Ю. В. Рубцов Сея ветер, пожали бурю… (О московских переговорах весны-лета 1939 года)

Ю. В. Рубцов

Сея ветер, пожали бурю… (О московских переговорах весны-лета 1939 года)

В Европейском парламенте, этом присяжном органе по штамповке «демократических» ценностей, давно вынашивают идею провозгласить 23 августа, день заключения пакта Молотова-Риббентропа, днем памяти и борьбы с преступлениями нацизма и коммунизма. Эстонский парламент принял в марте 2009 г. одобрительное заявление в поддержку этой затеи. Того же порядка и предложение о запрете на советские символы наряду с нацистскими, которое было инициировано группой депутатов Европарламента, представляющих Венгрию, Словакию, Чехию, Литву и Эстонию. Известно заявление бывшего президента Латвии В. Вике-Фрейберги о равной ответственности СССР и Германии за развязывание Второй мировой войны, поскольку они, де, заключив пакт, поделили между собой Европу.

Те, кто утверждает, что обратный отсчет времени, остававшегося до 1 сентября 1939 г., пошел с пакта Молотова-Риббентропа, а не с позорного Мюнхенского сговора (сентябрь 1938 г.), находятся явно не в ладах с суровыми фактами истории.

* * *

Весной 1939 г. в Москве начались англо-франко-советские переговоры. Пойти на них Лондон и Париж были вынуждены вследствие явного краха политики «умиротворения» фашистской Германии. Захватом Чехословакии в марте 1939 г., осуществленным в демонстративное нарушение Мюнхенского соглашения, Гитлер показал, что более не нуждается в чьем-либо согласии на территориальные приращения. Эйфория западных демократий, порожденная надеждами на возможность договориться с Берлином, сменялась осознанием растущей германской опасности, что неизбежно побуждало к установлению с Советским Союзом более тесных контактов.

Советский полпред в Лондоне И. М. Майский сообщал в Наркомат иностранных дел, что в Великобритании «в сильнейшей степени возросла тревога за будущее и усилилось сознание необходимости коллективного отпора агрессорам. Отсюда довольно крутой поворот в сторону СССР»[244]. О желательности улучшения двусторонних отношений в беседе с советским полпредом Я. З. Сурицем говорил 15 марта и министр иностранных дел Франции Ж. Бонне.

18 марта в Москву поступил запрос британского МИДа о позиции СССР в случае германской угрозы Румынии, которая становилась более чем вероятной после захвата Гитлером Чехословакии. В ответ советское правительство предложило созвать совещание представителей шести заинтересованных стран — СССР, Великобритании, Франции, Польши, Румынии и Турции для выработки возможных мер противодействия дальнейшей агрессии. При всем недоверии к западным демократиям советское политическое и военное руководство единодушно рассматривало нацистскую Германию как источник главной угрозы для безопасности СССР и европейской безопасности в целом.

В записке начальника Генерального штаба РККА командарма 1-го ранга Б. М. Шапошникова наркому обороны СССР Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову от 24 марта 1938 г., то есть еще за год до описываемых событий, в качестве наиболее вероятного противника в будущей войне назывался именно фашистский блок — Германия и Италия. Определялись и силы, развязывавшие руки Гитлеру: «Сильно колеблющаяся политика Англии и Франции позволяет фашистскому блоку в Европе найти договоренность в случае войны его с Советским Союзом…»[245]

Отмеченные в документе колебания в политике западных демократий проявились и в марте 1939 г. При всем желании не назовешь конструктивной линию британской стороны после получения из Москвы предложения о созыве совещания «шестерки». Форин-офис дал своим дипломатам следующую ориентировку: «Желательно заключить какое-либо соглашение с СССР о том, что Советский Союз придет к нам на помощь, если мы будем атакованы с востока, не только для того, чтобы заставить Германию воевать на два фронта, но также, вероятно, и потому — и это самое главное… что если война начнется, то следует постараться втянуть в нее Советский Союз»[246].

Не отбрасывая расчеты на сепаратное соглашение с Берлином, Лондон и Париж прибегли к дипломатическим маневрам, преследовавшим сразу несколько целей: сохранить влияние на малые и средние европейские государства, традиционно находившиеся в их орбите; припугнуть Гитлера возможным заключением военного союза с СССР; связать руки Москве, чтобы не дать ей возможности, в свою очередь, договориться с Германией.

