С. Ларьков Челюскинская эпопея – историческая мифология и объективность истории[5] (попытка фрагментарного сравнения)

С. Ларьков

Челюскинская эпопея – историческая мифология и объективность истории[5]

(попытка фрагментарного сравнения)

Челюскинская эпопея – одно из немногих событий советской истории, оставшееся нетронутым её критиками и «ниспровергателями». Она и сейчас воспринимается такой, какой была создана в умах и настроении современников 70 лет назад советской пропагандой. Исторические мифотворцы сумели лишь косвенно использовать её в создании легенды о пароходе «Пижма», якобы шедшем вместе с «Челюскиным» с двумя тысячами заключённых на борту, которых Сталин лично приказал утопить вместе с кораблём (см. статью «Об одном полярном мифе ГУЛАГа» в настоящем сборнике). Легенда была создана абсолютно безграмотно, что не помешало СМИ насытить юбилейные (к 70-летию «Челюскинской эпопеи» в 2004 году) статьи и телепередачи новомодными теперь «историческими тайнами». Второй лейтмотив юбилея был столь же новомоден: патриотизм («нам есть чем гордиться в своей истории!»).

Между тем «эпопея» продолжает, за очень редким исключением (см., например, статью В.Корякина – [Корякин]), изучаться и трактоваться как событие изолированное, вырванное из исторического контекста, из многообразия исторических событий того времени в СССР и в мире. Но по прошествии времени, при изменении восприятия советской истории, особенно бросается в глаза та пропагандистская, выходящая за рамки разумного, кампания, развернутая вокруг этого, пусть и неординарного события. Впрочем, удивляла она и современников. Свидетельства этого удивления наших соотечественников, да ещё с критическим оттенком, по понятным причинам вряд ли будут найдены, мнение же иностранцев в свойственном ему ироническом тоне хорошо выразил Бернард Шоу, сказавший послу СССР в Лондоне Ивану Майскому: «Что вы за страна! Полярную трагедию вы превратили в национальное торжество, на роль главного героя ледовой драмы нашли настоящего Деда Мороза с большой бородой. Уверяю Вас, что борода Шмидта завоевала вам тысячи новых друзей» (цит. по [Волков, c. 505]). Это часто цитируемое высказывание обычно трактуется как восхищение, однако достаточно вспомнить исторический фон в СССР начала 1930-х годов, чтобы обратить внимание на оттенок язвительности высказывания известного своим жёлчным юмором писателя. Напомним, что всего два года назад завершился «великий перелом» в деревне – коллективизация, сопровождавшаяся невиданным в человеческой истории насилием, жертвами которого были миллионы. Только в начале того самого 1933-го года, в котором была организована экспедиция «Челюскина», завершился голодомор, унёсший миллионы жизней. Отнюдь не единичными были и политические репрессии, не говоря уже о наказаниях по таким актам, как знаменитый «указ семь восьмых» 1932 года («указ о колосках») (Постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» от 7 августа 1932 года. Оно было прежде всего направлено на борьбу с миллионами голодавших на юге России и в Украине, против их попыток добыть хоть какое-то пропитание, в том числе собирая оставшиеся на полях после жатвы колоски пшеницы и других зерновых, что и дало народное название этой драконовской мере. – Прим. автора и редактора).

В стране и в мире росло понимание того, что человеческая жизнь в СССР имеет нулевую цену. Если мнение советских граждан уже мало волновало партийно-государственную верхушку (через четыре года, в разгар террора, самой официально-популярной песней станет «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» – слова В.Лебедева-Кумача, музыка И.Дунаевского), то мнение зарубежной общественности и правительств советское руководство всё же волновало – памятно было европейское эмбарго на советский лес, введённое после появления первых сведений о рабском труде заключённых расползшихся по Беломорью Соловецких лагерей. Несомненно, лозунг, под которым шла организация спасения челюскинцев: «Советская родина не оставит в беде своих сыновей и дочерей!», объективно «работал» на опровержение нараставших сомнений в гуманности первого в мире государства рабочих и крестьян. Вряд ли подобная пропагандистская установка была зафиксирована в документах, хотя материалы ЦК партии, связанные с деятельностью комиссии В.В.Куйбышева по спасению челюскинцев, как и документы самой комиссии, насколько известно, в архивах пока не искались и не анализировались. Ироничное «Борода Шмидта завоевала Вам тысячи новых друзей!» отражало реальность: успех беспрецедентной пропагандистской компании.

Плакат 1934 г. Худож. П.Соколов-Скаля

Между тем даже весьма поверхностное знакомство с архивными делами, касающимися экспедиции на «Челюскине», более внимательный анализ многочисленных публикаций 1930-х годов о «челюскинской эпопее» и хронологически близких ей событий в Восточной Арктике [Белов; Визе; «Героическая эпопея»; «Дневники „Челюскинцев“»; «Как мы спасали челюскинцев»; «Поход „Челюскина“»; «Славным завоевателям Арктики»; Семёнов; Хмызников, Ширшов], наконец, получение сведений из архивов некоторых государственных учреждений (Федеральной службы безопасности, Министерства внутренних дел) убеждает в том, что если не тайн, то неясностей и недоговорённостей в этой истории более чем достаточно. Уже сейчас есть возможность обратить внимание на некоторые из этих неточностей и недоговоренностей и наметить пути дальнейшего объективного изучения истории «челюскинской эпопеи».

