Миллер и северные социалисты

Миллер и северные социалисты

Главным оплотом влияния умеренных социалистов, которые играли заметную роль в политике антибольшевистской Северной области на протяжении всего ее существования, было губернское земское собрание и Архангельская городская дума. Хотя социалисты также заседали в профсоюзном руководстве, ставшем яростным критиком власти Миллера, в годы Гражданской войны из-за упадка промышленности и сокращения числа рабочих профсоюзы утратили прежнее значение. Земства же и городские думы, став по инициативе Верховного управления единственными органами самоуправления в крае, занимали авторитетные позиции в местной политике и вообще имели на Севере большее влияние, чем на других белых территориях[395].

Умеренные социалисты обладали большинством голосов в губернском самоуправлении уже с лета 1917 г. Несмотря на проходившие с октября 1918 г. перевыборы, они сохранили здесь ведущие позиции. Например, хотя в Архангельской городской думе осенью 1918 г. численность социалистических гласных сократилась с 70 до 53 %, все же решающий голос остался за ними. Как отмечали современники, если бы явка на выборы в рабочих окраинах была выше и если бы солдаты имели право голосовать, социалисты получили бы в думе еще больше голосов[396]. В губернском же земстве социалисты на протяжении всей Гражданской войны сохраняли безоговорочное большинство.

Земские и городские социалисты горячо приветствовали августовский переворот 1918 г. Архангельские меньшевистские лидеры поддержали Верховное управление, призывавшее бороться вместе с союзниками против немцев и большевиков, даже вопреки тому, что меньшевистский ЦК решил отказаться от борьбы с большевиками перед лицом белой опасности и осудил союзную интервенцию. Вразрез с мнением собственного ЦК действовали и северные эсеры. Несмотря на отказ центральных органов партии от войны с большевиками в конце 1918 – начале 1919 г., они продолжали поддерживать вооруженную борьбу с большевизмом и оказывать содействие архангельскому правительству[397].

Хотя северные социалисты не сомневались в необходимости борьбы с большевиками, их отношение к Северному правительству стало более критическим после расформирования Верховного управления и особенно после отъезда Чайковского и укрепления власти Миллера. Но считая себя, по крайней мере с начала 1919 г., находящимися в оппозиции правительству, они так никогда и не решились на открытый разрыв с белой властью. Это объяснялось несколькими причинами. Отчасти лояльность местных социалистов белому руководству была связана с тем, что на Севере земство оказалось почти полностью зависимо от правительства в финансовом отношении. В условиях упадка местного хозяйства городское и земское самоуправление не могло наладить сбора налогов, и его бюджет на 9/10 состоял из субсидий казны[398]. Но еще важнее были идейные причины. Земские социалисты разделяли национально-государственные лозунги белого руководства и его сомнения в достаточной политической и гражданской зрелости простого населения. Этому способствовала и сама популистская идеология социалистических лидеров, которая изначально во многих отношениях являлась элитарной, и разочарование поведением простого населения в 1917 г., когда народ не поддержал призывы умеренных социалистов. Эти обстоятельства еще более подталкивали социалистических лидеров Северной области к союзу с белой властью.

Так, 11 сентября 1918 г. на первом заседании Архангельского губернского земского собрания его председатель эсер П.В. Коптяков, приветствуя гласных, видел в них прежде всего воспитателей «несознательных» масс, которые так легко попали под влияние большевизма. Он подчеркивал, что «могучее народное движение, не введенное вовремя в берега законности… в состоянии произвести разрушения, гибельные для всего государственного организма». Поэтому гласные, «как представители широких слоев населения», должны «напрячь все силы к пробуждению национального чувства» среди масс[399]. Коптякову вторили другие губернские гласные, в частности представитель Печорского уезда Н.С. Смирнов, отметивший две основные задачи земства: поднятие производительности народного хозяйства и «воспитание сознательных граждан», на которых «зиждется и мощь государства»[400]. «Отсутствие какой-либо любви к родине и сознания своего гражданского долга [среди] населения, развращенного интернационалом», подчеркивали и делегаты уездных самоуправлений, где значительное представительство было у сельской интеллигенции[401].

