3.5 «ВЫХОД»

3.5 «ВЫХОД»

Полет трех космонавтов в течение одних суток повторять не имело смысла, а на более длительный полет корабли «Восход» не были рассчитаны.

Для будущих задач следовало форсировать создание нового корабля 7К программы «Союз». Однако постановлением правительства от 14 июня 1964 года, кроме трехместного «Восхода», предусматривалось решение еще одной «эпохальной» задачи — выход человека в открытый космос. Предназначенный для этого корабль называли по-разному: то «Выход», то «Восход-2». Последнее название и утвердилось по настоянию Королева. Ведущий проектант Феоктистов был занят подготовкой к своему полету на «Восходе» и по-серьезному включился в работу по «Восходу-2» только в ноябре 1964 года. Королев обещал Хрущеву, что полет «Восхода-2» с выходом человека в космос может быть продемонстрирован благодаря телевидению всему миру. Мне пришлось для форсирования телевизионных работ раза два побывать в ленинградском НИИ-380. Директор института Игорь Росселевич и ведущие специалисты космического телевидения уже имели опыт работы с нами и за еще одну новую задачу взялись с энтузиазмом. В дополнение к уже облетанной узкополосной системе, передававшей всего 10 строк со скоростью 10 кадров в секунду, была разработана широкополосная система на 100 строк, тоже с быстродействием 10 кадров в отличие от вещательного стандарта 25 кадров в секунду.

Нас всех беспокоило отношение нового партийного и государственного руководства к прежним «космическим задумкам», одобренным Хрущевым. По отзывам «наших людей» в аппарате ЦК КПСС и ВПК, новый председатель Совмина Косыгин — человек сухой, пропагандой и «космическими спектаклями» ранее не увлекавшийся. На первом плане у Косыгина заботы о народном хозяйстве в целом, его реорганизации. Ходили слухи, что он задумал реформу, которая установит новые порядки в промышленности и сельском хозяйстве. Отношения с Устиновым у него далеко не теплые. Он намерен экономить на армии, которая с уходом Хрущева воспряла духом в надежде восстановить былое могущество авиации и флота. Всесоюзный совнархоз подлежал ликвидации. Его председатель Устинов перемещался на почетный пост секретаря ЦК по оборонным вопросам.

Брежнев, став Генеральным секретарем, обязан был отблагодарить партийных вождей областей и республик, которые привели его к власти на пленуме в октябре 1964 года. Хрущеву не простили антисталинскую кампанию, которая подрывала их влияние на массы и грозила непредсказуемыми внутрипартийными и внепартийными осложнениями. Новый Генеральный секретарь первое время, пока не сколотил свой прочный блок преданных людей, должен был проявлять осторожность.

Нам самим давно пора было разработать четкую и убедительную программу космической деятельности прежде всего в интересах целей оборонных, потом научных и политических. С этой программой надо было выходить первыми, пока нас не опередил Челомей или Янгель, Аппарат ЦК и ВПК настаивали на разработке такой общей перспективной программы, «но с прежними долгами, хотите не хотите, расплачиваться надо».

Долги за ОКБ-1 остались большие. Это, прежде всего, выход человека в открытый космос, затем мягкая посадка на Луну, «Венера», «Марс», «Молния». В разобранном состоянии пребывали работы по H1. При этом мы еще не довели до ума Р-9 и уже взялись за новую твердотопливную ракету. По срокам явно проваливалась программа «Союз». Вот примерно такими были настроения в аппарате ЦК и ВПК, о которых мы узнавали в кабинетах на Старой площади и в Кремле.

Сотрудники ВПК получали информацию об американской космической деятельности раньше нас. Они имели возможность «дразнить» нас американскими программами, задавая вопросы, ответы на которые им были уже известны заранее.

В дополнение к открытым американским публикациям приходили «по особым каналам» подробные сведения о разработке серии двухместных космических кораблей «Джемини», которые предназначались для отработки систем и подготовки космонавтов для программы «Аполлон». Первый беспилотный корабль «Джемини» уже совершил трехсуточный полет в апреле 1964 года(без оборудования и без возвращения-Хл.). На 1965 год были запланированы еще один беспилотный и затем сразу пять пилотируемых полетов. Разместив по два астронавта в каждом корабле, американцы перегоняли нас по числу пилотируемых пусков и числу космонавтов.

Казалось, что в пропаганде космических достижений наши средства массовой информации вне конкуренции. Однако, читая так называемый «белый ТАСС» и другие материалы из США, мы убеждались, что по части раздувания военной истерии и убедительной агитации народа за расходы на космос американцы нас превзошли. Длительное время у них заняли поиски концепции, примиряющей чистую космическую науку со стремлением «не уступать космос красным». Призывы к созданию абсолютного космического оружия превалировали над публикациями о мирном использовании космоса. Целенаправленно проводилась кампания за разработку государственной концепции военного освоения космоса. Надо отдать должное американским политикам высшего ранга — они сразу оценили органическую взаимосвязь фундаментальной науки и целей, которые следует ставить, планируя перспективные системы вооружений. На радость ученым доказывалось, что оценку следует проводить не по реальным текущим достижениям, а в расчете на далеко идущее предвидение. Науку надо поддерживать потому, что накопленные за определенный период знания приводят к революционным преобразованиям систем вооружений. Сенаторы, поддерживавшие увеличение ассигнований на космос, мотивировали это тем, что идущий впереди рано или поздно получает вознаграждение. «Сегодня невозможно, — говорили они[15], -точно перечислить все выгоды от освоения космоса: Колумб искал путь в Индию, а открыл Америку, и это открытие превзошло все ожидания». Еще в 1959 году весьма солидный академический журнал писал: «Проекты посылки человека на Луну или на Марс может быть и не подходят под определение чисто военных предприятий, но осуществление таких проектов с точки зрения их военных последствий может оказаться несравненно более важным, чем вся работа генеральных штабов».