* * *

Некоторые её черты носят характер исторических анекдотов. Корабль, ставший одним из символов истории СССР, как выясняется, на момент гибели формально не имел права на ношение государственного флага страны. Пароход «Лена», сразу после постройки в Дании переданный недавно созданному Главному управлению Северного морского пути, одновременно со сменой названия на «Челюскин» получил и порт приписки – Владивосток. Однако первым советским портом, куда пришел из Копенгагена «Челюскин», был Ленинград. Именно Ленинградский порт в соответствии с законом выдал кораблю «Временное свидетельство на право плавания под флагом С.С.С.Р.» сроком на шесть месяцев, который истекал 11 января 1934 года. Согласно этому документу, «… до истечения указанного срока пароход должен явиться во Владивостокский порт для выполнения законного порядка регистрации и получения свидетельства на право плавания под флагом С.С.С.Р. В случае неявки судна „Челюскин“ до истечения указанного срока во Владивостокский порт судно лишается права на дальнейшее плавание под флагом С.С.С.Р.» (этот документ хранится в фондах Музея Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге). Значит, 11 января 1934 года капитан В.И.Воронин был обязан спустить советский флаг, ибо теоретически с 12 января ему могло быть предъявлено обвинение по статье 93 Уголовного кодекса – «Подъём на морском торговом судне флага Союза ССР без права на этот флаг по закону» [«Уголовный кодекс…» ]. Видимо, борьба за жизнь людей и судна напрочь вытеснила из головы капитана вопрос о государственной принадлежности корабля. Во всяком случае, среди сотен радиограмм с «Челюскина» радиограммы с просьбой продлить «Свидетельство» и разрешающей это радиограммы обнаружено не было. Кроме того, выдача такого свидетельства говорит об абсолютной уверенности руководства Главсевморпути и экспедиции в её успехе – уверенности мало обоснованной на стадии подготовки «сквозного плавания Северо-Восточным проходом» (так чаще всего именовалась экспедиция в документах Главсевморпути).

Героизм, сплочённость челюскинцев, понимание ими своей миссии стали общими местами, даже банальностями в челюскинской истории. Теперь практически не упоминается резкий конфликт, возникший в ледовом лагере в первые дни его существования, когда бо?льшая часть оказавшихся в экстремальной ситуации сугубо сухопутных людей, с Арктикой совершенно не знакомых, прежде всего – строителей, стали настаивать на походе к материку. Видимо, конфликт достиг столь острой формы, что Отто Юльевичу Шмидту пришлось взять в руки винтовку и пригрозить пустить пулю в того, кто сделает попытку покинуть лагерь. Потом уже, когда все более или менее успокоились, удалось, проведя расчёты такого похода, убедить людей в его нецелесообразности. Тем не менее, первое заседание бюро партийной ячейки экспедиции после катастрофы было посвящено обсуждению «угнетённого состояния» членов экспедиции и способов его преодоления – «личным примером коммунистов» и контролем настроения в каждой палатке и в бараке «партийными информаторами» (в наше время их бы сгоряча назвали «стукачами»).

Заседание бюро ячейки ВКП(б) в «Лагере Шмидта». Рис. Ф.Решетникова [«Поход „Челюскина“», т. 2]

Среди «Анкет награждённых» (а заполняли их челюскинцы «задним числом», на другой день после церемонии награждения в Кремле), после некоторых усилий обнаруженных в фондах наградного сектора ЦИК в Государственном архиве РФ, есть и анкета плотника Фёдора Скворцова. В поезде по дороге в Москву он подает в партячейку «Челюскина» заявление о приёме в партию, написанное соответствующим участнику героического события языком: «Я окончательно понял, что такое партия и как она руководит», и решением бюро ячейки рекомендован в кандидаты по высокой 2-й категории, как и секретарь комсомольской ячейки Погосов (в те времена категории для кандидатов определяли срок кандидатского стажа и, следовательно, очерёдность приёма в партию, в определённой степени – уровень политического доверия кандидату) [Семёнов]. И вот один из лучших, надо полагать, челюскинцев в графе анкеты «Место работы и должность» пишет буквально следующее: «В экспедиции на „Челюскине“ (для постройки дачи Врангеля)». Честно говоря, неясно, как трактовать такую запись: то ли некоторые челюскинцы более чем смутно представляли себе цели экспедиции, то ли 28-летний ивановский крестьянин обладал незаурядным, но и весьма рискованным чувством юмора. Совсем по-другому тогда прочитывается и фраза из его заявления. Во всяком случае, этот маленький мазок несколько изменяет оттенки в групповом портрете челюскинцев.

Протокол заседания бюро ВКП(б) экспедиции Северо-Восточного прохода на л/п «Челюскин» 18 февраля 1934 г. – 1-я страница [«Поход „Челюскина“», т.2]

* * *

В последнее время часто ставится вопрос о пригодности «Челюскина» для плавания в тяжёлых условиях Арктики. Известно мнение капитана «Челюскина» В.И.Воронина о непригодности судна для таких плаваний, столь категоричное, что он даже отказывался принять командование над ним и стал капитаном «Челюскина» лишь в результате нехитрой, но и – этически сомнительной интриги руководителя экспедиции О.Ю.Шмидта, который уже прошёл с Ворониным Северный морской путь на «Сибирякове» в 1932 году и, конечно, хотел видеть на мостике самого опытного в то время полярного капитана (Воронин согласился провести корабль только до Мурманска, поверив обещанию Шмидта найти ему замену, чего Шмидт даже не пытался сделать [«Пароход не подходил…» ]). Однако сколько-нибудь квалифицированной оценки пригодности «Челюскина» до сих пор не сделано. Между тем среди архивных дел экспедиции хранится «Акт приёмки парохода», составленный 17 июля 1933 года, когда «Челюскин» уже вышел из Ленинграда в Мурманск. Он содержит 66 замечаний по доводке корабля (корпус и такелаж) и 70 замечаний – по машине. Разумеется, необходима профессиональная экспертиза инженеров-кораблестроителей серьёзности выявленных недоделок и брака, оценка возможности их устранения во время плавания. Любопытна и разная классификация типа судна «Челюскина» в официальных изданиях (энциклопедиях) разных лет, хотя нигде он не именуется ледоколом, как его упорно называют многие нынешние журналисты, однако – вслед за первыми руководителями Севморпути. В 1-м издании БСЭ (её главным редактором был О.Ю.Шмидт, том вышел в свет в январе 1934 года) о «Челюскине» говорится как о пароходе, построенном в Дании по заказу Морфлота СССР специально для обслуживания Чукотско-Анадырского побережья, т. е. для районов со сложной ледовой обстановкой. Во 2-м издании 1957 года о «Челюскине» подчёркнуто говорится как о пароходе неледокольного типа, а в 3-м, 1978 года – как просто о пароходе. Просто как о пароходе говорится о «Челюскине» в «Краткой географической энциклопедии» 1964 года и в «Советском Энциклопедическом словаре» 1983 года. Однако в начале 1935 года О.Ю.Шмидт не только продолжал называть «Челюскин» «полуледокольным пароходом», но и сообщил делегатам Всесоюзного съезда советов о том, что партия и правительство ответили на гибель «Челюскина» строительством двух пароходов той же конструкции [«Известия» ]. Если это так, то трагедия его гибели и мнения специалистов были попросту проигнорированы.

