IX. ОБЩЕСТВО ГАЛЛИПОЛИЙЦЕВ
IX. ОБЩЕСТВО ГАЛЛИПОЛИЙЦЕВ
Еще в Галлиполи, решая вопросы повседневной жизни войск, генералы Врангель, Кутепов и их окружение понимали, что рано или поздно из лагерей все равно придется уходить, части размещать в европейских странах, и с течением времени связи между прошедшими Гражданскую войну и военные лагеря, неминуемо начнут ослабевать, события войны все более отдаляться, появятся новые заботы, решать которые будет под силу не командованию, а общественности. Нужна была самодеятельная организация со своим уставом, знаком отличия и руководящими органами, приспособленными к гражданской жизни. Такая организация и должна была взять на себя обязанности по сохранению исторической памяти своих войск, заботиться о местах захоронения боевых товарищей, оказывать помощь нуждающимся и т. д. Кое-что в этом направлении делали так называемые «исторические комиссии», но круг их обязанностей был очень ограничен, к тому же они были полностью лишены общественных начал.
Работа по созданию такой организации началась в июле 1921 г., а уже в ноябре Врангель издает приказ о создании Общества галлиполийцев. К разработке устава общества приступила специально назначенная Кутеповым комиссия, в которую вошли: полковник Н.С. Савченко, капитаны Б.Н. Раевский и В.В. Полянский. Проект этого устава перед отъездом из Галлиполи был принят на собрании учредителей общества под председательством генерала Кутепова{275}.
В параграфе 6 были определены следующие цели общества:
«а) Объединение в духе Русской армии и борьбы за освобождение Родины лиц, кот<орые> по оставлении в 1920 г. русскими войсками Крыма прибыли в Галлиполи, и их учет.
б) Изыскание способов к улучшению условий существования членов общества.
в) Культурная и материальная помощь членам общества.
г) Собирание исторических материалов, относящихся ко времени пребывания членов общества как в Галлиполи, так и после него, их разработка, а также попечение о памятниках, оставлен ных в Галлиполи и в местах расселения по оставлении Галлиполи.
д) Поддержание на должной высоте понятия о чести и достоинстве членов общества».
Особо подчеркивалось, что «Общество галлиполийцев входит в состав Русского общевоинского союза»{276}. Это уставное требование потом долгие годы являлось причиной серьезных разногласий между руководством РОВСа и главным правлением общества. Как потом выяснилось, ряд положений устава было сложно выполнить. В частности, все полномочия по управлению обществом принадлежали общему собранию его членов. В условиях, когда галлиполийцы начали разъезжаться чуть ли не по всему свету, такие собрания стали невозможны. Поэтому позднее было принято решение передать управление обществом съезду его представителей и правлению. Основные этапы деятельности Общества галлиполийцев подробно изложил в своем докладе последний выборный секретарь его главного правления штабс-капитан В.В. Полянский. Доклад был подготовлен 10 июня 1952 г. в Париже и посвящался 30-летнему юбилею общества.
«С самого начала, — читаем в докладе Полянского, — почетным председателем общества был Главнокомандующий Русской армией генерал П.Н. Врангель, а почетным председателем совета общества — командир 1-го армейского корпуса генерал А.П. Кутепов. На первом же собрании совета было избрано главное правление, председателем которого оказался генерал М.И. Репьев, секретарем же общества — подпоручик В.Х. Даватц»{277}. Вся организация общества после переезда корпуса из Галлиполи была поделена на отделы. Они существовали сначала только в Сербии и Болгарии, позже появились во Франции, Бельгии, а потом — в Северной Америке, Германии и Австралии. В странах, где галлиполийцев было немного, учреждались отделения общества, из отделений состояли и крупные отделы.
В таком виде общество просуществовало до 1924 г. Выборный принцип организации существенно снижал влияние на нее со стороны командования корпуса. «Когда в 1924 году, — сообщаете докладе Полянский, — ген. П.Н. Врангель встал перед необходимостью преобразовать Русскую армию в РОВС, он после некоторых колебаний видоизменил структуру об-ва, введя в качестве высшей инстанции назначаемого председателя об-ва при выборном председателе гл. правления. Мера эта вызвала рапорт об увольнении выборного секретаря об-ва прч. (поручика. — Н.К.) Даватца»{278}.
