Глава 12. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ РУСИ И ИЗНАЧАЛЬНАЯ ПРАРОДИНА НАШЕГО НАРОДА

Глава 12.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ РУСИ И ИЗНАЧАЛЬНАЯ ПРАРОДИНА НАШЕГО НАРОДА

Наряду с норманистской гипотезой существовало несколько версий и о славянском происхождении имени Русь. Поскольку неподалеку от Киева, в Среднем Поднепровье, есть река Рось, то велик был соблазн связать с ней происхождение названия нашего народа. Эта гипотеза пользовалась популярностью в определенное время, но, однако, не выдержала проверку с лингвистической точки зрения. Тексты летописей показывают, что первоначально название этой реки писалось не через о, а через ъ — Ръсь, в косвенных падежах «по Ръси», «на Рши»{422}. Более того, жившие на ней люди называются летописцам не русами, а поршанами: «и тоу прислашася к нему Чернии Клобоуци. и все Поросье… и тоу скоупишася вси Клобоуци и Поршане»{423}. Таким образом, гипотеза о первоначальной связи Руси с рекой Рось также не выдержала проверку фактами.

Хоть данная конкретная локализация возникновения изначальной Руси и оказалась неверной, однако это обстоятельство не свидетельствует о неверности самого предположения об образовании имени нашего народа и принадлежащей ему страны от названия реки.

Еще в XIX в. целый ряд ведущих отечественных ученых обратили внимание на связь названия Руси с индоевропейским корнем, обозначавшем воду. Так, в 1869 г. А.Н. Афанасьев отметил этимологическую связь между санск. rasa «жидкость, влага, вода», кельт, ras, ros «озеро, пруд», лат. ros «роса», лит. rasos szwente — праздник росы в июне и такими славянскими словами, как русло, середина речного ложа, и русалки — обитающие в воде мифологические существа{424}. К этому же перечню можно добавить, с одной стороны, общеславянскую росу, а с другой — др.-греч. drosos — «роса»; герм. rieseln — «река», др.-прусск. rassa — «река», лит. ruseti — «медленно течь». В 1876 г. в своем фундаментальном исследовании С.А. Гедеонов пришел к следующему выводу: «У славянского племени санскритское и зендское гас, гаос переходят из нарицательного в собственное, под формой Рось, Русь; здесь начало мифологического периода его. Этому периоду принадлежит существующее только в русском языке (подобно названию русалок) слово русло… от речного, священного Русь»{425}.

Однако задолго до успехов сравнительного индоевропейского языкознания в XIX в. утверждение о происхождении названия Руси от одноименной реки уже присутствовало в русской средневековой традиции. Во второй главе оно уже встречалось нам в приписке XVI в. к житию Антония Сийского («иже нарицается Русь, по реке Русе»). В качестве одного из вариантов происхождения интересующего нас названия это мнение упоминается и в Густынской летописи. Когда ее автор задался вопросом о происхождении названия своего народа, он изложил все известные ему версии: «Но откуду взятся сему славному народу сiе именоваше Руси, лътописцыи розличне повьдаютъ. Едины глаголютъ, яко от Росса князя полунощного, его же пророкъ Езекшль в главе 38 и 39 поминаетъ, иныи от реки глаголемыя Рось, иныи оть русыхъ власовъ, понеже въ сей стране сицевыми власы мнози обретаются, иныи отъ града Русы, лежащаго недалече от Великого Новагорода, иныи оть Русса сына Лехова, его же глаголютъ некогда зде княжети; конечнее же глаголютъ, яко отъ розсеянiя Россiя именуется»{426}.

Как уже не раз отмечалось современными исследователями, библейский князь Рос явился ошибкой средневековых переводчиков, и предположение о происхождении названия нашей страны от него являлось достаточно поздней «книжной» версией. Связь Руси с русыми волосами представляет пример «народной» этимологии, также не поддерживаемой современной наукой. Еще более поздней и искусственной является попытка соотнесения ее с понятием «розсияния», с которым связывалось к тому же не Русь, исконное название нашей страны, а гораздо более позднее ее название Россия. Гораздо более древним и зафиксированным уже в средневековую эпоху является легенда о Русе, брате или сыне Леха, рассмотренная нами выше. Об ошибочности связи названия Руси именно с рекой Росью было уже сказано в начале этой главы, и ее появление в летописи, по всей видимости, объясняется южнорусским происхождением летописца. Однако он был человеком достаточно образованным и постарался собрать все существовавшие на тот момент версии происхождения нашего народа. В результате этого наряду с южнорусской версией, связывающей происхождение его имени с рекой Росью в Киевской земле, в летописи фигурирует и северорусская версия, связывающая его происхождение с городом Русой, ныне Старой Руссой, находящимся в Новгородской земле.

