Доказательство от абсурда: возврат к капитализму

Доказательство от абсурда: возврат к капитализму

В «Преданной революции» Троцкий старается доказать, что нельзя квалифицировать общественный строй в России как государственный капитализм. Мы считаем, что довольствоваться формулой «государственный капитализм» для характеристики российского общества и экономики можно было бы только, если бы государство располагало не только продукцией крупной промышленности, но также (что все в меньшей степени соответствует действительности начиная схрущевских времен) и продукцией сельского хозяйства, необходимой для содержания лиц наемного труда, потому что ему еще и сегодня (и, без сомнения, еще в течение долгого времени) приходится покупать ее в кооперативах — и по ценам, которые постоянно растут.

Но не по этим соображениям (абсолютно марксистским) Троцкий отвергает концепцию «государственного капитализма». Он ее отвергает потому, что в его глазах Россия не является более капиталистической. Способ, которым он достигает этого результата, показывает до какой степени опустошительной была контрреволюция. Автор «Анти-Каутского» опустился до уровня вульгарного марксиста. «Попытка представить советскую бюрократию как класс «государственных капиталистов» заведомо не выдерживает критики. У бюрократии нет ни акций, ни облигаций (Л. Троцкий, «Преданная революция», М., 1990, стр.207). Конечно, бюрократия никогда не может быть классом. Она может быть только бюрократией государства, которое само является инструментом классового господства. Если есть бюрократия, значит имеются и классы и задачей марксизма остается изучение данного способа производства. Однако это совсем не то, что делает Троцкий. Как пытается он привести в замешательство своего оппонента, сторонника теории, что бюрократия является классом? Доказывая ему, что с точки зрения уровня развития производства абсолютно невозможно более говорить о капитализме в России? Нет. Троцкий совершает еще более грубую ошибку, чем тот, кто пытался доказать, что бюрократия это класс. Он старается показать, что в области потребления бюрократия не может быть приравнена к буржуазии. Вместо владения облигациями, бюрократия довольствуется получением повышенной заработной платы. Мы уже убедились, что общество целиком состоящее из лиц наемного труда было бы обществом чисто капиталистическим. Существование наемных директоров в национализированной промышленности, следовательно, далеко от того, чтобы служить доказательством исчезновения капитализма. Чтобы придать большую силу своим доказательствам, Троцкий добавляет: «Своих прав на эксплуатацию государственного аппарата отдельный чиновник не может передать по наследству» (там же). Заметим, что согласно марксистской теории, государство не может быть объектом эксплуатации, поскольку оно является лишь средством для поддержания эксплуатации, источник которой находится вне его и оно, само по себе, является лишь следствием этой эксплуатации. Таким образом, отсутствие права наследования придало бы, по мнению Троцкого, новую силу ранее выдвинутому аргументу об отсутствии частной собственности на крупные средства производства. Наша позиция не такова. Право наследования не является чертой собственно капитализма, и капитализм вполне может без него обойтись. Можно даже сказать, что отсутствие права наследования может позволить капиталу наилучшим способом распределять живой материал, который он подчиняет себе, чтобы обеспечить свое функционирование. При капитализме дети эксплуатируемых могут стать руководителями предприятий. Деньги и способность обеспечить производство прибавочной стоимости — вот узы, которые обеспечивают связность общества. Упразднение права наследования полностью совместимо с капитализмом, даже с капитализмом относительно отсталым, как это имеет место в России. Оно обеспечивает «равенство шансов» стать эксплуататором в обществе вполне сложившейся эксплуатации; оно, следовательно, ни в малейшей степени не упраздняет эксплуатацию. Судите сами о ничтожности теории, на базе которой Троцкий пытается создать Четвертый Интернационал: бюрократия не является классом, поскольку не обладает частной собственностью на средства производства, но если бы ей удалось вновь ввести эту собственность, она бы трансформировалась в класс: «Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс» (там же, стр.210). Или вот еще: «Бюрократия еще не создала для своего господства социальной опоры, в виде особых форм собственности» (там же, стр.207). В области исторического идеализма редко кто говорил лучше. Таким образом, далекие от того, чтобы быть продуктом определенных социальных условий и осознать свои интересы только после своего появления на базе определенных производственных отношений, классы в начальный период существуют в форме каст и лишь затем создают «социальную базу» своего господства. Это антибюрократическая фантасмагория, но ни в коем случае не материализм. Класс становится таковым только после того, как он создаст «социальную базу» своего господства! Более того, в случае с «бюрократией» этой социальной базой были бы… «особые формы собственности»!!! Мы не только впадаем при этом в полный идеализм, но и целиком остаемся в плену вульгарного марксизма. Эволюция российского общества рассматривается здесь не под углом «производственных отношений», а под углом несколько более узким, можно даже сказать демократическим, «злоупотребления властью» и привилегий в области потребления! Для Троцкого времен «Преданной революции» (quantum mutatus ab illo!), бюрократия может превратиться в буржуазию, если ей удастся… восстановить частную собственность на средства производства!!! Весь исторический материализм, таким образом, становится с ног на голову!

