Изменение социального статуса гражданина, лишённого избирательных прав

Изменение социального статуса гражданина, лишённого избирательных прав

Лишение избирательных прав означало для конкретного человека не только устранение его от участия в выборах. Коренным образом менялся и его социальный статус, положение в системе социально-экономических отношений. Один из крупных специалистов в области советского строительства П. Зайцев писал: «Дело в том, что факт лишения того или иного гражданина избирательных прав является фактом определения, что данный гражданин по своему социальному положению, по своим действиям и деятельности, роду занятий и т. д. является враждебным советской власти элементом»[225]. Последствием такого подхода оказывалось то, что человек, становившийся лишенцем, вместе с правами голоса терял ещё целый ряд прав и льгот, которыми обладали остальные граждане. Как справедливо замечает М. С. Саламатова: «В обществе, где статус гражданина определялся не степенью образованности, не экономическим положением, а наличием политических и гражданских прав, принадлежность к „полноправным“ или „лишенцам“ играла решающую роль»[226].

Ограничения касались практически всех сфер жизни лишенца — участия в общественной жизни, работы, службы в армии, социальных гарантий и льгот и т. д. Человек зачастую вместе с потерей избирательных прав терял перспективы служебного роста и надежды на реальное изменение своей жизни в лучшую сторону. Фактически лишенцы являлись в Советском государстве 1920-х — середины 1930-х гг. людьми «второго сорта», изгоями. Один из бывших лишенцев Ю. Елагин писал: «Категория „лишенцев“ среди советских граждан — это категория неполноценных граждан низшего разряда»[227]. Секретарь ВЦИК А. С. Киселев, рассуждая о необходимости более внимательного отношения к составлению списков граждан лишённых избирательных прав, признавал, что «даже временное пребывание на положении лишенца оказывается весьма тягостным для лиц, испытавших это состояние»[228].

Первым ощутимым последствием лишением избирательных прав было устранение человека от активного участия в общественно-политической жизни. Лицам, утратившим права голоса, был закрыт путь в комсомол и в коммунистическую партию. Кроме того, уже первые инструкции о проведении выборов требовали от избирательных комиссий строго следить за тем, чтобы лица лишённые избирательных прав не принимали участия в перевыборных собраниях. Поскольку на собраниях часто обсуждались вопросы, касавшиеся хозяйственной, культурной, общественной жизни местного населения, давались наказы вновь избираемым депутатам, отсутствие на этих форумах рассматривалось многими лишенцами как реальное отлучение от жизни своей деревни, предприятия и т. д. Попытки граждан, лишённых избирательных прав на перевыборные собрания были достаточно распространённым явлением. Для борьбы с ним в первый уголовный кодекс РСФСР, разработанный весной 1922 г. было внесено особое положение. Статья 104 гласила: «Участие в выборах в Советы лица, не имеющего на то законного права, карается принудительными работами на срок не ниже трёх месяцев»[229]. Данное деяние при этом было отнесено к «преступлениям против порядка управления». Эта статья сохранялась во всех последующих редакциях уголовного кодекса, принятых до второй половины 1930-х гг.

Постепенно, с начала 1920-х гг. лишенцам стали запрещать присутствовать не только на избирательных собраниях, но и на других значимых общественных мероприятиях. В 1927 г. гражданам лишенным избирательных прав было запрещено участвовать на общих собраниях (сходах) сельских жителей[230].

Для многих лишенцев, исключение их из активной общественной жизни было тяжёлым ударом. Одним из распространённых мотивов в жалобах и ходатайствах о восстановлении в избирательных правах, является желание человека вместе с полноправными гражданами участвовать в избирательных собраниях и иных общественно-политических мероприятиях. Так, житель местечка Рудня Исаак Басин в жалобе, поданной в Смоленскую уездную избирательную комиссию в октябре 1925 г., писал о том, что он недавно стал совершеннолетним и ему «представилась возможность поднять свою честную руку за трудящихся, поднять ту руку, которая служит для тех же трудящихся с 14-ти летнего… возраста, не считаясь временем и здоровьем»[231]. Однако он утратил эту возможность, поскольку был лишен избирательных прав как сын предпринимателя.

Несмотря на все запреты, лишенцы нередко пытались проникнуть на избирательные и иные собрания. Часто, в первые годы советской власти подобные попытки заканчивались серьёзными столкновениями. 25 сентября 1918 г. в Старинском волостном исполкоме Городокского уезда Западной области был созван волостной сход «для обсуждения нужд деревенской бедноты и взятия на учет хлеба». Кулаки, пришедшие на собрание «стали вести агитацию между собравшимися… гражданами, чтобы отказаться от избрания волостного комитета бедноты и от взятия на учёт хлеба». Представитель уездного исполкома и члены волостного исполкома предложили собравшимся «имеющим право участия в выборах перейти в другую комнату и предъявить свои мандаты от комитетов деревенской бедноты, дабы этим выяснить точное число имеющих право участвовать в выборах и лишить возможности принять участие в таковых кулаков». После этого кулаки «подняли шум и беспорядки и набросились на милиционера, пропускавшего бедняков в соседнюю комнату, обезоружили его и избили, а также избили делегированного агитатора и своих же членов исполкома. В тот же день об этих событиях узнали в уездном исполкоме, который дал предписание местным органам ЧК и милиции „немедленно выбыть в Старинскую волость, ликвидировать восстание кулаков и арестовать главарей и зачинщиков“»[232].