21 марта британский посол У. Сидс вручил наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову проект декларации Великобритании, Франции, СССР и Польши. В соответствии с ней правительства четырех стран брали на себя обязательства «немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления» любым действиям, «составляющим угрозу политической независимости любого европейского государства» и задевающим мир и безопасность в Европе[247].

Хотя проект декларации носил крайне расплывчатый характер и не предполагал эффективных действий по пресечению агрессии, советское правительство уже на следующий день дало согласие на подписание документа. Было также предложено расширить число участников соглашения (а значит, и фронт защиты от агрессии) за счет присоединения к декларации стран Балканского полуострова, Прибалтийских и Скандинавских стран.

Франция сразу согласилась с советским предложением, высказавшись за созыв специального совещания для подписания декларации. Лондон думал целую неделю и, сославшись на отрицательное отношение польского правительства, отказался от своей собственной инициативы.

Британская дипломатия продолжала маневрировать и далее. Негласно одобрив захват Гитлером Мемеля (Клайпеды), правительство Н. Чемберлена в то же время не оставляло попыток связать руки Советскому Союзу. В середине апреля Великобритания предложила СССР взять на себя односторонние обязательства помощи «своим европейским соседям» в случае совершенной против них агрессии. В свою очередь Франция заявила о готовности обменяться с СССР письмами, гарантирующими взаимную поддержку сторон, если одна из них будет втянута в войну с Германией из-за оказания помощи Польше или Румынии.

17 апреля советское правительство выдвинуло встречные предложения, которые своей конструктивностью не шли ни в какое сравнение с осторожными и чаще всего не рассчитанными на взаимность предложениями западных партнеров. Вот их суть:

«1. Англия, Франция, СССР заключают между собою соглашение сроком на 5-10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств.

2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств.

3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение §§ 1 и 2.

4. Английское правительство разъясняет, что обещанная им Польше помощь имеет в виду агрессию исключительно со стороны Германии.

5. Существующий между Польшей и Румынией союзный договор объявляется действующим при всякой агрессии против Польши и Румынии либо же вовсе отменяется, как направленный против СССР.

6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия.

7. Соответственное соглашение подписывается одновременно с конвенцией, имеющей быть выработанной в силу § 3»[248].

Таким образом, Советский Союз предложил заключить трехсторонний договор о взаимопомощи, основанный на равенстве обязательств, при этом меры пресечения агрессии в любом районе Европы были бы действенными и эффективными. Новая Антанта могла стать плотиной на пути дальнейшей гитлеровской экспансии. Однако обязательства, которые вытекали из трехстороннего соглашения в случае его подписания, судя по всему, испугали британских и французских политиков, не готовых идти так далеко.

Для подготовки ответных предложений Парижу потребовалось восемь дней, а Лондону — целых двадцать. Они были уклончивыми, будущее соглашение обставлялось рядом условий, которые стали предметом начавшихся в Москве переговоров между В. М. Молотовым, ставшим 3 мая 1939 г. наркомом иностранных дел СССР, и послами У. Сидсом и Э. Наджияром.

Шли они, что называется, ни шатко, ни валко. Газета «Правда» 29 июня характеризовала тактику наших партнеров следующим образом: «Хотят не такого договора с СССР, который основан на принципе равенства и взаимности, хотя ежедневно приносят клятвы, что они за «равенство», а такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств. Но ни одна уважающая себя страна на такой договор не пойдет, если не хочет быть игрушкой в руках людей, любящих загребать жар чужими руками».

В оценках главного партийного рупора не было преувеличений. Маневры британской дипломатии продолжались по-прежнему. 24 мая Н. Чемберлен на заседании своего кабинета выразил готовность «обсудить все нерешенные проблемы на основе более широкого и полного взаимопонимания между Англией и Германией». А 8 июня британский премьер, беседуя с сотрудником МИД Германии А. Трот фон Зольцем, заявил, что «с того самого дня, как он пришел к власти, он отстаивал идею о том, что европейские проблемы могут быть решены лишь на линии Берлин — Лондон»[249].

