4. «Но вы же хозяева положения»

4. «Но вы же хозяева положения»

Утром 14 августа Черчилль в сопровождении генерала Спирса прибыл в Париж в качестве гостя заместителя главнокомандующего генерала Жоржа, чтобы ознакомиться с французской обороной на линии Мажино. Когда они ехали через Булонский лес, чтобы позавтракать в спокойной обстановке, они еще не могли знать, что в это время Гитлер информировал своего главнокомандующего генерала Браухича и начальника штаба генерала Франца Гальдера о дальнейшем ходе и предполагаемом характере событий. Однако не было необходимости заглядывать в кабинет Гитлера в Оберзальцберге, где проходило это совещание, так как и Черчилль, и Жорж были уверены, что война уже почти на пороге, если союзники еще раз не капитулируют по всем пунктам немецких требований. Они оба считали, что послемюнхенская передышка была с выгодой использована немцами; особое впечатление на них производили докладные о крепости немецкого Западного вала — линии Зигфрида — вдоль французской границы.

16 августа Черчилль встретился с Гамеленом, который в это время руководил маневрами в Эльзасе, и через десять дней вернулся в Париж с чувством обретенной уверенности в результате ознакомления с французской обороной и с общим моральным состоянием французских вооруженных сил. В Париже Черчилль пригласил генерала Жоржа на завтрак. Французский генерал пришел к нему, прихватив с собой полный обзор обстановки. Он подробно охарактеризовал развертывание французских и немецких армий и дал оценку боевых возможностей дивизий.

Мы теперь знаем, что разведывательные данные, которыми располагал генерал Жорж, о Западном вале (линии Зигфрида), а тем более о размещении там немецких войск, сильно преувеличивали фактические силы немецкой обороны в то время. И даже в тех условиях Черчилль был поражен увиденным. «Но вы же хозяева положения», — сказал он Жоржу.

Фактически это было верно, не говоря уже о тех цифрах, которые поразили Черчилля. Численно французы на Западном фронте сильно превосходили немцев по всем родам войск и вооружения. У них было в пять раз больше солдат, чем у Германии на Западе; они были лучше обучены и значительно лучше обеспечены и оснащены. У французов было полное превосходство в бронетанковых войсках, поскольку у немцев на Западе танков вообще не было. Французы (вместе с англичанами) имели значительное превосходство в воздухе и еще большее — на море. В течение трех недель сентября «ворота» в Германию оставались открытыми для французских армий, английской авиации и военно-морского флота.

Накануне войны Франция имела около 6 млн. человек, годных для военной службы. 5 млн. человек прошли двухгодичную подготовку. Из этого числа 2 млн. 800 тыс. человек находилось в боевых частях и 1 млн. 925 тыс. — в частях местной обороны; остальные не были приписаны к частям.

Значительная часть этих огромных людских резервов была мобилизована в течение лета и находилась в частях, разместившихся на наиболее уязвимых участках обороны. Французское высшее командование заблаговременно начало основательную мобилизацию, не дожидаясь начала войны.

Французская система развертывания предусматривала несколько стадий, в результате чего до объявления всеобщей мобилизации фактически в августе 1939 года было призвано уже около трех четвертей всех резервистов. Первая из четырех стадий развертывания уже осуществлялась в течение лета. На этой «стадии 1», известной как стадия «боевой готовности», были призваны резервисты для укомплектования основных подразделений 49 специальных крепостных батальонов и 43 специально отобранных артиллерийских частей. В итоге страна была подготовлена к дальнейшим мобилизационным мероприятиям; учреждения и центры формирования и подготовки частей были приведены в готовность для практическою осуществления следующих стадий мобилизации.

21 августа Гамелен информировал Хор-Белиша, что во Франции идет мобилизация. В этот день была приведена в действие система противовоздушной обороны; на следующий день, 22 августа, началось осуществление «стадии 2», известной как стадия «усиленной боевой готовности». Эти меры носили формальный характер, так как войска уже находились на своих местах. За этим сразу же последовала «стадия 3» со специальными мерами по обеспечению безопасности Парижа и наиболее «открытых ворот» во Францию на северо-востоке и юго-востоке страны. Были завершены мероприятия и по противовоздушной обороне. 24 августа начался четвертый этап — «стадия 4» — «прикрытие сосредоточения». Сначала она распространилась только на прифронтовые районы, а 26 августа — на всю территорию Франции.

Позднее, когда немцы оккупировали Париж и получили возможность изучить соответствующие французские документы, немецкая разведка отмечала, что французская мобилизация значительно опередила немецкую и фактически была осуществлена на протяжении длительного периода. К 26 августа французы фактически отмобилизовали три четверти всех своих вооруженных сил — всего 72 дивизии, еще не объявляя всеобщей мобилизации. Мобилизация началась 1 сентября. Французы сформировали на территории метрополии 99 дивизий и укомплектовали артиллерийские части, в общей сложности имевшие 11 тыс. орудий. Вооруженные силы Франции имели 3286 танков, из них 600 довольно устаревших легких танков Рено FT.