Таким образом, хотя социалисты из Архангельской городской думы и земств представляли себя выразителями интересов народных масс, их отношение к населению едва ли отличалось от взглядов белых политиков. Их высказывания явно перекликались с речами антибольшевистских руководителей, в частности Чайковского, упрекавшего народ в пренебрежении интересами русской государственности, и Миллера, усматривавшего корень разрушительной революции в «темноте» масс[402]. Разделяя с офицерами и членами белого правительства представления о ценности сильного национального государства и недоверие к простому населению, северные социалисты имели с белой властью намного больше общего, чем они порой сами были готовы признать. Поэтому их оппозиционность правительству даже в 1919 г. была достаточно ограниченной. Их критика власти развивалась по схеме – «шаг вперед, два шага назад». И в конечном итоге они возвращались к поддержке Северного правительства, на которое, в отличие от большевиков, они могли влиять и с которым можно было вести переговоры, надеясь на демократизацию политического курса.

Изначально несколько настороженное отношение к Миллеру со стороны северной левой общественности было связано во многом не с генеральскими погонами или личностью их обладателя, а с обстоятельствами появления генерала в Северной области. К началу 1919 г. политический Архангельск уже несколько недель громко обсуждал пришедшие в конце ноября 1918 г. сведения о падении демократической Уфимской директории и установлении в Сибири власти верховного правителя Колчака[403]. Правда, переворот в Омске не имел каких-либо непосредственных политических последствий для Северной области – Архангельск был отдален сотнями верст от сибирского белого фронта и на протяжении всей Гражданской войны жил преимущественно собственными проблемами. Однако символическое значение свергнутой Директории, выступавшей как объединитель антибольшевистских сил, было велико. Вопрос об отношении к омскому перевороту подразумевал более ключевой вопрос, а именно должны ли во главе белой борьбы стоять демократические коалиционные правительства или военная власть.

Даже Северное правительство при обсуждении вопроса о колчаковском перевороте нежиданно раскололось пополам. Если для Чайковского и Зубова переворот был «грубым насилием» над признанной властью, опиравшейся на авторитет Союза возрождения, то Марушевский, Мефодиев и Городецкий считали нужным прежде выяснить все его обстоятельства и последствия. Городецкий даже допускал, что «диктатура» Колчака могла привести к благоприятным результатам, так как «темный народ» скорее подчинится «сильной власти»[404].

Трещина политического раскола прошла вниз от правительства через всю архангельскую общественность. Как свидетельствовал американский консул в Архангельске, сведения из Сибири вызвали «ощутимый рост активности в местных коммерческих и банковских кругах в поддержку реакции… монархическую агитацию среди офицеров русской армии… и усилившееся недовольство и радикальную агитацию в рабочей среде»[405]. Особенно резко против переворота протестовали северные социалисты. В тех условиях едва ли удивительно, что, прибыв в Архангельск, Миллер был встречен с подозрительностью в левых кругах[406]. Кроме того, генерал сразу испортил отношения с меньшевистским руководством профсоюзов, подписав подготовленный еще Марушевским приказ о запрете рабочим уходить с рабочих мест или отказываться от сверхурочных работ, связанных с обороной области[407]. Все это, наряду с последовавшим отъездом Чайковского за границу, внушало левым кругам подозрение, что на Севере правые силы также готовят установление «реакционного» генеральского режима.