Такие дипломатические комбинации не остались в тайне от Москвы. И. В. Сталин, лично определявший внешнеполитический курс страны, не без основания опасался возможности нового сговора западных демократий с Гитлером по типу мюнхенского, но уже за счет СССР. К тому же в Москве были отлично осведомлены о тайных планах нападения на Советский Союз, вынашивавшихся во французских и британских штабах[250].

Следуя правилу не складывать все яйца в одну корзину и — применительно к освещаемой ситуации — не желая стать заложником корыстной линии западных демократий, советское руководство попыталось нормализовать отношения с Берлином. Начиная с весны 1939 г. в советско-германских отношениях появляются новые моменты: возобновились экономические отношения, возросла интенсивность контактов по дипломатической линии, с обеих сторон подогревался интерес к нормализации политических отношений. 29 июля В. М. Молотов телеграфировал в советское полпредство в Берлине: «Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы»[251].

При этом советское руководство, дабы сохранить свободу рук, предпочитало ожидать инициативу от немцев. Берлин и в самом деле во взаимном сближении проявлял большую, чем Москва, активность. Его действия были по-своему логичны: Гитлер шел к войне против Польши и готов был на многие уступки, лишь бы не допустить создания на востоке самостоятельного фронта с участием Красной армии. А для этого ему надо было во что бы то ни стало сорвать британо-франко-советские переговоры и нейтрализовать СССР.

В связи с этим трудно не согласиться с мнением историка И. А. Челышева: «Московские переговоры с самого начала приобрели двусмысленный характер. Обе стороны в тайне друг от друга вели переговоры с Германией, играли сразу на двух столах. Можно сказать, что на переговорах в Москве незримо присутствовала третья сторона — Германия. Гитлер тоже вел свою партию»[252].

Во время переговоров каждый из участников предложил свой проект соглашения. Текст был отработан только к концу июля, но и то лишь в основном. Стороны не смогли прийти к единой точке зрения на понятие «косвенная агрессия». Лондон не соглашался с тем, чтобы предоставление гарантий распространялось на Латвию, Литву и Эстонию в случае, если германские войска нарушили бы их территориальную целостность с согласия местных правительств (а именно такой случай «косвенной агрессии» имел место при оккупации Чехословакии). Но без этого пункта договор для СССР во многом терял значение. У власти в Прибалтийских странах находились правительства, тяготевшие к сближению с фашистской Германией, и это таило угрозу превращения их территорий в германский плацдарм для наступления против СССР при полной пассивности со стороны Великобритании и Франции.

Семена раздора сеяли и другие государства. Так, правительства Польши и Румынии отказались сотрудничать с СССР в отражении фашистской агрессии. А поскольку они имели с нашей страной общую границу, то это делало невозможным взаимодействие сухопутных войск, которые выставляли участники соглашения, в случае наступления вермахта по территории этих стран к рубежам Советского Союза. Государства Прибалтики же отказались от предоставления им гарантий, свысока отвергая их под предлогом «вмешательства в их внутренние дела».

Хорошо понимая, что даже если удастся достичь политических договоренностей, то без военной конвенции они останутся декларацией, советское руководство 25 июля предложило провести в Москве переговоры военных делегаций. Согласие было получено, но и в этом случае правительства Великобритании и Франции не торопились. Достаточно сказать, что британская миссия не нашла более подходящего транспортного средства, чем тихоходный товаро-пассажирский пароход «Сити оф Эксетер», прибывший в Ленинград только 10 августа.

Переговоры военных миссий длились с 12 по 21 августа. Со стороны СССР их вели высокие должностные лица, обладавшие необходимыми полномочиями и компетенцией — начальник Генерального штаба РККА командарм 1-го ранга Б. М. Шапошников, нарком Военно-Морского Флота флагман флота 2-го ранга Н. Г. Кузнецов, начальник Военно-Воздушных Сил командарм 2-го ранга А. Д. Лактионов и заместитель начальника Генштаба комкор И. В. Смородинов. Миссию возглавлял нарком обороны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов. Делегация получила от Политбюро ЦК ВКП(б) полномочия на подписание с Великобританией и Францией полномасштабной военной конвенции, направленной против гитлеровской агрессии.