В официальных французских оценках фактического состояния военно-воздушных сил того времени, представленных министрами и военными руководителями суду в Риоме, который ставил своей целью установить вину Народного фронта в поражении Франции, было много путаницы и противоречий. Не много пользы принесли и данные немецкой разведки, поскольку в них также завышалась фактическая численность французской авиации. По состоянию на 1 сентября, у Франции фактически было 463 боевых самолета — бомбардировщика первой линии, хотя и не очень современных по тому времени, и 634 истребителя первой линии. Однако для полноты картины к этому мы должны добавить 566 английских бомбардировщиков и 608 истребителей, что в целом составляет примерно 2200 бомбардировщиков и истребителей против 3600 немецких боевых самолетов, из которых, однако, 2600 были заняты в операциях против Польши.

Но наиболее важным было то, что эта огромная сила была собрана и готова к действиям уже к концу первой недели сентября. К 26 августа было отмобилизовано 72 дивизии, 8000 орудий, 2500 танков и 2000 боевых самолетов первой линии; 4 млн. солдат находились на позициях, тех самых солдат, которых Черчилль назвал «хозяевами положения». С каким противником встретились бы они утром 9 сентября, через 14 дней после мобилизации? Какое противодействие встретили бы они, если бы перешли в наступление против Германии с целью облегчить положение поляков?

Спустя многие месяцы, полных усилий разведки, размышлений и страха, английские и французские союзники встали наконец лицом к лицу с немецкой действительностью. Однако «психологическая преграда» все еще давала о себе знать. В «Разведывательном бюллетене» Второго бюро от 9 сентября приводились последние данные французской разведки о немецких силах на Западе. Второе бюро сообщало, что вдоль Западного вала немцы разместили 43 дивизии. Несколько ранее, с началом военных действий, Второе бюро сообщало, что Германия мобилизовала 135 дивизий, а также приписывало немецким военно-воздушным и бронетанковым силам значительно большее количество самолетов и танков, чем их было в действительности.

В то самое утро 9 сентября, когда французская разведывательная служба разослала командующим армиями и представила правительству свою пересмотренную оценку сил противника, начальник штаба сухопутных сил Германии генерал Франц Гальдер, получив от своего начальника разведки адмирала Канариса доклад о том, что французы собираются предпринять наступление на Саар, подготовил подробную карту обстановки на Западном фронте для представления Гитлеру. Изучив обстановку, Гальдер забеспокоился. Он не мог объяснить бездеятельность французов на Западе, и нам легче понять его смущение, чем пассивность французов, когда обратимся к подготовленной Гальдером карте, дополнив имеющиеся на ней данные о фактическом составе и численности французских войск на границе с Германией.

Против 4,5 млн. французов немцы выставляли около 800 тыс. солдат; однако приблизительно половина из них находилась в процессе сосредоточения или на пути к фронту. По мере изучения составленной карты обстановки в тот день Гальдер начал осознавать всю чудовищность риска, на который шел Гитлер.

В целом картина выглядела несколько лучше, чем в самом начале войны, но все еще была далеко не успокоительная, и Гальдер с тревогой осознавал, что его условные обозначения на карте вряд ли отражали подлинную обстановку, которая сложилась на местности. Так, 72 французским дивизиям — лучшей части французских вооруженных сил — противостояла немецкая трупа армий «С» под командованием фон Лееба, пользовавшегося репутацией специалиста по оборонительной войне. С началом войны против Польши он принял командование от генерала фон Витцлебена. Доклад Витцлебена о положении на Западном фронте вынудил фон Лееба лично ознакомиться со всей обстановкой на месте.

По мнению Витцлебена, положение дел было таково, что если французы предпримут наступление, то они прорвутся через немецкие оборонительные линии.

После осмотра своих войск и системы обороны фон Лееб понял, что в словах Витцлебена нет преувеличения. 2 сентября он специальным курьером послал в Берлин главнокомандующему сухопутными силами генералу фон Браухичу строго конфиденциальное донесение о тревожном состоянии дел на его фронте, особенно на том участке, который охватывает возможные пути движения англо-французских армий через Бельгию и Голландию. Он сообщал, что у него всего две дивизии ландвера (части местной обороны третьей волны), один кадровый полк и две дивизии подготовки пополнений четвертой волны, которые еще надо обучить.[49] Имелись еще некоторые части пограничных войск безопасности.

Положение было таково, что одна из дивизий местной обороны, а именно 225-я, должна была занимать оборону на фронте протяженностью 50 миль, а две другие необученные дивизии четвертой волны должны были обороняться на участке протяженностью 80 миль. Лееб не мог себе представить, чтобы французы не воспользовались столь благоприятными условиями, и поэтому настоятельно просил срочных дополнительных резервов, учитывая то обстоятельство, что потребуется не менее шести дней, прежде чем эти резервы займут свои позиции на оборонительных рубежах. Лееба в первую очередь тревожила вероятность французского наступления и очень небольшие шансы на то, что такое наступление можно застопорить на немецкой границе. При такой обстановке он и не думал о дальнейших перспективах.

К 9 сентября, когда Гальдер подготовил свою карту обстановки, прошла уже неделя с тех пор, как фон Лееб обратился к Браухичу за срочными подкреплениями. Войска фон Лееба имели только небольшое количество самолетов и ни одного танка. По документам, он имел в своем распоряжении 15 кадровых дивизий; они подкреплялись 11 дивизиями ландвера (местной обороны), укомплектованными главным образом солдатами старших возрастов (свыше 30 лет) и офицерами — ветеранами первой мировой войны, и дивизиями четвертой волны, фактически состоявшими только из частично обученных частей пополнения. Горючее и боеприпасы имелись в весьма ограниченном количестве, но и их, по утверждениям генерала Вестфаля, не хватило бы и на три дня боевых действий.