Усилившемуся политическому размежеванию способствовали и слухи о легализации эсеров и меньшевиков в Советской России[408]. Уступки оппозиционным партиям со стороны большевиков в конце 1918 – начале 1919 г. были вызваны тактическими соображениями и уже в апреле 1919 г. были аннулированы. Тем не менее сведения об участии меньшевиков и эсеров в выборах в советы и о возможности свободно выступать в прессе на большевистской территории произвели в Северной области некоторый эффект[409]. В начале 1919 г. левые архангельские круги стали все более критически оценивать политическое положение на белой территории, противопоставляя его кажущейся политической либерализации в Советской России. Левая общественность пристально следила за действиями Северного правительства, периодически обрушиваясь на него с критикой за проведение реакционной политики и чрезмерную репрессивность.

В частности, предметом нападок социалистов на правительство стали аресты бывших сотрудников советов, проводимые агентами белой власти. Хотя аресты имели место уже с начала существования Северной области, именно видимое укрепление военной власти побудило левые круги открыто выступить против белого руководства. Непосредственным поводом для атаки на правительство послужила эпидемия тифа, рассадником которой стала архангельская губернская тюрьма. 20 февраля 1919 г. медико-санитарная комиссия Архангельской городской думы выступила на думском заседании с громким докладом. Отметив резкий рост в городе заболеваний тифом и цингой, члены комиссии указали, что больше половины случаев приходится на губернскую тюрьму. При этом они были сильнее всего раздражены тем, что военные власти не позволили им осмотреть тюрьму, чтобы выявить причины и масштабы эпидемии[410]. Возмущенные думские делегаты возвели санитарный вопрос до уровня политической проблемы. Один за другим думцы-социалисты говорили, что вопрос об эпидемии нельзя рассматривать «вне связи с общеполитическими условиями», что «эпидемии заболеваний» предшествовала «эпидемия арестов» и что устранить «глубинные причины» эпидемии можно, только организовав управление областью на «началах широкой общественности», что означало приход к власти нового социалистического кабинета[411]. Северные социалисты пытались несколько надавить на правительство, однако полная смена режима не входила в их планы. Уже последующие недели показали, насколько недалеко они были готовы идти в своей критике белой власти и насколько велика была их лояльность правительству перед лицом опасности возвращения большевиков.

В первой половине марта 1919 г. Северная область переживала тревожные дни. Вторая годовщина Февральской революции дала повод для выражения недовольства белой властью. В Мурманске и поселках вдоль железной дороги, где по-прежнему находились многочисленные железнодорожные и строительные рабочие, недополучившие заработную плату от казны и ведшие полуголодное существование, прошли демонстрации с красными флагами и революционными песнями. Звучали угрозы в адрес генерал-губернатора и призывы к свержению Северного правительства[412]. Хотя организаторы демонстраций, в которых участвовало несколько сот человек, были арестованы, на Мурмане не прекращались слухи о готовящемся вооруженном восстании, очагом которого должны были стать казармы мобилизованных. Мурманские власти даже сочли необходимым на всякий случай окружить административные и военные учреждения колючей проволокой, снабдить запасами воды и продовольствия[413].

В Архангельске годовщина революции 12 марта была отмечена антиправительственными речами на утреннем собрании членов профсоюзов и социалистических партий в столовой судоремонтного завода «Труд». Вслед за меньшевиками Г.В. Успенским и С.М. Цейтлиным, обвинившими правительство в проведении реакционной политики, перед несколькими сотнями рабочих с резкой критикой белого режима выступил председатель губернского Совета профсоюзов меньшевик М.И. Бечин. Уже днями ранее под влиянием сведений о переговорах, которые вела с советским руководством уфимская делегация эсеров во главе с В.К. Вольским, он говорил на собрании союза металлистов об объединении всех социалистов в центре страны и призывал прекратить войну как «ненужную бойню». Теперь в своей речи по случаю годовщины Февраля он открыто выступил в поддержку советской власти, назвав ее «единственной и естественной защитницей интересов рабочего класса»[414]. Вечером 12 февраля Бечин, являвшийся, как и Успенский и Цейтлин, также делегатом городского самоуправления, продолжил атаку на власть на торжественном заседании городской думы. Он обвинил правительство в том, что оно держится только на штыках союзников, и призвал всех к борьбе с белой администрацией[415].

