«Перелом» 1929 года

«Перелом» 1929 года

Первое ускорение хода коллективизации произошло летом 1929 г. К 1 июня в колхозах было около 1 млн. дворов, 3,9 %. К первым числам ноября процент повысился до 7,6. Это было много. Начались все более настойчивые разговоры о деревнях, районах и даже областях «сплошной» коллективизации. Но большинство вступивших продолжало оставаться бедняками, то есть теми, кто меньше рисковал. Середняки в колхозах по-прежнему составляли явное меньшинство.

Впрочем, слово «колхоз» далеко не имело тогда того точного смысла, который оно приобрело позже. Оно означало пока по крайней мере три типа производственной ассоциации. Самым старым из них, ведущим начало непосредственно от революции, была коммуна, в которой коллективным было все: земля, скот, инвентарь, даже жилые постройки. Потом шла артель, в которой в общественном пользовании находились только земля и часть инвентаря, а следовательно, и урожай. Наиболее же распространенным типом – около двух третей общего числа – были простые товарищества по совместной обработке земли (тозы), в которых собственность оставалась в основном раздельной. По отношению к этому типу колхоза крестьянин испытывал меньшее недоверие, чем к другим.

Как бы то ни было, прогресс был: трудный, но реальный. Этим же летом, однако, прозвучали и первые сигналы тревоги. Шла новая, третья по счету, хлебозаготовительная кампания. До июня колхозное движение было скромным, но действенным. Потом началось форсирование, а с ним и более серьезные конфликты. «Здесь действительно не на шутку идет сейчас классовая борьба. Просто как на фронте», – говорилось в сообщении из одного района, где коллективизация шла ускоренным темпом. По деревням ходили апокалипсические слухи: на землю пришел Антихрист, скоро будет конец света, готовится «Варфоломеевская ночь» и все вступившие в колхоз будут вырезаны, крестьяне останутся без хлеба. Партийным активистам, которых посылали в села, рекомендовали не выходить по ночам, не садиться вечером у освещенного окна, чтобы не вырисовывался профиль на стекле, и т. п.

Одним словом, уже первые попытки показывали, что там, где стремятся достичь сплошной коллективизации, вступление крестьян в колхозы не может быть добровольным. Напряженность приобретала поэтому грозный оттенок, расстановка сил становилась неясной. Решения, принятые меньшинством, навязывались и всем остальным. Когда убеждений оказывалось недостаточно, уговоры сменялись запугиванием: «Ты за что: за кулака или за советскую власть?», что означало: если не вступишь в колхоз, значит, ты враг и соответственно с тобой следует обращаться. Случалось, однако, слышать в ответ и такое: «Я не за кулака и не за власть, а за трактор». Тогда некоторые руководители не скупились на обещания: «Все дадут – идите в колхоз!». Но государство могло дать весьма мало, и первые коллективные хозяйства уже страдали от нехватки инвентаря, ощущали на себе бремя общей отсталости русской деревни и неохотно сдавали зерно.

Сверху не последовало указаний действовать с большей осмотрительностью. Совсем наоборот. Начал Сталин статьей «Год великого перелома», написанной в годовщину революции. В статье утверждалось, что «в колхозы пошел середняк», а «коренной перелом» в отношении крестьянства к коллективизации сельского хозяйства изображался как нечто уже достигнутое. Через несколько дней (10–17 ноября) собрался Пленум Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии. Были обсуждены целых три доклада о сельском хозяйстве. Кроме того, пленум вновь занялся правыми и Бухариным; этот последний был выведен из Политбюро, после того как на него и остальных обрушивались массированные нападки и потоки критики в течение нескольких дней подряд. В подобной атмосфере даже видимость умеренности по вопросу о колхозах выглядела бы как уступка правым.

По мнению Молотова, который был одним из докладчиков, нужно было полностью коллективизировать главные сельскохозяйственные области или даже целые республики, и не за пятилетие, как он сам говорил несколькими месяцами раньше, на XVI партконференции, а в ближайшем году. Сталин заявил: «Теперь даже слепые видят, что колхозы и совхозы растут ускоренным темпом». Оратора, обращавшего внимание на первые опасные перегибы, Сталин прервал репликой: «Что же вы хотите, все предварительно организовать?». Тем не менее неверно было бы на этом основании представлять себе дело так, будто Центральный Комитет сопротивлялся форсированию, а Сталин с Молотовым заставляли его идти против собственной воли. Если судить по известным нам фактам, коллективизаторская лихорадка была присуща большинству ораторов. Впечатление было такое, что руководящие круги были сплошь охвачены надеждой одним махом разрешить проклятые проблемы села путем лихой атаки на старый крестьянский мир, с которым следовало расправиться самыми решительными методами. Уже в 1921 г. Ленин отмечал, что в партии есть немало «фантазеров», которые мечтают, что «в три года можно переделать экономическую базу, экономические корни мелкого земледелия». В резолюции пленума говорилось как раз о «гигантском ускорении темпов развития… которое предвидел Ленин».