В то время как наша пропаганда по поводу каждого советского космического успеха трубила о новой победе в борьбе за мир во всем мире, о превосходстве социализма, этот самый «загнивающий» капитализм вовсе и не думал сдаваться.

Доводы за увеличение ассигнований на космос были общедоступны и понятны любому «среднему» американцу. Превосходство Англии на морях дало ей возможность достигнуть военного превосходства, верховенствовать в мире в течение столетий. Превосходство в воздухе гарантировало союзникам достижение победы во время второй мировой войны. Если Соединенные Штаты добьются превосходства над СССР в овладении техникой космических полетов, то утвердят свое господство на Земле. Расширение американской военной мощи требует от Соединенных Штатов расширения фундаментальных научных знаний, освоения нового пространственного океана.

Не начальники штабов всех видов вооруженных сил США, а дальнозоркие политики доказывали, что фундаментальные исследования, раздвигающие границы познания, позволят США занять лидирующее место в мире через господство в космосе. Не следует экономить на науке. Ответы науки всегда шире задаваемых ей вопросов. Это говорили и писали те политики, которых наша пропаганда считала бешеными агрессорами.

Спустя 30 лет в России не нашлось ни политиков, ни генералов, осознающих эти истины. Российская наука, которой так боялись американские сенаторы, оказалась разгромленной без использования каких-либо новых видов оружия.

Оценивая наши первые космические успехи, американские эксперты полагали, что они могли быть достигнуты только за счет искусственного замораживания программы создания боевых ракет. Эта оценка, как теперь мне представляется, была недалека от истины.

Любопытно, что наши мысли о консервативности взглядов заслуженных старых маршалов совпадали иногда с отправными высказываниями американских сенаторов. Они обвиняли своих военных в инертности мышления, благодаря которой недостаточно используются в военных целях полученные с помощью НАСА возможности. В связи с этим Пентагону предлагалось заказывать специальные военные космические корабли, которые находились бы в постоянной боевой готовности, их стартовые площадки были бы засекречены, а команды прошли бы предварительную тренировку в космосе.

Получивший широкую известность своей антисоветской и антикоммунистической непримиримостью сенатор Голдуотер объявил аксиомой сентенцию: «Кто контролирует аэрокосмос — правит миром». Он призвал «опередить Москву и первыми занять шоферское место в экипаже будущих мировых событий». Он призывал также вывести в космическое пространство такие системы вооружений, которые позволят по желанию стереть с лица Земли любую страну в течение считанных секунд! Голдуотер считал, что все проекты пилотируемых космических кораблей должны быть военными и осуществляться также военными.

Нападки американских «ястребов» на свое правительство касались и программы «Аполлон», и ее первого этапа — космических кораблей «Джемини». К сентябрю 1963 года проект «Джемини» отставал от первоначального графика на 18 месяцев, а его фактическая стоимость грозила превзойти предполагавшуюся чуть ли не в два раза. Это отставание позволило нам первыми осуществить выход в открытый космос. Астронавт Э. Уайт вышел в космос из «Джемини-4» в июне 1965 года — через два с половиной месяца после Леонова.

В палате представителей раздавались такие речи, будто бы США позволяют Советам беспрепятственно идти по пути к приобретению военного господства в околоземном космосе, в то время как США занимаются не имеющим практического значения проектом посылки человека на Луну.

В своих нападках на программу, начатую президентом Кеннеди, американские милитаристы умышленно преувеличивали наши достижения. Мы сами себе удивлялись, как на бывшем «Востоке» смогли запустить сразу троих. Но еще больше удивились, когда узнали, что Голдуотер назвал наш «Восход» прототипом советского «космического линкора». Ах, если бы он был прав!

Изучая материалы о корабле «Джемини» и программу предполагаемых полетов, мы убеждались, что уже в ближайший год американцы нас могут обойти и по технике, и по числу пилотируемых полетов.

Масса корабля «Джемини» составляла всего 3,8 тонны. «Восток» имел массу почти на целую тонну, а «Восход-2» без малого на две тонны больше «Джемини». А между тем «Джемини» превосходил «Востоки» и «Восходы» по всем статьям. Он был снабжен специальным передним отсеком радиолокатора для поиска и сближения с другим космическим объектом, за передним отсеком размещалась наша управленческая мечта — отсек системы ориентации, а за ним -агрегатный отсек, отделяющийся перед входом в атмосферу. Спускаемый аппарат фарообразной формы рассчитан на управляемый спуск с использованием высокого аэродинамического качества. Двигатели мягкой посадки не требовались, так как вместо приземления предусматривалось приводнение в океан. Оба астронавта размещались в катапультируемых креслах. Мы на «Востоках» были способны на катапультирование только одного космонавта. Электропитание осуществлялось от водородно-кислородных топливных батарей. Вода, образующаяся в этих электрохимических генераторах, использовалась для питья. Основой системы управления служил инерциальный блок, имевший свою электронную вычислительную машину. Разработка топливных элементов и ЦВМ была нами заказана, но не предусматривалась даже для «Союза». ЦВМ позволяла вести автономную навигацию с помощью ручного секстанта, на новых принципах обрабатывать информацию, предупреждать пилотов о критических режимах и допускаемых ими ошибках.

Двигательная установка «Джемини» позволяла осуществлять различные маневры на орбите. «Востоки» и «Восходы» таких возможностей не имели. Только на «Союзах» мы предусмотрели самые широкие возможности для маневрирования. Но «Джемини» уже летают, а мы когда еще проверим свои схемы.