Инструкция К. Е. Ворошилову была разработана лично И. В. Сталиным. Главе советской миссии предписывалось сразу же выявить степень серьезности, на которую настроены партнеры по переговорам, выяснить, имеются ли у них необходимые полномочия на подписание военной конвенции с СССР, располагают ли они конкретным планом обороны против агрессии при тех или иных вариантах развития событий. Было определено и ключевое звено, без которого Кремль считал соглашение невозможным, а именно — обеспечение свободного пропуска войск Красной армии через территорию Польши и Румынии к германской территории. Без выполнения этого условия, резюмировала сталинская инструкция, «оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал»[253].

В отличие от советских переговорщиков, миссии Лондона (глава миссии — адъютант короля отставной адмирал Р. Дракс) и Парижа (член военного совета генерал Ж. Думенк) состояли из второстепенных лиц и не имели необходимых полномочий на подписание военного соглашения.

Р. Дракс первоначально не был уполномочен даже на ведение переговоров. И это не было случайной технической накладкой: Форин-офис в специальной инструкции предписывал своему представителю втянуться в переговоры единственно с целью давления на Германию, военные планы обсуждать «на чисто гипотетической основе», ибо «британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы нам связать руки при любых обстоятельствах»[254].

Отставной адмирал, затягивая переговоры, не гнушался самой настоящей комедии. Он заявил, что мог бы быстро представить надлежащие полномочия, если перенести переговоры в Лондон. Под общий смех кто-то резонно заметил, что куда проще доставить документы в Москву, чем перемещать делегации на Британские острова. В конце концов необходимый для ведения переговоров документ Р. Драксом был получен, однако полномочий на подписание военной конвенции он не предусматривал.

Инструкция французской делегации, утвержденная премьером Э. Даладье 24 июля, также показывает, что от Советского Союза ждали лишь подчиненную британо-французским интересам роль одностороннего поставщика живой силы и техники. «Необходимо, — ориентировал своих посланников Париж, — чтобы русские взяли на себя обязательства в случае войны ничего не предпринимать против Польши, Румынии, Турции и даже оказать им помощь, если наши союзники об этом попросят, и обезопасить, когда они обратятся с просьбой, их коммуникации и усилить их авиацию. Большего с русских не спрашивать»[255].

В таком же духе была выдержана и согласованная позиция двух стран, сформулированная на франко-британских переговорах, которые состоялись перед началом переговоров в Москве: «Вовлечь Россию в действия на второстепенных направлениях».

Понимая, как дорого время, К. Е. Ворошилов предложил не терять его на ожидание полномочий для британской делегации и приступить к обмену мнениями по существу. Единственно, на чем настаивала Москва, так это на сохранении абсолютной секретности переговоров, предотвращении любых утечек в печать, пока не будет подготовлено согласованное заявление.

Представители СССР вышли на разговор не с пустыми руками. Генеральным штабом Красной армии были заранее разработаны «Соображения по переговорам с Англией и Францией», включавшие несколько вариантов возможного развития военных событий и участия в них РККА совместно с вооруженными силами Великобритании, Франции и их союзников. Существо советского плана на заседаниях 15 и 17 августа раскрыли Б. М. Шапошников, А. Д. Лактионов и Н. Г. Кузнецов.

«Наш проект плана развертывания армии для оказания помощи западным союзникам… — свидетельствовал один из его разработчиков, заместитель начальника Генштаба РККА будущий Маршал Советского Союза М. В. Захаров, — создавался не «на песке» и не против «ветряных мельниц», а на основе точных расчетов, имевших глубокую научную базу, являвшуюся плодом многолетнего кропотливого труда большого числа ответственных работников Генерального штаба»[256].

Первый вариант прогнозируемого генштабистами развития событий предусматривал порядок совместных действий в случае нападения агрессора непосредственно на Францию и Великобританию; второй — когда объектом нападения становилась Польша; третий — когда Венгрия и Болгария при помощи главного агрессора совершали нападение на Румынию; четвертый — когда агрессия была направлена против Турции; пятый — когда агрессия через территорию Прибалтийских стран была нацелена на СССР.