Несмотря на недавний демарш думцев против правительства, призывы Бечина шли значительно дальше той умеренной критики режима, которую были готовы принять большинство северных социалистов. Председатель думы энес М.М. Федоров прерывал выступление Бечина два раза и в конце концов вовсе лишил его слова[416]. Явно смущенные резкостью прозвучавших выступлений, на следующем заседании, 14 марта, думцы сами занялись чисткой своих рядов. По инициативе либерального блока «национального возрождения» они вынесли вотум недоверия руководству думы за попустительство «преступной манифестации». Городской голова, городская управа и президиум думы, представлявшие социалистический блок, подали в отставку[417]. Гласные, еще недавно упрекавшие правительство в «эпидемии арестов», не протестовали ни против произведенного властями ареста Бечина и других радикальных ораторов, ни против 15-летнего каторжного приговора, который был позже вынесен им военно-окружным судом[418]. Теперь, когда выступления против правительства, казалось, поставили под угрозу само существование Северной области, архангельские социалисты с пониманием отнеслись к политическим репрессиям, которые весной 1919 г. приобрели самый широкий размах.

14 марта 1919 г. правительственный «Вестник» вышел с угрозой властей «решительно и твердо» пресекать всякие попытки оказать содействие большевикам[419]. Вслед за этим по области прокатилась волна массовых арестов. Численность арестованных только правительственными следственными комиссиями, не считая арестов, производимых военными властями, в марте составила 351 человек и немногим уступала числу арестованных теми же комиссиями за всю вторую половину 1918 г.[420] Это были авторы антиправительственных речей, организаторы и участники уличных демонстраций. Помимо них во многом неожиданно для властей в тюрьме оказались члены небольшого подпольного большевистского комитета, на след которого белая юстиция вышла во время обыска в Совете профсоюзов. В результате большевистское подполье в Архангельске перестало существовать, большинство его участников были расстреляны[421]. Также, чтобы уменьшить число недовольных, прежде всего в беспокойном Мурманском крае, командующий войсками генерал В.В. Марушевский организовал высылку за линию фронта «сторонников большевиков». Всего, по его сведениям, край покинуло таким образом до шести тысячи человек[422]. Вероятно, значительную часть из них составляли находившиеся в крае со времен мировой войны строительные рабочие-контрактники, не сумевшие ранее вернуться на родину.

Левые политики на Севере не протестовали против новой волны репрессий. Наоборот, под градом обвинений в правой северной прессе, где социалисты фигурировали не иначе как «большевистские дельцы»[423],они пытались доказать свой патриотизм, антибольшевизм и лояльность по отношению власти. Лидер архангельских эсеров А.А. Иванов на апрельской сессии губернского земского собрания, отмечая по-прежнему, что «спасение страны… в широком демократизме и в органах народоправства», призывал к соглашению с правительством и правыми группами, так как «только в атмосфере доверия и взаимного понимания может быстро воспрянуть Россия»[424]. Редакция социалистического ежедневника «Возрождение Севера» была готова признать необходимость укрепления военной власти на период Гражданской войны, не видя другого реального способа противостоять большевикам[425]. Наконец, северные социалисты настолько далеко отошли от своей прежней оппозиции военной «контрреволюции», что в мае 1919 г. даже поддержали признание Северным правительством верховной власти адмирала А.В. Колчака, переворот которого они еще недавно единодушно осуждали.