Порой лишенцы попадали на избирательные собрания и даже принимали участие в голосовании, пользуясь слабым контролем со стороны властей, а также из-за неразберихи возникавшей, когда менялся порядок организации выборов, после издания очередной инструкции. Как сообщалось в сводке ОГПУ о состоянии Смоленской губернии на 30 ноября 1925 г.: «имело место и то, что благодаря проведению выборов, с разбивкой избирательных участков на мелкие пункты, с целью приближения к населению, а отсюда — благодаря слабого наблюдения избирательных Комиссий, в выборах принимали участие и лица лишенные избирательных прав»[233].

Для того, чтобы попасть на выборное собрание лишенцы шли порой на самые разнообразные ухищрения. Так в перевыборную кампанию 1928–29 гг. в одной из деревень Кудрявцевского сельсовета Торопецкого района Западной области «лишенец Байков со всей семьей упорно не хотели оставить избирательное собрание, и в результате Байков не вышел, а залез на печку и, притаившись, остался на собрании до конца»[234]. Иногда, проникнув на собрание, лица лишённые права голоса вели себя достаточно активно, требуя возвращения утраченных прав или пытаясь высказаться по тем или иным вопросам. Такие действия не всегда заканчивались мирно. В кампанию 1928–29 гг. в том же Кудрявцевском сельсовете Торопецкого района произошёл следующий инцидент: «В Рокотовский избирательный участок явился лишенец Веселов (д. Маслово) и стал требовать предоставления ему голоса, последнему было отказано, на основании Конституции и предложено удалиться с собрания, но Веселов этому не подчинился и заявил, что тогда он разгонит собрание, делая при этом вид, что у него в кармане „наган“: угрожал Уполномоченному Райизбиркома. Веселов был арестован и доставлен в распоряжение Уполномоченного ОГПУ»[235]. В директивных материалах, посвященных организации перевыборов советов Западной области в 1934 г., отмечалось: «Надо добиться того, чтобы на отчётные и избирательные собрания Советов не пролез ни один лишенец»[236].

Ограничения в общественной жизни для лишенцев не исчерпывались только запретом на участие в собраниях. Человек, лишаемый избирательных прав, изгонялся из любых общественных организаций. Таким лицам запрещалось состоять в профсоюзах. Это положение существовало с первых месяцев советской власти, но окончательно было сформулировано и закреплено в конце 1920-х гг. Специальное разъяснение ВЦСПС от 14 марта 1929 г., посвященное данному вопросу гласило: «Лица, лишенные избирательных прав сохраняют союзное членство в течение одного года с момента лишения их прав, если они возбудили ходатайство о восстановлении их в избирательных правах… В случае разрешения вопроса о лишении их избирательных прав последней инстанцией (ЦИК Союзной Республики) до истечения годичного срока лишенные избирательных прав после этого исключаются из членов союза»[237].

Лишение избирательных прав влекло за собой часто не только исключение из профсоюза, но и фактический запрет на участие в любых общественных объединениях, таких как добровольные пожарные общества, спортивные клубы, охотничьи организации и т. д. До второй половины 1920-х гг. советское законодательство не связывало членство гражданина в тех или иных общественных организациях с наличием у него избирательных прав. Впервые этот мотив прозвучал в «Положении об обществах и союзах, не преследующих целей извлечения прибыли», утвержденном ВЦИК и СНК РСФСР 5 февраля 1928 г. По нему выборные должности в обществах и союзах могли занимать только лица обладающие избирательными правами[238]. Это установление было сохранено и в новой редакции «Положения о добровольных обществах» от 30 августа 1930 г.[239]. 10 июля 1932 г. ВЦИК и СНК РСФСР утвердили третье по счёту «Положение о добровольных обществах и союзах». По нему лишенцам вообще закрывался доступ в любые добровольные общества и союзы. Теперь не только руководители, но и рядовые члены подобных организаций должны были обладать избирательными правами[240].

Многие лишенцы особенно из числа молодёжи очень тяжело переживали подобные ограничения, что иногда находило отражение в их заявлениях о восстановлении в избирательных правах. Так, жители города Ельни, братья Драбовы Николай, Алексей, Борис и Александр, лишённые прав голоса летом 1925 г. за принадлежность к семье частного торговца в своём обращении в уездный исполком писали: «Мы как молодое поколение с рвением стремились бы участвовать в общественной работе, но, не имея права голоса, мы не можем быть членами профессионального союза, брат Николай с 1918 г. был членом союза совработников, но месяц тому назад убыл из последнего»[241]. Как свидетельствовал корреспондент «Рабочего пути», в феврале 1927 г. один из жителей Смоленска, обнаружив свою фамилию в списке лишенцев воскликнул в сердцах: «Того и жди, что и с профсоюза выпрут. Пропала теперь моя головушка!»[242]. В январе 1930 г. в г. Новозыбков был обнаружен подпольный кожевенный завод. Его владелец — Карпов, так объяснил, почему он не стал легализовывать своё производство: «Если бы я взял патент, мог бы потерять право голоса, а вместе с тем и профсоюзный билет»[243].