Хотя в данном случае речь идет о городе, однако и его название оказывается тесно связанным с одноименным названием реки. Уже «Книга Большому Чертежу» отмечает, что Руса стоит на реке с однокорневым названием: «На усть реки Порусьи город Руса, от Великаго Новагорода 60 верст»{427}. Воскресенская летопись прямо производит название Руси от данной реки: «И пришедше Словъне съ Дуная и сьдоше у езера Ладожьскаго, и оттоль прще и седоша около озера Илменя, и прозвашася инымъ именемъ, и нарекошася Русь реки ради Руссы, иже впадоша во езеро Илмень; и умножився имъ, и соделаша градъ и нарекоша Новградъ, и посадиша старейшину Гостомысла…»{428} Согласно «Повести о Словене и Русе», последний назвал эту реку в честь своей жены Порусии, а город — в свою честь. Автор более поздних примечаний к Лаврентьевской летописи также производит название Руси именно от данной реки: «Словене же, пришедше съ Дуная, съдоша около озера Илмеря, и нарекошася своимъ именемъ Русь реки ради Русы, и создаше градъ, и нарекоша его Новъ градъ»{429}. Понятно, что полностью доверять этим сравнительно поздним известиям мы не можем: в летописи жители Русы называются не русами, а рушанами; кроме того, археологические данные пока не подтверждают древность Старой Руссы. Согласно данным раскопок, поселение на берегах Порусьи, давшее начало этому городу, существовало во второй половине X в. Керамики древнейшего периода найдено пока очень мало, однако материалы уже следующего столетия однозначно указывают на связи Руссы с западнославянским миром: «Так, в слое XI–XII веков в Руссе были найдены горшки с высоким цилиндрическим горлом, с валиками на плечах и богатым узором на стенках. Подобная посуда встречается в древнейшем слое Новгорода, но характерна она для городов, расположенных по южному побережью Балтийского моря: Щецина, Гданьска и многих других, где в древности жили славяне»{430}.

В качестве города Руса упоминается в летописях с 1167 г. Анализируя письменные источники, А.Н. Насонов отмечал ее связь с княжеской властью: «В древнейшем известии о Русе поселение выступает как центр, лежащий на пути князя с юга в Новгород. (…) Пережитки княжеских прав в Русе (охота) отражены в договорах великих князей с Новгородом, в которых эти права ограничены»{431}. На основании упоминания этого города в летописной статье 1234 г. исследователь предполагает существование в Русе какого-то постоянного отряда. Все эти данные говорят о наличии какой-то особой связи данного города с князьями. Следует отметить, сам этот город явно древнее первого упоминания о нем в летописи и фигурирует уже в новгородской берестяной грамоте № 526, датируемой 1050–1075 гг., отмечающей долг у двух жителей этого города{432}. Хоть данный город по сравнению с другими городами севера Руси и был более тесно связан с князьями и связь эта, вполне вероятно, могла восходить еще к первым Рюриковичам, однако отсутствие в материалах раскопок слоев, предшествовавших эпохе призвания варягов, равно как и то, что неизвестно, существовал ли сам город во время правления Рюрика, привели к тому, что современные ученые также не связывают происхождение названия Руси с городом Русой.

Следует отметить, что соответствующие названия рек не ограничены Киевской и Новгородской землями. В «Книге Большому Чертежу» отмечается существование реки Русы (в одном из списков Русана), название которой не сохранилось до наших дней: «А ниже Рыльска… пала в Семь речка Руса; от Рыльска до Русы 25 верст»{433}. О связи Немана и залива, куда впадает эта река, с интересующим нас корнем уже говорилось выше. Таким образом, теоретически название нашей страны могло быть связано с целым рядом гидронимов, и в разных регионах могла существовать своя версия. Показателем достаточно широкой распространенности «речной» версии о происхождении названия Руси является и примечание, сделанное Иваном, старшим сыном Ивана Грозного, при переписывании им одной рукописи: «Преписано бысть сие во царство благовернаго и христолюбиваго Царя и Государя Великаго Князя Ивана Васильевича… многогрешным Иваном, во второе по первом писатели, колена Августова, от племени Варяжскаго, родом Русина, близ восточныя страны, меж предел Словеньскых и Варяжскых и Агаряньскых, иже нарицается Русь по реке Русе»{434}. Какую именно реку имел в виду молодой царевич, неизвестно, однако само это примечание, сделанное далеким потомком варяжского князя, претендовавшим к тому же на родство с императором Августом, показывает, что представление о происхождении названия нашей страны от одноименной реки вполне сочеталось в среде правящей династиии с римской генеалогией.

Следует отметить, что у славян была действительно широко распространена практика образования племенных названий от названий рек. Так, например, подобным образом было образовано название западнославянского племенного союза ободритов, уже неоднократно упоминавшегося выше, и восточнославянского племени бужан, речь о котором пойдет ниже. Однако если происхождение нашего народа действительно было связано с названием реки, то случилось это событие достаточно давно, явно еще в дохристианский период. Ниже мы попробуем хотя бы примерно определить время этого события, однако даже если исходить пока только из данных отечественной летописи, то уже из нее с очевидностью следует, что вначале возникло Русское государство, а лишь затем правнук первого варяжского князя принял крещение. Из этого наблюдения с непреложностью следует, что для того, чтобы правильно понять весь комплекс идей, стоящих за именем нашего народа, нам необходимо учитывать особенности мифологического восприятия рек и, если брать шире, воды, у наших далеких языческих предков.