В общей сложности Гальдер насчитывал 40 дивизий, которые только теоретически находились в распоряжении фон Лееба. Однако для многих из них все еще требовалось время (неделя или значительно больше), прежде чем они могли быть введены в бой. И Гальдер, пожалуй, понял, что стратегическая угроза была даже более серьезная, чем угроза, вытекающая из значительного численного превосходства западных союзников на Западном фронте. Гитлер сосредоточил все свои силы на центральном участке фронта; север и юг оборонялись крайне слабыми силами. Такая группировка войск могла превратиться в западню для немцев, однако Гитлер оставался уверенным, что не последует никакого наступления со стороны западных держав.

Таким образом, для обороны северных подступов через Бельгию у фон Лееба была только 1 кадровая дивизия и 6 других весьма посредственных соединений; наиболее уязвимый участок Люксембург — Мозель прикрывали 3 кадровые и 7 других, менее боеспособных дивизий; главные силы войск фон Лееба были развернуты в наиболее подготовленной части линии Зигфрида от Саара вниз к изгибу реки Рейна у Карлсруэ — 8 кадровых дивизий и 9 других дивизий (именно такая группировка войск здесь на далеко выдвинутом вперед участке особенно беспокоила Гальдера: они легко могли быть обойдены с флангов). 2 кадровые и 4 другие дивизии — это все, что осталось для прикрытия участка от Верхнего Рейна и Шварцвальда до швейцарской границы у Базеля.

Оказалось, что карта обстановки Гальдера была скорее выражением надежды, чем отражением фактического положения утром 9 сентября. Группа армий «С» фон Лееба, как мы увидели, фактически не имела ни танков, ни авиации для обеспечения прикрытия с воздуха. Минимальное количество боевой авиации было оставлено для обеспечения прикрытия городов Германии от возможных воздушных налетов английской авиации, и вряд ли что было предоставлено Западному фронту.

Такая диспропорция в распределении сил между польским и Западным фронтами была отражена и в тех цифрах, с которыми генерал Жорж ознакомил Черчилля в Париже 26 августа; и через два дня по возвращении в Лондон Черчилль немедленно передал их Хор-Белиша. 30 августа Хор-Белиша информировал кабинет министров, что, по имеющимся у него данным, на Западном фронте немцы оставили 15 дивизий, 46 дивизий направлены на польский фронт. Это было довольно точное определение численности немецких войск, которые фактически были готовы для использования в боевых действиях накануне нападения на Польшу, а их распределение по фронтам подчеркивает исключительную важность этих первых дней войны.

Немецкие данные о численности своих войск на Западе существенно отличались, однако эти данные относились к разным периодам времени, которые описывались, но никогда не уточнялись. Таким образом, имелась существенная разница между количеством немецких войск на Западе в начале войны с Польшей, то есть в первые десять дней сентября, и в конце польской кампании, то есть в последнюю неделю сентября. Речь идет о первых числах сентября, которые были столь важны.

Уже после войны на допросе генерал Йодль, который должен был знать лучше всех этот вопрос, утверждал, что в начале войны на Западном фронте было не более 23 немецких дивизий. Генерал Вестфаль, командовавший там резервной дивизией и давший наиболее подробное и убедительное описание состояния Западного фронта, утверждает, что после завершения сосредоточения (он не указывает точную дату) у немцев было 8 кадровых и 25 других, в основном весьма посредственных, дивизий для занятия обороны вдоль Западного вала — всего 33 дивизии. Генерал фон Манштейн подсчитал, что на Западе в это время было 11 кадровых и 36 прочих дивизий (из которых, по его утверждению, 34 дивизии были только частично боеспособны). Однако он, по-видимому, пишет о положении фронта в середине сентября, а не в начале войны.

Тэлфорд Тейлор, один из американских представителей обвинения на Нюрнбергском процессе, использует для своих выводов более ранние оценки обстановки, сделанные Гальдером, поэтому его выводы особенно резко отличаются от общепринятых данных. Он приходит к заключению, что фактически на Западном фронте было равновесие сил противостоящих сторон. Однако при той дополнительной информации, которой мы располагаем в настоящее время, мы можем говорить определенно, а не предполагать: во время первых решающих недель сентября, как мы увидели, союзники имели такое превосходство и такие стратегические возможности, какие больше никогда не представлялись им в ходе всей войны.

Больше того, военное превосходство союзников на Западе существенно усиливалось незавершенностью и несовершенством линии Зигфрида. Несмотря на отчаянные попытки в последний момент устранить некоторые наиболее серьезные упущения: отсутствие орудийных башен, заслонов, упоров для установки пулеметов, а также и другие существенные недоделки, основным фактом остается то, что линия, как таковая, была подобием «потемкинской деревни», судя по тому, как генерал Вестфаль описал состояние линии Зигфрида, когда он со своей резервной частью прибыл туда в начале войны.

В целом Западный вал представлял собой любопытную картину. На некоторых ключевых местах его строительство было закончено, например в Сааре. Однако на остальных участках было завершено сооружение только первой линии обороны, да и то не везде. Не предусматривалось никакой системы обороны в глубину; на случай воздушного нападения или сильного артиллерийского налета не было соответствующих укрытий для войск. Даже в августе и сентябре там все еще находилось свыше 150 тыс. в основном иностранных рабочих, занятых на строительных работах.