Признанию верховного правителя предшествовало сближение официального Архангельска с Омском, которое наметилось уже с января 1919 г. В правительственном «Вестнике» под специальной рубрикой «Сибирская жизнь» стали появляться сочувственные материалы о действиях и политике Колчака[426]. К соглашению с Колчаком Архангельск подталкивало планировавшееся наступление северной армии на соединение с сибирскими войсками. Этого же добивались и бывшие российские послы, теперь представлявшие за границей белые правительства, и даже официальный глава Временного правительства Северной области Чайковский. Хотя он по-прежнему не поддерживал тактику организаторов омского переворота, Чайковский писал из Парижа, что условия войны требуют передачи всей полноты власти в руки главнокомандующего. Кроме того, в подчинении всех белых правительств Колчаку он видел единственный шанс добиться для них международного признания[427]. В итоге 30 апреля 1919 г. Временное правительство Северной области официально признало колчаковское правительство всероссийской властью[428].

Хотя вскоре распоряжения северного кабинета стали издаваться от имени «Временного Всероссийского правительства», признание Колчака не изменило реального положения Северной области. Связь с Сибирским правительством по-прежнему оставалась нерегулярной, и до предполагаемого в будущем объединения белых территорий архангельская власть продолжала действовать самостоятельно. Однако соглашение выявило изменившиеся политические настроения на Севере России. Торжествовали не только правая и либеральная пресса[429], но и Архангельская городская дума, которая в специальном послании в Омск выразила свою «патриотическую радость» в связи с началом объединения России[430]. И даже рупор местных социалистов, газета «Возрождение Севера», приветствовала признание Колчака. Она была готова простить верховному правителю ноябрьский переворот, если омское правительство подтвердит своей работой, что «народ может его уважать, не только за военные успехи, но и за честное служение свободе»[431].

Таким образом, в результате весеннего кризиса 1919 г. многие умеренно-социалистические лидеры в Архангельске отказались от наметившейся оппозиции белой власти. В отличие от большинства социалистов, например, в Сибири и в эмиграции, которые в ответ на переворот Колчака отошли от поддержки белых правительств, на Севере подобного раскола в антибольшевистском движении так и не произошло. Напротив, после некоторых колебаний архангельские левые круги весной 1919 г. еще теснее сплотились вокруг белой власти. Они теперь признавали целесообразность политических репрессий, чтобы обеспечить безопасность области, а один из левых лидеров, правительственный комиссар Игнатьев, энес и руководитель местного отделения Союза возрождения России, сам санкционировал политические аресты[432]. Хотя социалисты по-прежнему полагали, что руководство областью не может быть эффективным без поддержки со стороны левых политических сил, в целом не противились они и укреплению генеральской власти и лишь прилагали усилия, чтобы «облечь новую власть максимумом народного доверия»[433].

Лояльность северных социалистов белому правительству объяснялась как осознанием того, что большевиков можно победить лишь совместными действиями, так и тем, что у социалистов отсутствовала самостоятельная массовая опора. Открыто выступая как выразители интересов и воли населения, левые лидеры уже с 1917 г. все чаще упрекали жителей губернии в нежелании действовать, как они считали, в собственных интересах и интересах страны. В годы Гражданской войны социалисты по-прежнему полагали, что будущее – за демократическим правлением и выборным представительством населения. Однако, как горестно отмечал незадолго до падения Северной области председатель губернской земской управы эсер П.П. Скоморохов, население не прониклось идеей выборного земского представительства, и «трудно сказать, с чьей стороны было больше непонимания – со стороны населения или со стороны власти»[434].

Видя, что обычные жители Севера озабочены в первую очередь, собственными материальными нуждами и проблемой физического выживания, они упрекали их в «темноте», непонимании демократических ценностей и национально-государственных интересов. В итоге социалистические лидеры все больше превращались из представителей населения в агентов правительства Северной области по мобилизации «несознательных» масс на борьбу с большевистской «анархией». Так, в момент острого политического кризиса в августе 1919 г., когда в связи с неудачами на фронте и предстоящим выводом из области союзных войск встал вопрос о дальнейшем существовании Северного фронта, Архангельская городская дума и представители самоуправления в Земско-городском совещании без колебаний выступили за дальнейшую оборону и в поддержку правительства. Земские и городские гласные с готовностью откликнулись на предложение кабинета укрепить власть, включив туда представителей самоуправления, так как в тех условиях главной задачей левой общественности, по словам лидера архангельских эсеров А.А. Иванова, было «вдохнуть» доверие в правительство и придать ему «наш авторитет и нашу силу»[435].