Большое значение они придавали уже небесной влаге, росе. В первом же псалме секты духоборов есть такой вопрос: «Вопрос: Когда христианин родился? Ответ: На утренней заре с росою; роса есть райская, на горе Сионской»{435}. В сорок втором псалме они с росой связывали уже и рождение самого Бога: «Вопрос: Когда Бог родился? Ответ: На утренней заре, росой, яко роса есть райская. Вопрос: Кто Бога родил? Ответ: Время»{436}. Представление о том, что главному в данную эпоху божеству предшествовало Время, а, точнее, бог времени, является глубоко архаичным и встречается нам уже в древнегреческой и иранской мифологиях. Соответственно данный аспект учения духоборов вполне мог восходить ко временам индоевропейской общности. Также не следует думать, что представление о такой важной роли росы в рождении Бога и человека является лишь воззрением одной из народных сект. Представление о связи росы с рождением человека или сверхъестественных существ встречается и в народном фольклоре. В украинской сказке описывалось, что «бог сказал черту, чтобы он омочил палец в море и бросил бы каплю воды за себя, не осматриваясь; черт ослушался, оглянулся и увидел подобных себе»{437}. По другой украинской легенде, черти произошли по неосторожности Адама. Бог решил дать ему приятеля и «велит Адаму омочить росою мезинный палец и отряхнуть перед собою: явится приятель, только гляди не отряхивая позади себя. Адам забылся что-ли или почему-либо другому, только омочил в росу всю пятерню, да и тряхнул ею позади себя: явилось пять чертей; давай мочить лапы, да трясти позади себя»{438}. Как следует из белорусской свадебной песни, росою могли оборачиваться и умершие родители. Так, в данной песне усопшая мать просит Бога отпустить ее поглядеть на свадьбу дочери:

Пусци мяне з неба даловь

Дробным даждчем,

У поли мыглицою (мглою),

У травы расицою (росою){439}.

Современные исследователи славянской традиции также отмечают весьма важную роль росы в мировоззрении наших предков: «Благодаря своей причастности к небесной сфере, воспринимается как сакральное и жизнетворное начало, называется “святой”, “божьей”. (…) В Полесье в Чистый четверг выносили хлебную дежу на ночь во двор, “чтобы ее посвятила божья роса”. Жители с. Замошье объясняли, что когда в селе не было церкви, на Пасху освящали обрядовую еду, выставляя ее на росу, “чтобы освятил сам Бог”»{440}. Как видим, в последнем случае роса оказывается непосредственно связана с божеством, в данном случае уже христианским. Русская поговорка «Божья роса Божью землю кропит»{441} показывает тесную связь божества, небесной жидкости и земли.

Понятно, что соотнесенность росы с христианским Богом является поздним явлением и первоначально она была связана с персонажами языческой мифологии. Русская загадка про росу связывает ее с вечерней Зарей, с которой могла отождествляться и планета Венера: «Зоря-Зоряница, красная девица, врата запирала, по полю гуляла, ключи потеряла; месяц видел, а солнце скрало»{442}. В другом случае один из вариантов духовного стиха о «Голубиной книге» связывает ее уже с самим Иисусом Христом, главным персонажем новой религии: «дробен дожжик от слез божиих; роса утренняя и вечерняя от слез царя небесного, самого Христа»{443}. Согласно различным славянским традициям, сохранившимся на момент их письменной фиксации, росу «сеют» звезды (серб.), она «спадает» с Венеры (укр.), «падает с неба» (бел., укр., польск.), ее могут «сеять» вилы (болг.) или русалки (укр.){444}. Последний вариант весьма показателен, поскольку напрямую связывает росу с русалками — двумя понятиями, образованными от корня рус-/рос-.

Народная мудрость гласила: «Без росы и трава не растет». В другом случае говорилось: «Все мы растем под красным солнышком, на Божьей росе». При первом ударе грома просили: «Пошли, Господи, тихую воду да теплую росу». Того, кто ниспосылает росу, народ называл росодавец, — датель, -податель. С ней стремились синхронизировать сельскохозяйственные работы: «Коси коса, пока роса, роса долой и ты домой!» Считалось, что великие росы бывают в день св. Прокла, 12 июля по старому стилю. Росой также называли праздник Ивана Купалы, а в Ярославской и Владимирской губерниях май месяц называли росеник{445}. Кроме того, в народном сознании роса оказывается тесно связана с урожаем злаков, дает пчелам медоносность, коровам — молоко, а людям — здоровье. На Руси скот впервые выгоняли на выпас на Юрьеву росу, т.е. на рассвете 23 апреля по старому стилю. В русском заговоре говорится: «Пойду… в луга изумрудные, там я умоюсь росою целебною, студеною…» Болгарский рисует такую картину: «Пала роса на яблюню, как пала, так и встала. Небеса отворились, святые сошли, уроки унесли»{446}. Еще А.Н. Афанасьев отметил ту большую целебную силу росы, которая приписывалась ей отечественной народной традицией: «В летние дни крестьяне до восхода солнца выходят на луга с кувшинами и собирают с травы росу, которую берегут как лекарство; в случае болезни дают ее пить или мажут ею тело; на Юрьеву росу выгоняют скот для здоровья. По словам сказки, Добрыне с малых лет не давали просыпать зори утренней и заставляли кататься по росе; от того сделался он таким крепким и сильным, что шести лет мог выдергивать старые дубы с корнем»{447}.

Играла она важную роль и при выборе места для постройки нового дома, представлявшего, согласно древнему мирочувствованию, модель макрокосмоса. Как отмечал А.К. Байбурин, в некоторых гаданиях отмечался центр будущего жилища, куда клали сковороду и деревянный кружок, причем хорошим признаком считалось, если под сковородой окажется роса, а под кружком муравьи{448}. Само общеславянское название росы (русск., укр., блр., ст.-слав. роса, болг. роса, сербохорв. роса, вин. рбсу, словен. rosa, чеш., слвц., польск. rosa, в.-луж., н.-луж. Rosa) восходит к эпохе индоевропейской общности и родственно лит. rasa, вин. rasa, «роса», лтш. rasa, лат. ros, род. rods «роса», др.-инд. rasS ж. «влажность, сырость», rasas м. «сок, жидкость», а также, по мнению М. Фасмера, также родственно авестийскому названию реки Ranha{449}.