Тем не менее, многие лишенцы всё-таки вступали в профсоюз и общественные организации и даже добивались в них высокого положения. В ходе чистки ячеек Осоавиахима в начале 1930 г., выяснилось например, что в ячейку при колхозе «Путь к коммунизму» Руднянского района «пролезли чужаки Иванов М. — сын лишенца, Трындиков Д. — религиозник, Гурко Д. — сын кулака»[244].

До начала 1930-х гг. немало лишенцев состояло в различных религиозных объединениях, многие даже занимали в них руководящие посты. Однако в ходе «великого перелома» власть предприняла шаги по «социальному очищению» религиозных организаций. 1 февраля 1930 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление «О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений». Оно предписывало местным властям организовать перерегистрацию данных объединений. При этом из них следовало исключить кулаков, лишенцев и других лиц «враждебных советской власти». Если такие лица оказывались в руководящих органах «предлагалось отказывать религиозным объединениям в регистрации»[245].

Для деревенских лишенцев существенным ограничением являлся запрет на занятие должности сельского исполнителя. Институт сельских исполнителей был введён декретом ВЦИК и СНК РСФСР от 27 марта 1924 г. «в целях успешного и своевременного выполнения сельскими советами заданий по охране общественного порядка личной и имущественной безопасности граждан, по благоустройству и развитию общественной самодеятельности». Сельские исполнители должны были заниматься охраной правопорядка на территории своих сельсоветов и исполнять различные поручения местной власти. Они назначались сельсоветами из числа местного крестьянства в порядке очереди на срок до двух месяцев. При этом кандидаты в сельские исполнители должны был быть «не лишены избирательных прав по статье 65 Конституции РСФСР»[246]. Эта норма была подтверждена и в последующих постановлениях ВЦИК и СНК РСФСР «О сельских исполнителях» от 10 мая 1932 г. и от 20 марта 1936 г. соответственно[247].

Серьёзным ущемлением прав лишенцев являлся запрет на службу в Красной Армии. Вопрос о допуске на военную службу представителей «эксплуататорских классов» активно обсуждался в период формирования вооружённых сил Советской республики. 20 июля 1918 г. СНК принял декрет «О призыве в тыловое ополчение лиц, не подлежащих призыву в Красную Армию». В качестве приложения в нём было и «положение о правилах регистрации населения на предмет зачисления в тыловое ополчение». Перечень лиц, которые не могли проходить военную службу на общих основаниях, содержавшийся в нём фактически совпадал с реестром лиц, лишаемых избирательных прав по 65-ой статье Конституции (кроме осуждённых и умалишённых). Составлением списков граждан, призываемых в тыловое ополчение, занимались местные Советы. В ополчение призывались лица, не имеющие прав голоса в возрасте от 18 до 45 лет. Из их числа затем формировались рабочие части, которые использовались на разнообразных тяжёлых работах: при рытье окопов и траншей, строительстве дорог, заготовке леса. Согласно «Положению о тыловом ополчении» ополченцы не могли быть назначены «на все командные должности, до командиров отделений включительно, а также на должности комиссаров и инструкторов». Кроме того, тыловые ополченцы в отличие от солдат Красной Армии, должны были платить за получаемое продуктовое и вещевое довольствие. Впрочем, если призывники могли доказать, «что лишены возможности оплачивать довольствие» оно предоставлялось им бесплатно[248].

В рамках военной реформы 1924–25 гг. в основы системы комплектования и функционирования тылового ополчения были внесены изменения. Декрет ЦИК и СНК СССР от 14 марта 1924 г. «О порядке зачисления граждан в команды обслуживания», вводил новые правила организации частей тылового ополчения[249]. Отныне составлением списков лиц, призываемых в тыловое ополчение (команды обслуживания) занимались местные призывные комиссии «с участием представителя местного органа Объединённого государственного политического управления». В основу списков клались «имеющиеся в уездных управлениях милиции и в административных отделах губернских исполнительных комитетов данные о гражданах, не пользующихся избирательными правами, и имеющиеся в означенных учреждениях, а также в органах Объединенного государственного политического управления сведения о гражданах, не могущих быть допущенными в ряды Красной Армии по враждебности к советской власти». Данные списки представлялись призывными комиссиями на утверждение президиумов местных исполкомов. При этом лица, включенные в списки, могли обжаловать действия призывной комиссии и потребовать своего призыва на действительную военную службу. Поскольку жалобы в абсолютном большинстве подавались совершеннолетними детьми лишенцев, они рассматривались чаще всего в связи с вопросами предоставления избирательных прав тем или иным гражданам.

Постановление ЦИК и СНК СССР от 6 ноября 1925 г. вводило особый военный налог. Его платили граждане, которые подлежали призыву в команды обслуживания, но не могли служить по состоянию здоровья, а также те, кто состоял в командах обслуживания не при кадровых, а при территориальных военных частях[250]. В дальнейшем круг лиц, плативших военных налог был существенно расширен. Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР от 13 января 1930 г. «специальным военным налогом» в мирное время облагались все граждане, зачисленные в тыловое ополчение. Он взимался ежегодно «с того окладного года, в течение которого гражданин зачислен в тыловое ополчение, до того окладного года включительно, в течение которого ему исполнится 27 лет». В дальнейшем военный налог взимался ещё два раза — по достижении гражданином 33 и 39 лет соответственно[251].