После всех доработок наш носитель Р-7 позволял вывести на околоземную орбиту будущий корабль «Союз» массой 7 тонн. «Титан-2» выводил вдвое меньше. Тем не менее «Джемини» позволял делать много больше, чем мы могли позволить себе на «Восходах»: длительный полет, различные эксперименты по сближению и даже выход в открытый космос без шлюзования — прямо через основной люк! Это было, по нашему мнению, рискованное решение. Но почему у них все получалось легче? Больше других возмущался перетяжелением систем, поставляемых нам смежниками, Сергей Охапкнн. Он был конструктором, воспитанным на авиационной культуре веса, очень эмоционально воспринимал наши перетяжеления, восхищался простотой и смелостью, с которой американцы выходили из сложных ситуаций. Они многое возлагали на человека, там где мы устанавливали тяжелые сундуки всяческой троированной автоматики.

Через десять лет после полета «Восхода-2», когда в процессе совместного проекта ЭПАС американцы познакомились с нашей техникой, они удивлялись нашему умению полностью автоматического управления без использования ЦВМ и вмешательства человека.

Удивить мир выходом человека из космического корабля в открытый космос Королев обещал Хрущеву. Теперь «сверху» нас уже никто не торопил, кроме самого Королева и американского «Джемини», первый пилотируемый полет которого был объявлен на март 1965 года. В своем кругу мы рассчитали, что можно успеть с «Восходом-2» в феврале 1965 года.

Наиболее сложной проблемой оказалось создание мягкого шлюза и скафандра для открытого космоса. Эта работа в основном легла на Гая Ильича Северина. Общительный, обладающий хорошим чувством юмора, быстро ориентирующийся в технике, космической медицине и нашей внутриклановой политике, Северин сразу вписался в наше сообщество. В нашей компании он был единственным,. кто в горнолыжном спорте дошел до уровня профессионала. Высокогорный загар не сходил с его лица даже в межсезонье.

У меня и моих товарищей первые контакты с Севериным и деловые споры начались при обсуждении электроснабжения техники связи и организации переговоров с вышедшим из корабля космонавтом. Все виды обеспечения пришлось подавать в скафандр из корабля по специальному, фалу. Для автономного существования в скафандре в те времена не было техники, приемлемой по объемам и массе. Шлюзовая камера усложняла процесс выхода и утяжеляла корабль, но по -сравнению с «Джемини» повышала безопасность. Шлюзовая камера в сложенном виде крепилась на внешней поверхности спускаемого аппарата. На первом же витке командир корабля включал наддув камеры и контролировал установку ее в рабочее положение. Камера имела два люка: для сообщения со спускаемым аппаратом и для выхода в космос. Наличие двух люков позволяло в отличие от «Джемини» сохранять герметичность спускаемого аппарата при выходе и возвращении космонавта. После возвращения шлюзовая камера отстреливалась, но на поверхности спускаемого аппарата оставался шпангоут, к которому она крепилась. Все операции по наддуву, открытию и закрытию люков, стравливанию давления, отстрелу требовали строгой последовательности. Наши электрики разработали специальный пульт для управления всеми этими операциями. Команды по управлению шлюзованием на наддув шлюза, открытие и закрытие внутреннего люка, последующее стравливание давления и отстрел шлюза были задублированы с Земли по КРЛ. Предстояла проверка надежности этих операций и герметичности шлюза на беспилотном технологическом «Восходе-2». Его пуск состоялся 22 февраля. Полет проходил без каких-либо серьезных замечаний. При проверке новой телевизионной радиолинии на экране приемника, установленного на КП, появилось непривычно четкое для космического телевидения изображение шлюза. Все присутствующие пришли в восторг и начали поздравлять телевизионщиков. Только когда корабль ушел из зоны связи, поздравления посыпались и на Северина — без телеметрии увидели, что шлюз работает нормально и «ветром» его не сдувает.

Королев умел иногда нагнетать напряженность там, где в ней не было нужды. Он потребовал, чтобы полковник Большой передал немедленно в Москву генералу Карасю категорическое указание о засекречивании телевизионного изображения шлюза до особого решения Госкомиссии. Телевизионное изображение с «Восхода-2» передавалось только над нашей территорией. Приемные пункты были в Москве, на полигоне и в Симферополе. Ни один телелюбитель и так не мог принять изображение, потому что радиоканал не соответствовал никаким вещательным стандартам. Тем не менее указание было передано. Изображение шлюза, полученное на втором витке, было восторженно принято и в Москве. Технологический «Восход-2» уже был объявлен как «Космос-57», и Смирнов доложил об успешном эксперименте Брежневу. Однако «Космос-57» в начале третьего витка, в зоне видимости НИПов-4, -6 и -7 «исчез» на всех каналах связи. Замолчали «Трал», «Факел», телевидение и имитация телефона. Когда обратились за помощью к средствам ПРО и дали им целеуказания, они ничего похожего на наш корабль не нашли. На четвертом витке никакими средствами обнаружить корабль в космосе не удалось. На КП собралась Госкомиссия и потрясенные потерей корабля «болельщики». Я осмелился высказать предположение, что такое может случиться только в том случае, если корабль взорван системой АПО. Но с чего бы ей сработать? Королев ухватился за эту идею и обрушился на меня:

— Наверняка вы там чего-либо не доглядели. Немедленно сообщи своим, пусть анализируют.

Тюлин не согласился. Он предложил назначить официальную комиссию под председательством Керимова. Комиссия начала работу с выяснения логики работы АПО, надежности защиты от ложных срабатываний и возможности получения ложных команд. Быстро убедились, что АПО срабатывает при нештатном спуске, когда есть опасность приземления на чужой территории.