Не меньшую роль в мировоззрении наших предков играла и земная вода. Византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский, отметив поклонение славян богу-«творцу молний», констатировал наличие у них и других мифологических персонажей: «Они почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания»{450}. Таким образом, уже в момент своего выхода на арену мировой истории славяне считали верховным богом Перуна, что, однако, не исключало почитание и других божеств, в том числе и нимф, под которыми, по всей видимости, следует понимать русалок. Культ водных источников был весьма стоек, и, когда четыре столетия спустя Русь была насильственно христианизирована, то церковный устав Владимира по Синодальному списку отмечал, что церковному суду подлежат те, кто молится у воды{451}. В «Правилах» митрополита Иоанна II (1080–1089 гг.) констатировалось, что люди на Руси «юже жруть бесомъ и болотомъ и кладеземъ»{452}. Борьба с языческим поклонением источникам многократно отражалась в древнерусской церковной литературе. Так, в слове Ефрема Сирина о втором пришествии пастве предъявлялось следующее требование: «отрицаемъся верования въ солнце и въ луну и въ звезды и въ источники»{453}. Автор «Слова на память епископско» сокрушался: «Но ты (человек) того (Бога) оставивъ, рекамо и источникомъ требы полагавши и жреши яко богу твари бездушной»{454}. В слове св. Кирилла говорится о том, что дьявол «овы прельсти въ тварь веровати и въ солнце же и въ огонь, и во источники же и въ древа, и во ины различны вещи, ихъ же реши не возможно»{455}. Епископ Кирилл Туровский в XII в. радовался, что к его времени русские, наконец, стали истинными христианами и больше «не нарвутся богом craxia, ни солнце, ни огнь, ни источницы, ни древа»{456}. Однако последующие сочинения церковных авторов не подтверждают этого оптимизма: «Слово св. Кирилла о злых дусех» еще в XIV в. наставляет своих читателей: «А не нарицаите собе бга на земли, ни въ реках, ни въ студенцах, ни въ птицах, ни на вздусь, ни_слнцi ни въ лунь, ни въ каменiи»{457}.

Как показывает многочисленность данных поучений, новое христианское миропонимание на Руси внедрялось в массовое сознание с большим трудом. Откровенно языческие представления, причудливо переплетенные с образами новой религии, продолжают бытовать в среде отдельных сект вплоть до XIX–XX вв. Влияние славянской языческой традиции персонификации и обожествления рек приводило к тому, что и сама христианская Троица могла восприниматься в образе реки. Об этом свидетельствует скопческая песня о текущей из рая Сладим-реке:

Длина Сладим-реки — Саваоф Господь,

Ширина Сладим-реки — сударь Сын Божий,

Глубина Сладим-реки — сударь Дух Святой{458}.

Следует отметить, что на славянский языческий культ рек вполне мог оказать усиливающее воздействие и аналогичный культ ираноязычных кочевников, контакты которых с нашими далекими предками фиксируются как минимум начиная со скифской эпохи. Именно к ней относится наиболее ранний пример применения понятия «священный» к той или иной местности в Восточной Европе. Описывая природу Северного Причерноморья, «отец истории», в частности, сообщает: «Третья река — Гипанис — берет начало в Скифии. Вытекает она также из большого озера, у которого пасутся дикие белые кони. Озеро это справедливо называют “матерью Гипаниса”. Река Гипанис по выходе из озера лишь короткое время — пять дней пути — остается еще пресной, а затем на четыре дня плавания, вплоть до моря, вода ее делается горько-соленой. Ведь в нее впадает настолько горький источник, который, несмотря на незначительную величину, делает воду реки совершенно горькой (а ведь Гипанис больше многих рек). Источник этот находится на границе страны скифов и ализонов. Название источника и места, откуда он вытекает, по-скифски Эксампей, а на эллинском языке — Священные Пути»{459}.

В настоящее время Гипанис называется Южный Буг, а горькой его вода становилась не от впадения в нее другого источника, а из-за того, что с южным ветром морская вода далеко проникала в устье реки, делая ее воды действительно солеными на вкус. Что касается ализонов, на границе с которыми и находились эти Священные Пути, то в другом месте Геродот сообщает, что они ведут одинаковый образ жизни с другими скифами, однако сеют и питаются хлебом, луком, чесноком, чечевицей и просом, а с севера непосредственно соседствуют со скифами-земледельцами, которые выращивают зерно не для собственного пропитания, а на продажу (IV, 17).

Стоит отметить, что в скифах-земледельцах некоторые историки видят славян, а что касается самого названия ализонов, то, по мнению лингвистов, оно происходит от иранского «арьязана», т.е. арийцы по происхождению. Еще раз обращаясь к Эксампею, «отец истории» отметил, что там находился вмещавший шестьсот амфор медный сосуд, отлитый по повелению царя Арианта из наконечников стрел, которые обязаны были дать ему все скифы — таким образом царь решил узнать численность подвластного ему народа (IV, 81). Трудно сказать, считался ли данный сосуд священным, однако он явно символизировал собой всех скифов и в этом качестве был специально поставлен царем в том месте своих владений, которое считалось священным. Б.А. Рыбаков отождествляет Эксампей с протекающей на самой границе степи и лесостепи речкой Черный Ташлык, а само название Священные Пути связывает с обозначавшими путь из земли скифов-пахарей в Ольвию каменными изваяниями. Самих скифов-пахарей этот исследователь уверенно отождествляет с праславянами, а в связанных с их торговым путем каменных идолах он видел изображение Дажьбога{460}.