Изучение политической программы троцкистов в СССР покажет нам до какой степени Троцкий времен «Терроризма и коммунизма» прав по отношению к Троцкому периода изгнания, когда он лаконично замечает: «Действительность не прощает ни одной теоретической ошибки». Позицию лидера большевиков-ленинцев, а позже основателя Четвертого Интернационала, можно резюмировать следующим образом. В России, несмотря на обобществление средств производства, остаются в силе буржуазные нормы распределения, которые бюрократия отстаивает и которыми она злоупотребляет, чтобы извлечь из них привилегии. В этих условиях планирование осуществляется не демократическими, а бюрократическими методами, что вызывает серьезные деформации и разбазаривание средств. Вывод: экономическое развитие — это хорошо, паразитическое потребление бюрократии, которое тормозит процесс накопления — это плохо.

Эта теория ставит Троцкого и троцкистов не в ряды врагов мирового капитала и не в ряды сторонников разрушения капиталистических форм производства (которые признают революционный характер капитализма по отношению к предыдущим способам производства), но в ряды демократических защитников накопления капитала в России. Что отличает марксистов от идеологов буржуазии, так это именно то, что они никогда не поют дифирамбов «прогрессу» (и, в частности, прогрессу экономическому) вообще, но они всегда с особой тщательностью различают формы «экономического прогресса», поскольку в историческом плане рост общественной производительности труда приводит к изменению старых форм производства, их революционному разрушению и появлению новых форм. Весь исторический материализм заключается именно в умении отличать различные формы «экономического прогресса» или развития производительных сил, а прогресс вообще, коротко говоря, просто является чистой буржуазной абстракцией. Однако Троцкий, вкупе со Сталиным и со всей прогрессистской шайкой друзей СССР принялся воспевать чудесное экономическое развитие, ставшее возможным, по его мнению, в результате завоеваний Октября. Контрреволюция была столь ужасной, что Троцкий смог прослыть экстремистом когда пел дифирамбы варварскому и кровавому первоначальному накоплению на костях пролетариата, а занятая им личная позиция явилась поддержкой «слева» сталинским (буржуазным) тезисам, согласно которым социализм позволяет достичь темпов экономического развития недоступных капитализму. Марксисты (которые не участвовали в создании Четвертого Интернационала) также признали огромный прогресс, которого достигла Россия под энергичным руководством Сталина, но никогда не позволяли ослепить себя бессмысленной ненавистью к тирану. Они сделали это оставаясь марксистами, поскольку они открыто приветствовали этот прогресс как буржуазный и поняли, что он утверждает на огромной территории капиталистические производственные отношения. Троцкий же, напротив, позорнейшим образом спутал «переход к социализму» с первоначальным капиталистическим накоплением, два исторических явления не имеющих друг с другом ничего общего, поскольку одно из них представляет рождение, второе — исчезновение капиталистического способа производства. «Если считать, что задачей социализма является создание бесклассового общества, — пишет он в «Преданной революции», — основанного на солидарности и гармоническом удовлетворении всех потребностей, то в этом основном смысле в СССР социализма еще нет и в помине». (Л. Троцкий, «Преданная революция», М., 1990, стр.6). Вот это замечательно. Но продолжение приводит в отчаяние. «Правда, противоречия советского общества глубоко отличаются по природе своей от противоречий