Если внимательно проанализировать историю Общества галлиполийцев, то становится ясно, что главной его внутренней проблемой были трения между командованием корпуса, а впоследствии РОВСа, и выборной администрацией общества. В 1928 г. новый секретарь главного правления подпоручик М.А. Критский считал «главнейшей мерой для "пробуждения" самодеятельности общества проведение в жизнь твердого разграничения Общества галлиполийцев от армии путем возвращения ему прежнего устава (последовательно проводившего выборное начало)»{279}.
Однако в дальнейшем позиции РОВСа укреплялись, и, когда обязанности секретаря главного правления перешли к капитану В.В. Орехову, он поддержал усиление влияния РОВСа. Председателем же главного правления все еще оставался генерал-лейтенант М.И. Репьев, активный противник этой линии. Тем не менее капитану Орехову удалось осуществить свои намерения. В результате к 1930 г. структура Общества галлиполийцев была перестроена таким образом, что оно стало больше походить на воинскую часть. Генерал Репьев решительно возражал против таких нововведений, о чем письменно сообщил командиру корпуса генералу В.К. Витковскому. «Проект нового устава, — писал он, — меняет старый устав по существу, а не только в редакционном порядке. Самоуправление общества уничтожено совершенно. На такое коренное изменение устава общества как такового лично согласиться не могу. Осуществлять единство власти командир корпуса может и не будучи председателем общества, ибо таковое ему уже подчинено как состоящее из чинов корпуса»{280}.
Несмотря на столь решительный протест генерала Репьева, новый устав все же был введен. В нем командиру корпуса давалось право назначать должностных лиц общества. Полагая, что такое положение вредно для жизнедеятельности общества, генерал Репьев в знак протеста в конце 1931 г. добровольно покинул пост председателя главного правления. В последующий за этим период работа Общества галлиполийцев была, по сути дела, свернута.
Так продолжалось до 1934 г. «В начале его, — читаем в докладе Полянского, — были произведены выборы членов главного правления, ревизионной комиссии и генерального секретаря общества… В главное правление были избраны генералы А. В. Туркул и Н.В. Скоблин, полковники Шеин, Малушин, Бурлаков и Абаимов. Генеральным секретарем общества стал штабс-капитан В.В. Полянский. Председателем главного правления стал генерал-майор А.Ф. Фок»{281}. В Галлиполи Фок был одним из помощников Кутепова, ведал Сергиевским артиллерийским училищем, а также курировал всю спортивную работу в корпусе. Он уделил большое внимание работе региональных отделов и отделений общества. Начало этого периода характеризуется широко развернувшейся деятельностью галлиполийцев в Чехословакии и Болгарии, где генерал М.М. Зинкевич начал регулярно выпускать «Галлиполийский вестник», а во Франции образовалось Галлиполийское собрание — сословный офицерский клуб, где проводились мероприятия организационного и информационного плана, велась культурно-массовая работа. Но уже в 1936 г. ситуация снова обострилась. Генерал А.В. Туркул не нашел взаимопонимания с руководством РОВСа, и главным образом с генералом Н.В. Скоблиным — претендентом на пост председателя главного правления общества, — и порвал всякие отношения с ним. Другой член правления, полковник Абаимов, прекратил работу в обществе из-за тяжелой болезни. Сам же генерал Фок стал спешно готовиться к отъезду в Испанию, где в это время началась гражданская война.
Гражданская война в Испании живо интересовала многих галлиполийцев. Из газетных сообщений было известно, что на стороне республиканцев воюет большое количество советских военных специалистов, поэтому, расценив вооруженный конфликт как войну белых против красных, большинство галлиполийцев стали сочувствовать Франко. Генералы А.В. Фок и Н.В. Шинкаренко, капитан Н.Я. Кривошея и штабс-капитан Я.Т. Полухин развернули работу по привлечению добровольцев для войны на стороне Франко. Рассчитывали, что наберется несколько тысяч добровольцев, и этот отряд станет со временем войсковой единицей, которая пригодится для войны с большевиками уже непосредственно в России.
Сами инициаторы разными путями нелегально пробрались в Испанию и вскоре убедились, что таких волонтеров, как они, набралось всего 72 человека. Русских хорошо встретили в Испании и после непродолжительной подготовки отправили на фронт отдельным подразделением. 27 августа они вступили в боевые действия в районе г. Сарагосы, где шло ожесточенное сражение. В первые же дни отряд попал в окружение. Погибло больше половины личного состава. Генерал Фок, штабс-капитан Полухин и испанский фельдфебель Пастор перенесли раненых в небольшую деревенскую часовню и организовали круговую оборону. Поняв безвыходность своего положения, генерал Фок застрелился. Капитан Полухин был ранен, затем погиб под развалинами часовни{282}.