Об устойчивости восприятия данного региона в качестве сакрального свидетельствует тот факт, что тысячелетие спустя, когда уже сами скифы давно исчезли с арены мировой истории, если не сама река и местность Эксампей продолжала считаться священной у славян, то во всяком случае Южный Буг, в который она впадала, воспринимался нашими далекими предками как река, каким-то образом связанная с божественным началом. Об этом красноречиво свидетельствует сама этимология данного названия: др.-русск. Богъ, русск. Богъ, укр. Бог, польск. Bog, Boh. Весьма примечательно, что турецкое название Южного Буга, этимологически никак не связанное со славянским, звучит как Aksu, что буквально означает «белая река»{461}. Поскольку воды Буга не отличаются белизной по сравнению с другими реками данного региона, то подобный параллелизм названий одной и той же реки в очередной раз свидетельствует о тесной связи белого цвета и сакрального начала. О том, что буква у в названии Южного Буга заменила о достаточно поздно, говорят и памятники письменности. Летопись, например, так описывает маршрут одного из походов на половцев в 1171 г.: «Михалко же… сгони ихъ за рекою _Бомъ…»{462}, а в 1678–1679 гг. князь М. Черкасский так доносит результаты своего наблюдения за противником царю Федору Алексеевичу: «…и никакихъ непрiятельскихъ людей… на сей стороне Днепра или Богу нетъ же…»{463} Об исходности данной формы говорит и то, что в производных от названия данной реки сохранилось о, но не у: Межибожье, Побожье. Чрезвычайно показательно, что не только этимология, но народная традиция на противоположной окраине восточнославянского мира свидетельствует о восприятии Южного Буга в качестве священной реки: «В “Опыте русского простонародного словотолкователя” находим любопытное указание на то, что во Пскове еще в XVIII в. помнили такую пословицу: “Дойди в Ипанис, да в нем и топись! Бога забыл, в землю кланялся, а на воду лился” (молитвы творил). Известно, говорит автор “Опыта”, что нынешний Буг (Бог-река) прежде назывался Гипанисом и что у древних славян он был в величайшем почете, ибо к его берегам приближались со священным трепетом и чрезвычайно осторожно черпали из него воду, может быть, опасаясь, как бы не осквернить воды священной. Название “Бог-река” сохранилось за Бугом по крайней мере до конца XVII в.»{464} Поскольку традиционно в восточнославянском фольклоре первое место отводилось Волге или Дунаю, это свидетельство о подобном почитании Буга вкупе с его этимологией свидетельствует о древности подобной традиции. Как уже отмечалось лингвистами, само слово бог было заимствовано славянами у иранцев, и соответственно к эпохе этих языковых контактов следует отнести возникновение данного названия Южного Буга, протекавшего как раз в предполагаемом пограничном регионе обитания праславян и ираноязычных скифов-кочевников.

То, что именно данной реке наши далекие предки дали название, указывающее на ее связь с богом, говорит о том, что в тот период именно она представлялась им наиболее священной из всех рек их прародины. Следует иметь в виду и то, что Южный Буг вытекает из региона, непосредственно граничащего с юга с первым царством волынян, о котором еще в 20–50-е гг. X века писал «Геродот Востока» аль-Масуди: «Их (славян) поселения (находятся) в области Севера и простираются до Магриба (Запада). Они (славяне. — М.С.) (представляют собой) разрозненные племена, между которыми идут войны. У них имеются цари. Из них (славян) некоторые привержены к христианской вере яковитского исповедания; некоторые несторианского исповедания; некоторые же из них не имеют (священного) писания, не следуют за каким-либо (религиозным) законом. Они — язычники, которые не знают никаких (писаных) законов. Из них некоторые принадлежат к числу огнепоклонников. И вот эти (славяне-язычники. — М.С.) (состоят) из нескольких племен. Итак, к их числу (принадлежит) племя, у которого в древности в начале времен была власть. Их царя (бывало) называли (титулом) мажек (мужек). Это племя называется велиняне (как отмечает А.П. Ковалевский, в данном месте по-арабски написано “вли-на-на”, что должно соответствовать древнерусскому названию племени «велиняне». — М.С.), и за этим племенем, бывало, следовали в древности все племена славян, так как главный царь (в тексте Масуди употребил термин “ал-малик” в смысле “верховный царь”. — М.С.) был у них (у этого племени) и все их (славянские) цари повиновались ему (этому царю). Далее, за этим племенем из числа славянских племен следует племя ободритов. Царя их в настоящее время зовут Мстиславич, и племя, которое называется дулебы (И. Лелевель, Ф. Вестберг полагают, что Масуди имел в виду чешское племя дулебов. — М.С). Царя их в настоящее время зовут Венцеслав»{465}. В исследовании о Дажь-боге мною было показано, что в данном предании, излагаемом как Масуди, так и Йакубом, слились как славянская мифологическая традиция о Мужике-Мажеке — сыне бога солнца, правившего «в начале времен», так и воспоминания о реально существовавшем племенном союзе волынян.