капитализма» (там же). Троцкий в период своего изгнания был настоящим сталинистским демократом, сторонником экономического развития России, которая освободилась бы от своих бюрократических пороков. То, что это развитие осуществлялось бы в буржуазных формах, оставляло его совершенно безразличным по той простой причине, что он не понимал смысла происходящего. Отсюда его восторги по поводу триумфа индустриализации, которые не представляли бы опасности, если бы он провозгласил капиталистический характер развития России (марксисты всегда рассматривали как прогрессивное развитие капитализма в отсталых странах), но которые содержали катастрофическую теоретическую и политическую путаницу с того момента, когда он стал приветствовать его как «социалистический». Нет недостатка в победных возгласах, вырывавшихся у вождя Четвертого Интернационала по поводу «чуда» плановой экономики, такой, например, какой можно прочесть в начале «Преданной революции»: «С господами буржуазными экономистами спорить больше не о чем: социализм доказал свое право на победу не на страницах «капитала», а на хозяйственной арене, составляющей шестую часть земной поверхности; не языком диалектики, а языком железа, цемента и электричества» (там же, стр. 9). В его работе «Марксизм и наше время» можно еще прочитать следующее: «то, что обобществление средств производства дает огромную экономическую выгоду, доказано не только в теории, но и опытом СССР, несмотря на ограниченные рамки этого опыта». «Социализм» и «капитализм» измеряются здесь на один аршин, описываются одним и тем же языком: языком железа, стали и электричества. Социализм более не предстает одновременно и как антипод и как преемник капитализма, но лишь как удачливый конкурент, который бежит быстрее последнего и в том же направлении. И чтобы «оправдать» в какой-то степени «бюрократические пороки» России, Троцкий не находит ничего более убедительного, чем этот жалкий аргумент, совершенно недостойный автора «Уроков Парижской коммуны»: «В самом деле, Маркс никогда не говорил, что социализм мог бы быть полным применительно к отдельно взятой, тем более отсталой стране.» И здесь у нас просто не хватит мужества ожесточиться против орла упавшего на птичий двор.

Что нужно российским рабочим? Демократия в системе Советов? «Демократическое» планирование? Современные троцкисты не колеблясь отвечают «да». Они ратуют за «политическую» революцию, которая, отстранив бюрократию от власти, позволит установить планирование, в разработке которого будет участвовать все трудящееся население и которое позволит рабочим самим управлять своими собственными делами. Эта революция не будет иметь необходимости быть социальной, потому что производство уже (см. выше цитату Троцкого) «обобществлено». Пролетариату будет достаточно установить свою собственную политическую власть и устранить тот «недостаток», что «средства потребления еще являются товаром». Мы придерживаемся совершенно иной теории. Борьба против бюрократических извращений системы, существующей в России, вполне приемлема для нынешних руководителей, которые, как, например, Герек в Польше, всегда готовы признать, что бюрократизм — это порок и охотно обещают рабочим, когда последние требуют увеличения зарплаты, добавки в виде этого малоценного продукта, который зовется «демократией».

Узловой точкой при анализе российского общества является вопрос о природе государственной промышленности. Все те, кто признавал ее социалистической (какой бы ни была последующая критика), покинули почву коммунистической революции ради стремления к усовершенствованию русского капитализма.