В 1938-м и 1939 гг. остатки русского отряда входили в состав одного из испанских батальонов и успешно воевали в его рядах до самой победы генерала Баамонде Франко (2 апреля 1939 г.). Генералиссимус Франко высоко оценил действия русских добровольцев в рядах своих войск. Все они получили высокие испанские награды и возможность принять испанское гражданство. Этой возможностью воспользовался и генерал Н.В. Шинкаренко. В звании старшего лейтенанта испанской армии он ушел в отставку и до конца жизни получал военную пенсию.
Военный профессионализм галлиполийцев в 30-е годы нашел применение и на южноамериканском континенте. Яркий пример тому — участие группы офицеров во главе с генералами И.Г. Беляевым и Н.Ф. Эрном в войне Парагвая против Боливии. Генерал Беляев в армии Врангеля был инспектором артиллерии 1-го корпуса, а генерал Эрн — помощником дежурного генерала штаба Главнокомандующего. После переезда из Галлиполи они в поисках счастья вместе с несколькими десятками офицеров переселились затем в Парагвай{283}.
В этой стране русские были встречены с исключительным гостеприимством как со стороны властей, так и местного населения. Когда в 1932 г. соседняя Боливия попыталась силой оружия захватить спорную территорию, богатую нефтью, все они приняли участие в войне на стороне Парагвая, причем не как наемники, а как военнослужащие армии на командных должностях. Примерно четвертую часть всех парагвайских полков и отдельных батальонов возглавили русские{284}. «Парагвай, — пишет в своей статье "Русские офицеры" В.К. Абданскоссовский, — с бедной культурой, без всякой промышленности, должен был вести неравную борьбу с Боливией, которой помогали Северо-Американские Соединенные Штаты. Почти все мужчины-парагвайцы ушли на фронт, в городах и деревнях остались только женщины. Русские не могли оставаться безучастными к трагедии парагвайского народа и жертвенно помогли ему. Большинство русских офицеров были приняты на командные должности. Все они своей храбростью и знанием военного дела заслужили любовь подчиненных, признательность начальников и трогательную благодарность со стороны населения страны»{285}.
Русские потеряли половину своих товарищей. Погибли майор И. Оранжереев — начальник штаба 4-й парагвайской дивизии, командиры полков — майоры Касьянов, Салазкин, Серебряков-Арефьев, капитан Малютин и другие русские волонтеры.
Под началом генерала Беляева воевал тогда и лейтенант Альфредо Стреснер, будущий президент Парагвая. После трех лет войны Парагвай все же добился победы, и не последнюю роль в этом сыграло участие в войне русских офицеров. В одной из газет, издававшихся тогда в столице страны Асунсьоне, за подписью Терезы Ламас Карисимо де Родригес Алкала было помещено обращение к ним парагвайских матерей, которое заканчивалось словами: «От всех матерей, чьи сыны являются свидетелями вашей храбрости в битвах, я приношу вам, белые русские, сердечную благодарность парагвайской женщины. К своим (обращениям) Всевышнему я присоединяю новую молитву: да вернет Он вам вашу страну, которую вы потеряли»{286}.
Впоследствии, став в 1954 г. фактическим диктатором страны, генерал А. Стреснер распорядился — ни при каких обстоятельствах и никому не трогать русских, проживающих в Парагвае. Десять улиц Асунсьона были названы фамилиями русских добровольцев. Авторитет самого генерала Беляева среди местного населения был так велик, что только ему после войны правительство доверило очень ответственную миссию по расселению индейских племен. Беляев успешно справился с этой работой и сам поселился в созданной им первой оседлой индейской колонии.
В работе центральных органов Общества галлиполийцев в связи с описываемыми событиями наступила пауза. Но в отделах и отделениях жизнь продолжалась. В 1938 г. инициативу по возобновлению работы главного правления общества взял в свои руки генеральный секретарь общества штабс-капитан В.В. Полянский. Так как обстановка не позволяла провести полноценные выборы руководства общества, он с согласия отделов в разных странах приступил к реформированию главного правления. В результате вместо прежнего состава в него вошли председатели всех, кроме французского, отделов — генералы Зинкевич и Харжевский, полковники Левашов и Лукин. Полномочия генерального секретаря общества были продлены до новых выборов. Образованное таким образом временное главное правление позволило обществу перенести все тяготы и коллизии последующих, в том числе военных, лет. Судя по письмам, почтограммам, информационным бюллетеням и сообщениям, поступавшим в правление в предвоенные годы, на местах продолжался прием новых членов, читались лекции и доклады по актуальной тематике, проводился сбор средств для нуждающихся галлиполийцев{287}.