В документе содержались детальные предложения о действиях сухопутных войск, авиации и флотов трех государств, о количестве дивизий, оснащенности боевой техникой и другими средствами вооруженной борьбы. При всех вариантах считалось необходимым нанести основной удар по силам главного агрессора, т. е. Германии, и обеспечить участие в военных действиях Польши как союзника Великобритании и Франции, при этом от нее требовалось выставить не менее 40 дивизий. Варшава должна была также взять на себя обязательство пропустить советские войска к северу от Минска через Виленский коридор и через Литву к границам Восточной Пруссии. Румыния при нападении на нее должна была пропустить советские войска навстречу противнику через Галицию. Имелось в виду, что переговоры с Польшей, Румынией и Литвой по этому вопросу возьмут на себя Лондон и Париж.

Со своей стороны Советский Союз, как сообщил начальник Генерального штаба РККА Б. М. Шапошников, для отражения агрессии в Европе был готов выставить 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 9-10 тыс. танков, более 5 тыс. орудий только крупного калибра, 5,5 тыс. самолетов.

По мнению советской стороны, военная конвенция должна была зафиксировать конкретные военные планы союзников, точное количество выделяемых дивизий, морских эскадр, а также танков, самолетов, артиллерийских орудий, боевых кораблей.

Более искренними оказались французы. Как сообщил генерал Ж. Думенк, они располагали 110 дивизиями, 4 тыс. танков, 3 тыс. орудий крупного калибра, около 2 тыс. самолетов.

Англичане не раскрыли весь состав своих сил, заявив лишь, что в случае войны они в состоянии направить на континент 6 дивизий, спешно сформировать 9, а позднее привести в готовность к отправке еще 16. Конкретные сроки отправки не назывались. Британская авиация насчитывала 3 тыс. различных самолетов, но все ли они будут задействованы, оставалось неясным[257].

Неискренность позиций западных партнеров, их стремление лишь тянуть время, шантажируя Гитлера, а не добиваться реального создания барьера для германской агрессии, привели к тому, что переговоры в Москве сразу же пошли со скрипом. Советская делегация, учитывая лавинообразное нарастание событий в Европе, предлагала заседать каждый день и столько, сколько требуется, вопросы обсуждать по существу. Но в таком режиме наши партнеры трудиться не привыкли. Деталь, но характерная: заседания шли всего по четыре часа в день, подчас переносились. На обсуждение бесконечно выносились беспредметные и ни к чему не обязывающие «общие цели» и «общие принципы» военного сотрудничества, которые в лучшем случае годились для какой-то абстрактной декларации, а не для конкретного плана быстрых и эффективных действий.

Основное препятствие возникло при обсуждении вопроса о пропуске советских войск в случае начала германской агрессии через польскую и румынскую территории, что было необходимо для организации эффективной защиты не только советских границ, но также Польши и Румынии. Западные участники правильно поняли, что именно может стать причиной срыва переговоров, как только К. Е. Ворошилов предложил им разъяснить, готовы ли они оказать необходимое воздействие на своих союзников в вопросе обеспечения пропуска войск Красной армии. Этот вопрос занимает немало места в переписке посольств и военных миссий двух стран со своими правительствами.

В своих внутренних документах они прямо говорили о необходимости предоставления русским союзникам всех возможных средств для оказания помощи, с тем, чтобы использовать максимум сил СССР на стороне антифашистских государств. Так, в докладе подкомиссии английского Комитета начальников штабов, представленном кабинету министров 17 августа 1939 г., содержалась рекомендация следующего характера: «Заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны. Успешное заключение этого договора будет, без сомнения, поставлено под угрозу, если выдвинутые русскими предложения о сотрудничестве с Польшей и Румынией будут отклонены этими странами… Мы хотели бы подчеркнуть, что, с нашей точки зрения, в случае необходимости должно быть оказано сильнейшее давление на Польшу и Румынию, с тем, чтобы они заранее дали согласие на использование русскими силами территории в случае нападения Германии»[258].

Ж. Думенк и посол Э. Наджияр также оценили условие советской делегации как обоснованное. В телеграмме, направленной 15 августа в Париж, Э. Наджияр писал: «По мнению генерала Думенка, то, что предлагают русские в целях выполнения обязательств по политическому договору, соответствует интересам нашей безопасности и безопасности самой Польши… Нам предлагают точно определенную помощь на Востоке и не выдвигают каких-либо дополнительных требований о помощи с Запада. Но советская делегация предупреждает, что Польша своей негативной позицией делает невозможным создание фронта сопротивления с участием русских сил»[259]. 20 августа Э. Наджияр послал новую телеграмму с тревожным предупреждением: если Польша не изменит позицию, провал переговоров станет неизбежным.