На немецких войсках Западного фронта серьезно отражалось и другое затруднение. Транспортная сеть Германии не могла одновременно удовлетворить транспортные потребности войск, действовавших против Польши и на Западном фронте. Приоритет был отдан удовлетворению транспортных нужд Восточного фронта, соответственно были урезаны транспортные средства и удлинены сроки перевозок для Западного фронта. Так, например, потребовалось полных десять суток для сосредоточения и переброски позиции на линии Зигфрида частей, которыми командовал генерал Вестфаль.

Начальник транспортного отдела генерального штаба сухопутных войск полковник Герке докладывал своим начальникам, что железные дороги не в состоянии справиться со всеми потребностями по переброскам войск и военных грузов; по его подсчетам, с момента мобилизации и до занятия дивизией своих позиций на Западном фронте потребуется 13 суток. Фон Лееб, как мы видели, докладывал Браухичу, что потребуется шесть суток, чтобы дивизия из района сосредоточения достигла фронта.

Таким образом, установив подлинную картину сил, которые противостояли друг другу на Западе, и зная о тех дополнительных преимуществах, которые сложились в пользу французов и англичан в столь небывалых размерах, теперь мы можем вернуться к тем решающим дням и завершить наше расследование обстоятельств и роли ответственных деятелей, которые привели англо-французских союзников к отказу дать именно то сражение, которое покончило бы с войной, а возможно, и с самим Гитлером осенью 1939 года.

Теперь вернемся к 14 августа, когда Черчилль приехал в Париж к генералу Жоржу на завтрак, во время которого выяснились такие факты, которые в совершенно ином свете показывали соотношение сил Германии и союзников. Примерно в это же самое время главнокомандующий немецкими сухопутными силами Браухич, начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер, командующие военно-морскими и военно-воздушными силами Редер и Геринг и главный творец и изобретатель Западного вала Тодт находились на пути в Оберзальцберг. Гитлер вызвал их на специальное совещание. Учитывая время проведения этого совещания, историки тем не менее уделили до странности мало внимания этой решающей встрече Гитлера с его ближайшим окружением из высшего военного руководства. Более того, значение этого совещания умалялось подчеркиванием аналогичности содержания его выступления на совещании 14 августа с теми заявлениями, которые он сделал итальянскому министру иностранных дел графу Чиано[50] в предыдущие два дня. И все же подлинное значение совещания заключается не в аналогичности содержания двух выступлений Гитлера, а в их коренном различии. Каждое из этих выступлений было частью единого плана Гитлера.

Однако Гитлер не был человеком, обладающим свободой мышления, делающим свой выбор из множества возможных вариантов. Он сгорал от нетерпения и торопил события. По существу, Гитлер являлся пленником собственного замысла. Он поставил перед собой цель осуществить план к 1 сентября и в любом случае решить данцигский и польский вопросы. И к началу августа ему стало ясно, что уже не могло быть мирного урегулирования польского кризиса ни на каких других условиях, кроме полного подчинения Польши. Становилось также очевидным, что больше не было необходимости рассматривать возможность мирного урегулирования с Польшей.

К началу августа выявились и другие не менее важные обстоятельства для Гитлера. Донесения, полученные им от немецкого посла в Лондоне, а также из многочисленных других источников, на время убедили его в главном вопросе, вызывавшем у него опасения: каковы бы ни были действия англичан — пойдут ли они решительно на новый Мюнхен или решатся на войну, — они не собираются предпринимать немедленные наступательные операции против Германии, чтобы воспользоваться занятостью ее вооруженных сил на польском фронте. То же самое относилось к французам. По его мнению, это было слабым звеном во всех его планах, ибо замысел, основанный на угрозе заключения пакта с Советским Союзом с одновременным «решением» польского вопроса, мог быть сорван мирной инициативой итальянцев или англичан. Вторым слабым звеном в его планах было то, что если имеющаяся у него информация и предположения были ошибочны, то англо-французское наступление на Западе создало бы угрозу быстрому завершению польской войны и даже поставило бы под угрозу безопасность рейха. Гитлер полностью сознавал опасности, связанные с его планом. Риск был колоссальный, а времени исключительно мало — всего десять дней до 26 августа (предпочтительная дата нападения на Польшу). И он решил сам вмешаться в ход событий.

Как мы знаем, Гитлеру было известно, что Чиано регулярно передавал информацию англичанам, особенно те подробности, которые касались намерений и планов Германии. Усилия Рима ускорить новую встречу между Гитлером и Муссолини предоставили Гитлеру удобный случай, которого он давно искал. Вопрос о встрече с Муссолини был обойден, а вместо этого итальянцам дали понять о желательности встречи Чиано с Риббентропом. При этом было предусмотрено, что после встречи с Риббентропом Гитлер лично примет Чиано и проинформирует его. Более того, итальянским руководителям дали понять, что основным вопросом переговоров с Чиано будет участие Италии в войне, «навязанной Германии». Однако в данный момент этот вопрос меньше всего интересовал Гитлера. Гитлер хотел, чтобы Чиано передал англичанам такую информацию, которая усилила бы у них противодействие предложениям о немедленном военном вмешательстве на Западном фронте и в то же время отбила бы у Чемберлена охоту к дальнейшим попыткам посредничества.

Таким образом, в Оберзальцберге сцена была подготовлена.