25 января 1932 года было выпущено постановление СНК СССР, которое опять изменило порядок взимания специального военного налога. Теперь тылоополченцы, «которые в течение того времени, когда их сверстники трудящиеся служили в армии, не привлекались „вовсе к работам, установленным для них вместо военной службы“ или привлекались „на срок менее трех лет“, уплачивали налог „в течение одного года за каждые неотработанные полгода“»[252].

По закону «Об обязательной военной службе» от 8 августа 1928 г. лица, призываемые в тыловое ополчение, получали вместо обычных военно-учётных документов так называемый «белый билет» — справку на бланке белого цвета, свидетельствующую, что данный гражданин по своей социальной принадлежности может служить только в тыловом ополчении[253]. Каждый молодой человек призывного возраста обязан был заполнять особую «справку призывника», на основании которой в дальнейшем решался вопрос о месте прохождения им военной службы. Среди прочего в справке необходимо было указать «кто из семьи или родственников лишен избирательных прав, когда и за что», а также «какую имеет связь призывник с лишенцами, раскулаченными или чуждым элементом, и в чём она выражается»[254]. В период форсированной индустриализации служащие тыловые ополченцы активно использовались «на тяжёлых физических работах с фиксированным — 2–3 года сроком повинности, после чего получали формальную возможность восстановления в правах»[255].

Наличие избирательных прав и право на действительную службу были столь тесно связаны, что иногда лишение прав голоса следовало вслед за изгнанием из армии. В январе 1927 г. в Смоленскую городскую избирательную комиссию поступило отношение территориального управления частей Красной армии «по вопросу о зачислении в тылополчение гражданина Клебанова Генриха Берковича, как административно высланного». Рассмотрев этот документ на своём заседании 26 января, комиссия вынесла следующее постановление: «Гражданина Клебанова Генриха Берковича как административно высланного лишить избирательных прав»[256].

Если член семьи, главу которой лишали избирательных прав, находился на действительной военной службе в момент лишения, он, как правило, исключался из рядов красноармейцев, по представлению местных органов власти. В январе 1933 г. житель деревни Пречистое Тёмкинского района Глебов подал жалобу в райисполком на неправильное обложение его хозяйства индивидуальным налогом. Президиум райисполкома, рассмотрев жалобу на своём заседании 31 января 1933 г., признал справедливость обложения Глебова индивидуальным налогом, как кулака, а также постановил лишить его избирательных прав и «ходатайствовать перед командованием полка об отзыве… из Красной армии сына Глебова, находящегося в терчасти»[257].

Многие молодые лишенцы воспринимали очень остро запрет на прохождение действительной военной службы. Часто именно это обстоятельство становилось доминирующим при возбуждении ходатайства о восстановлении в избирательных правах. Характерным примером может служить заявление жителя Ельни И. С. Карасёва, направленное им в октябре 1925 г. в Смоленскую губернскую избирательную комиссию. В нём говорилось: «При составлении в нынешнем году списков лиц лишенных избирательных права по городу Ельне я включен в таковой как сын торговца, одновременно я как родившийся в 1903 г. подлежу призыву на военную службу в ряды Красной Армии и на основании того, что я лишён избирательного права постановлением Уездного Исполнительного комитета зачислен для несения службы в тыловом ополчении»[258]. Далее Карасёв указывал, что не состоит на иждивении своего отца, а, начиная с 1918 г. работал в различных организациях «гражданского и военного ведомства». Также он занимался и общественной деятельностью, являясь членом различных добровольных организаций, в том числе Общества друзей воздушного флота. На основании всего изложенного Карасёв просил восстановить его в избирательных правах и исключить из списков тылоополченцев. Тем не менее, губернская избирательная комиссия сочла его доводы неубедительными и не восстановила Карасёва в избирательных правах, и соответственно он должен был отбывать воинскую повинность в рядах команды обслуживания.

Но существовало и явление обратного порядка. Некоторые граждане наоборот стремились документально зафиксировать факт лишения их избирательных прав, чтобы не идти на действительную военную службу.

Корреспондент «Рабочего пути» отмечал, в январе 1927 г., что в помещении городской избирательной комиссии встречались люди «с радостной улыбкой на лице требующие справочки о том… что они лишены избирательных категорий». Как правило, это были «нэпманы и их сынки, бывшие служители культов» и бывшие сотрудники полиции. Справки им нужны были «на предмет избежания зачисления в Красную Армию, и определения в тыловые кадры». Во всеуслышание об этом не говорилось, но как заметил корреспондент «„соль“ нашего города… в „кулуарах“ комиссии, делясь между собой впечатлениями, неосторожно шепотком передаёт об этом друг другу»[259].

Зависимость действительной военной службы граждан от наличия у них избирательных прав имела и обратную направленность. Иногда свидетельство о добросовестной службе в частях Красной армии становилось решающим обстоятельством при восстановлении человека в избирательных правах. В марте 1927 г. в Смоленскую городскую избирательную комиссию с заявлением о неправильном занесении его в списки лиц, лишенных права голоса обратился военнослужащий А. И. Адамович. Рассмотрев его обращение на своём заседании 22 марта, комиссия постановила: «Ввиду того, что Адамович, как видно из представленного им удостоверения 2-го полка бронепоездов от 30 октября 1926 г… состоит на действительной военной службе в переменном составе — из списка лиц лишённых избирательных прав его исключить, как ошибочно внесенного»[260].