Особой активностью отличалась в это время работа Общества галлиполийцев в Чехословакии, прежде всего в г. Брно. Еще осенью 1921 г. правительство Чехословакии приняло на свое иждивение первую тысячу русских студентов. Здесь уместно привести слова, сказанные тогда же председателем Совета министров Чехословакии доктором Бенешем на съезде Русских Академических организаций за границей: «Для нас всех ясно, что будущность русского народа покоится в руках молодежи. Это элемент, который имеет для нас наибольшее значение, и забота об его образовании и воспитании является в то же время наиболее необходимой работой в интересах всего русского народа. Когда мы ставили себе вопрос, каким образом мы могли бы лучше всего помочь русской эмиграции, то только что высказанные мысли именно и привели нас к решению призвать в наши высшие и средние учебные заведения насколько возможно большее количество русской молодежи, чтобы дать ей возможность продолжить свое учение»{288}. Среди молодых офицеров-галлиполийцев быстро распространились сведения о возможности получить образование в Чехословакии. Разными способами, как правило тайно, без соответствующих документов и средств к существованию они проникали в эту страну. В своих воспоминаниях один из тех, кому удалось попасть на учебу в Чехословакию, — В. Альмендингер подробно описал свой путь туда. Получив разрешение командования оставить свою часть в Болгарии, он прибыл в Софию, где с большим трудом оформил паспорт и визу для выезда в Бразилию. Но ехать на самом деле нужно было в Австрию, в Вену. Прибыв туда, Альмендингер по уже отработанному его предшественниками методу вместе с группой таких же, как он, русских молодых офицеров нанял проводника для нелегального перехода границы с Чехословакией. Им оказался кубанский казак, уже несколько лет проживавший в Вене и зарабатывавший на жизнь таким образом. Преодолевали границу пешком, ночью, добрались до ближайшей железнодорожной станции и поездом прибыли в Прагу. Там они проникли в казармы, где проживали русские студенты, и с их помощью установили связи с Земгором (Объединенный комитет земского и городского союзов России). Его представитель помог будущим студентам оформить документы для легального проживания. Многим поступившим учиться в Праге и Брно Земгор назначил стипендии из тех средств, что выделило чешское правительство{289}.
В Праге к тому времени образовалось целых три студенческих союза. Первый — просто Союз русских студентов — национальный, второй — Русский студенческий союз (социалистический) и третий — «большевистский» Союз студентов. Бывших галлиполийских «сидельцев» не устраивало политическое лицо ни одного из этих союзов, и они, не выходя из головной организации, учредили Галлиполийское землячество. За основу его работы взяли положения устава Общества галлиполийцев. На собраниях землячества рассматривались вопросы взаимоотношений с остальной русской диаспорой, обсуждались политические события. Не снижался интерес к военному делу, его состоянию в Советской России. Были образованы даже своего рода курсы, для которых выписывались советские воинские уставы, добывались и изучались пособия по устройству боевой техники и оружия советской армии. Особое внимание было уделено военной доктрине, разработанной на Зарубежных высших военно-научных курсах генерала Н.Н. Головина в Париже. Само появление курсов для русской военной эмиграции было настолько важным, что о нем следует сказать отдельно.
История курсов тесно связана с галлиполийцами. У их истоков стояли Врангель, Кутепов и другие военачальники 1-го армейского корпуса. После переезда войск в Сербию и Болгарию осенью 1921 г. Врангель обратился к генералу Головину с предложением организовать военную академию и возглавить руководство. Выбор кандидатуры Головина был не случайным.
До Первой мировой войны полковник Николай Николаевич Головин был профессором Императорской Николаевской академии Генерального штаба, но за распространение новых взглядов, основанных на опыте русско-японской войны, был отправлен на фронт в должности командира полка. Ко времени предложения, сделанного ему Врангелем, генерал Головин уже приобрел большую известность как военный ученый и исследователь военного дела. Высшие школы многих стран, а также многие университеты приглашали его читать лекции о Первой мировой войне.