Проведя день 11 августа с Риббентропом, Чиано 12 августа прибыл в Оберзальцберг и в тот же день был принят Гитлером. На следующий день Гитлер снова встретился с Чиано. Во время этих двух длительных бесед говорил главным образом Гитлер. Он четко, может слишком четко, изложил ту информацию, которая предназначалась для англичан и французов, и, как мы знаем, Чиано, ничего не подозревая, передал ее по назначению, но только в несколько выхолощенном виде.

Гитлер начал беседу с описания положения на Западном фронте Германии и с помощью сфабрикованных карт, развернутых на столе, стал излагать обстановку, которая была фальшивой, ложной, лживой, неправильной фактически по каждому пункту, имевшему наиболее важное значение для Англии и Франции.

Гитлер подчеркивал мощь немецких оборонительных сооружений на Западе и подробно останавливался на несуществующих деталях оборонительной системы, которые сорвали бы любые попытки французов прорваться через линию Зигфрида в традиционных направлениях наступления. Он делал особое ударение на прочности немецкой обороны вдоль бельгийской границы, где на самом деле она была исключительно слаба и не закончена.

Затем Гитлер начал играть на известном страхе английского правительства и министерства авиации. Любая попытка блокировать Германию будет встречена контрнаступлением с воздуха; вся территория Англии, добавил Гитлер, теперь находится в пределах досягаемости новых немецких бомбардировщиков; впоследствии это заявление Гитлера штаб ВВС в Лондоне ошибочно расценивал как указание на то, что военно-воздушные силы Германии якобы имеют стратегическую бомбардировочную авиацию, способную вести самостоятельные воздушные операции против основных городов Англии. Гитлер, казалось, полностью осознавал это уязвимое место в английском военном мышлении и стремился воспользоваться им. Вернувшись к непосредственной теме разговора, он сразу же начал излагать свое мнение о военных возможностях союзников в отношении Польши. Главным фактором была незащищенность Англии от воздушного нападения. Лондон может быть атакован с больших высот без каких-либо помех со стороны противовоздушной обороны, объяснял он Чиано и, скорее имея в виду Чемберлена, чем Муссолини, добавил, что английские ВВС не будут в состоянии выделить сколько-нибудь значительное количество истребителей для фронта во Франции, поскольку он собирается напасть на Англию силами своих воздушных флотов сразу же, как только начнется война. Англичанам потребуется каждый самолет для обороны собственной территории.

Таково было содержание высказываний Гитлера при беседах с Чиано. Он не оставил никаких неясностей для неправильного истолкования сказанного им. Против Польши начнется война, и по Англии, если она решит вмешаться в конфликт, последуют немедленные массированные удары с воздуха. И тем не менее каждый отдельный пункт, упомянутый Гитлером при описании немецкой военной мощи, был лживым — вроде той картины, которую Гитлер нарисовал Чиано в отношении линии Зигфрида. Военно-воздушные силы не имели стратегической бомбардировочной авиации. Немецкий так называемый двухмоторный бомбардировщик был приспособлен для обеспечения поддержки наземных войск, а не для проведения самостоятельных операций. В начале войны воздушные силы Германии не имели ни средств (самолетов и запасов бомб) для нападения на Лондон в более или менее серьезных масштабах, ни планов такого нападения.[51] Но Чиано ничего не знал об этом. В первый день он ушёл от Гитлера под впечатлением решимости Германии идти на войну против Польши, а если потребуется, и против союзников Польши. На следующий день, в воскресенье, они вновь встретились. Гитлер повторил сказанное накануне, но подчеркнул полную решимость покончить с Польшей. Она будет подвергнута такому уничтожающему удару, что на последующее десятилетие она как военный фактор исчезнет с арены.

Чиано вернулся в Рим и подготовил для Муссолини обстоятельный доклад о своих переговорах. Однако он несколько изменил смысловой акцент, который делал Гитлер. Ибо то, о чем фюрер говорил между прочим, отвлекаясь и не придавая особого значения, вызвало у Чиано настороженность. В ходе изложения обстановки Гитлер сказал, что французы в такой же степени не в состоянии преодолеть немецкую оборону на Западе, в какой они неспособны прорвать итальянские приграничные оборонительные сооружения. Чиано высказал сомнение, однако Гитлер отвел его замечание, как не имеющее существенного значения. Но для Чиано (и для Муссолини) это было все; они это знали. Итальянцы были убеждены, что они не в состоянии задержать продвижение французов в глубь Италии, а неспособность или нежелание Гитлера учитывать должным образом эту слабость в оборонительных возможностях Италии вызвали у Чиано сомнения относительно правильности оценок Гитлером других аспектов, которых он коснулся во время встречи. Именно это обстоятельство вызвало у Чиано куда большую озабоченность, чем вся остальная информация, которую Гитлер предназначал для передачи англичанам и французам. Это была одна из редких ошибок Гитлера, допущенных при обращении со своими союзниками, и именно она имела роковые последствия. Доклад Чиано напугал Муссолини. Он усилил склонность Муссолини воздержаться от участия в войне, а также обесценил значительную часть той информации, которая предназначалась для французов и англичан, обесценил всю картину непреодолимой германской мощи.

В конечном счете все это не сыграло особой роли (ни для Италии, ни для западных союзников), ибо западные державы и без помощи Чиано пришли к тем же выводам, на которые Гитлер хотел их натолкнуть.