* * *

Как не удивительно, пришлось столкнуться с тем, что каноническая цифра – 104 «героя-челюскинца» – неверна. В том же 1-м издании БСЭ указана цифра 176 человек, «в т. ч. 51 член экипажа, остальные – научный и корреспондентский состав, смена зимовщиков для острова Врангеля и обслуживающий персонал». Однако Воронин в «Рейсовом донесении» [«Пароход не подходил…» ], а за ним и все последующие публикации, говорят о наличии на борту при выходе из Мурманска 111-ти человек: «52 члена команды, 29 человек экспедиционного состава, 29 человек зимовщиков и плотников для острова Врангеля и девочка Алла (Буйко)». Как видим, разночтения в численности команды практически нет, а вот разница в количестве экспедиционных работников и зимовщиков – 66 человек. При изучении документов экспедиции, хранящихся в Российском Государственном архиве экономики в фонде Главсевморпути (фонд 9570, оп. 2, всего 12 дел) обнаружилось, что общего списка членов экспедиции, зимовщиков и строителей на стадии её подготовки попросту не существовало, есть бессистемный набор списков, предложений, решений. Видимо, делопроизводство в молодом ещё Управлении не было отлажено, а в БСЭ указано планировавшееся на какой-то стадии подготовки рейса количество экспедиционного состава, явно завышенное, ибо для такого количества людей на «Челюскине» попросту не было места.

В первые часы плавания количество челюскинцев могло бы увеличиться на одного человека, когда в трюме был обнаружен проникший на корабль «заяц» – Алексей Субботин, молодой романтик, рвавшийся в Арктику, но его на первом же встречном корабле («Аркосе») отправили обратно в Мурманск (не он ли стал прообразом шутника Молибоги в блестящем исполнении П.Алейникова в вышедшем в 1936 году фильме «Семеро смелых», окончательно утвердившим в массовом сознании героико-романтический образ советских полярников?). Вскоре с «Красина» на «Челюскин» перешёл судовой инженер П.Расс, потом родилась Карина Васильева и количество челюскинцев возросло до 113 человек. У острова Колючин восемь человек по разным причинам покинули «Челюскин»: кто-то спешил вернуться на учебу в институт; известный поэт, автор нашумевшей «Улялаевщины» Илья Сельвинский променял будущий орден Красной Звезды на участие в конкурсе, куда он повез свою пьесу «Новый класс». Покинул «Челюскин» и будущий заслуженный деятель искусств РСФСР кинооператор Марк Трояновский, тем не менее подключившийся в Москве к своему помощнику, оставшемуся на «Челюскине» Аркадию Шафрану, в создании фильма о челюскинской эпопее. Таким образом, к началу дрейфа на «Челюскине» было 105 человек, в том числе двое детей.

Естественно, что Постановление ЦИК СССР от 20 апреля 1934 года «О награждении орденом Красной Звезды участников полярного похода „Челюскина“ в 1933–1934 гг.» (опубликовано в главных советских газетах 21 апреля) должно включать 103 фамилии, т. е. всех, кроме детей, в том числе погибшего Б.Могилевича. Тем не менее в постановлении их 104, под номером 75 – «Шульман И.П. – студент-исследователь». Нигде больше ни в документах, ни в публикациях, в том числе в списке челюскинцев в 1-м томе известной книги «Поход „Челюскина“» 1934 года издания, этот человек не упоминается. Нет его анкеты и среди анкет награждённых участников экспедиции. Нами даже был запрошен Центральный архив ФСБ, сообщивший, однако, что «в списках личного состава ОГПУ 1933–1934 гг. Шульман И.П. не значится». Лишь при полистном изучении 300-страничного архивного дела удалось обнаружить четвертушку серой бумаги, но с типографской «шапкой» Президиума Центрального Исполнительного Комитета с текстом: «Выписка из протокола № 13 заседания Президиума ЦИК СССР от 31 июля 1935 г. (т. е. через 15 месяцев после Постановления о награждении и 13 месяцев после самого награждения – Прим. авт.). Об исключении из списка награждённых орденом Красной Звезды участников полярной экспедиции на „Челюскине“ тов. Шульмана. // Исключить тов. Шульмана как ошибочно включённого в этот список. Подпись: Секретарь ЦИК Акулов». Документ этот был адресован О.Ю.Шмидту. Кто такой был И.П.Шульман и в результате какой и чьей «ошибки» он попал в список, так и осталось загадкой.

Одно из постановлений ЦИК: «О возведении монумента в память полярного похода „Челюскина“» от того же 20 апреля 1934 года так до сих пор и не выполнено. Монумент решено было воздвигнуть в Москве, в Правительственную комиссию по разработке проекта вошли Куйбышев, Енукидзе и Булганин. Куйбышев вскоре умер естественной смертью, Енукидзе – насильственной, а проживший ещё 40 лет Булганин, даже став Председателем Совета Министров СССР, так и не удосужился исполнить задание высшего органа власти. Единственным памятником эпопее был просуществовавший несколько месяцев макет «Лагеря челюскинцев» на площади перед Казанским собором в Ленинграде.