В памятке «Зарубежные высшие военно-научные курсы под руководством профессора генерал-лейтенанта Н.Н. Головина», изданной И. Башкирцевым в 1977 г., в связи с 50-летием курсов, читаем: «Ген. Головин представил ген. Врангелю несостоятельность такого начинания, указывая, что опыт минувшей мировой войны еще не изучен, выводы из него не сделаны, какие бы то ни было пособия для изучения этого опыта отсутствуют. Кроме того, нет и достаточно подготовленных руководителей, которым можно было бы поручить преподавание. Ген. Врангель согласился с этими доводами и поручил ген. Головину заняться подготовкой всего необходимого для открытия академии»{290}.
Идея пришлась Головину по душе, и он срочно приступил к подготовке необходимых научных материалов, написал труд под названием «Мысли об устройстве будущей российской вооруженной силы: Общие основания» (1924) и занялся подбором профессорско-преподавательского состава будущей академии. Главы своего труда Головин разослал в места наибольшего расселения русской военной эмиграции, где одновременно стали организовываться кружки, которые потом были объединены в Курсы высшего военного самообразования. В 1925 г. число таких кружков достигло 52, в них занималось 550 слушателей{291}.
Чтобы узнать реакцию офицеров и генералов на свой труд, Н.Н. Головин зимой 1926—1927 гг. в Галлиполийском собрании в Париже прочитал пять лекций. Они оказались настоящим событием в жизни русской военной эмиграции. Зал был переполнен, люди стояли в проходах и в прихожей. Все это подтвердило необходимость учреждения если не академии, то, по крайней мере, высших курсов. Вскоре состоялось решение создать такое учебное заведение.
Зарубежные высшие военно-научные курсы генерала Головина взяли в основу положение бывшей Императорской Николаевской военной академии в редакции 1910 г. Выпускники причислялись к Генеральному штабу будущей армии. Учреждался и соответствующий академический знак с вензелем великого князя и императорской короной. Курсы были рассчитаны на четыре-пять лет и разделялись на три класса: младший, старший и дополнительный. «В младшем классе, — читаем далее у И. Башкирцева, — изучалась теория боевых действий в рамках дивизии. Одновременно проходилась тактика родов оружия и другие военные дисциплины. В старшем классе изучалось использование дивизии в корпусах и в армии… в дополнительном классе проходятся дисциплины высшего порядка в государственном масштабе, иначе говоря, стратегия и связанные с ней вопросы»{292}.
К марту 1927 г., к началу работы курсов, у помощника генерала Головина по строевой и хозяйственной части, инспектора артиллерии 1-го армейского корпуса генерал-лейтенанта М.И. Репьева было уже более ста рапортов от желающих получить высшее военное образование. Была еще часть абитуриентов, произведенных во время Гражданской войны в офицеры из вольноопределяющихся и не получивших среднего военного образования. Им было предложено поступить сначала на военно-училищные курсы, чтобы сдать экзамен на офицерское звание, после чего их зачисляли в младший класс Зарубежных высших военно-научных курсов. Все зачисленные на курсы были разделены на шесть учебных групп в зависимости от званий и полученного ранее военного образования.
Выпускной экзамен первого курса был обставлен очень торжественно. Кроме генерала Головина в комиссию вошли: заслуженный профессор Императорской Николаевской военной академии генерал А.А. Гулевич, бывший начальник Императорской Морской Николаевской академии генерал А.И. Русин и руководители РОВСа — генералы Е.К. Миллер, И.Г. Эрдели, П.Н. Шатилов, П.А. Кусонский и другие высокопоставленные чины.
В конце 1930 г. появилась возможность открыть отделение Зарубежных высших военно-научных курсов в Белграде. Они начали работу 31 января 1931 г. Во главе белградских курсов Головин назначил генерала Генерального штаба А.Н. Шуберского. Эти курсы окончили 77 слушателей{293}.
Курсы формально прекратили свое существование только в сентябре 1939 г., когда Франция вступила в войну с фашистской Германией. Фактически же они существовали и в 1940 г. до начала оккупации немцами Парижа. Курсы произвели шесть выпусков. Среди выпускников были представители всех родов войск и всех чинов. Регулярно посещал занятия первого набора сам генерал А.П. Кутепов, командир Марковской дивизии генерал М.А. Пешня прошел полный курс, командир Дроздовской дивизии генерал А.В. Туркул проходил общее обучение в 5-м наборе.