Выручил нас Мнацаканян. Проанализировав, какие команды использовались для передачи на «борт» по его командной радиолинии, он со своими специалистами установил, что одна из команд по управлению шлюзом, если ее подавать одновременно с двух наземных пунктов, превращается в команду цикла спуска. Если такое случилось, значит включилась ТДУ, а АПО разобралось в незаконности спуска и уничтожило корабль. Очень быстро нашли и виноватых.

К середине дня 25 февраля аварийная комиссия однозначно установила, что причиной срабатывания АПО явилась выдача камчатскими пунктами НИП-6 и НИП-7 внакладку двух одинаковых команд № 42. Две команды, наложившись друг на друга, были восприняты бортовым дешифратором как одна команда № 5 — «спуск».

Докладывали на комиссии Мнацаканян и Большой. Оба подтвердили, что команду № 42 должен был выдавать только НИП-6. НИП-7 обязан был молчать, но проявил инициативу, благо категорического запрета не имел.

Достоверность версии с накладкой команд и выработкой из двух невинных одной катастрофической была подтверждена пленками экспериментов в НИИ-648 и пленками — вещественными доказательствами, доставленными с пунктов. Теперь уже Королев критиковал меня и Мнацаканяна, и, надо признать, справедливо, за незащищенность такой важной команды, как «спуск». Кроме установления причин, комиссия приняла частные определения с требованием защиты особо важных команд в радиолинии Мнацаканяна.

Март на космодроме начался сырой пасмурной погодой. Низкие облака иногда разряжались мокрым снегом, а чаще мелким моросящим дождем. Степь была покрыта доживающими последние дни пятнами грязного снега. На 12 марта был назначен пуск Е-6 № 9. На ИП-1 на этот раз я оказался наблюдателем вместе с летавшими и будущими космонавтами. Всегдашняя озабоченность информацией и докладами после выхода на промежуточную орбиту помешала приглядеться к новым космонавтам.

16 марта в 13 часов началось деловое заседание Госкомиссии. Доклад о готовности очень обстоятельно сделал Королев. Затем выступили, как положено по традиции, все главные, начальник полигона Захаров и по итогам испытаний корабля и ракеты Кириллов. Каманин от имени ВВС докладывал о готовности всех средств поиска и эвакуации экипажа после посадки.

Госкомиссия приняла предложение Королева 17 марта вывезти, а 18 марта осуществить пуск. После официальной части я напомнил — в День Парижской коммуны пуск должен быть удачным.

Вечером, тоже соблюдая традиции, Госкомиссия утвердила предложение ВВС о составе экипажа. Основной экипаж: подполковник Павел Беляев с выходящим в космос майором Алексеем Леоновым и запасной экипаж: майор Заикин и выходящий — майор Хрупов.

17 марта состоялся митинг на старте — встреча экипажа со стартовой командой и всеми участниками подготовки. Народу собралось около полутысячи. За те эпизодические встречи, во время которых имелась возможность наблюдать четверых новых претендентов на полет, мне больше других запомнился Леонов.

— Есть в нем что-то от гагаринской удали, — поделился я с Рязанским, — глаза внимательные, взгляд не скользит по поверхности, задерживается!

Рязанский со мной согласился и добавил, что, кроме всего прочего, Леонов выделяется какой-то естественной интеллигентностью. Будущее показало, что мы не ошиблись. У Леонова, кроме прочего, был взгляд художника.

В день пуска 18 марта не удалась погода. Низкая облачность, иногда моросящий дождь. Уже второй год из-за болезни сердца на старте не бывало Воскресенского. Воскресенский обладал талантом окрашивания трудных часов на старте острыми шутками и всегда к месту. Это было подобно действию острой приправы к пресной пище. Королев поручил техническое руководство работами на стартовой позиции Шабарову, и тот по всем показателям справлялся.

Когда дело доходит до заправки, с площадки перед ракетой удаляются все любопытные. В белых облаках пара, образующегося при дренаже кислорода, чаще других мелькает крупная фигура Бармина. Во время заправки ракеты, на вершине которой находится корабль с космонавтами, он не покидает площадку. То и дело к нему подходят с докладами его ответственные контролеры. Королев обычно тоже прохаживался, вдыхая обогащенный кислородом воздух, и только по пятнадцатиминутной готовности удалялся в бункер вместе с Шабаровым и Кирилловым.

Моим «рабочим местом» во время всех предстартовых испытаний был бункер. Я участвовал в анализе результатов и следил за координацией подготовки всей сложной кооперации систем корабля на «борту» и на «земле».

По тридцатиминутной готовности я поднимался, докладывал Королеву и уезжал на ИП-1.

На этот раз я собрался раньше, чтобы заехать по дороге в МИК и убедиться своими глазами, что телевизионная картинка, о которой докладывал с КП в бункер Брацлавец, по новой широкополосной линии действительно с корабля идет.

Поднявшись на площадку, я увидел Королева не как обычно у ракеты, а на дальнем подъезде у автостоянки. Встретившийся Шабаров сказал:

— К СП лучше сейчас не подходить!

Рядом с Королевым стояли Келдыш и Бармин. Королев что-то говорил, резко жестикулируя, что с ним бывало редко. Келдыш стоял с опущенной головой, как провинившийся мальчишка. Бармин улыбался. Когда я приблизился, Бармин пошел мне навстречу и тоже предупредил:

— Сейчас к ним не подходи.

Я отошел к своей машине и уехал.