Однако последний Повесть временных лет недвусмысленно связывает с бужанами: «Бужане зане седоша по Бугу посльже же Велыняне…»{466} Стоит отметить, что среди ученых нет единого мнения по вопросу о том, по какому именно Бугу — Западному или Южному — жило летописное племя бужан. Так, например, Я.Д. Исаевич полагает, что главной осью их племенной территории были верховье и среднее лечение Западного Буга, признавая при этом, что восточные окраины земель бужан доходили до Южного Буга. Однако В.В. Седов, анализируя локальные группы пеньковской культуры, давшие начало отдельным летописным племенам, соотносит с предками бужан именно южнобужский регион данной археологической культуры{467}. В пользу этого предположения говорит и то, что город Бужск, именовавшийся в летописи также как Божеск, Божьск, Божьский, Бозск, Бужьиск и являвшийся, очевидно, племенным центром этого племени (подобно тому, как город Волынь был племенным центром волынян), находился именно на Южном Буге{468}. Интересно отметить и то, что Бужск являлся одним из крайних юго-западных городов, входивших в состав собственно Русской земли, возникшей до образования Руси Киевской{469}. Таким образом, мы можем зафиксировать традицию восприятия в качестве священных сначала одного из притоков Южного Буга и прилегающей к нему местности, а затем и всей этой реки у двух различных народов на протяжении более чем двух тысяч лет — с VI в. до н.э. до XVII в. н.э.

Благодаря сочинению античного автора Псевдо-Плутарха «О названиях рек и гор и об их произведениях» нам стали известны некоторые особенности речного культа у следующей волны ираноязычных кочевников в Восточной Европе, а именно у сарматов: «Танаис — река в Скифии; она прежде называлась Амазонской, потому что в ней купались амазонки, а переименована была по следующей причине. Танаис, сын Виросса и одной из амазонок, Лисиппы, будучи очень скромен, ненавидел женский пол, чтил только Арея и с презрением относился к браку. Но Афродита вселила в него страстную любовь к его собственной матери; он сначала боролся со своей страстью, но затем, одолеваемый роковым мучением и желая остаться непорочным, бросился в Амазонскую реку, которая по его имени была переименована в Танаис.

В этой реке встречается растение, называемое алинда, листья его отчасти похожи на капустные; туземцы растирают его, намазываются его соком и, согреваясь от этого, легко переносят холод; на их языке этот сок называется маслом Виросса.

В ней находят также камень, похожий на хрусталь и увенчанный короной, наподобие человека. Когда умрет царь, туземцы производят выбор нового у реки; кто найдет такой камень, тот сейчас же избирается в цари и получает скипетр покойного»{470}.

Анализируя это и другие известия о почитании сарматами данной реки, К.Ф. Смирнов отмечал: «Танаис выступает здесь как местное божество, как героизированный предок туземцев Дона (он сын амазонки), благословляющий на “царство” того, кто приобщится к власти через обладание священным фетишем — камнем, увенчанным короной»{471}. Весьма показательно, что жившие у этой реки в эпоху Великого переселения народов ираноязычные кочевники получили в честь нее и свое название. Так, Аммиан Марцеллин упоминает «аланов, которые граничат с гревтунгами и обычно называются талантами»{472}. Хоть в данном случае речь и не идет об обожествлении реки в строгом смысле слова, однако Танаис выступает здесь не только как герой-эпоним сарматского населения Дона, но непосредственно оказывается связан с царской властью, даруя ее своему избраннику.

Многие столетия спустя, теперь уже в русском фольклоре, именно эта река также непосредственно оказывается связана с божественным началом. В народном сказании о Мамаевом побоище мы видим прямое отождествление Дона с Богородицей: «Втепор сила Мамая безбожного, пса смердящего, нашу силу побивать стала. Русский посол Захарий Тютрин с мохначами, бородачами-донскими казаками… возмолились: “Господи Иисусе, истинный Христос, Дон-мать пресвятая Богородица! Не попустите некрещеному татарину наругаться над храмами вашими пречистыми, пошлите нам заступника Георгия Храброго”»{473}. Несмотря на многочисленные христианские поучения народ вновь нарек реку богиней, правда, уже не языческой, а христианской, что, впрочем, сути дела нисколько не меняло, поскольку именно к ней он и обращался за помощью. В различных русских заговорах реки именуются «матушка вода», «матушка быстра река», «матушка святая водица»{474}. Таким образом, река, в данном случае Дон, отождествлялась в народном фольклоре с главным женским персонажем новой религии, могущественным порождающим началом, к которому в этом сказании наш народ обращается за помощью в трудный для себя час. Данный пример красноречиво показывает, что столетия непрестанных трудов апологетов новой религии принесли достаточно мало результатов. Им не удалось заставить наш народ полностью отказаться от своих изначальных верований, и единственное, чего они смогли добиться, так это того, что он стал связывать свои прежние, чисто языческие по своей сути представления с образами уже новой христианской религии.

О том, что подобная роль рек не ограничивалась одним лишь ареалом славянских и иранских племен, а была гораздо большей, говорит достаточно красноречивое совпадение название реки Инда и имени Индры, верховного бога ведийских ариев. Случай Сарасвати, другого персонажа индийской мифологии, показывает, что реки могли восприниматься и как женские божества. В древнегреческой мифологии также присутствует полуантропоморфный образ реки Ахелоя, с которым вступил в единоборство Геракл за обладание супругой. Все эти примеры говорят о том, что традиция обожествления различных рек восходит ко временам индоевропейской общности.