Чем более отдалялись годы жизни, проведенные в военных лагерях, тем больше было желание галлиполийцев запечатлеть это время, оставить память о своих частях, о себе и своих товарищах. Менялись различные положения устава Общества галлиполийцев, но неизменным требованием в нем оставалось «собирание исторических материалов, относящихся ко времени пребывания членов общества как в Галлиполи, так и после него, их разработка, а также попечение о памятниках, оставленных в Галлиполи и в местах расселения по оставлении Галлиполи»{294}. При этом главное внимание, конечно, уделялось галлиполийскому памятнику. Назначенный для того, чтобы поддерживать его в порядке, сторож-турок регулярно информировал главное правление о состоянии сооружения, его ремонте и затраченных на это средствах. В 1932 г. он даже выслал фотографии, подтверждавшие, что действительно и памятник, и надгробия находятся в хорошем состоянии. Сторожу выслали сумму денег для компенсации понесенных им расходов и жалованье. В следующем году и мэр Галлиполи подтвердил информацию сторожа. Такая переписка продолжалась. В 1936 г. из других источников в главном правлении общества стало известно, что турецкое правительство начало работы по укреплению Дарданелльского пролива на случай войны. Опасаясь, что воинское кладбище может оказаться в зоне инженерных работ и пострадает, генералы Витковский и Фок и капитан Полянский обратились с письмом к председателю Совета министров Турции, в котором просили оставить русское кладбище в сохранности. Ответа не последовало. Сторож же снова прислал письмо, в котором сообщал о хорошем состоянии памятника и захоронений и просил денег. Сам он писать на французском языке не мог, и за него это делал кто-то другой. В 1938 г. от сторожа письма не последовало, и встревоженное этим обстоятельством правление общества обратилось к мэру Галлиполи, а затем, не получив от него ответа, — к турецкому посланнику в Париже с просьбой помочь наладить связь с мэром и сторожем. Ответ был получен только в мае 1939 года. Как пишет в своих воспоминаниях штабс-капитан В.В. Полянский, он поверг всех в большое недоумение. Посланник сообщал, что у русских в Галлиполи своего кладбища никогда не было, они хоронили своих умерших на армянском кладбище, но после того как этот район был занят турецкой армией, охрана кладбища была поручена русскими турецкому гражданину Измаилу-оглы Исану. Однако тот, не получая в течение нескольких лет вознаграждения, оставил свой пост, и муниципалитет города принял на себя расходы по охране и поддержанию кладбища в надлежащем порядке.
Выяснить истинное положение дел было уже практически невозможно — началась Вторая мировая война. Спустя четыре года после ее завершения журнал «Часовой» поместил сообщение о том, что памятник галлиполийцам был уничтожен во время войны, так как там производились фортификационные работы. В 1952 г. генеральный секретарь Общества галлиполийцев В.В. Полянский попросил одного из участников Белого движения, проживавшего в Константинополе, навести справку о судьбе памятника в соответствующем турецком министерстве. Тот обратился непосредственно в администрацию г. Галлиполи и получил ответ следующего содержания: «В ответ на Ваше письмо от 8 ноября 1952 г. имеем сообщить, что памятник, сооруженный армией вблизи фонтана Алаетдин в память русских, умерших в Галлиполи в 1920 году, оставался без охраны и ремонта в течение долгих лет, был разрушен землетрясением 1939 и 1940 годов, и теперь там заброшенный участок земли»{295}.
Так рухнули надежды бывших «сидельцев» на то, что памятник в Галлиполи станет вечным символом памяти о них и перенесенных страданиях. Что же касается стремления галлиполийцев сохранить традиции и историческую память о своих частях, то эта деятельность была более результативной.
После окончания Гражданской войны еще в Галлиполи были в приказном порядке созданы так называемые «исторические комиссии», которые занялись сбором материалов о 1-м и 2-м Кубанских походах, о боевых действиях соединений и частей, показавших себя с наилучшей стороны. С переездом в Сербию и Болгарию эта работа была продолжена и расширена. Ею более конкретно стали заниматься создаваемые в это время объединения чинов той или иной части. Наибольшую известность получили тогда полковые объединения алексеевцев, марковцев, корниловцев, дроздовцев и др. Они имели свои, избранные на общественных началах, органы правления, издавали рукописные и печатные бюллетени и журналы, информационные сообщения. Но были и малочисленные объединения, офицеры которых до последних дней своей жизни старались не терять между собой связи, продолжать сбор материалов о своих частях.