О чем говорили эти трое, я узнал от Бармина, когда Королева уже не стало. После посадки космонавтов в корабль во время заправки Келдыш неожиданно был вызван со старта на вторую площадку для разговора с Москвой. На ВЧ-связи в ЦК его ждал Суслов. Не интересуясь ходом дел на космодроме, Суслов предложил Келдышу срочно вылететь в Москву для проведения общего собрания Академии наук, на котором следует осудить поведение академика Сахарова и, может быть, даже исключить его из состава академии, Келдыш вместо того, чтобы возразить, вернулся на старт и обратился к Королеву с просьбой дать немедленно наш самолет для вылета в Москву. Когда Келдыш объяснил в чем дело, Королев, как рассказывал Бармин, пришел в настоящую ярость. На площадке в это время Бармин был третьим академиком. Королев, отойдя с Келдышем подальше от снующих стартовиков, кричал на него, что даже для академии он никакого самолета не даст. Постановка такого вопроса является позором! Келдыша с полигона не отпустит. Готов сам разговаривать с Сусловьм и сказать ему, что в ближайшие два дня вылет президента Академии наук невозможен.

Кончили тем, что Королев попросил «Теоретика космонавтики» удалиться в бункер, не отлучаться до выхода корабля на орбиту и проверить еще раз текст коммюнике, которое подготовил Ишлинский.

Насколько я знаю, 1965 год был только началом оппозиционной деятельности Сахарова. Невыполнение указания Суслова Келдышу было прощено в связи с последующим космическим триумфом, к которому он имел такое непосредственное отношение, что даже не мог покинуть космодром. Сахаров не был прощен. Я допускаю, что эпизод на старте послужил Келдышу предупреждением, после которого вопрос об исключении Сахарова на общих собраниях академии ни разу не ставился.

Ракета с «Восходом-2» стартовала нормально и быстро скрылась, оставив после себя заметную дырку в облачном одеяле. На трубках «Трала» все зеленые столбики подрагивали в пределах допустимого — по громкой шли доклады в бункер, что все в норме. Только по отсчету «530» на экранах все запрыгало, но корабль уже стал самостоятельным объектом контроля.

Полет «Востока-2» вошел в историю дважды. В первой, официальной и открытой, говорилось, что все прошло блестяще. Во второй, которая раскрывалась постепенно и в деталях так и не была опубликована, насчитывается по крайней мере три ЧП.

Леонова наблюдали по телевидению и транслировали изображение в Москву. При выходе из корабля на пять метров он помахивал рукой в открытом космосе. Вне шлюза Леонов находился 12 минут и 9 секунд. Но оказалось, что выйти было легче, чем вернуться обратно. Скафандр в космосе раздулся и никак не втискивался в шлюз. Леонов вынужден был сбросить давление, чтобы «похудеть» и сделать его мягче. Все-таки ему пришлось лезть обратно не ногами, как это было предусмотрено, а головой. Все перипетии происходившего при возвращении в корабль мы узнали только после приземления космонавтов.

Вторым ЧП было непонятное падение давления в баллонах наддува кабины с 75 до 25 атмосфер после возвращения Леонова. Надо было производить посадку не позднее 17 витка, хотя Григорий Воронин — главный конструктор этой части системы жизнедеятельности — успокоил, что кислорода хватит еще на сутки.

Третье ЧП было для нас совершенно неожиданным. Не сработала автоматическая система ориентации на Солнце, и по этой причине ТДУ не включилась. Корабль, как говорят в Одессе, «сделал ручкой», остался на орбите и пошел на восемнадцатый виток. Экипажу дали рекомендацию сажать корабль вручную на восемнадцатом или двадцать втором витке.

Целых четыре часа на КП не было ясности, что случилось в космосе. Королев вытрясал душу из Быкова, Каманина и Большого, требуя связи. Прямой связи с кораблем не было. Были только косвенные данные.

Радиолокаторы ПВО засекли факт входа корабля в атмосферу и его снижение над Центральной Россией. Одна из станций КВ-приема якобы обнаружила телеграфную посылку «ВН… ВН… ВН», что означало «все нормально».

Наконец поступил доклад от поискового вертолета. Он обнаружил красный парашют и двух космонавтов в 30 километрах юго-западнее города Березняки. Густой лес и глубокий снег не давали возможности вертолетам совершить посадку вблизи космонавтов. Населенных пунктов поблизости тоже не было.

Посадка в глухой тайге была последним ЧП в истории «Восхода-2». Космонавты ночевали в лесу Северного Урала. Вертолеты только и могли, что летать над ними и докладывать, что «один рубит дрова, другой подкладывает их в костер».

С вертолетов космонавтам сбрасывали теплые вещи и продукты, но вытащить Беляева и Леонова из тайги не удавалось. Группа лыжников с врачом, высадившаяся в полутора километрах, добралась до них по снегу за четыре часа, но вывести из тайги не решилась.

За спасение космонавтов развернулось настоящее соревнование. Служба полигона, подогреваемая Тюлиным и Королевым, выслала в Пермь свою спасательную экспедицию во главе с подполковником Беляевым и мастером нашего завода Лыгиным. Из Перми они на вертолете добрались до площадки в двух километрах от «Восхода-2» и вскоре обнимались с космонавтами. Маршал Руденко запретил своей спасательной службе эвакуировать космонавтов с земли на зависающий вертолет. Они остались в тайге на вторую холодную ночевку, правда теперь у них была палатка, теплое меховое обмундирование и вдоволь продовольствия. Дело дошло до Брежнева. Его убедили, что подъем космонавтов в зависший у земли вертолет -дело опасное. Брежнев согласился и одобрил предложение вырубить поблизости деревья для подготовки посадочной площадки.