Если бы мы спросили у современных троцкистов, кто является автором следующей цитаты: «И тем не менее, в целом, нельзя сказать, что наш строй есть строй социалистический, ни того, что он является капиталистическим. Он представляет собой переход от капитализма к социализму…», они, конечно, ответили бы: Троцкий. Точно также они не колеблясь приписали бы теоретику «Преданной революции» следующий пассаж: «Можно было бы сказать, что это еще не социализм, если учесть все те пережитки бюрократизма, которые сохранились в руководящих органах наших предприятий. Это замечание верно, но оно не находится в противоречии с тем фактом, что государственная промышленность представляет собой социалистический тип производства». Однако, они ошиблись бы: автором этих строк является никто иной как Сталин, включивший их в свой «Доклад о политической деятельности ЦК» на XIV съезде ВКП(б). Его последующие политические победы, конечно, позволят генеральному секретарю объявить Россию полностью социалистической и представить бюрократию как выдумку «троцкистских саботажников». Тем не менее, выдавая «социалистический» аттестат государственному сектору экономики под тем предлогом, что частная собственность на средства производства не была восстановлена, троцкистская оппозиция впоследствии могла служить лишь в качестве бокового охранения для процесса накопления капитала в России, также как она, под видом защиты завоеваний Октября, должна была выполнять роль пропагандистского агента русского империализма в ходе второй мировой войны. «Действительность не прощает ни одной теоретической ошибки». Сегодня мнимая рабочая партия, которая поставила бы себе целью пролетарскую демократию и демократическое планирование в России, была бы в ней партией консервации общественных отношений. В России, как и в Польше, рабочие должны бороться за увеличение заработной платы и уменьшение продолжительности рабочего времени; они должны стремиться к разрушению государственных профсоюзов и к растущему союзу трудящихся в экономической борьбе, т. е. к «саботажу» национальной экономики и разрушению планирования; они должны бороться за революционное разрушение существующего государства, чтобы установить их собственную власть с помощью Всемирной Коммунистической Партии, деспотическими методами вмешаться и разрушить капиталистические производственные отношения, всячески пытаясь расширить масштабы международной революции. Первые мероприятия, которые осуществит коммунистическая власть в России, ничем не отличаются от тех, которые ей придется сделать в других развитых странах: изъятие капиталовложений, увеличение оплаты труда, установление обязательного труда для всех трудоспособных элементов и резкое сокращение рабочего времени, в той мере в какой позволит международная обстановка. Затем пролетарская власть установит план производства в физических единицах, начнет непрерывное разрушение капиталистических производственных отношений и отменит деньги. Эта революция не будет, как того хотел Троцкий, революцией «политической», ограничивающейся тем, что вновь передаст в руки пролетариата руководство уже «социалистической» промышленности, хотя бы в тех отраслях, в которых государство производит средства производства, потому что такова троцкистская теория. Задачей этой революции будет упразднение рыночных отношений между предприятиями и трансформация их в единый производственный механизм управляемый пролетариатом, становящийся, по меткому выражению Ленина, «одной конторой и одной фабрикой». Эта революция будет революцией социальной.

Оперируя ложной диалектикой, согласно которой пролетариат может потерять власть только в результате насильственной контрреволюции (как будто расправа над большевиками-интернационалистами, его боевым ядром, в конце 20-х годов не была «насильственной»), отождествляя ликвидацию капитализма с исчезновением частной собственности на средства производства, социалистическое планирование с простым капиталистическим огосударствлением, а преимущества социализма с быстрым развитием экономики, Троцкий полностью разрушил марксистскую доктрину. Утверждая, что «противоречия советского общества глубоко отличаются по природе своей от противоречий капитализма», он не оставил от нее камня на камне. Так как марксизм представляет из себя единое целое, то и гораздо более скромных «новаций» было бы достаточно, чтобы его полностью разрушить. «Природа» противоречий общества определяется тем движением, в которое оно вовлечено и только теоретически корректным анализом этого движения можно правильно определить эту природу.

Классические марксистские источники с точностью обозначают последствия, которые влечет за собой развитие отношений найма для общественного устройства: все более заметное отделение государства от гражданского общества (феодальное государство — это детская игрушка по сравнению с тем, которое развивается при капитализме); исход населения из сельской местности и появление больших городов, находящихся в постоянном развитии; все более совершенное разделение труда, порабощающее производителя; растущее противоречие между физическим и умственным трудом; отделение школы от производительного труда; неравноправие мужчины и женщины.