Обществом «Родина» сохранены документы нескольких таких объединений. Показательна в этом отношении деятельность Объединения чинов 17-го гусарского Черниговского его императорского величества князя Михаила Александровича полка. За свою более чем 300-летнюю историю он был легкоконным и карабинерным, драгунским и кирасирским, конно-егерским и, наконец, гусарским. В 1709 г. он принимал участие в Полтавской битве, с 1805-го по 1814 г. — в войне с Наполеоном, и за победу под Шенграбеном ему в 1807 г. Александром I был пожалован Георгиевский штандарт, а потом и навершие с надписью: «Пять против тридцати». В 1814 г. за бой у Кацбаха полк получил в награду 14 Георгиевских серебряных труб. Кавалеристы полка успешно действовали и в войне с Японией в 1905—1906 гг. За одну из их лихих атак были удостоены права носить на головных уборах надпись: «За дело под Сайвадзы». В 1897 г. шефом полка была назначена великая княжна Елизавета Федоровна, а с 1909-го по 1911 г. полком командовал родной брат царя великий князь Михаил Александрович{296}.
В Первую мировую войну полк успешно действовал против австрийцев, но и он разделил судьбу всех частей Русской Императорской армии. Пропагандистская работа большевиков сделала свое дело, и полк, хотя и в числе последних, оставил фронт. При этом пять офицеров полка были убиты солдатами, основная их масса разошлась по домам, прихватив с собой все, что можно было, из полкового имущества, в том числе и Георгиевские серебряные трубы. Потом их за бесценок сбыли в Нарве местному добровольно-пожарному обществу{297}. Другая часть личного состава встала под революционные знамена.
Эти офицеры составили костяк 5-го гусарского дивизиона 1-го конного Алексеевского полка Добровольческой армии. В Гражданскую войну 15 из них погибли во время военных действий, 16 утонули вместе с эсминцем «Живой» во время эвакуации из Крыма. Оставшиеся в живых были в Галлиполи, потом прибыли в Сербию.
В конце 1921 г. в Белграде гусары-черниговцы образовали Общество объединения чинов 17-го гусарского полка. Цели общества были просты и понятны: объединение чинов, хранение традиций полка и его святыни — штандарта, сбор реликвий и документов, относящихся к полку. К 1930 г. в обществе было 65 членов и 8 прикомандированных (гусары Нежинского полка). Начиная с июля 1931 г. всем членам объединения рассылались «Извещения», и этим поддерживалась связь со всеми его членами. «В 1936 г., — говорится в очередном "Извещении", подписанном секретарем объединения корнетом Г.А. Куторгой, — была получена одна из серебряных труб, возвращенных югославским офицером полковником Шкриньяром, который, будучи молодым офицером австрийской конницы в I Великую войну, захватил в плен нашего трубача и отобрал у него трубу»{298}.
Все предвоенные годы штандарт полка и другие реликвии этой части хранились в русской церкви в Белграде, но когда начались бомбежки города английской авиацией, председатель общества полковник И.И. Хакольский перенес их к себе домой. По роковому стечению обстоятельств одна из бомб попала в дом, и Хакольский вместе с семьей погиб. Был уничтожен и почти весь архив полка. Но штандарт остался цел, и его вывез в Аргентину один из офицеров полка полковник Нестеренко. Там он вместе с женой устроился на слюдяной рудник, которым владел русский предприниматель некий Д.И. Полуян. Но вскоре Нестеренко вместе с женой тоже погибли, отравившись ядовитыми газами в руднике. Полуян установил связь с советским посольством в Аргентине и стал строить планы, как выгодно сбыть туда похищенный им штандарт. Родственнице жены полковника Нестеренко по фамилии Бенкович удалось отобрать штандарт у Полуяна и переслать его в США, в Лос-Анджелес.