Весьма интересные данные про древнерусские верования по интересующему нас вопросу содержатся еще в одном поучении против язычества, а именно в «Беседе Григория Богослова об испытании града»: «Овъ реку богыню нарицаеть и зверь, живущь в ней, яко бога нарицая, требу творить»{475}. С этим древнерусским текстом следует сопоставить записанное еще в XIX в. В.И. Далем поверье: «Рус — сказочное чудовище днепровских порогов»{476}. Понятно, что к этому времени образ эпонима нашего народа почти полностью стерся, однако в коллективной памяти еще сохранилось как представление о его мифической природе, так и представление о его связи с водами. К сожалению, это единственный пример бытования какого-то предания о Русе на юге Руси и других данных о нем не сохранилось. Тем не менее «Беседа Григория Богослова об испытании града» позволяет предположить, что первоначально его образ обожествлялся, а данные как славянской, так и иноземной традиции свидетельствуют о том, что он воспринимался как герой-прародитель нашего народа. Таким образом мы видим, что первоначальная связь названия нашего народа с названием реки находит свое подтверждение и в мифологическом материале. Понятно, что этой рекой едва ли был Днепр, название которого известно со скифских времен. Приурочивание Руса к днепровским порогам носит, по всей видимости, более поздний характер. Всесторонний анализ образа Руса с мифологической точки зрения заслуживает отдельного исследования, а пока ограничимся указанием на то, что оно восходит ко временам не только общеславянского единства, но, весьма вероятно, и индоевропейской общности.

Весьма показательно происхождение бывшего югославского города Любляна (древнеримский Emona, немецкий Laibah). О возникновении данного топонима было высказано немало предположений, одно из которых связывает его с именем речного божества Любарус{477}. К сожалению, о данном божестве также практически не сохранилось никаких сведений, за исключением его имени, однако его последний корень указывает на какую-то связь с именем нашего народа. Из цитированного выше труда Псевдо-Плутарха «О названиях рек и гор и об их произведениях» следует, что Танаис-Дон считался сарматами сыном некоего Виросса. Весьма интересны и данные балтской мифологии. Верховный жрец пруссов Криве-Кривейто носил маленькое изображение бога Поклуса (Poklusa), которое называлось Росзкас или Росскас (Roszkas или Rosskas){478}.

Специальное исследование, посвященное Поклусу, отсутствует, однако отечественные исследователи В.В. Иванов и В.Н. Топоров полагают, что его образ в балтской мифологии появился в результате объединения двух других богов, а именно Пеколса и Патолса. В прусской мифологии Пеколс или Пикулюс (в источниках встречаются различные варианты написания его имени, такие как Pecols, Pocols, Pocclus, Poccolus, Picullus, Pykullas) считался богом подземного царства и тьмы. Исследователи отмечают, что на его образ впоследствии повлияли христианские представления о чёрте и аде-пекле, что отразилось и в данных языках: др.-прус. pikuls — «чёрт»; латыш, pikuls, pikals, литов. Piktas — «злой, плохой»; peikti — «порицать, хулить»; pykti — «сердиться, гневаться»; paikti «глупеть, дуреть»; paikas — «глупый», а также праслав. *рькъlъ — «чёрт». В списках прусских богов XVI–XVII вв. после Пеколса обычно фигурирует Поколе (Pocols, Pocclus, Poccolus) — божество, имя которого, как считают отечественные исследователи В.В. Иванов и В.Н. Топоров, возникло путём взаимодействия имён *Pikul(a)s — Пеколс и *Potols — Патолс. Функции божества Поколса продолжает функции Пеколса: в сочинении 1530 г. «Constitutiones Synodales» Поколе и Пеколс сопоставлялись с римскими фуриями и Плутоном, а в «Судавской книжечке» 1563 г. Пеколс назывался богом преисподней и тьмы, а Поколе (Поклус) соотносился с летучими духами и чертями или их божеством. Как отмечают В.В. Иванов и В.Н. Топоров, в списках богов Пеколс и Поколе следуют за богом-громовержцем Перкунсом (Перкунасом) и, по-видимому, замещают Патолса, занимающего ту же позицию в других списках. Это позволило исследователям предположить изначальное единство Патолса и Пеколса-Поколса как божества подземного мира, повелителя мёртвых. Кроме того, Преториус упоминанает Пеколса как бога гнева и несчастья, вызывающего страх у людей, которому подвластен дух Дребкулис, производящий землетрясения. Так же как бог гнева, он фигурирует и в некоторых других источниках XVIII в.: Pikuls у Бродовского, Pikullus у Руига, современные местные литовские названия чёрта — pikcius, pikciukos{479}.

Соотнесение Поколса с божеством подземного мира подтверждается и тем, что в литовской мифологии он фигурирует в сюжете, аналогичном античному мифу об Аиде и Персефоне. Согласно ему королева Крумина, отождествляемая с богиней зерновых, была похищена на берегу реки Росс (Ross) с помощью водяного цветка богом подземного царства Поклусом (Pokole), который увел ее в свое царство{480}. Однако этот миф показывает, что изначально бог подземного мира в балтской мифологии едва ли был носителем абсолютно отрицательного начала, каким являлся черт в христианской мифологии. Как отмечают В.В. Иванов и В.Н. Топоров, различные варианты упоминания прусского бога подземного мира и смерти Патолса или Патолюса (Patollum, Patollo, Patolli, Patollen, Potollen) восходят к форме типа *Patul(a)s. Впервые в письменных источниках он был упомянут в сочинении 1418 г. «Callatio episcopi Warmiensis» среди других демонов и богов («постыдных призраков») в паре с Натримпе — Потримпсом, богом плодородия. Само строение их имен показывает на существование оппозиции в данной паре: имя Патолса — *Patul(a)s образовано из сложения префикса ра-(ро-) — «под» и корня tula — «земля, тло» и, следовательно, является его характеристикой — «подземный». С другой стороны, одно из характерных действий Натримпе (префикс па-/по — «на») — топтание, попирание земли (ср. литов. Trempti — «топтать»); таким образом, земная поверхность отделяет царство Патолса от царства Натримпе. В «Хронике» С. Грунау XVI в. Патолс упомянут третьим в описании прусского знамени с изображениями чернобородого Перкунса (Перкунаса), безбородого юноши Потримпса и мертвенно бледного старца Патолса с большой седой бородой, покрытого белым платком. Третьим он оказывается и в описании вечнозелёного дуба в главном прусском святилище Ромове, разделённого на три части, в каждой из которых устроено оконце с кумирами Перкунса, Потримпса и Патолса: его атрибутами были мёртвые головы (или их изображения?) человека, лошади и коровы. Грунау характеризует Патолса как высшего идола и ложного бога пруссов, страшного бога ночных привидений и мертвецов, с которым связаны определённые погребальные обряды и, видимо, специальный класс жрецов.