* * *

Если вернуться к тезису о необходимости рассмотрения челюскинской истории на фоне происходивших в стране процессов, невольно должен возникнуть вопрос: были ли в составе экспедиции люди, так или иначе затронутые уже политическими репрессиями? Этот вопрос стал особенно актуален в связи с возникновением истории злополучной «Пижмы», которой не было, но, предполагая хотя бы минимальную добросовестность мифотворцев, могли же быть заключённые и на самом «Челюскине», вероятнее всего – строители. Как раз в это время ГУЛАГ стал расползаться по стране, прежде всего – по её северным окраинам, и если была Вайгачская экспедиция ОГПУ (Вайгачлаг), то почему не предположить, что начинался и Врангельлаг? Должен признаться, что на первых этапах розысков были основания думать, что так оно и есть и «Челюскин» стал очередным кораблём-«зековозом». Однако, к счастью, эта версия не получила дальнейшего развития. Все приводимые ниже сведения излагаются по материалам архивов ФСБ и МВД, полученным НИПЦ «Мемориал», с привлечением материалов архивных дел, связанных с экспедицией «Челюскина», в фонде Управления Главсевморпути, архива наградного сектора ЦИК СССР в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ, фонд 3316), материалов архива НИПЦ «Мемориал», и, естественно, опубликованных материалов. Мы, разумеется, оставляем в стороне как нерешаемый пока вопрос о том, были ли на «Челюскине» тайные сотрудники ОГПУ.

К моменту отплытия на борту «Челюскина» было три человека, в разной степени затронутые развёртывающимися политическими репрессиями. Хорошо известный, доживший почти до наших дней, инженер Ибраим Гафурович Факидов происходил из зажиточной крымско-татарской семьи из Алушты. Он рано лишился отца, только 16-ти лет, в 1922 году выучился грамоте. Через четыре года он порывает с семьёй, едва не попадает в консерваторию по комсомольской разнарядке, но становится физиком. Свои детские годы он провел под надзором старшего (на 6 лет) брата Ибриша. В январе 1929 года Ибриш Гафур Факидов арестован по обвинению «в членстве в буржуазно-националистической контрреволюционной организации и призывах к восстанию против Советской власти». Постановлением Особого совещания ОГПУ от 5 июля 1929 года по трём пунктам 58-й статьи приговорён к высылке в Сибирь сроком на три года. Надо ли говорить о том, что через пять лет по этим пунктам этой статьи однозначно выносился расстрельный приговор? Знал ли младший брат о судьбе старшего, теперь уже вряд ли можно выяснить. Тремя годами высылки в Сибирь дело не обошлось, ибо Ибриш освободился из мест лишения свободы только в мае 1958 (!) года. Было ли это сплошное 29-летнее заключение, были ли в нём перерывы, какие обвинения и когда ему предъявлялись, выяснить не удалось. Челюскинца же Факидова, ставшего «оборонным физиком», трагический для крымских татар 1944 год застал в Свердловске, и его, одного из немногих представителей этого народа, не коснулась депортация и последующая трагическая судьба.

Заместителями начальника экспедиции О.Ю.Шмидта во всех материалах по подготовке экспедиции значатся И.Л.Баевский и И.А.Копусов. Фамилия заместителя Шмидта по политчасти, Алексея Николаевича Боброва, значит – первого заместителя (что и было зафиксировано фактом его назначения начальником вместо заболевшего и вывезенного Отто Юльевича; впрочем, пробыл он им, как известно, всего два дня, после чего командовать раскиданными по всей Чукотке челюскинцами стало невозможно, да и сам Бобров заболел), появилась в последние дни перед отплытием. Зачем к О.Ю.Шмидту, коммунисту с 15-летним стажем, советскому учёному новой формации, в помощь которому был назначен практически освобожденный парторг Владимир Задоров, числившийся то ли кочегаром, то ли машинистом, было приставлять замполита, совершенно непонятно. Шмидт был знаком с Бобровым с 1919-го года, со времён совместной работы в Наркомате продовольствия. Не исключено, как станет ясно из последующего, что скорее Боброва послали под надзор Шмидта и Задорова. Уроженец г. Осташкова Тверской губернии (в изданиях о «Челюскине» он назван уроженцем Ленинграда), учился, но не закончил гимназию, в Санкт-Петербурге. В 19-летнем возрасте, в 1905 году в Нижнем Новгороде Бобров вступает в РСДРП(б) (по другим данным – в 1909 году в эмиграции), состоит в подпольной военной организации (значит – участвует в «эксах», сейчас бы его назвали «террористом»), эмигрирует – типичная жизнь профессионального революционера! Правда, в материалах архива ФСБ есть сведения о перерыве партийного стажа в 1913–1917 годах, т. е. со времени возвращения из эмиграции до революции. В своей «Анкете награждённого» Бобров образование указывает как незаконченное высшее, специальность – экономист, а вместо производственного стажа немудряще указывает – «профпартработа», стажа, очевидно, не имеющая. Из его биографии в газете «Правда» [«Правда» ]: «Партия поручает Боброву самую разнообразную работу: он – председатель Орловского губисполкома, советник советского посольства в Персии, зав. иностранным отделом Наркомпути, зам. председателя Всесоюзного объединения „Союзсельмаш“».

