Переезд в Москву

Переезд в Москву

В 1934 году произошло событие, повлиявшее на мой дальнейший жизненный путь. Неожиданно для нас, аспирантов, руководство института объявило:

– Ваша группа переводится в Москву в научно-исследовательский институт аналогичного профиля.

Вот так новость! Поразмыслив, все мы – и совместно, и в одиночку – решили, что популярная поговорка: «Назвался груздем – полезай в кузов», пожалуй, к нам применима. Не выражать же протест против решения о переводе.

Итак, мы направлялись в Москву. Все наше семейное домашнее хозяйство уместилось в трех чемоданах.

Жена в поезде задала мне вопрос:

– А ты не заметил ничего необычного в своем пиджаке?

Я удивился. Решил, что он где-то, возможно, порван.

– Нет, – отвечаю, – пока ничего не заметил.

Лидия Дмитриевна рассмеялась и сказала:

– У тебя кармашек вверху не на левой стороне, как у всех мужчин, а на правой.

Посмотрел – действительно, на правой. Лидия Дмитриевна объяснила:

– А я твой костюм перелицевала. Теперь потертой стороны не видно.

Я рассмеялся:

– Спасибо тебе за находчивость. Только очень наблюдательные люди могут заметить сделанное.

– Вот был бы конфуз, – добавила Лидия Дмитриевна, – если бы кто-то спросил у тебя: «Что это у вас за пиджак, у которого карман перебежал на неположенное место?»

– Если бы кто-нибудь спросил об этом, – прокомментировал я, – то мой ответ был бы таким: «А это новая мода пошла на мужские пиджаки».

Не могу забыть того ощущения, которое я испытывал по пути в Москву. Какое-то внутреннее чувство мне подсказывало, что вся дальнейшая жизнь сложится в зависимости от решений, которые будут приниматься уже в главном городе нашего государства. Кем, когда, на каком уровне – это, разумеется, было неизвестно.

Еще до отъезда я никак не мог свыкнуться с мыслью, что все больше отрываюсь от мест, где провел два с лишним десятка лет. Каждый человек связан невидимыми корнями с теми местами, где он родился, и они напоминают о родном и близком всегда. Тешил себя надеждой, что, возможно, еще поброжу по знакомым местам детства и юности.

Но старался отогнать всякие минорные думы. Внутренний голос мне как бы говорил: «Все-таки и тебе, и твоей семье вот-вот доведется очутиться не где-нибудь, а в столице нашей великой страны».

Воображение иной раз уносило меня даже в Кремль. Неужели когда-нибудь я похожу по его знаменитой брусчатке, увижу вблизи, а не на картинке его стены? Неужели я смогу скоро пойти на Красную площадь? Неужели эта мечта станет реальностью?

Затрудняюсь объяснить почему, но когда я думаю о Москве, о ее прошлом – а так обычно бывало с тех пор, как стал осознанно воспринимать действительность, – то мне почему-то в первую очередь приходят в голову факты из истории этого великого города, и самые трагические, и самые радостные. Скорее всего потому, что они глубоко проникли в сознание еще с детских и юношеских лет. Сделало свое дело постоянное чтение, любовь к литературе.

Да, Москва горела. Но жадные степные ханы жестоко поплатились за свои злодеяния в период ига. Поле Куликово вошло в историю навеки.

Звонницы всей России, а с ними сотни колоколов Москвы славили полтавскую победу над шведской армией Карла XII. Гром и блеск той баталии вознес российского солдата на пьедестал почета, а державу поставил в ряд великих.

А разве не в Кремле померкла звезда Наполеона, которая вскоре после его похода на Москву закатилась полностью?

Когда я ехал в столицу, до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз оставалось еще семь лет. Величайший в истории подвиг советскому народу еще предстояло совершить. Еще одиннадцать лет было до того момента, когда военные штандарты армий Третьего рейха были брошены на камни Красной площади во время Парада Победы советского народа над фашистской Германией. На трибунах у стен священного Кремля в тот памятный день находились и представители наших союзников по оружию – официальные гости из США, Англии, Франции и других стран антигитлеровской коалиции.

Итак, мы сошли с поезда. Я и моя семья стали москвичами. Осознали это с гордостью.

Поселили нас в Алексеевском студгородке, на северо-восточной окраине города. Здесь когда-то находился дворец второго из династии Романовых – самодержца Алексея Михайловича. К моменту нашего приезда дворца уже не было и в помине. Осталось только «царское» название – Алексеевский, да и то оно было не от царя, а скорее от села Алексеевское, которое разрослось там, где некогда возвышался царский терем.

Место это находится неподалеку от Останкина, где и по сей день стоит Шереметевский дворец – бывшее владение известного графа, а ныне музей – одна из достопримечательностей столицы. Рядом с ним находится теперь знаменитая Останкинская телебашня и огромное здание нашего всесоюзного телецентра, известного во всем мире.

Позже я узнал, что и Алексеевское, и Шереметево, как и примыкающий к ним район Ростокино, притягивали царские семьи и крупных вельмож отчасти еще и потому, что рядом проходила дорога в Загорск, к Троицкому монастырю (в 1744 г. его стали называть Троице-Сергиевой лаврой), куда монархи и их приближенные ездили на богомолье.