Несмотря на все ограничения, сыновьям лишенцев нередко удавалось, скрыв своё происхождение и связь с родителями поступить на действительную военную службу В целях выявления подобных случаев организовывались регулярные «чистки» армии. Так, «16 июля 1928 г. РВС СССР издал секретную директиву за № 065652/сс, предписывающую „изъять из армии классово-чуждые и социально-опасные элементы“. Изъятию подлежали: социально-чуждые по происхождению, зарекомендовавшие себя с отрицательной стороны по службе, дети лишенцев»[261].

Подобные чистки часто приводили к драматическим последствиям, и становились причинами настоящих трагедий. Примером могут служить события, разыгравшиеся в Перелучском сельсовете Локнянского района Великолукского округа Западной области осенью 1929 г. В сентябре 1929 г. колхозный активист Г. Андреев был призван на лагерные сборы в военную часть. Там он встретил И. Тарасова, жителя того же района, сына кулака лишенного избирательных прав «за эксплуатацию батраков, за скупку и перепродажу большими партиями рогатого скота». И когда на Андреева «возложили работу по выявлению социального состава военнослужащих его роты», он «разоблачил Тарасова как классово чуждый элемент, не имеющий права служить в рядах Красной Армии». В результате «приказом по полку от 13 сентября Тарасов был исключён из списков и уволен». Вскоре после своего возвращения на родину он вместе с группой других лишенцев организовал убийство Андреева во время спектакля, посвященного дню Октябрьской революции[262].

Лица, лишённые избирательных прав были ограничены и в возможностях получения образования. В первые годы советской власти ещё не существовало запретов на поступление в вузы для лиц лишённых избирательных прав. Но в 1921 г. был установлен «классовый принцип» приёма. Абитуриенты должны были соответствовать требованиям «социального отбора». Как отмечает С. В. Волков: «Наиболее последовательно в масштабе всей страны „классовые приемы“ проводились с 1922 г.»[263]. Поэтому среди прочих документов им предписывалось предъявлять в приёмную комиссию справку «о нелишении избирательных прав» их самих и их родителей. С 1930 г. в анкетах, заполняемых при поступлении в вузы, появился пункт следующего содержания: «Под личную ответственность поступающий в ВУЗ должен указать о нелишении избирательных прав, как его самого, так и членов его семьи»[264].

Студенты сумевшие скрыть свою принадлежность к семье лишенцев при поступлении могли быть отчислены во время очередной «чистки» вуза от «социально-чуждых» элементов. Такие чистки проводились в конце 1920-х — начале 1930-х гг. достаточно регулярно. При этом, нередко сведения о «нетрудовом» происхождении тех или иных студентов в органы власти и руководство вузов поступали от их односельчан или соседей. В феврале 1929 г. житель деревни Чучелово Прокоп Никитин направил в Переснянский волисполком жалобу на жителей деревни Труханово братьев Николая и Ивана Григорьевых, лишенных избирательных прав за эксплуатацию наемного труда. В ней он, в частности, писал: «И ещё сообщаю о том, что Григорьев Николай сделал фиктивный раздел с своим сыном Петром Григорьевым. Но и хозяйство Николая и Петра Григорьевых в настоящее время юридически неделимо. А сын его Петр обходом советских органов пролез в Смоленский университет педагогики. Каковой не должен быть в университете, потому что они являются вечные эксплуататоры бедноты. Поэтому прошу обратить внимание на таковое обстоятельство, которое выявлено в Григорьевых, а также учащийся сын Григорьевых получает стипендию по своему фиктивному разделу. Прошу фракцию ВИКа в скором времени разобрать это дело и выкурить такового из педфака»[265].

Но некоторые из студентов отчисленные из-за отсутствия прав голоса у них самих или и у их родителей возвращались на учебу. Для своего восстановления им приходилось доказывать, что они либо не поддерживают связи со своими родителями, либо что их родители умерли, либо что их родители или близкие родственники сменил род деятельности, и благодаря этому перешли в разряд «трудовых» сословий. Учитывалась также активная общественная деятельность и «правильные» политические взгляды студента. В приказе правления Смоленского университета от 18 марта 1930 г. в частности говорилось: «Восстановить в правах студентов Байдалину З. А. 2-го курса естественного отделения педфака, принимая во внимание, что её отец (служитель культа) умер за 12 лет до её поступления в университет, и в настоящее время студентка не лишена избирательных прав. За скрытие социального происхождения при поступлении — объявить Байдалиной строгий выговор. Предложить т. Байдалиной принять активное участие в общественной работе по заданиям студорганизаций»[266].

Только в конце 1935 г. ЦИК СССР отменил все «установленные при допущении к испытаниям и при приёме в высшие учебные заведения и техникумы ограничения, связанные с социальным происхождением»[267].