21 марта по лыжне, проложенной однофамильцем с полигона Владимиром Беляевым, Павел Беляев и Алексей Леонов добрались до вертолета Ми-4. С него они пересели на тяжелый Ми-6, который и доставил их в Пермь. Через двое суток после посадки в 70 километрах от областного центра космонавты получили возможность доложить генсеку о выполнении задания. Вот какая у нас в то время была техника связи! Из тайги, находясь рядом со спускаемым аппаратом, нельзя было переговорить даже с зависшим вертолетом. Это была наша крупная недоработка.

Урок мы получили хороший, но дальнейшие события, уже при полете «Союзов», еще раз показали, что организация надежной связи с оказавшимся на земле экипажем — проблема, доступная даже технике тридцатых годов, через тридцать лет решается даже труднее, чем во времена экспедиции Папанина. В остальном все шло с соблюдением лучших традиций.

На аэродроме полигона для торжественной встречи вечером 21 марта собрался весь актив города Ленинска, включая юных пионеров. Теплым вечером странно было видеть выходящих из самолета Беляева и Леонова в унтах и зимних меховых костюмах.

Сутки были даны на отдых, и утром 23 марта на Ил-18 они вылетели для встречи с ликующей Москвой.

Газеты были заполнены традиционными обращениями к народам и правительствам всего мира, поздравлениями ученым и конструкторам, инженерам, техникам и рабочим, репортажами о беседе руководителей КПСС и Советского правительства с экипажем «Восхода-2». Во время полета был проведен сеанс прямой радиосвязи космонавтов с собравшимися в Свердловском зале Кремля руководителями партии и правительства. До «Восхода-2» все летавшие космонавты из космоса докладывали лично Хрущеву. Теперь они обращались к коллективному руководству.

Во Внуковском аэропорту встреча ничем не уступала прежним временам. Одно перечисление встречавших занимало газетную колонку. Последним в этом перечне значился президент Академии наук М.В. Келдыш. Упоминались иностранные дипломаты и ни одного из тех ученых, к которым так торжественно обращались ЦК КПСС и Совет Министров.

Март 1965 года — не апрель 1961-го. Тем не менее Красная площадь снова заполнена тысячами москвичей. Я смотрю на лица людей на старых фотографиях того дня — искренние радостные улыбки, никакой фальши или искусственно притянутого восторга. Так оно и было в действительности.

Беляев и, в особенности, Леонов выступали после своего полета десятки, а то и сотни раз. Но тогда, 23 марта 1965 года, на Красной площади Леонов действительно сказал от всей души, в настоящем смысле этих слов:

— Я хочу вам сказать, что картина космической бездны, которую я увидел, своей грандиозностью, необъятностью, яркостью красок и резкостью контрастов густой темноты с ослепительным сиянием звезд просто поразила и очаровала меня. В довершение картины представьте себе — на этом фоне я вижу наш космический советский корабль, озаренный ярким светом солнечных лучей. Когда я выходил из шлюза, то ощутил мощный поток света и тепла, напоминающий электросварку. Надо мной было черное небо и яркие немигающие звезды. Солнце представилось мне. как раскаленный огненный диск. Чувствовалась бескрайность и легкость, было светло и хорошо…»

Вечерний прием в Большом Кремлевском дворце прошел в лучших традициях.

На этом приеме Катя отправилась в «самостоятельное плавание» и преуспела. Дома, как дорогая реликвия, хранится брошюра — репортаж о полете с надписью Гагарина «Екатерине Семеновне Черток Голубкиной» и автографами Туполева, Устинова, Королева, Леонова, Беляева и «Кольки с Арбата» — такой автограф оставил Николай Голунский.

Перед обязательной послеполетной пресс-конференцией разгорелся ожесточенный спор: должны ли космонавты рассказывать правду о полете? Надо ли говорить, что были трудности с возвращением в шлюз, отказ автоматической системы ориентации и вследствие этого аварийная посадка в тайгу с перелетом в 368 километров относительно расчетной точки?

Удивительно и непонятно почему, но Келдыш требовал, чтобы космонавты ничего не говорили об отказе автоматической системы, а утверждали, что корабль приземлился в расчетной точке и двое суток они провели не в тайге, а отдыхали на космодроме под наблюдением врачей.

Королев против такого вранья резко возразил и сказал, что будет говорить с Брежневым. Его поддержал Каманин, который тоже считал, что надо рассказать все, как было.

В актовом зале МГУ на пресс-конференции собралось больше тысячи человек. Я на этой пресс-конференции не был. Но, выслушав рассказы бывших там знакомых и прочитав отчет, понял, что всю правду сказать так и не разрешили.

Вступительная речь Келдыша была необычно короткой и закончилась награждением космонавтов от имени Академии наук золотыми медалями имени Циолковского.

В своем выступлении повышенный до звания полковника Беляев заявил, что космический корабль 19 марта в 12 часов 02 минуты благополучно приземлился в районе города Перми.

Бедный Беляев! Ему все же запретили говорить настоящую правду и заставили произносить нечто правдоподобное. Получилось, что космонавты только и мечтали об использовании ручной ориентации для выдачи тормозного импульса. И когда в процессе подготовки к посадке по автоматическому циклу спуска они заметили некоторые ненормальности в работе солнечной системы ориентации, то это их очень обрадовало. Теперь у них появилась возможность совершить посадку вручную и тем самым раскрыть еще одну замечательную способность советских пилотируемых, теперь уже в полном смысле этого слова, космических кораблей.

Получалось, что космонавты просили разрешение у «земли» и боялись, что она им не разрешит. Система ручной посадки сработала безупречно, «и мы приземлились примерно там, где и рассчитывали, но с некоторым перелетом из-за новизны такой посадки».

