по поводу поисков Поршневым «снежного человека», он подчеркивал именно философское значение своих открытий:

«И сегодня еще лишь очень немногие понимают, что троглодиты — большое событие в философии. В философии, граждане судьи, в философии случилась сенсация, но ведь не это имелось в виду обвинением. Материализм — целитель слепоты. Благодаря ему мы увидели то, что было под носом, но чего не надлежало видеть. Не монстра, не никчемную диковину гор и чащ, а первостепенный факт „философской антропологии“».[44]

По мнению Поршнева, два ложных постулата мешали серьезному научному прорыву в исследовании антропогенеза.[45]

Убежденность в том, будто археологические остатки жизнедеятельности ископаемых гоминид доказывают наличие у них абстрактно-логического (понятийного), творческого мышления, а значит и требуют признания людьми не только неоантропов, но также палеоантропов (неандертальцев) и даже еще более древних видов.

У этого постулата два главных корня — миф об охоте на крупных животных как основном занятии человеческого предка и миф об изобретении им огня.

Убежденность в том, что эволюционная форма, предшествовавшая homo sapiens, вымерла, исчезла с лица Земли тотчас после появления этого последнего.

Главный труд Поршнева, подводящий итог его исследования в области антропогенеза и намечающий программу дальнейших исследований, — «О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии)» — вышел в свет через два года после смерти автора — в 1974 году.

В опубликованную книгу не вошли три главы из рукописи. Две из них включали тщательно и подробно обоснованное опровержение двух названных мифов, лежащих в основе первого ложного постулата. Вынужденный сокращать текст, Поршнев решил, что важнее сохранить методологию, чем подробности эмпирических доказательств. Третья глава из не вошедших касалась второго ложного постулата. Кое-что из этой главы было включено в текст книги. Но далеко не все. В целом, Поршнев считал ее менее удачной. Забегая вперед, отмечу, что исследования по тематике этой главы являются наиболее трудными, но и наиболее важными для дальнейшего развития всей концепции и даже всей науки «о человеческом обществе и общественном человеке».