5 января 1931 года А.Н.Бобров был арестован ОГПУ «по обвинению в совершении преступления, предусмотренного пунктом 13 статьи 58 УК», а через месяц по тому же обвинению арестована и его жена Елизавета Ивановна. Нечасто встречающийся 13-й пункт гласит: «Активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственной или секретной (агентура) должности при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны влекут за собой меры социальной защиты вплоть до расстрела» [«Уголовный кодекс» ]. Детали обвинения, несмотря на нашу просьбу, ФСБ не сообщила. Однако решением коллегии ОГПУ сначала, 4 декабря 1931 года, после 10-месячного заключения в ленинградском «Большом доме», освобождена Елизавета Ивановна, а еще через три с половиной месяца, 17 марта 1932 года, и сам Алексей Николаевич. Обоснования освобождения в архивной справке ФСБ не приводится. Через год с небольшим несостоявшийся «враг народа» назначается в очень важную, пропагандистски ориентированную экспедицию комиссаром. И вот на первом заседании партячейки после гибели корабля О.Ю.Шмидт «с большой гордостью отмечает величайшую организованность, дисциплину, выдержку и мужество, проявленные всем челюскинским коллективом в момент катастрофы. Очень разнородный по своему составу коллектив челюскинцев тем не менее показал себя единым и сплочённым в ответственейший момент экспедиции. Эти блестящие качества челюскинского коллектива в целом – результат семимесячной политической работы, планомерно проводимой во время похода ячейкой ВКП(б), судкомом и прочими общественными организациями челюскинцев. Много сил отдал этой работе А.Н.Бобров», – то есть начальник экспедиции в духе и на языке времени отдаёт положенную дань своему комиссару, а комиссар потом поделился опытом в статье «Воспитание боевого коллектива» [«Поход „Челюскина“», т. 2].

А.Н.Бобров. С акварели худож. В.Сварога [«Поход „Челюскина“», т.1]

Между тем в Москве что-то происходило. В деле № 650 фонда Главсевморпути в РГАЭ обнаружилась датированная 24 января 1934 года радиограмма, резко отличающаяся по адресату и содержанию от остальных: «Москва Кремль Михаилу Ивановичу Калинину // Взволнован сообщением из дома тчк Не рецидив ли болезни 1930 года Убедительно прошу выяснить зпт телеграфировать п/х Челюскин Бобров». На бланке телеграммы надпись чернилами, без подписи: «Семья с телеграммой ознакомлена 26.I.34 г. Ответ послан, согласован с семьёй». Совершенно очевидно, что к председателю ЦИКа его старый партийный товарищ обращается не по медицинскому вопросу, речь явно идет о каких-то делах, окончившихся арестом Алексея Николаевича. Каким образом дошли известия о неприятностях до Боброва, как сообщили ему о них радисты Кренкель или Иванов – непонятно, но телеграмму Калинину Кренкель от второго человека в экспедиции вынужден был принять. 27 января на «Челюскин» поступает ответная радиограмма: «Семья крайне удивлена телеграммой на имя Калинина тчк Дома все здоровы шлют привет тчк (и почти умоляюще – авт.) Дальнейшем радируйте через наши рации тчк Главсевморпуть Фёдоров» (Н.Ф.Фёдоров – заведующий секретариатом ГУСМП. – авт.). Тут открываются большие просторы для фантазии, например, о том, в частности, сколько было радиостанций на «Челюскине», не было ли кроме судовой и предназначенной для зимовки, ещё одной, своеобразной «вертушки». Участие в челюскинской эпопее чуть не закончилось для Боброва трагедией: уэленский врач Леонтьев практически в последний час спас его от смерти от перитонита, ставшего результатом банального аппендицита.

Д.И.Березин. Фотография [«Поход „Челюскина“», т.2]

Обнаружился и ещё один любопытный документ. Это подписанное секретарем начальника Главсевморпути Мухановым (он, кстати, покинул «Челюскин» у острова Колючин) удостоверение: «Выдано Главным Управлением Северного морского пути при СНК СССР т. Бобровой Е.И. в том, что она действительно является женой Заместителя Начальника Экспедиции п/х „Челюскин“ А.Н.Боброва и направляется из Москвы во Владивосток для встречи мужа. Просьба ко всем партийным, профессиональным и общественным организациям оказывать т. Бобровой всяческое содействие». Такой привилегии была удостоена лишь семья Бобровых, во всяком случае, других подобных документов не обнаружено.

Совершенно удивительна, даже фантастична судьба ещё одного челюскинца, печника из бригады строителей, Дмитрия Ильича Березина. На борт «Челюскина» он поднялся осуждённым на 10 лет заключения с конфискацией имущества по обвинению в преступлениях, предусмотренных пунктом 7 статьи 58-й УК – «Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, совершённый в контрреволюционных целях» [«Уголовный кодекс…» ], в чекистском просторечии – «вредительство». Предыстория этого обвинения, половины слов из которого 38-летний крестьянин из глухого восточного угла Новгородской (тогда – Ленинградской) области вряд ли понимал, такова. В октябре 1932-го Дмитрий Березин, более двух лет (1918–1920) провоевавший в Красной Армии, числился крестьянином-единоличником. Он, неимоверным трудом кормившийся с семьей от нескольких десятин бедной, очищенной от мокрых лесов земли, как мог сопротивлялся вступлению в колхоз, крестьянским чутьём чувствуя, что ничего хорошего это не принесёт. Доламывавшее за партией «великий перелом» Объединённое Главное Политическое Управление 24 октября в затерянной в лесах деревеньке Гусево арестовывает Дмитрия Березина и предъявляет ему обвинение в том, что «он состоял в контрреволюционной группировке, которая систематически вела разлагательную работу в колхозе, агитировала против проводимых мероприятий… сорвала весенний сев… организованно расхитили колхозную рожь» (стиль документа. – авт.). В конце ноября 1932 года Березин с «подельниками» привезен в Ленинград, на Детскосельский (в прошлом – Царскосельский, ныне – Витебский) вокзал, где он… бежит из-под стражи и 3 декабря объявлен в розыск. Через 20 дней Тройка Полномочного представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе рассматривает дело Березина и принимает упомянутое решение. Статья 82 УК («Побег арестованного из-под стражи») в приговоре не фигурирует, и можно подумать, что арестованный ждёт своей участи в «Крестах» или на Литейном проспекте, где недавно разместилось Ленинградское ГПУ. Он, однако, на свободе, наверное, где-то близко от дома и, возможно, с опушки леса наблюдает, как местные милиционеры в северную российскую зиму оставляют в пустой избе и с пустыми хлевами его жену Устинью с четырьмя сыновьями на руках, старшему из которых – двенадцать, а младший – десятимесячный сосунок. Паспортов у крестьян тогда не было, и Дмитрию Ильичу удалось, наверное, с помощью односельчан и родственников «выправить» какую-то справку и вместе с 20-летним братом Михаилом, тоже печником, завербоваться, как тогда говорили, «на Север» и так оказаться на «Челюскине». Наверное, братья не менее чем за год рассчитывали подзаработать на восстановление разорённого хозяйства, а Дмитрий – отсидеться подальше от оперов ГПУ – авось, забудут. В одном из архивных дел экспедиции хранится «Список рабочих и ИТР, находящихся на пароходе „Челюскин“, семьям которых полагается красноармейский паёк». Список составлен 2 октября 1933 года, когда «Челюскин» стоял у острова Колючин. В списке и неженатый Михаил, и отец четырёх детей Дмитрий указывают, что иждивенцев они не имеют, а в графе «Адрес иждивенцев», естественно, прочерк. Осторожность явно не лишняя, хотя паёк голодающей семье Дмитрия не помешал бы, но тут бы и выяснилось, что он – «государственный преступник».