Как отмечают отечественные исследователи, триада богов, описываемая как по горизонтали (слева — Потримпс, в центре — Перкунс как главный бог, справа — Патолс), так и по вертикали, соотносится с пространственной моделью мира (верх — середина — низ: небо — земля — преисподняя) и со структурой времени, так как разные члены триады воплощают различные моменты жизненного цикла (юность, зрелый возраст, старость). В некоторых источниках XVI–XVII вв. Патолс соседствует с Бардойтсом («бородатым»), что позволяет видеть в имени этого божества изначальный эпитет Патолса, атрибутом которого была борода. Бардойтс и Потримпс сопоставляются с римскими Кастором и Поллуксом как божественные близнецы, каковыми, видимо, и считались Патолс и Потримпс — старый и юный, связанные со смертью и жизнью, и т.д.

В некоторых списках богов Патолс отсутствует, зато упомянут бог чертей Поколе, часто в соседстве с Пеколсом, богом ада и тьмы. С языковой точки зрения имя *Pokols — результат взаимодействия имён *Potols — Патолс и Pekols — Пеколс. Вероятно, Патолс и Пеколс-Поколс первоначально служили наименованиями одного божества и дифференцировались на позднем этапе развития мифологии, получив специализированные функции{481}. Таким образом, если с филологической точки зрения имя Поколса является результатом взаимодействия двух других имен, то с функциональной точки зрения Патолс и Пеколс могут быть результатом разделения исходного образа одного божества. Кроме того, данные различных культур показывают, что повелитель подземного мира мог являться одновременно и богом богатства и плодородия.

Таким образом, мы видим, что мифологический образ Руса, прародителя нашего народа, был связан с водой, служившей объектом религиозного почитания, и связь эта, можно предположить, восходит к эпохе индоевропейской общности. Закономерно возникает вопрос: в честь какой именно реки наш народ получил свое название? Мы уже видели, что ни киевская Рось, ни новгородская Руса-Поруса на эту роль не очень подходят. Вряд ли на эту роль подходит и Руса, протекавшая близ Рыльска, — никакие важные исторические события с ней не были связаны и нет никаких оснований полагать, что именно там окончательно сформировалось племенное самосознание наших далеких предков. Все эти реки, в названии которых в историческое время был зафиксирован корень рус-/рос-, за исключением Немана, были сравнительно небольшими и вряд ли могли дать название великому народу. Разбросанность их по разным регионам Древней Руси производит впечатление, что все они являются своего рода воспоминаниями и «сниженным» вариантом некоего исходного архетипа.

Определил эту исходную реку в конце XIX в. отечественный ученый Ф.И. Кнауэр, связавший корень рус/рос, обозначавший в индоевропейских языках воду или реку, с древним названием Волги, которая в ряде древних источников фигурирует под именами Раса, Рангха или Ра: «Что Русь как имя народа может находиться в связи с названием реки Rasa=Ranha= P? =Р??, об этом свидетельствует уже тот факт, что слово Русь в разных видах “Рось, Русь, Роса, Руса” встречается и как название рек. Сопоставляя эти имена, необходимо прежде всего иметь в виду, что если славянский народ Русь получил свое имя от реки, то во всяком случае не от нарицательного слова, означающего реку вообще, и не от многочисленных рек, носящих название Рось, Русь и пр., а лишь от одной определенной реки, имеющей или имевшей когда-то название Рось или Русь или Роса или Руса. Не любая река, не целая масса рек, а только одна, отличающаяся чем-то особенным (величиною, географическим положением и т.п.), способна дать имя народу. Такая река прежде всего Волга. И далее: если ясно, что названия рек Рось, Русь, Роса, Руса происходят от общего корня и этот корень, как мы увидим ниже, утратил свое первоначальное значение “течь” еще в индоевропейскую эпоху, вследствие чего от него нет и нарицательного слова, то также ясно, что реки с названием Рось etc. своего имени не могли получить от соответствующего, уже с незапамятных времен утраченного нарицательного слова в значении «река вообще», но были названы так по известному прототипу…»{482}

Ниже мы рассмотрим исторические факты, которые говорят о связи Волги с интересующим нас корнем. Сам Ф.И. Кнауэр считал, что от названия Волги Руса/Русь могло образоваться и имя Русь в значении «приволжская страна, приволжье» и «приволжский народ». Причину того, что из всех живших там индоевропейских племен только русы назвались по имени Волги, он видел в том, что общую прародину они покинули последними по сравнению с индоевропейскими и даже славянскими племенами. Свое исследование Ф.И. Кнауэр заканчивал следующими выводами: «Если изложенное мною верно, то мы, помимо одного важного лингвистического, получаем два весьма важных исторических результата, а именно:

1) Прародина индоевропейских народов Приволжье;

2) Имя народа Русь чисто славяно-русского происхождения»{483}. Объективности ради следует отметить, что не Ф.И. Кнауэр

Данный текст является ознакомительным фрагментом.