Несмотря на критику работы кабинета, в момент кризиса северные социалисты сочли невозможным идти на открытый разрыв с властью. Опасаясь падения фронта после вывода союзных войск, они не только обратились к населению области с призывом бороться с большевиками под руководством «правительства обороны», но и сами выехали на места, чтобы подключиться к организации защиты области[436]. Земские и городские служащие лично подавали населению патриотический пример, массово отправляясь добровольцами на фронт, что даже едва не подорвало деятельность Архангельской городской управы, когда в армию добровольно поступили, среди прочих, секретарь управы А.А. Суетин и заведующий отделами народного образования и призрения М.Ф. Макарьин[437].

Среди архангельской левой общественности только меньшевистское руководство профсоюзов выступило против участия социалистов в кабинете и организовало забастовку протеста в ответ на отказ властей объявить всеобщую политическую амнистию. Однако, совпав по времени с попыткой белого наступления на Северном фронте, забастовка вызвала резкое осуждение даже в социалистических кругах[438]. Таким образом, несмотря на временами острую критику белой власти, большинство архангельских социалистических лидеров продолжали поддерживать ее до последних дней существования.

В целом борьба в руководстве Северной области и неоднократные правительственные перетасовки были неизбежным следствием политической неоднородности антибольшевистского движения. Однако, несмотря на конфликты между белыми офицерами и социалистами, политиками центра и региональной элитой, общее отрицание большевизма и стремление восстановить российскую государственность в большинстве случаев перевешивали взаимную неприязнь. В частности, эсеры и меньшевики, многие из которых уже в 1917 г. пришли к признанию превосходства государственных интересов над классовыми[439], в период Гражданской войны из тех же патриотических и национально-государственных соображений демонстрировали готовность поддержать критикуемое ими «недемократическое» Северное правительство и даже генеральскую власть. В свою очередь, региональная либеральная элита, несмотря на упреки кабинета в нежелании учитывать местные нужды, со временем демонстрировала все большую готовность поступиться на период войны своими интересами, чтобы укрепить правительство и оградить Север от большевиков.

Сотрудничеству местной либеральной и социалистической общественности с режимом способствовало то, что на Севере не было бессудных расправ правых офицеров над социалистами, которые происходили, например, в Сибири[440]. Кроме того, без сильной военной власти, казалось, было невозможно сохранить лояльность офицеров и обеспечить создание прочной армии. Единый фронт офицеров, либералов и умеренных социалистов против большевиков на Севере было проще организовать еще и потому, что в регионе существовала долгая традиция взаимодействия между разными политическими группами местной общественности, а также потому, что социальные конфликты никогда не были здесь особенно острыми.

Кроме того, к взаимодействию с правительством социалистические и либеральные круги подталкивало и осознание того, что «темное» население не готово откликнуться на призывы своих выборных представителей и отдать все силы воссозданию российской государственности. Поэтому, даже продолжая верить в ценность демократических идей, они все больше приходили к выводу, что для победы над большевизмом недостаточно прокламации или избирательного бюллетеня, но нужна сильная, хотя и не представительная военная власть, способная, если нужно, силой заставить население сражаться против большевиков.

Стремление разных групп белой политической элиты защитить интересы российской национальной государственности не только отдаляло их от простых северян, но и настраивало против союзных политиков и военных, от помощи которых в значительной степени зависел ход борьбы на Северном фронте. Тому, как это отразилось на развитии союзной интервенции и судьбе Белого движения, посвящена следующая глава.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.