В заключение Беляев поздравил американских космонавтов Гриссома и Янга, которые в день возвращения наших в Москву совершили полет на корабле «Джемини».

Леонов свое выступление полностью посвятил красочному описанию новизны ощущений при выходе в открытый космос. Он удачно намекнул па свое хобби — художника, сказав, что «тому, кто знаком с кистью и мольбертом, трудно подыскать более величественную картину, чем та, которая открывалась передо мною».

На этом закончился этап «Востоков» и «Восходов», занявший в нашей истории пять лет поистине героического труда.

При всей новизне проблем, несмотря на несовершенство техники и рискованные решения, все восемь пилотируемых пусков имели счастливый и, можно сказать, триумфальный конец.

Наступал двухлетний перерыв в наших пилотируемых пусках.

В сентябре 1965 года состоялся XVI конгресс Международной федерации астронавтики в Афинах. Главньм ученым представителем Советского Союза на этом конгрессе был неутомимый академик Леонид Седов, главной достопримечательностью советской делегации — космонавты Беляев и Леонов.

Американцы не поскупились и не испугались делегировать на конгресс технического руководителя, по-нашему — главного конструктора, еще не летающих, но уже знаменитых ракет серии «Сатурн» — Вернера фон Брауна.

В европейской печати была опубликована обширная статья «отца реактивного снаряда Фау-2, немецкого ученого, натурализованного американца, Вернера фон Брауна». Надо отдать должное фон Брауну. Статья, описывающая тогдашнее состояние космонавтики, ближайшие планы США и прогноз на будущее, даже спустя тридцать лет читается с большим интересом. Фон Браун описывает основные особенности ракет «Сатурн-lB» и «Сатурн-5», сравнивает их возможности по доставке полезных нагрузок на околоземную орбиту и стоимости возможных полетов человека на околоземную орбиту и на Луну. В этой статье и последующих интервью он называет сроки полета на Луну — не ранее 1969 и не позднее 1975 года. Прогноз фон Брауна оказался точным. Под его руководством все шесть американских экспедиций на Луну были совершены в период 1969 — 1972 годов. Но в отношении других экспедиций фон Браун оказался слишком оптимистичным. Он писал:

«Первые миссии человека на Венеру могут быть осуществлены к 1975 году, если будут выделены достаточные кредиты и будут использованы с этой целью все промышленные средства. Для первой высадки на Марс или на одну из его лун надо будет дождаться 80-х годов…

…Путешествие на Луну по программе «Аполлон» — это просто разведывательная миссия, подобная той, какую осуществляет армия, прежде чем проникнуть на неизвестную территорию. После программы «Аполлон» начнется действительное покорение космоса».

Далее фон Браун остановился на проблемах ядерно-энергетических установок для космического транспорта, многоразовых системах, астрономических обсерваториях и орбитальных «отелях».

У нас исследования и проекты на. эту тему шли под грифом «совершенно секретно». То, что публиковалось в популярной литературе некомпетентными журналистами, было настолько выхолощено и далеко от реальной техники и ее проблем, что расценивалось специалистами как халтура для школьников младших классов.

Фон Браун не только писал и рассказывал. Он привез на конгресс модель лунного корабля, 360-футовой ракеты «Сатурн-5» и десятки различных диапозитивов. Газеты писали, что «все еще моложавый, но уже седой» доктор фон Браун руководит армией в 300 тысяч человек.

«Только выкладывая на стол все наши карты, мы можем надеяться побудить русских рассказать нам, что они делают», — сказал фон Браун корреспондентам.

Рассказывая о своих космических планах, американцы не блефовали. Они действительно «выкладывали карты на стол». Это ставило нашу делегацию в трудное положение. В ее составе, кроме космонавтов Беляева и Леонова, не было ни настоящих компетентных ракетчиков, ни создателей космических кораблей. А ведь мы могли блеснуть, показав конструкцию трех модификаций семерки и хотя бы общий вид УР-500.

Оценивая тогдашнюю закрытость по прошествии 30 лет, можно утверждать, что она не оправдывалась ни здравым смыслом, ни идеологией, ни реальной заботой о безопасности. Даже Хрущеву не удалось преодолеть тупую бюрократическо-чиновничью установку сильнейшего в мире партийного аппарата, действовавшего по принципу «держать и не пущать». Советские ученые на конгрессе по поводу экспедиции на Луну в ответ на многочисленные вопросы отказывались подтвердить или опровергнуть сообщения о том, что они собираются отправить человека в полет вокруг Луны. Согласно инструкции, полученной в ЦК перед отлетом в Афины, члены нашей делегации отвечали[16].

«Подождите и вы сами увидите».

Но уклониться от встречи с фон Брауном нашим делегатам не удалось. С ним встречался и беседовал Седов, имели часовую беседу Беляев и Леонов.

По этому поводу у нас разгорелся секретный скандал, который я имел неосторожность в разговоре с Тюлиным по «кремлевке» назвать «бурей в стакане воды».

Прочитав экспресс-информацию ТАСС о том, что происходило в Афинах, Пилюгин позвонил мне по «кремлевке». Он был очень возбужден.

—Я возмущен тем, что Седов здоровается и общается с фашистом, эсэсовцем фон Брауном. Я хочу уговорить Келдыша и Сергея разобрать его поведение на президиуме академии. Ты собирал в Германии материалы о зверствах на подземном заводе Фау-2, там погибли тысячи людей с ведома фон Брауна, ты должен мне помочь!

— Чем же я тебе могу помочь? Наказать безвинного Седова за грехи фон Брауна? По-моему, это более чем несправедливо, даже, если хочешь, смешно.

— Он не имел права разговаривать с фон Брауном!