Один вопрос, который английское и французское правительства никогда, даже бегло, поверхностно, не рассматривали на своих переговорах и совещаниях, — это возможность прихода на помощь полякам, когда они подвергнутся нападению. Гитлер отдавал себе полный отчет в этом, и это было для него главным. Именно это он и начал объяснять своим командующим, когда те собрались у него в кабинете утром 14 августа, на второй день после отъезда Чиано. Им-то он не мог рассказывать сказки про Западный вал, о немецкой боевой мощи на своих западных границах и массированных атаках, которые ВВС Германии будут наращивать против английских и французских городов.

Подошло время трезво посмотреть в глаза действительности, время принятия решений; только двенадцать дней осталось до того, как армии двинутся на Польшу, и Гитлер, и эти люди в его кабинете знали правду о соотношении сил на Западе. Поэтому выступление Гитлера носило совершенно иной характер, чем его высказывания перед Чиано.

Он начал с признания, что без значительного элемента риска не может быть ни политического, ни военного успеха. В спокойных тонах он обрисовал фактическую позицию нейтральных стран, не определившихся и вероятных противников Германии, но ни словом не обмолвился о положении самой Германии, не сказал ни одного слова о прочности обороны на западе Германии или о наступательных возможностях военно-воздушных сил. Присутствовавшие знали об этом достаточно хорошо. Вместо этого он так говорил о намерениях англичан и французов, как будто был информирован самым подробнейшим образом. Он объяснял, почему не взял бы на себя ответственность ввязаться в войну, если бы был на месте Чемберлена или Даладье. Он успокаивал генералов: нет никаких приготовлений ко всеобщему наступлению против Германии; «люди Мюнхена» не готовы идти на риск, а английский и французский генеральные штабы сделали довольно трезвые оценки и высказались против вступления в войну. В заключение Гитлер сообщил, что англичане не имеют в виду никаких серьезных акций в связи с гарантиями Польше. Перехваченные телефонные разговоры дали Гитлеру подтверждающие доказательства.

Больше всего в данный момент его беспокоило то, что Англия может попытаться помешать окончательному решению польского вопроса, выступив с новыми компромиссными предложениями для урегулирования проблемы. Поэтому Германии нужно приступить к тотальной изоляции поляков, не игнорируя при этом возможность вести боевые действия также и на Западе. Очень важно добиться решающих успехов в течение первых 8—14 дней войны против Польши. Поэтому необходимо, чтобы мир пришел к пониманию, что решение проблемы с помощью силы неизбежно при всех обстоятельствах и что польский вопрос будет решен в течение шести — восьми недель, даже если Англия объявит войну, заключил Гитлер.

Вечером Гитлер и генералы встретились снова. Здесь впервые Гитлер коснулся ограничений в немецких силах на Западе. Он говорил о необходимости экономно использовать войска и не ввязываться во второстепенные стычки. Гитлер настоятельно просил командующих изыскать излишки и ускорить их переброску на западные границы Германии. Однако он не дал никаких конкретных указаний, будучи уверенным, что со стороны французов не последует никаких серьезных операций, так как англичане не склонны поддержать их. В действительности англичане проводят зондаж, чтобы выяснить, как он, Гитлер, смотрит на дальнейшее развитие событий после падения Польши, добавил Гитлер, заверяя своих генералов, что даже наиболее выдающиеся политические деятели Англии, которые настаивали на твердой позиции в отношениях с Германией, начали отступать, прикрываясь «докладом Айронсайда».

На следующий день рано утром генерал Гальдер встретился со статс-секретарем министерства иностранных дел фон Вейцзекером. Гальдер сообщил ему резюме выступления Гитлера на совещаниях, и Вейцзекер подтвердил точность данной Гитлером оценки международной обстановки. Фон Вейцзекер в особенности подчеркивал страстное желание Чемберлена и Галифакса избежать кровопролития. Больше того, Америка начала, очевидно, проявлять сдержанность. Фон Вейцзекер в целом соглашался с оценкой вероятного хода событий на ближайшие десять дней, данной Гитлером. Этот разговор состоялся до 10 часов утра во вторник 15 августа.

Немного позже в то же утро бывший немецкий посол в Италии Ульрих фон Хассель, один из наиболее решительных членов группы скрытых противников Гитлера, посетил английского посла Невиля Гендерсона. Разговор их касался главным образом визита Чиано в Зальцбург, но, видимо, им не были известны какие-либо подробности. Гендерсон был настроен довольно пессимистично и считал, что все шансы складываются в пользу войны. Фон Хассель оставался у Гендерсона неделю и вернулся домой.

Во второй половине дня Гизевиус пришел к фон Хас-селю «в состоянии большого возбуждения». Он сообщил Хасселю краткое содержание выступлений Гитлера перед командующими в Оберзальцберге. Ввиду предстоящих событий, сказал Гизевиус, отменен съезд партии в Нюрнберге и ведутся приготовления в Верхней Силезии, чтобы спровоцировать поляков таким образом, что война станет неизбежной. Далее Гизевиус сообщил, что Гитлер не верит в возможность вмешательства со стороны западных держав, но он готов и на тот случай, если они все же вмешаются.

Теперь совершенно очевидно, что Гизевиус должен был получить ту информацию либо непосредственно от Вейцзекера, либо через Эриха Кордта. Это были наиболее важные сведения, которые все же дошли до противников Гитлера. Фон Хассель немедленно связался с Гёрделером,[52] а Гизевиус сообщил об этом другим ведущим членам группы «сопротивления». К вечеру все главные члены оппозиции были полностью в курсе взглядов Гитлера, что жребий брошен и что война будет независимо от дальнейших событий.