Подобное стремление было свойственно не одному только Сталину, но в лице Сталина оно получило самого авторитетного сторонника, которому немногие теперь осмеливались перечить. В декабре он заявил даже, полемизируя с Энгельсом, что привязанность крестьянина к своему клочку земли в СССР не так уж и сильна, потому что земля уже была национализирована. Сталин говорил поэтому о «сравнительной легкости и быстроте» развития колхозного движения. Как «гнилую теорию» он отвергал идею возможности развития этого процесса «самотеком»: колхозы и совхозы следовало «насаждать» в деревне извне, со стороны «социалистического города», по отношению к которому крестьянин уже не будет испытывать прежнего «зверского недоверия». В этом же выступлении Сталин выдвинул новый лозунг – «ликвидировать кулачество как класс».

Так в ноябре – декабре 1929 г. произошел подлинный «перелом» в аграрной политике советских коммунистов. Он радикально изменил постановления как XV съезда, так и XVI партконференции. По значению своему это было нечто сравнимое с переходом к нэпу, хотя и нацеленное в противоположную сторону. Скудость документации пока затрудняет понимание всех мотивов, которые продиктовали такую перемену курса. Причем это трудно понять не только нам: такой поворот не могли объяснить себе и современники, которым приходилось проводить эту политику. Именно советский историк (Трапезников) первым обратил внимание на то, что каждый из предыдущих «крутых поворотов» в политике партии становился предметом обсуждений и, следовательно, коллективной выработки решений на специально созывавшихся съездах или конференциях. На этот раз ничего подобного не было. Поворот к новой политике, собственно, не был провозглашен и Пленумом ЦК, ибо ноябрьский Пленум, с одной стороны, остался тайным, а с другой – завершился принятием резолюций, которые отнюдь не вносили ясности в происходящее. Роковые решения тех месяцев вырабатывались специальными комиссиями Политбюро ЦК, статус которых никак не оговаривался Уставом партии и в которых решающая роль впервые принадлежала секретарям обкомов, то есть тем людям, чье влияние оказалось столь значительным при разгроме бухаринского крыла в 1928 г. Что же касается оперативного осуществления решений, то оно проводилось в соответствии с излюбленным сталинским методом. Вслед за провозглашением лозунгов принимались директивы. В некоторых случаях они носили форму постановлений узких правительственных и партийных органов. В других в этой роли выступали просто передовые статьи «Правды». Чаще же всего это были секретные циркуляры или телеграммы из центра на периферию. Подобные инструкции нередко, как мы увидим, противоречили друг другу. Неудивительно поэтому, что партия была плохо подготовлена к встрече с выраставшей перед нею грандиозной задачей, к тому, чтобы предвидеть ее коварные последствия и заранее рассчитать эффект.

Самой известной среди комиссий, вырабатывавших директивы по коллективизации, была комиссия под председательством Яковлева, главы нового объединенного Наркомата земледелия СССР, созданного по решению ноябрьского Пленума. Помимо представителей центральных сельскохозяйственных ведомств в ее состав входили секретари партийных комитетов главных хлебных областей: Косиор (Украина), Андреев (Северный Кавказ), Шеболдаев (Нижняя Волга), Хатаевич (Средняя Волга), Варейкис (Центрально-черноземный район), Голощекин (Казахстан), Бауман (Москва). Подразделенная на восемь подкомиссий, она изыскивала решения для основных проблем: сроки операции, тип коллективных хозяйств, распределение кадров и технических ресурсов, отношение к кулачеству. В целом комиссия делала упор на максимальное ускорение процесса. В рамках этой общей установки вырисовались тем не менее две тенденции. В одной, представленной главным образом Яковлевым, проявлялась известная осмотрительность; в другой – ее решительными сторонниками были Шеболдаев и Рыскулов, занимавший тогда пост Заместителя предсовнаркома РСФСР, – отбрасывались всякие сомнения, и она во имя не столько «добровольного», сколько «революционного» характера всего предприятия тяготела к самым радикальным решениям. Любые попытки тормозить движение она рассматривала как оппозицию.

Как бы то ни было, право принятия окончательных решений принадлежало не комиссии, а Политбюро. Но прежде чем оно произнесло свое слово, Сталин распорядился внести в подготовленный проект решения такие поправки, которые фактически утверждали наиболее радикальные предложения или, во всяком случае, оставляли открытой дверь для их применения на практике. Так появилось на свет постановление ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г., которому суждено было стать основополагающим документом всей коллективизации: краткий, скорее административный, нежели политический текст. Им устанавливалось, что к концу первой пятилетки должно быть коллективизировано уже не 20 %, а «огромное большинство» возделываемых земель. Основные зерновые районы (Нижняя и Средняя Волга, Северный Кавказ) должны были завершить процесс к осени 1930 г. или самое позднее – к весне 1931 г.; другие хлебные районы – к осени 1931 г. или в самом крайнем случае – к весне 1932 г. Преобладающим типом колхоза должна была стать «артель как переходная к коммуне форма». В колхозы ни под каким видом не разрешалось принимать кулаков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.