—Ты вспомни, Николай! В 1945 году, когда мы с тобой были в Бляйхероде, то пытались организовать похищение или переманивание этого самого фон Брауна с американской зоны в свой институт «Рабе». И хотели мы его приобрести отнюдь не для того, чтобы наказать за пребывание в нацистской партии, а для того, чтобы использовать его опыт и знания на пользу своей страны. Если бы это нам удалось, с ним, я уверен, общались бы не только мы, но и министры. Кстати, ты с другими бывшими нацистами, вроде доктора Руле, не единожды сидел за одним столом, успешно работал, пил кофе и даже тридцатиградусный «корн».

Не найдя у меня понимания и убедившись, что я не разделяю его возмущение поведением Седова, Пилюгин в сердцах бросил трубку.

Я был тоже возмущен, но совсем по другой причине. Прошло девять лет со времени XX съезда партии. Все, что стало известно тогда после секретного доклада Хрущева, было ужасно. Последовавшие за этим реабилитации многих десятков тысяч простых людей, известнейших военных деятелей, партийных работников, писателей и ученых вселяли надежду на изменение политики, на то, что больше ни у кого не будет страха попасть в разряд «врагов народа», быть обвиненным в «преклонении» перед западной наукой и просто в том, что познакомился с иностранным ученым. После визитов Хрущева в Америку появилась уверенность, что с нашей стороны будут приложены усилия для подъема тяжелого железного занавеса.

Фон Брауну американцы дали свое гражданство и доверили руководство крупнейшей национальной космической программой, разрешили не только лететь в Афины, но при этом еще докладывать о работах, которые по нашим канонам должны иметь статус «совершенно секретно».

Многие из нас наивно полагали, что теперь с тех, кто никогда не был репрессирован, не был «под судом и следствием», не жил во время войны «на территориях, временно оккупированных немцами», будет снят унизительный штамп «невыездной». Нона такую либерализацию партийные чиновники сталинской выучки не могли решиться даже при Хрущеве. Алексей Аджубей в своих воспоминаниях[17] «Те десять лет» пишет: «Королев, Глушко, Келдыш, Курчатов вместе и порознь часто бывали на даче Никиты Сергеевича. Множество самых разных дел не мешало Хрущеву с каким-то радостным нетерпением ждать их в выходной день к обеду. Он вообще ценил людей науки, инженерного труда, ставил их, так сказать, выше гуманитариев… За научными, техническими открытиями его ум мгновенно отыскивал материальную выгоду, способ движения вперед и, главное, социальный эффект».

Только Курчатову был разрешен единожды выезд на научную сессию в Англию. Кто мешал Хрущеву извлечь из неизвестности Королева и при встрече Гагарина или других космонавтов поставить его рядом на трибуне? Почему ни Королев, ни один из главных конструкторов даже не думали обращаться с просьбой о разрешении выступить или хотя бы присутствовать на международных космических конгрессах? Очистительный ветер XX съезда все же не в состоянии был развеять застоявшуюся атмосферу страха, что советский человек, выехав за рубеж, увидит нечто, что заставит его заколебаться, изменить свои убеждения или, чего доброго, его к тому же и завербует какая-нибудь вражеская разведка. Хрущев «открыл Америку» для себя и своей семьи. Ученым, которых он действительно очень ценил, тем не менее участие в этом открытии было недоступно.

После смещения Хрущева аппарат административной системы власти, сформированный Сталиным, вздохнул с облегчением и занялся восстановительным ремонтом, заделывая бреши, приобретенные в железном занавесе. Не прошло и часа после телефонного разговора по «кремлевке» с Пилюгиным, зазвонил прямой королевский.

— Борис, какие это материалы у тебя просил Николай по фон Брауну?

Я ответил Королеву, что никаких материалов, компрометирующих фон Брауна, у меня нет. Есть книжка «Тайна Хантсвилла», в которой автор — немецкий журналист — описывает историю «Миттельверка», антифашистское подполье и очень коротко пишет о том, что американцы приголубили немецких специалистов-ракетчиков, в том числе фон Брауна, которого, по мнению автора, следует считать военным преступником. История Фау-2 в этой книге описана очень коротко, без технических подробностей.

— Передай Николаю эту книгу. Он хочет уговорить Келдыша вынести на президиум академии порицание Седову за общение с фон Брауном. Я в эту игру — впутываться не собираюсь и ему не советовал.

Мне было обидно и за Келдыша, и за Королева, и за Пилюгина, и за себя. Чтобы отвести душу, тоже по «кремлевке» позвонил Тюлину. Теперь он был нашим заместителем министра, но добрые отношения у меня с ним сохранились.

Я просил его посоветовать Пилюгину отказаться от своих агрессивных действий против Седова. Заодно, прикинувшись наивным простаком, упрекнул Тюлина:

—Ты как новый заместитель министра должен был поставить вопрос в ЦК или где хочешь, чтобы на такие конгрессы посылали настоящих создателей нашей техники, а не второстепенных чиновников из аппарата ВПК и не имеющих отношения к работам знаменитых академиков. Тогда не было бы этой «бури в стакане воды».

Тюлин не принял моих упреков.

— Ты прекрасно понимаешь, что я не могу в этом вопросе ничего изменить. Особенно теперь. Тебе советую нигде по этому поводу лишних разговоров не вести и будь здоров!

Много лет спустя, когда уже не было в живых ни Королева, ни Пилюгина, ни фон Брауна, встретившись с Леонидом Ивановичем Седовьм на одном из академических сборов, я спросил его мнение о фон Брауне.

— Очень приятный, умный и даже обаятельный человек и собеседник. Он, конечно, фанатически предан делу.