Законодательство 1920–30-х гг. не запрещало напрямую принимать в средние и начальные школы детей лишенцев. Тем не менее, обычной практикой в их отношении уже в первые годы советской власти было «ограничение — в связи с нехваткой мест — права учиться в школах»[268]. К концу 1920-х гг. вопрос о получении детьми лишенцев среднего образования начал подниматься всё более активно. Некоторые местные активисты предлагали изгонять из школ тех учеников, чьи родители были лишены избирательных прав. Так, учитель Мощинковской волости Смоленского уезда Н. М. Гусев, обращаясь в своём заявлении к Президиуму уездного съезда Советов, состоявшемся в апреле 1929 г. писал: «При приёме в школу мы не должны принимать чуждых нам элементов, но если мы видим, когда ученик находится в последних классах школы повышенного типа; но у него отец дъячёк, если всё это известно, не скрыто, и есть свободные места, то он может окончить школу. Если в школе находятся дети лишенцев, торговцев и попов, но они скрывали свое социальное положение, таких нужно исключить»[269]. Подобные настроения нашли своё частичное отражение в постановлении Оргбюро ЦК ВКП (б) по Западной области от 5 апреля 1929 г. Оно допускало «исключение из школ II ступени по социальному признаку в отношении переростков, лично лишенных избирательных прав»[270]. Сходные ограничения для учеников, чьи родители были лишены избирательных прав, вводились и в других областях и краях. Это привело к тому, что 27 апреля 1929 г. СНК РСФСР принял постановление «запрещающее исключать из школ детей лишенцев»[271].

К началу 1930 г. в школах второй ступени Западной области обучалось 22 647 человек, из них 524 или 2,4 % были детьми лишенцев[272]. Таким образом, количество школьников, происходивших из подобных семей лиц лишённых прав голоса, было невелико. Тем не менее, в некоторых школах второй ступени было много «социально чуждых». Наибольшей «засорённостью» отличалась Почепская школа Клинцовского округа. В ней в начале 1930 г. было «батраков — 1, бедняков — 2, а детей лишенцев, чужаков — 89»[273]. В школах Износковского района ещё в 1929 г. дети лишенцев — «попов, кулаков и прочей нечисти» составляли 5 % от общего числа учащихся[274].

В феврале 1930 г. постановлением президиума Западного облисполкома была введена плата за обучение в средних и начальных учебных заведениях. При этом если в городах за образование своих детей должны были платить все граждане, то на селе плата за обучение устанавливалась «лишь для лиц, живущих на нетрудовой доход (занимающихся торговлей или владеющих промышленными предприятиями), а также тех лиц, занимающихся сельским хозяйством или промыслами, которые лишены избирательных прав, и служителей религиозных культов»[275].

Некоторое облегчение учащимся лишенцам принесло постановление ЦИК от 26 февраля 1930 г. Оно запрещало исключать детей лишенцев из школ или не принимать их в дошкольные начальные и средние учебные заведения, взимать с них повышенную плату за обучение[276]. В постановлении ЦИК СССР от 22 марта о борьбе с нарушениями избирательного законодательства также предлагалось ликвидировать практику исключения детей лишенцев из школ[277]. Эти меры были восприняты многими гражданами как явное свидетельство либерализации политического режима. Известный писатель М. М. Пришвин записал в своём дневнике 2 марта 1930 г.: «Вчера было напечатано распоряжение о том, чтобы в средних школах не мучили детей лишенцев за их лишенство. Так резко выделялись эти строки среди человеконенавистнических, что все это заметили, и все об этом говорили»[278]. Но уже вскоре, как отмечает Ш. Фицпатрик, «наркоматы просвещения России и Украины обнаружили, что местные власти просто-напросто игнорируют их инструкции, запрещающие проводить чистки в школах»[279]. В ходе этих чисток из школ по прежнему в первую очередь изгонялись дети граждан, лишенных избирательных прав.

Лишение избирательных прав для городского жителя, влекло за собой ряд существенных бытовых ограничений. В первую очередь это касалось жилищных условий. В эпоху военного коммунизма регулярно проводились кампании по выселению «паразитических и эксплуататорских элементов» из их жилищ. Под это определение чаще всего подпадали представители буржуазии, бывшие чиновники и священнослужители, которые не имели избирательных прав по Конституции. Тем не менее, отсутствие у человека права голоса само по себе ещё не было определяющим фактором при решении вопроса о правомерности обладания им данной жилплощадью. Основы советской жилищной политикой сложились к середине 1920-х гг. В постановлении ЦИК СССР «О жилищной кооперации» от 19 августа 1924 г. указывалось, что членами жилищно-арендных кооперативных товариществ, рабочих и общегражданских жилищно-строительных кооперативных товариществ могут быть только граждане обладающие избирательными правами. При этом утрата таковых прав автоматически влекла за собой «выбытие из состава товарищества». Арендно-кооперативному товариществу предоставлялось право пользоваться всей площадью домовладения, в границах которого оно было создано. Оговаривалось, что «остающаяся за распределением между членами жилищного товарищества часть жилой площади, а также нежилая площадь, могут сдаваться лицам, не имеющим права быть членами жилищного товарищества» т. е. лишенцам. Члены рабочего жилищно-строительного кооперативного товарищества, в случае лишения их избирательных прав, вслед за изгнанием их из товарищества утрачивали и «права на занимаемые ими помещения». Деньги, которые они ранее вносили в счёт пая, подлежали «возвращению за вычетом части, падающей на амортизацию находившейся в их пользовании площади». Жилищно-кооперативные товарищества всех видов могли объединяться в единые городские и губернские союзы жилищной кооперации. Органами управления союзов являлись собрания уполномоченных. Занимать эту должность могли только граждане, обладающие избирательными правами[280].