Итак, суть «кардинального вопроса», от решения которого зависело, быть или не быть военной конвенции трех стран, была ясна и Лондону, и Парижу. Но в практическую плоскость его решение по-настоящему так и не поставили.

Советское руководство наблюдало за этим с возрастающей тревогой. В считанные дни ему предстояло оценить, реальна ли возможность заключения с западными демократиями военной конвенции, и не опоздает ли оно с поисками иного партнера, чтобы отвести непосредственную угрозу войны от своих границ.

Участник московских переговоров адмирал Н. Г. Кузнецов вспоминал: «Глава советской миссии имел обыкновение после вечерних совещаний сразу докладывать обо всем И. В. Сталину. Раза два-три на этих докладах присутствовали маршал Шапошников и я. Сталин выслушивал сообщения о результатах первых заседаний, рекомендовал продолжать выяснять действительную позицию Англии и Франции. Помнится, он особенно интересовался настроением наших коллег и тем, насколько искренни их желания заключить тройственный союз… К сожалению, чем дальше в лес… — тем меньше оставалось шансов на успех»[260].

20 августа переговоры достигли своей кульминации. В этот день Р. Дракс сообщил К. Е. Ворошилову, что ответ из Лондона на «кардинальный вопрос» он не получил, и предложил вернуться к нему на заседании 23 августа. Такая неторопливость носила просто издевательский характер, ведь счет до момента нападения Германии на Польшу шел уже на дни.

Французы действовали несколько более активно, и это легко объяснимо: германская агрессия в первую очередь угрожала им. Однако самостоятельность внешней политики Парижа была под большим сомнением, там излишне доверялись Лондону и шли в его фарватере. Так или иначе предпринятая попытка оказать на Польшу давление успеха не имела.

21 августа состоялось два заседания. Не получив ответа на «кардинальный вопрос», К. Е. Ворошилов во второй половине дня сделал письменное заявление о перерыве в переговорах. «Подобно тому, — говорилось в заявлении, — как английские и американские войска в прошлой мировой войне не могли бы принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными силами Франции, если бы не имели возможности оперировать на территории Франции, так и Советские Вооруженные Силы не могут принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными силами Англии и Франции, если они не будут пропущены на территорию Польши и Румынии. Это военная аксиома»[261].

22 августа Ж. Думенк заявил советской делегации, что он получил от своего правительства положительный ответ на «основной кардинальный вопрос» и полномочия «подписать военную конвенцию». Однако есть ли согласие со стороны Лондона, Варшавы и Бухареста, он сообщить не мог. Готовность Франции подписать военную конвенцию при маневрах Великобритании, рассматривавшей контакты с Советским Союзом как прикрытие собственных секретных переговоров с Германией, и при самоубийственной близорукости Польши ни к чему не привела.

Поскольку подписание конвенции срывалось, И. В. Сталин, дав вечером 21 августа согласие на прибытие в Москву И. Риббентропа, сделал выбор в пользу переговоров с Германией.

Естественен вопрос: насколько эффективным мог оказаться военный союз Лондона, Парижа и Москвы, если бы западные демократии и находившиеся в поле их влияния страны-лимитрофы проявили подлинную заинтересованность в создании системы коллективного отпора фашистской опасности?

Факты свидетельствуют, что при доброй воле всех прямых и косвенных участников московских переговоров гитлеровской агрессии был бы поставлен надежный заслон. Вооруженные силы трех стран в совокупности имели 311 дивизий, 11,7 тыс. самолетов, 15,4 тыс. танков, 9,6 тыс. тяжелых артиллерийских орудий. Блок Германии и Италии располагал вдвое меньшими силами: 168 дивизий, 7,7 тыс. самолетов, 8,4 тыс. танков, 4,35 тыс. тяжелых орудий[262]. Но шанс был упущен.

Неудача с формированием единого антифашистского фронта в Европе вынудила советское руководство, поставленное перед перспективой оказаться в международной изоляции, пойти на подписание пакта о ненападении с Германией.

Уже через неделю Гитлер, более всех выигравший от провала московских переговоров, напал на Польшу. Западные демократии, сея ветер, пожали бурю…