И здесь мы подходим к первому критическому периоду той битвы, которая не состоялась. У нас нет прямых подтверждений, что информация относительно совещания в Оберзальцберге 14 августа и принятых там решений была передана в английское или французское посольство или в аппараты военных атташе этих стран. Но мы должны исходить из предположения, что такой человек, как фон Хассель, встречавшийся с Гендерсоиом по каждому важному вопросу, или Кордт, Остер или сам Гизевиус, поддерживавший регулярные контакты с западными союзниками, не упустил бы случая передать им столь важную информацию. Однако факт остается фактом, что, насколько пока это удалось проверить, ни министерство иностранных дел, ни военное министерство не были поставлены в известность 15 августа или примерно в эти дни о том, что Гитлер принял решение начать войну, решение, которое имело большее значение, чем все остальные. Нигде не зафиксировано, что английский кабинет или комитет по внешней политике кабинета были об этом поставлены в известность; имперский генеральный штаб, конечно, ничего не знал об этом.

Английскому послу в Берлине Невилю Гендерсону, очевидно, о решении Гитлера ничего не сказали его немецкие друзья, разделявшие с ним беспокойство о сохранении мира и все время поддерживавшие его в усилиях добиться в последний момент посредничества Чемберлена, чтобы вынудить поляков принять минимальные требования Германии. Ибо еще 16 августа, то есть через два дня после совещания в Оберзальцберге, Гендерсон написал пространное личное письмо Вильяму Стрэнгу. Оно было более откровенным, более рассудительным и в некоторой степени приватным, чем обычные служебные донесения Гендерсона; в нем был один характерный абзац, который подтверждал, что Гендерсон мог не иметь ни малейшего представления о принятых в Оберзальцберге решениях, когда он писал это письмо. (Даже много позже, уже после начала войны, когда Гендерсон писал свои мемуары, он не имел никакого представления о проведенном Гитлером совещании 14 августа.)

Ссылаясь на краткое содержание беседы Гитлера с верховным комиссаром Лиги наций в Данциге 11 августа (за день до того, как Гитлер принял Чиано), Гендерсон пишет, что «Гитлер говорил правду, когда он заявлял, что в этом году сдерживал своих генералов. Что касается требований по Данцигу и польскому коридору, то из всех немцев, хотите верьте, хотите нет, Гитлер самый умеренный». Ни один человек, знавший о характере совещания в Оберзальцберге, не стал бы так писать.

Поэтому здесь мы подходим ко второй загадке, связанной с совещанием в Оберзальцберге 14 августа. Могли ли руководители оппозиции Гитлеру решить ничего не сообщать англичанам и французам и тем более полякам о том, что Гитлером принято окончательное решение начать войну против Польши? Могли ли они решить, что, если они сообщат Чемберлену, что ни посредничество, ни новая конференция не предотвратят развязку войны, исчезнет последняя надежда на мирное урегулирование? Молло ли быть, что они предпочли согласиться с доводами Гитлера, что за быстрым разгромом Польши Германия скорее обратится с великодушными мирными предложениями к Англии и Франции, чем предстанет перед другой единственной реалистичной альтернативой? Ибо одна-единственная альтернатива, которая все еще была возможна сразу же после 14 августа, состояла в немедленной информации англичан о принятых решениях в Оберзальцберге и об оголенности немецкой обороны на Западе — возможность успешного контрнаступления союзников через Рейн и с воздуха. Короче говоря, это означало нанесение Германии военного поражения на Западе, когда ее основные силы были полностью заняты на Востоке. Однако это было возможно при условии, что французы и англичане начнут немедленную мобилизацию. Но они ничего не знали и не начали мобилизацию утром на следующий день после 14 августа.[53]

Причины этого очевидного молчания и примирения с планами Гитлера объяснены генералом Гальдером в его меморандуме следственной комиссии немецкого бундестага уже после войны. В нем он дает письменные показания, касающиеся участников оппозиции Гитлеру в целом, и доктора Этцдорфа, впоследствии немецкого посла в Лондоне, в частности. Гальдер сослался на меморандум, который был составлен фон Этцдорфом осенью 1939 года, однако то, что сказал Гальдер, ясно относилось в равной степени к той позиции, которую заняли руководители оппозиции после совещания в Оберзальцберге 14 августа. Гальдер писал, что, «точно так же как барон фон Вейцзекер и командование сухопутных сил, господин фон Этцдорф признавал крайние пределы всяческого активного сопротивления Гитлеру: сопротивление не должно поставить войска, введенные в боевые действия, в невыгодное положение или вызвать для них затруднения. Мы даже не подумали об актах саботажа; наоборот, мы были едины в убеждении, что непоколебимая поддержка немецкого фронта была существенной предпосылкой, если бы предстояли мирные переговоры».

Концепция умышленного приведения Германии к поражению была совершенно чужда немецким генералам, тем более что вопрос шел о Польше, а не об Англии или Франции. Идея «выпороть Гитлера», которую защищал Гизевиус, подразумевала риск контролируемого и небольшого поражения, которое Англия и Франция нанесут Германии, что приведет к свержению Гитлера. Гальдер, а также Остер отвергли эту идею до нападения на Польшу; она рассматривалась только как возможно меньшее зло по сравнению с тотальным поражением Германии от западных союзников. И действительно, впоследствии, в 1944 году, этот вариант был принят как меньшее зло по сравнению с поражением от русских. Однако такой вопрос не возник накануне подготовлявшейся войны против Польши в сентябре 1939 года.