Наступление на жилищные условия лишенцев продолжалось во второй половине 1920-х гг. По постановлению ВЦИК и СНК РСФСР от 1 августа 1927 г. все граждане получали право на «самоуплотнение». В соответствии с ним владельцы или съёмщики жилья могли вселить на излишки своей площади любого человека. Излишками считалась площадь, превышавшая санитарную норму — 8 кв. м. на одного человека. Вселившийся жилец получал право на занимаемую им площадь. Данное право необходимо было реализовать в течение трёх недель. Затем вопрос о «самоуплотнении» передавался на разрешение домоуправлению. Кроме того, он находился под постоянным контролем со стороны районных советов и органов милиции. Как отмечает Н. Б. Лебина, исследовавшая советскую жилищную политику 1920–30-х гг.: «„самоуплотнению“ в первую очередь подверглась категория „лишенцев“»[281]. В апреле 1929 г. ВЦИК и СНК РСФСР приняли постановление об ограничении проживания в муниципальных и национализированных домах и о выселении бывших домовладельцев из этих домов. К середине лета 1929 г. «людям подлежащим выселению представители домоуправлений вручили извещения о необходимости освободить жилую площадь. В случае отказа подчиниться постановлению выселение происходило административным путём»[282]. При проведении выселения решающим фактором являлось, то, что гражданин был лишён избирательных прав за торговлю, эксплуатацию наемного труда, нетрудовые доходы или за принадлежность к духовному сословию. Определенные надежды у лишенцев, изгоняемых из жилья, вызвало постановление ЦИК СССР от 22 марта 1930 г., в котором местным властям предлагалось среди прочего прекратить выселение граждан, не имеющих права голоса из квартир[283].10 апреля 1930 г. подобное же постановление принял и Президиум ВЦИК[284].

24 апреля 1930 г. НКВД РСФСР выпустил циркуляр «О недопустимости установления специальных ограничений, не предусмотренных законодательством, в отношении лиц, лишенных избирательных прав». В нем говорилось о том, что «в НКВД РСФСР поступают сведения о мероприятиях, проводимых местными органами в отношении лиц, лишенных избирательных прав, и их семей, которые проводятся с нарушением существующего законодательства лишь по признаку лишения избирательных прав». В частности «вопреки существующему законодательству о выселении нетрудового элемента из домов муниципального фонда, ограничивающего выселение лишь категорией лиц, имеющих определенный размер дохода, производится выселение всех лиц, лишенных избирательных прав. Наряду с этим, помимо административного выселения лишенцев из домов муниципального фонда, возбуждаются иски о выселении в судебном порядке, причем взята такая установка в этом вопросе, чтобы выселить всех лиц, лишенных избирательных прав». Было отмечено, что «в ряде мест местными органами производится муниципализация строений, являющихся собственностью лишенцев, причем муниципализация производится лишь в силу того, что строения эти принадлежат лицам, лишенным избирательных прав». Кроме того «имеют место… случаи расторжения договоров застройки с лицами, лишенными избирательных прав, по мотивам принадлежности застройщика к категории лишенцев, а также устанавливается запрещение продажи домов, являющихся собственностью лишенцев». В циркуляре указывалось, что «подобные действия местных органов являются совершенно недопустимыми, так как выселение из домов муниципального фонда лиц, лишенных избирательных прав, муниципализация принадлежащих им строений и расторжение договоров застройки могут производиться лишь на общих основаниях, установленных соответствующими законами, или в случаях нарушения заключенных договоров». Упоминалось о том, что «никакие дополнительные ограничения для лиц, лишенных избирательных прав, местными органами устанавливаться не могут». Признавалось неправильным явлением «массовое предъявление судебных исков о выселении из домов муниципального фонда лиц, лишенных избирательных прав, так как в существующем законодательстве отсутствует запрещение проживания в домах муниципального фонда лицам, лишенным избирательных прав». Подчеркивалось, что «не может иметь место установление специальных ограничений и в отношении отчуждения строений, являющихся собственностью лишенцев, кроме тех ограничений, которые установлены ст. 182 Гражданского кодекса РСФСР, 1930 г.». НКВД предлагал, «во исполнение постановления Президиума ВЦИК от 10.04.1930 г. прекратить всякие действия, а также отменить постановления, циркуляры и распоряжения, установленные только по признаку лишения избирательных прав и не предусмотренные действующим законодательством». Проведение данного циркуляра в жизнь возлагалось «на личную ответственность заведующих коммунальными отделами (управлениями)»[285].

В циркуляре ВЦИК от 20 июня 1930 г., посвященном борьбе с нарушениями законодательства о культах содержалось требование «не допускать лишения служителей культа жилплощади в муниципализированных зданиях… лишение избирательных прав не может служить основанием к выселению»[286]. Тем не менее, выселения лишенцев продолжались вплоть до середины 1930-х гг. Нередко это было связано с изгнанием человека с работы из-за лишения прав голоса. Н. Б. Лебина указывает, что когда «в 1931 по стране прокатилась новая волна чисток служащих, уволенные автоматически подлежали выселению из квартир»[287].