В остальном же Дмитрий Березин вёл себя в плавании и дрейфе весьма активно. Бригаду строителей решено было «образовать» (в ней были даже неграмотные), и комиссар экспедиции Бобров отмечает: «Особенно выделялся в учёбе и работе печник Дмитрий Ильич Березин. Начал он обучаться с азов, но в скором времени перегнал своих товарищей. Березин <…> заинтересовался литературной деятельностью и часто обращался к нашим писателям и журналистам за указаниями, как описывать события. На льдине его дневник случайно попал к Баевскому, и он поместил в нашей стенгазете ряд очерков Дмитрия Ильича, написанных очень живо, красочно и интересно» [«Поход „Челюскина“», т. 2, с. 112]. Дмитрий Березин был активным сторонником похода к материку, но подчинился решению начальства ждать самолёты.

Имя объявленного в розыск противника линии партии на селе появилось в газетах и в передачах радио вместе с именами других челюскинцев не позже декабря 1933 года. Видимо, оперативники ОГПУ не сразу связали это имя с именем беглого арестанта, а, связав, долго ничего не предпринимали, очевидно, надеясь, что «само рассосётся». Не рассосалось, и 9 июня 1934 года, когда поезд с челюскинцами уже ехал с торжеством по стране, новгородский оперсектор ОГПУ посылает в Москву извещение о том, что Д.И.Березин ещё 17 месяцев назад объявлен в розыск. Задача перед чекистами стояла непростая: арестовывать беглеца, как того требует закон, или нет? Если арестовывать, то где? – не на Красной же площади, из рук «всесоюзного старосты»? А прекратить дело – значит признать, что враг народа и народный герой – одно и то же? Решение, судя по всему, было принято по-своему мудрое – не обращать внимания. Никаких документов о прекращении уголовного дела, об отмене решения Тройки в архивном деле Д.И.Березина в Новгородском УФСБ нет: сразу за «Извещением» 1934 года подшито «Заключение Прокуратуры Новгородской области от 10 октября 1989 года о реабилитации Березина Д.И.». Отрывок из дневника Дмитрия Ильича был опубликован в 1-м томе «Похода „Челюскина“». Крестьянски предприимчивые братья Березины, внезапно превратившиеся из беглого арестанта и его пособника в редких для тех времён орденоносцев, где-то по дороге из Ванкарема в Москву с кем-то очень влиятельным поговорили о том, что хотят изменить свою жизнь – Дмитрия Ильича высоко ценили и комиссар экспедиции Бобров, и заместитель её начальника Баевский. Результатом стало то, что уже в июне 1934 года жители захолустной новгородской деревеньки указывают свои новые домашние адреса – ленинградские, и служебный – ул. Халтурина, 15, т. е. адрес Ленинградского Управления ГУСМП. НКВД, видимо, решило забыть о Березиных накрепко – их минует и «кировская чистка» Ленинграда 1935-го года, и повальные ленинградские аресты 1937–1938 годов. Более того, в семье Дмитрия Ильича в 1937 году появляется пятый сын, в 1939-м – шестой. В 1941 году семья живёт уже в престижном, как бы сейчас сказали, районе на улице Чайковского у Таврического дворца, её глава работает на одном из ленинградских заводов. В августе 1941 года, за несколько дней до начала блокады Ленинграда, Дмитрию Ильичу удаётся отправить семью в родное Гусево. Сам он остаётся при заводе на казарменном положении. В первую блокадную зиму дом разбомбило, а сам Дмитрий Ильич либо умер от голода, либо погиб под бомбами. Все попытки семьи выяснить обстоятельства его смерти были безуспешны. В 2002 году в живых оставались два сына челюскинца Дмитрия Березина, человека с редкой судьбой. Анатолий Дмитриевич, которому в момент ареста отца не было и года, живет в Гусево, самый младший, Борис Дмитриевич – в Санкт-Петербурге. Брат Дмитрия Ильича Михаил умер в Узбекистане в 1950 году, не дожив и до 40 лет (об истории Д.И.Березина более подробно – [«30 октября», 2002].

Как видно, состав экспедиции на «Челюскине» был слепком с тогдашнего советского общества, так как в то время у любого жителя СССР кто-то из знакомых и родственников или уже «отсидел», либо «сидел», либо, как будет видно дальше, – «ещё сядет».