Когда мы приехали в Москву, в Алексеевском студгородке проживало много студентов и аспирантов. Можно смело сказать, что тогда это была молодежная часть города: бывало, выйдешь из дому, и повсюду в этом районе встретишь только юношей и девушек, жизнерадостных, полных оптимизма, что, впрочем, свойственно всем поколениям советских студентов.

Мы переехали в Москву ранней весной – в марте. Познакомились с институтом, который возглавлял профессор М.А. Лурье, видный экономист-теоретик. С жильем устроились быстро. Чувствовалось, что заботу о нас проявлял ЦК партии. В Алексеевском студенческом городке в более или менее сносных условиях я жил до тех пор, пока не получил от Академии наук СССР вполне приличную квартиру в новом доме на улице Чкалова.

Моим соседом по квартире был молодой ученый-вирусолог Михаил Петрович Чумаков. Ныне это ученый с мировым именем. Он внес неоценимый вклад в победу над таким тяжелым недугом, как полиомиелит. Сколько жизней, и прежде всего детских, спасла разработанная им совместно с А.А. Смородинцевым противополиомиелитная вакцина, которая оказалась наиболее удачной из всех созданных в мире.

В тридцатых годах этот ученый занимался изучением проблемы борьбы с другой болезнью – энцефалитом. Рискуя здоровьем и даже жизнью, он работал на Дальнем Востоке в составе экспедиции вирусологов, в задачу которой входило выяснить, отчего и как люди заболевают энцефалитом. В тех краях во время поездки Чумаков сам стал жертвой этой болезни, в результате которой у него серьезно пострадал слух и оказалась парализованной рука.

Однако это не сломило ученого. Яркое подтверждение тому – вся его дальнейшая деятельность.

14 ноября 1984 года, в день, когда лауреату Ленинской и Государственной премий, действительному члену Академии медицинских наук СССР М.П. Чумакову исполнилось семьдесят пять лет, ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда за большие заслуги в развитии медицинской науки, народного здравоохранения и подготовке научных кадров. Я от всей души поздравил моего давнего знакомого, бывшего соседа по квартире, и с радостью получил от него теплый ответ.

Мои занятия в аспирантуре в Москве мало чем отличались от занятий в Минске. Разве что было еще больше командировок по поручению партийных органов, хотя и во время пребывания в Борисове и Минске таких командировок хватало. Цели командировок и теперь были различными: связанными с раскулачиванием в период коллективизации, укреплением колхозов и разъяснением колхозникам политики партии, международной обстановки. Читал я лекции на разные темы в Малоярославце, Наро-Фоминске, Орехово-Зуеве, других городах Подмосковья. Много приходилось выступать и перед тружениками деревни.

Правда, к беседам в районных комитетах партии и лекциям в различных коллективах прибавились задания, направленные на ликвидацию неграмотности, контроль за положением дел на месте. Надо было выяснять, например, понятен ли колхозникам устав колхозов, нет ли у них какой-нибудь путаницы в этом вопросе. Было немало выездов и с лекциями по теоретическим вопросам, например по книге В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» и по другому его труду – «Развитие капитализма в России».

Помню такой случай. Во время одной из командировок, когда надо было устраиваться на ночлег, председатель местного сельсовета предложил мне:

– Можете ночевать в домике, где проживает многодетная семья и, возможно, будут из-за этого некоторые неудобства, либо размещайтесь в амбаре на сене, где и раньше останавливались командированные.

– Предпочитаю второй вариант, – сказал я в ответ.

Сразу вспомнилось, что прежде, когда водил лошадей в ночное, мне доводилось ночевать в похожих условиях и спать на сене.

Председатель повел меня на место ночевки. Уже во дворе, куда мы пришли, он как бы между прочим заметил:

– Неподалеку, тоже в амбаре, враги советской власти убили недавно одного командированного к нам.

Вот тебе и на! Это брошенное вскользь замечание, конечно, меня не вдохновило. Не скажу, чтобы спал крепко, но переночевал я без приключений.

В целом все мои командировки заканчивались благополучно и с пользой, как мне говорили в партийных организациях.

Примерно в то же время я решил без отрыва от научной работы поступить в летную школу. Небо стало мечтой многих моих сверстников. В тот период в Советском Союзе существовал своеобразный культ авиации, развивавшейся семимильными шагами. Самолеты уже летали над Арктикой, осваивали ее. Меня, однако, ожидало разочарование. Начальник летной школы встретил меня так:

– Как ваши имя и фамилия?

– Андрей Громыко.

– Какая у вас просьба? Пожалуйста, изложите.

– Хочу стать курсантом вашей школы, хочу летать. Прошу принять заявление.

– Сколько вам лет?

– Двадцать пять.

– Уже исполнилось?

– Да.

– Мы принимаем до двадцати пяти. А вам уже пошел двадцать шестой. К сожалению, принять не можем. Искренне сожалеем. Такова строгая инструкция.

Оказалось, опоздал я со своим желанием научиться летать. Сильно переживал эту превратность судьбы. Очень уж хотелось летать. Но стать летчиками тогда стремились многие молодые люди, и руководители летных школ имели большие возможности для выбора. Пришлось смириться с положением и сказать себе: «Прощай, авиация. Видимо, мне с тобой не по пути».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.