Некоторые из лишенцев пытались отстоять свое право на жилище в суде, однако такие дела часто решались не в их пользу. Вот типичный пример. 22 июля 1935 г. президиум Западного областного суда рассмотрел протест председателя облсуда на решение народного суда Клетнянского района по делу Меера Барклайда. В свое время Барклайд продал свой дом районному отделению НКВД, при этом оно «не взяло на себя обязательство по договору о предоставлении квартиры в этом доме или в другом месте Барклайду». Вскоре НКВД обменялся домами с Соломоном Рухманом, отдав ему бывший дом Барклайда. Последний подал иск в районный суд о возвращении дома ему, но суд отказал в удовлетворении иска. По жалобе Барклайда его дело рассматривала контрольная комиссия областного суда, которая отменила решение районного народного суда. По её определению Барклайд был «вселен в квартиру к Рухману». Теперь уже со стороны Рухмана был направлен иск в президиум областного суда. По итогам рассмотрения данного дела президиум принял решение, в котором говорилось, что «по докладной записке нарсудьи Клетнянского района Барклайд, как бывший лесопромышленник лишен избирательных прав». В связи с этим предписывалось оставить «в силе решение нарсуда об отказе Барклайду Мееру о вселении его в квартиру в доме, принадлежащем Рухману Соломону»[288].

Граждане, лишенные избирательных прав согласно кодексу законов о браке, семье и опеке теряли право на осуществление в юридическом порядке усыновления и опеки[289].

Одним из последних по времени серьёзных ударов по лишенцам стало введение паспортной системы. В «Положении о паспортах», введенном постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 декабря 1932 г. не говорилось напрямую о том, что они не должны вручаться лицам лишенным избирательных прав[290]. Но поскольку главной целью паспортизации и системы прописки была объявлена очистка городов и крупных строек пятилетки от «классово чуждых и пролетариату и деклассированных людей», то «местные должностные лица, как правило, автоматически отказывали в выдаче паспортов лишенцам, членам их семей»[291].

Граждане, лишённые избирательных прав, брались под особый надзор правоохранительными органами в т. н. «режимных местностях», т. е. в крупных городах, приграничных зонах и промышленных районах. Циркуляр Главного управления рабоче-крестьянской милиции от 25 апреля 1935 г. разрешал начальникам УНКВД и Управлений милиции «выселять из режимной местности лишенцев и лиц, не занятых общественно-полезным трудом, хотя бы они и являлись местными уроженцами… при наличии компрометирующих данных, свидетельствующих о социальной опасности в данное время (антисоветская или антиобщественная деятельность или подозрительное поведение) того или иного лица»[292].

Помимо установленных законом ограничений, лишенцы подвергались самым разнообразным притеснениям в повседневной жизни. Их инициаторами являлись представители местного начальства или правоохранительных органов. Свидетельством подобного отношения к лишенцам может служить следующий эпизод. В октябре 1930 г. в Западный облисполком обратился крестьянин села Мойлово Хвостовичского района Брянского округа К. А. Аксёнов с жалобой на работника ОГПУ, отобравшего у него ружьё. На соответствующий запрос исполкома районный отдел ОГПУ направил ответ следующего содержания: «Сообщается, что охотничье ружьё у грна с. Мойлово Аксёнова К. А. было изъято Уполномоченным ОГПУ по Хвастовическому району, как у лишенца»[293].

Лишение избирательных прав оказывалось нередко основанием для дальнейших репрессивных действий в отношении того или иного гражданина. Наиболее серьёзные кампании репрессий против лишенцев были предприняты в период «великого перелома» 1929–1930 гг. Чаще всего их организаторами оказывались местные партийные и советские органы, а также командование красноармейских частей. Обычной практикой в этот период стали конфискации имущества, отправка на принудительные работы, выселения за пределы населённого пункта и даже области, которые следовали непосредственно за лишением гражданина избирательных прав.

Типичной в этом отношении является судьба семьи Мельниковых — жителей деревни Ляхово Кардымовского района. 13 ноября 1929 г. все взрослые члены этой семьи были лишены избирательных прав как владельцы коммерческого предприятия (мельницы). На следующий день у Мельниковых было конфисковано имущество и было «предложено выселится за пределы области в трёхдневный срок». Знакомый семьи, старый большевик К. Д. Савченко в письме, написанном 17 марта 1930 г. на имя председателя Западного облисполкома А. Я. Шелехеса, так описывал дальнейшую судьбу Мельниковых: «…семья лишена избирательных прав, а имущество конфисковано всё до нитки. Мужчины отправлены на принудработы на ст. Дурово, женщины с детьми выброшены на улицу… Конфискация происходила в несколько приёмов, и большую часть вещей забрали без всякой описи и без всяких расписок… Конфискованный дом обезображен, обшивка ободрана, баня тоже обезображена, сломана печь, котёл выломан и свезён в другое место, валяется на улице никому не нужный… Одежда отобрана почти до рубашки»[294].