* * *

В.Корякин впервые, пожалуй, обратил внимание на причинную связь обстоятельств попадания «Челюскина» в роковой дрейф и событиями, разворачивавшимися осенью 1933 года с судами двух особых экспедиций для нужд треста «Дальстрой» НКВД и Северо-Восточных (Колымских) лагерей. Суда сопровождал ледорез «Литке», на помощь которого при осложнении ситуации рассчитывали инициаторы экспедиции на «Челюскине». Суда Северо-Восточной полярной экспедиции Наркомвода в 1932 году под проводкой «Литке» с трудом дошли до бухты Амбарчик, доставив туда заключённых для строительства перевалочного порта и грузы для колымских приисков Дальстроя. В Амбарчике они встретились с «Сибиряковым», который привёл из Тикси на Колыму два речных парохода и несколько барж для того же Дальстроя. Суда экспедиции вынуждены были встать на зимовку в 150-ти милях от Амбарчика, в Чаунской губе, при этом «Литке» уже имел повреждения [Белов].

В 1933 году к шести судам этой экспедиции присоединились четыре судна Колымской особой экспедиции, которых от Берингова пролива до Амбарчика вёл всё тот же «Литке». Они доставили новые грузы и новых заключённых и порознь, по мере разгрузки, уходили на восток. Впервые в истории полярного судоходства в восточном секторе Арктики находилось столько судов, а помочь им мог только ледорез, что он и делал, получая всё новые повреждения. В эти же дни здесь же идет на восток «Челюскин» и В.Воронин фиксирует в «Рейсовом донесении» [«Пароход не подходил…» ] визуальные и радиоконтакты с судами экспедиций. 8 сентября от «Литке» становится известно о положении судов к западу и востоку от пролива Лонга, перспективах их проводки и состоянии ледореза. 13 сентября «Челюскин» проходит мимо стоящих на бункеровке с «Севера» у острова Шелаурова изба «Анадыря» и «Хабаровска». Из обмена радиограммами с «Литке», ведущим три судна особых экспедиций в ста милях восточнее, у мыса Шелагского, Воронин первым на борту «Челюскина» понимает, что на помощь «Литке» рассчитывать не приходится. Вскоре отставшие «Хабаровск», «Анадырь» и «Север» были остановлены льдами у мыса Биллингса. Их положение усугублялось тем, что на «Хабаровске» и «Анадыре» было 168 пассажиров, причём большая часть числилась в документах «пассажирами Дальстроя», т. е. были вывозимыми из Амбарчика заключёнными. И совсем уж критическим положение делало то, что более половины пассажиров были больны цингой, а на кораблях не было, в отличие от «Челюскина», запасов продовольствия и тёплой одежды. «Литке» по распоряжению начальника Колымской особой экспедиции Д.Н.Сергиевского предпринял неимоверные усилия, чтобы пробиться к трём кораблям, но вынужден был отступить, сам чудом выскочив из ледовой западни у острова Колючин. Результатами были потеря лопасти винта, серьёзное повреждение руля и течи в корпусе. Руководитель экспедиции на «Литке» А.П.Бочек и капитан ледореза Н.М.Николаев вынуждены были ответить отказом на просьбу «Челюскина» о помощи.

Кое-как залатав пробоины и, насколько это было возможно не в заводских условиях поправив руль, «Литке» через две недели сам предложил помощь дрейфовавшему у Берингова пролива «Челюскину», но на этот раз от неё самонадеянно отказался Шмидт. Характерно, что обо всех этих перипетиях Воронин пишет очень глухо, что, скорее всего, является косвенным свидетельством конфликта капитана с начальником экспедиции. Через 20 дней, когда «Челюскина» унесло в Чукотское море и надежды на самостоятельный выход из дрейфа рухнули, «Литке» в начавшуюся уже арктическую зиму 12 ноября отчаянно вышел из бухты Провидения в Чукотское море и пытался пробиться к «Челюскину» от мыса Хоп на аляскинском берегу. Корабли разделяло 50 километров довольно тяжёлых, но для исправного ледореза всё же, наверное, преодолимых льдов. Но вошедший в них «Литке» обновляет старые и получает новые повреждения, ежеминутно рискуя попасть в ледовый плен. А на его борту – двухнедельный запас продовольствия, почти пустые угольные ямы, и в какой-то момент Бочек даже предлагает Николаеву выбросить корабль на берег Аляски – хотя бы люди спасутся. А.П.Бочек подробно описывает перипетии этого похода в своём докладе наркому водного транспорта Н.М.Янсону [Бочек]. В этот момент ледорез официально подчиняют Шмидту, но знаменитое решение отпустить «Литке» было для руководства челюскинской экспедиции вынужденным, другое решение было бы не только нарушением всех морских законов, но и попросту преступлением. Это хорошо понимал Воронин, бросивший на созванном Шмидтом «челюскинском совете»: «Вредно в такой момент митинги да судовые советы создавать. Это ширма, которой себя хотят загородить». Интересна реакция Шмидта: «… мы не можем их (руководителей экспедиции на „Челюскине“, то есть себя – авт.) за это винить: человеческий материал на „Литке“ просто устал, износился за зимовку». Партийный язык тридцатых годов, но с какой лёгкостью и естественностью пользуется им учёный, интеллигент советского образца! И далее: «Я думаю, товарищи, что при таком состоянии экипажа (не корабля, а – экипажа! – авт.) „Литке“ не сможет нас выколоть из льдины…» [«Поход „Челюскина“», т. 1, сс. 170, 172]. Руководитель экспедиции явно старается переложить ответственность за предстоящий дрейф «Челюскина» и его последствия с себя на экипаж и командование «Литке».

