Петербургские встречи

Петербургские встречи

Горожане устроили вокруг гостиницы нечто вроде праздничного гулянья и каждое появление Шамиля встречали громкими криками «идет!» или «едет!».

Газетчики расписывали каждый его шаг и передавали сказанные им слова. Более всего публику занимал вопрос о том, как Шамилю удавалось четверть века бороться с войсками такой могущественной империи. Шамиль отвечал полушутливо: «Я всегда спал на пуховой постели, ел только мед и каждый месяц у меня была новая невеста». Газетчики не верили, что подобная роскошь возможна среди войны, и тогда Шамиль объяснял: «Я всегда ложился спать смертельно усталый, а потому земля и камни, служившие мне постелью, казались пухом. Я ел, лишь сильно проголодавшись, и любая еда казалась мне медом. Я видел своих жен так редко, что они казались мне невестами».

Множество посетителей настаивали на личной встрече с Шамилем. Богуславский отвечал, что без особого разрешения это невозможно, но поток ищущих аудиенции не иссякал. Генералы хотели увидеть имама, с которым долго воевали на Кавказе, но ни разу не встретились, беллетристы собирались писать о нем романы, а один художник даже принес картину, изображавшую, как он полагал, смерть имама Гази-Магомеда под Гимрами. Шамиль принял художника, внимательно рассмотрел портрет и вернул его со словами: «Нет, это не Гази-Магомед». Художник огорчился, но продолжал настаивать, что, по мнению кавказских ветеранов, это есть именно первый имам.

Богуславский хорошо знал арабский язык и исламскую культуру. Подружившись с Шамилем, он часто беседовал с ним о тонкостях шариата и особенностях толкования Корана. Это не входило в его обязанности, но было научным увлечением. Богуславский мечтал перевести Коран на русский язык с арабского оригинала.

Много нового о России и местных порядках узнавал от Богуславского и Шамиль. Особенно заинтересовала имама фамилия его опекуна, происходившая от словосочетания «славящий Бога».

После визитов к городским властям Шамиль прогулялся по Невскому проспекту, где осмотрел памятники Петру I и Николаю I. Долго строившийся Исаакиевский собор был только что закончен А. Монферраном, украшен работами К. Брюллова, множеством скульптур и гигантским маятником Фуко, доказывавшим суточное вращение Земли. Архитектурное чудо столь поразило Шамиля, что он чуть было не уронил папаху, когда разглядывал грандиозный купол собора на стометровой высоте. Его спросили: видел ли он что-либо выше и красивее этого? «Конечно,— ответил Шамиль,— звездное небо над родными горами».

На Невском проспекте располагались фотографические ателье Александровского и Деньера, куда Богуславский и пригласил Шамиля для снятия портретов. На этот раз Шамиль чувствовал себя более уверенно, чем в Чир-Юрте перед объективом Ностица, который сначала показался ему маленькой пушкой и вокруг которого к тому же маячили драгуны с обнаженными шашками. У Деньера сфотографировался и Гази-Магомед.

Присланные им позже фотографии в красивых рамках поразили всех сходством с оригиналами. «Вай, имам, имам!» — восторженно цокали языками мюриды, а Шамиль выразил желание послать один портрет своим женам, когда Гази-Магомед поедет за ними в Темир-Хан-Шуру.

Затем Шамиль осмотрел Кунсткамеру с ее диковинками. Черепа Хаджи-Мурада и наиба Идриса заблаговременно убрали из экспозиции, чтобы не вызывать тяжелых воспоминаний.

На следующий день Шамиля привезли в Царское Село. Он был представлен императрице Марии Александровне, которая сделала гостям дорогие подарки. Остановившись у мраморной статуи Христа, Шамиль долго смотрел на его страдальческое лицо, а затем сказал Богуславскому: «Он учил вас многому прекрасному». В богатом Царскосельском арсенале Шамиль с интересом рассматривал всевозможные воинские принадлежности и был очень удивлен, найдя там одно из своих знамен.

Здесь же имаму было объявлено, что местом его почетной ссылки назначен город Калуга, расположенный в 180 верстах от Москвы.

После аудиенции Шамиля повезли в Кронштадт. Здесь стояли плавучие батареи, являвшие собой начало броненосного флота России, которого так не хватало Николаю I в Крымской войне. На паровом фрегате «Штандарт» имаму особенно понравилась роскошная императорская каюта, хотя он не совсем понимал, как все это грандиозное сооружение могло предоставляться прихотям морской стихии.

Вернувшись в Петербург, Шамиль посетил Инженерный замок. Здесь его торжественно встретили воспитанники, а генерал-майор свиты Его Величества Кауфман демонстрировал Шамилю макеты крепостей, объяснял их устройство и способы обороны. Имам со знанием дела обсуждал модели и сетовал, что у него не было ни сил, ни средств на сооружение подобных твердынь, а иначе бы дело могло обернуться по-другому.

В военно-топографическом депо Шамиль долго не отходил от рельефной карты Кавказа, указал местоположение родного аула Гимры, а Гуниб нашел слишком маленьким. Там же он впервые увидел глобус Земли, который явно противоречил карте мира, имевшейся в библиотеке имама.