И это все, что может как-то объяснить, почему немецкие лидеры сопротивления не решились сообщить англичанам и французам о решимости Гитлера использовать силу против Польши. Но это не объясняет, почему английская и французская секретные службы не смогли своевременно получить эту точную информацию через свои каналы. Каковы бы ни были причины, ни дипломаты западных держав, ни сотрудники аппаратов военных атташе, ни даже агентурная разведка не подозревали о совещании в Оберзальцберге.

Событие 14 августа прошло незамеченным в Париже и Лондоне. Важнейшая неделя в истории современной Европы была, таким образом, потеряна. До 21 августа Франция не приступала к осуществлению первого из четырех этапов мобилизации.

Гальдер начал осуществление принятых в Оберзальцберге решений уже утром 15 августа. После беседы с фон Вейцзекером он приступил к подготовке и рассылке всеобъемлющих приказов, вытекающих из решений в Оберзальцберге. Он стал по очереди вызывать командующих, чтобы передать им указания лично, принял меры для перевода ставки командования сухопутных сил в штаб-квартиру военного времени, приказал вывести все гражданские рабочие подразделения из выдвинутых районов на западе и осуществил еще сотни других мероприятий, которые должны были своевременно привести вооруженные силы в состояние полной боевой готовности для нанесения удара по Польше 26 августа.

Эти приготовления приняли такие размеры, что больше невозможно было скрывать их. Секретные службы Польши, Англии и Франции были подробно информированы о сосредоточении немецких войск, которое началось задолго до фактического нападения.

Тем не менее ни Чемберлен, ни его военные советники не верили, что Гитлер решится на войну. Им не хватало той информации, которая состояла из политических мотивов, изложенных Гитлером 14 августа. Они были совершенно уверены, что это блеф Гитлера. Англичане были уверены, что угроза мировой войны вынудит Гитлера в последний момент воздержаться от нападения на Польшу.

Однако в сдерживающем факторе Чемберлена отсутствовал один важный элемент, иначе этот фактор сработал бы. В силу этого предполагаемое сдерживающее средство Чемберлена на самом деле превратилось для Гитлера в средство пособничества ему; это был как раз тот пункт, по которому и Чемберлен, и Даладье были едины, и они делали как раз то, чего от них хотел Гитлер: они не предпринимали никаких попыток немедленного вступления в войну. Они стояли в стороне, пока Гитлер громил Польшу, — на самом деле за двадцать дней до начала войны английское правительство почти демонстративно показывало свою незаинтересованность приостановить неумолимый ход событий, связанный с судьбой Польши. Чемберлен был уверен, что Гитлер не хотел войны — он наложил вето на все предварительные военные приготовления своего комитета начальников штабов.

Сразу же после того, как только Гитлер имел в пятницу беседу с Буркардтом, в субботу и воскресенье с Чиано и в понедельник 14 августа с Гальдером и командующими, внимание немцев было сосредоточено на выяснении реакции англичан. Было известно, что Буркардт будет докладывать Галифаксу; предполагалось, что Чиано проинформирует англичан о содержании беседы с Гитлером, а также ожидалось, что слухи о решении Гитлера применить силу дойдут до английской разведки. Но этого не случилось. Парламент был распущен на каникулы 4 августа. Чемберлен в конце недели уехал на рыбную ловлю, а Хор-Белиша — отдыхать на юг Франции. Галифакс тоже уехал из Лондона. Немцы были склонны что-то заподозрить в этом: слишком уж это походило на хитрый трюк с целью успокоить немцев. Но Гитлер, очевидно, уверился, что это была подлинная беззаботность англичан. Англичане могли объявить войну, если Гитлер нападет на поляков; этот вопрос все еще оставался открытым. Однако не было психологических и практических приготовлений к быстрым действиям ни со стороны французских, ни со стороны английских военно-воздушных сил. Наоборот, по инициативе Гамелена англо-французский объединенный штаб разрабатывал нечто такое, что, по выражению самого Гамелена, означало «боевые операции непровокационного характера». Англичане и французы не собирались предпринимать ничего такого, что вызвало бы контрдействия или ответные удары со стороны немцев.

Чемберлен больше всего был заинтересован в том, чтобы кабинет согласился с такой позицией союзников; а чтобы произвести должное впечатление на сомневающихся в реальности такой возможности, он внес «поправки» в оценку немецких военно-воздушных сил, подготовленную разведывательным управлением штаба ВВС Англии. Цифровые данные, характеризующие немецкие ВВС, которые Чемберлен представил кабинету, оказались в два раза выше тех, которые дал ему штаб ВВС. Из заявления самого Чемберлена мы знаем: он был убежден, что происходившие в то время секретные переговоры с Гитлером и Герингом наиболее многообещающие. Чемберлен верил, что Гитлер «серьезно обдумывал заключение соглашения с нами», и серьезно работал над предложениями, которые Гитлеру показались сказочно щедрыми. Тень решений, принятых Гитлером в Оберзальцберге, не омрачила отдыха Чемберлена на рыбной ловле, пока он не вернулся в Лондон на заседание кабинета министров 22 августа.