Несомненно, или уж во всяком случае очень вероятно, что не будь отчаянных попыток ледореза пробиться к судам дальстроевских экспедиций, могло и не быть «героической эпопеи», первых Героев Советского Союза и одной из самых ярких советских пропагандистских кампаний. (Подробнее о дальстроевских экспедициях и связи с ними «челюскинской эпопеи» см. статью «Законвоированные зимовщики» в настоящем сборнике).

* * *

Лагерь Шмидта – понятие географическое и бытовое – быстро был превращён в понятие советско-идеологическое, которое подавалось как пример коллектива советских, именно – советских, людей, под руководством вождя преодолевающих невиданные трудности, побеждающих враждебные силы (в данном случае – природные). В таком виде миф о геройстве советских людей (сейчас их стыдливо называют «нашими соотечественниками») законсервировался в сознании тех сравнительно немногих россиян, кто хоть что-то слышал о «челюскинской эпопее». Выше мы уже писали о назревавшем в лагере бунте, в зародыше пресечённом Шмидтом, о «борьбе» с угнетённым состоянием людей личным примером коммунистов, о системе партийных «информаторов» для отслеживания настроения людей. Были ещё товарищеские суды (о них есть упоминания в литературе, однако подробности разыскать не удалось ни в публикациях, ни в архивах), партийные собрания, стенгазета, кружок диамата, планы лекций на самые невообразимые темы… С умилением, близким к кретинизму, повторяется история о том, как Кренкель сомневался, сможет ли он позвать к рации Шмидта – ибо он «читает лекцию по диалектическому материализму» – когда на связь с терпящей бедствие экспедицией впервые (! – авт.) вышел уполномоченный правительственной комиссии по её спасению Г.Ушаков [«Поход „Челюскина“», т. 2]. Явно прослеживается и весьма жёсткое расслоение челюскинского коллектива по социальному и профессиональным признакам. Резко отличной от других была группа строителей, малообразованных деревенских мужиков, поехавших в Арктику «за длинным рублём», чуждых романтическому энтузиазму экспедиционной молодёжи. Явно несколько особняком держалась и команда парохода, по морским правилам продолжавшая подчиняться только капитану, которого она явно высоко чтила. Ещё во время дрейфа судна она со скандалом «уплотнилась» в своих тёплых каютах, когда в часть из них было решено заселить мёрзнущий экспедиционный состав. В общем, клубок человеческих, корпоративных и служебных взаимоотношений в лагере Шмидта был сложно и туго запутан и распутать или разрубить его мог только очень сильный руководитель, главенство которого было признано – добровольно или вынужденно – всеми группами.

Таким руководителем, несомненно, и был О.Ю.Шмидт, сумевший создать дееспособный, работающий коллектив. Конечно, удалось ему это сделать при активной помощи опытных полярников и моряков, подававших своим поведением и работой пример борьбы за спасение. А заседания партячейки, собрания, митинги и лекции – весь этот антураж если и делал коллективную борьбу за спасение более действенной, то вряд ли на основе советской идеологии. Характерно, кстати, что во всех изданных вскоре после «эпопеи» книгах почти не упоминается проходивший в январе-феврале 1934 года «Съезд победителей» – XVII-й съезд партии, что совершенно удивительно на фоне того, что и как писалось о следующем съезде в литературе о дрейфе «Г.Седова» и о станции «Северный полюс». То ли времена были другие, то ли Лев Мехлис (не сам, конечно), курировавший от газеты «Правда» и ЦК «челюскинские» издания, решил не готовить на пропагандистской кухне блюдо из смеси героической эпопеи и съезда с сомнительным результатом (вспомним последовавшее вскоре убийство Кирова и уничтожение почти всех делегатов-«победителей»). Всё же в основе сплочённости людей на льдине был обычный человеческий инстинкт самосохранения и осознание ими того факта, что спасение зависит от них самих, от их общей работы. Такая «сознательность» была бы свойственна людям любой национальности и любого социального положения и зависела бы только от их понимания общности задач и общности усилий. Что, окажись на льдине сто норвежцев или сто англичан, они вели бы себя по-другому? Думать так нет никаких оснований! Так же срубали бы очередную гряду торосов, перегородивших очередной аэродром, так же рисовали бы карикатуры и писали язвительно-дружеские стихи (не называя это стенгазетой), так же «травили» бы житейские истории, не называя эти байки «лекциями», так же разыгрывали бы друг друга. Наверное, так же уважали бы своего «босса», но после спасения воздержались от непомерного его восхваления в воспоминаниях, да и сам «босс» вряд ли бы с этим согласился. Другое дело – в СССР (да еще в Германии), где именно в эти годы окончательно формировался культ вождя государства. Здесь можно было и нужно было воспитывать у людей поклонение вождям разных (пока!) рангов, приписывая им все заслуги, и переходить при этом и рамки приличия, и рамки разумного. Увы, описания «эпопеи» и роли в ней Шмидта носят все следы этой болезни советского общества первой половины 1930-х годов.

Сам О.Ю.Шмидт, уловив веяния эпохи, уже через год после «эпопеи» расставил нужные акценты. Выступая на VII-м Всесоюзном съезде советов СССР в конце января 1935 года, он говорил: «Недавняя эпопея „Челюскина“ показала всему миру что за страна – Страна Советов, что за страна – Союз, которым руководит коммунистическая партия во главе с товарищем Сталиным. Стойкость коллектива челюскинцев, изумительные подвиги героев-лётчиков – всё это возможно только в нашей стране. Я могу прямо сказать …, что мы в тяжёлых условиях лагеря не выдержали бы, если бы за нами не было Страны Советов, если бы мы не знали, что наше правительство не оставит своих граждан, попавших в беду …. Мы не могли бы выдержать, если бы у нас не было … спайки вокруг высокоавторитетной коммунистической партии, если бы мы не знали, что товарищ Сталин лично даёт указания о нашем спасении…» [«Известия» ].

* * *

Данный текст является ознакомительным фрагментом.