В Петербурге Шамиль вновь посетил балет, куда был приглашен директором Императорских театров Сабуровым. Шамиль с провожатыми разместился в директорской ложе и разглядывал танцоров через театральный бинокль.

Давали балеты «Пери» композитора Поля Дюка и «Катарина», поставленные все тем же Перро. В «Пери» на сцене явился турецкий султан со всем своим гаремом. На экзотические танцы избранных прелестниц Шамиль смотрел со снисходительной улыбкой. Но когда сам султан принимался выражать свои восторги энергичными прыжками и великолепными сальто-мортале, Шамиль негодующе поднимал брови и растерянно косился на своих спутников. Но вскоре Шамиль отложил бинокль и только иронично улыбался, отнеся безумные пляски султана на счет невежества создателей балета, «кормивших публику грязью».

Балет «Катарина», в котором буйствовали амазонки, шалили разбойники и разрушались мосты, отчасти напоминал кавказские события и понравился Шамилю куда больше.

В поездках Шамиля сопровождал замечательный художник академик живописи Василий Тимм. Он бывал во время военных действий на Кавказе и в Крыму, где создал целую галерею типических образов, жанровых и батальных сцен. Его рисунки были популярны при императорском дворе и украшали альбомы членов правящей династии. Пребыванию Шамиля в Петербурге Тимм посвятил серию литографий, опубликованных затем в периодическом сборнике «Русский художественный листок», который сам же он и издавал.

Посетил Шамиль и учебные заведения, где воспитывался его сын Джамалуддин. Он присутствовал на занятиях, на уроках танцев и в гимнастическом зале, где воспитанники лазали по шведским лестницам и упражнялись в фехтовании.

Императорская публичная библиотека вызвала у Шамиля нескрываемый восторг. Тонкий ценитель книг долго осматривал богатейшее собрание, ходил из зала в зал и с трепетом брал в руки древние манускрипты, среди которых были Кораны и другие книги на арабском языке. Директор библиотеки подарил Шамилю роскошную рукопись Корана XVIII века, чем тронул Шамиля до глубины души. А представленные имаму иностранные издания о нем самом вызвали у Шамиля улыбку помещенными в них портретами, на которых он изображался в самых фантастических образах.

В библиотеке осталось несколько автографов Шамиля, один из которых гласил: «Смиренный Шамиль вошел в эту палату 15-го дня месяца раби ал-ула 1276 года хиджры (1 октября 1859 года)». Здесь же сделал приписку и его сын: «И смиренный Гази-Мухаммед, сын его, был с ним в это время». В другом похожем автографе Шамиль оставил дату своего рождения: «… а родился он в 1212 году».

Особое место во время пребывания в Петербурге заняли встречи Шамиля со светилом востоковедения членом-корреспондентом Петербургской и многих иностранных академий наук Мирзой Мухаммедом-Али (Александром Касимовичем) Казем-беком.

Почитая в Шамиле создателя Имамата и большого ученого, Казем-бек обсуждал с ним вопросы теологии, таинства тариката и особенности кавказского мюридизма. Казем-бек подарил Шамилю несколько манускриптов и пенсне, которое пришлось Шамилю как нельзя кстати. Их долгие беседы легли в основу книги Казем-бека «Мюридизм и Шамиль», вскоре опубликованной в журнале «Русское слово». Они остались друзьями, обменивались книгами и вели переписку. Но книгу Казем-бека Шамиль счел не во всем удачной, хотя профессор и называл Шамиля «героем и создателем героев».

Благородный облик Шамиля, его светские манеры и мудрая рассудительность произвели на петербуржцев самое доброе впечатление. На их традиционный вопрос, что понравилось Шамилю в России больше всего, он отвечал: «Любовь и уважение, которые питают подданные к своему царю». А когда его спрашивали, отчего Шамиль не закончил войну раньше, он говорил: «Я был связан присягой своему народу. Но теперь совесть моя чиста, весь Кавказ, русские и все европейские народы отдадут мне справедливость в том, что я сдался только тогда, когда в горах народ питался травою».

В день отъезда Шамиля из Петербурга публика переместилась со Знаменской площади на вокзал. Экипажи запрудили все улицы, проехать было невозможно и даже пришлось задержать поезд.

Карету Шамиля сопровождали поднятые шляпы и воздушные поцелуи. «Прощайте, Шамиль! Останьтесь с нами! Погостите еще у нас!..» — неслось со всех сторон, пока экипаж Шамиля пробирался к вокзалу.

Шамилю и его сопровождению был предоставлен вагон первого класса, разделенный на две комнаты.

Но публика так плотно обступила вагон, надеясь еще раз увидеть Шамиля, что без риска кого-нибудь задавить трогаться было невозможно. Тогда Шамиль взял стул и сел у открытого окна, благодарно покачивая головой.

Когда поезд наконец тронулся, из публики послышались крики: «Прощайте, Шамиль! Будьте здоровы! Скажите ему, что мы очень любим его!»

Желая поблагодарить за гостеприимство и внимание к своей особе, Шамиль просил передать петербуржцам: «Скажите им, что внимание их… доставляет мне такое удовольствие, какого я не испытывал при получении известия о победе в Дарго в 45-м году и какого не доставляли мне успехи 43-го года в Дагестане».