Как уже было видно, троцкистам, которые, тоном взволнованным и патетическим, поверяют нам свой страх увидеть Россию «вернувшейся к капитализму», мы отвечаем простым утверждением, что она его никогда не покидала. Что сказать теперь ученым невеждам, которые утверждают, что в экономическом отношении Россия осуществляет переход к социализму благодаря своему замечательному производству государством средств производства, которая преодолела капитализм и уже осуществляет нетоварное производство? При всем нашем уважении к этим теоретикам социализма, мы должны им сказать, что они ошиблись поездом. Хорошую услугу оказали бы мы ученому Эрнесту Менделю, если бы, встретив его в купе поезда Париж — Брюссель, занялись бы убеждением его, что он находится в поезде Брюссель — Париж? Нет, без сомнения, и всякий здравомыслящий человек назвал бы нас хулиганами. К несчастью именно такую злую шутку троцкисты (с Менделем во главе) разыгрывают, или хотели бы разыграть с русским пролетариатом: убедить его, что он едет из Брюсселя в Париж, тогда как его поезд движется в обратном направлении, убедить его, что он движется в направлении — несмотря ни на что — социализма, тогда как его тянут к капитализму, все более сложившемуся и очевидному.

Направление, которое ведет к социализму и направление, которое ведет к капитализму, столь же противоположны друг другу, как и маршруты Париж — Брюссель и Брюссель — Париж. На пути к капитализму пейзаж следующий: наемный труд и денежное обращение постоянно развиваются; движение, которое является душой всех общественных преобразований, может, в этом случае, быть описанным одной простой формулой: «Д-Т-Д». Государство все больше отделяется от гражданского общества; города развиваются, а деревни становятся безлюдными; разделение труда усиливается, противоречие между умственным и физическим трудом становится более резким, школа отделяется от производства, женщина порабощается мужчиной. На пути к социализму ландшафт коренным образом меняется. Движение становится обратным по отношению к тому, которое наблюдали на пути к капитализму: денежное обращение атрофируется и исчезает; государство растворяется в гражданском обществе; различие между сельским хозяйством и промышленностью исчезает, тогда как громадные капиталистические агломерации разрушаются; производственные площади и жилые районы распределяются рационально по территории; разделение труда регрессирует, противоположность между умственным и физическим трудом также стирается, образование более не отделено от производственной деятельности, женщина становится равной с мужчиной.

Даже если не понимаешь как работает локомотив, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять в каком направлении он движется: достаточно поглядеть на окружающий ландшафт. Если не понимаешь, что в России нет ничего другого, кроме классического производства капиталистических товаров, еще остается возможность не утверждать, что Россия находится «на этапе перехода к социализму», при условии знакомства хотя бы с некоторыми элементарными положениями марксистской доктрины. Но троцкизм с ними не знаком. Он не только считает себя идущим к социализму в то время, как он уже давно в компании с «деформированным рабочим государством» катится в противоположном направлении, но еще и (во имя социализма!) имеет наглость бранить машинистов за то, что они движутся недостаточно быстро.

Если Россия и находится «на этапе перехода к социализму» (сохраним эту терминологию, чтобы угодить троцкистам), то исключительно в том же самом смысле, что и все государства планеты: осуществляя накопление капитала и развивая крупные современные средства производства. То, что ее от него сегодня отделяет, так это точно то же самое, что и во всех государствах планеты: государство, принадлежащее тем, кто накапливает капитал и которое должна разрушить коммунистическая революция. Только тогда можно будет начать инверсию исторического процесса, только тогда можно будет начать переход к социализму; нужно попросту заметить по этому поводу, что поскольку монополии янки являются наиболее развитыми и наиболее мощными, то нужно признать, что США сегодня намного ближе к коммунизму, чем Россия.