«После войны, приехав в Сан-Франциско, — сообщает секретарь общества корнет Г. Куторга, — и связавшись с черниговцами, адреса которых я знал, путем переписки мы опять образовали наше объединение под председательством полковника Клейна. Всего в списке оказалось 17 человек. Для междоусобной связи опять были возобновлены "Извещения"»{299}. С приближением знаменательной даты в истории полка — его 300-летия — оставшиеся в живых однополчане решили установить штандарт в храме Казанской Божьей Матери в Лос-Анджелесе, а вместе с ним туда же определили и синодик с именами известных на то время умерших черниговских гусар. К этому же событию общество заказало через одного из своих членов, находившегося в Эфиопии, икону Покрова Пресвятой Богородицы в далекой Австралии художнику Б.В. Мерсье. В назначенный день штандарт, синодик и икона были освящены в храме и стали местом поклонения однополчан-черниговцев. Потом штандарт перешел в музей ветеранов Белого движения при обществе «Родина», которое в 1997 г. передало его вместе с навершием и гвардейской лентой в Россию, в Центральный музей Вооруженных сил, где они сейчас выставлены в одном из залов.
Так закончилась 300-летняя история одного из прославленных полков Русской Императорской армии. Гусары-черниговцы сумели до конца выполнить свое обязательство — сохранить для будущих поколений историческую память о себе и своей части.
Создатели Общества галлиполийцев решили ознаменовать «галлиполийское сидение» и свою принадлежность к Обществу галлиполийцев особым знаком. Летом 1921 г. в Галлиполи была создана комиссия по выработке положения о знаке и подготовке соответствующих эскизов. Председателем комиссии был назначен командир марковцев генерал-майор М.А. Пешня. Проект знака был показан генералу Врангелю и получил его одобрение. 15 ноября 1921 г. вышел приказ № 369, положения которого потом нашли отражение и в уставе Общества галлиполийцев.
«Действительными членами общества, — говорится в параграфе 11 устава, — имеют право быть:
1) Воинские чины, имеющие удостоверение о праве ношения знака в память пребывания Русской армии на чужбине с надписью "Галлиполи"…
2) Гражданские лица, женщины и дети, эвакуированные с частями армии в Галлиполи и имеющие удостоверение на право ношения черного креста или брошки с надписью "Галлиполи".
3) Дети, родившиеся в Галлиполи во время пребывания там частей Русской армии»{300}.
Позже с датами на кресте вышла небольшая неувязка. Свое право на надпись с другими датами заявили те, кто оставались в Галлиполи до 1923 г. Поэтому 30 июня 1923 г. Врангель издает распоряжение (№ 61), в котором говорится: «…для чинов отряда русских войск, дольше всех несших тяготы жизни в Галлиполи, устанавливаются новые даты на нагрудном знаке — "1920-1923 "»{301}.
Право на ношение нагрудного креста распространялось и на «сидельцев» других лагерей русских войск в зарубежье. Поэтому изготовлялись и носились кресты с надписями «Лемнос, 1920-1921», «Чаталджа, 1920-1921», «Кабакджа-Галлиполи, 1920—1922». О том, какое серьезное значение придавалось ношению этих крестов, говорит, например, приказ генерала Врангеля (№ 263) от 1 июня 1922 г. В нем Врангель пишет: «Командир Донского корпуса обратился ко мне с ходатайством о принятии мною и бывшим начальником моего штаба генералом от кавалерии Шатиловым нагрудного знака с надписью "Лемнос".
Удостоверение на право ношения особого нагрудного знака с надписью «Галлиполи»
С чувством глубокой признательности принимаю этот знак и разрешаю принять его генералу от кавалерии Шатилову. Пусть этот знак служит напоминанием о той духовной связи между заброшенными судьбою на далекий пустынный Лемнос казаками и мною, которая всегда неизменно проявлялась в минуты лишений и тяжких испытаний»{302}. Как пишет в своей книге «Ордена и знаки отличия Гражданской войны» известный коллекционер наград, исследователь истории «сидений» белогвардейцев в военных лагерях за рубежом П. Пашков: «Изготовление знака начиналось в мастерских технического полка, а затем в артиллерийской мастерской. Материалом для них служил различный металлический лом, вроде консервных банок, частей старых германских и турецких походных кухонь и повозок, 15-сантиметровые немецкие снаряды, склад которых был обнаружен неподалеку от берега моря. Черную краску употребляли тоже самодельную. Работа над знаками была долгой и кропотливой, — каждый знак делался вручную. Эта работа велась по праздникам в свободное от занятия время. Первый "удачный" крест был поднесен генералу Кутепову — первому галлиполийцу»{303}.
Сделанных таким образом крестов было весьма немного, и, как пишет дальше П. Пашков, «далеко не все галлиполийцы в лагерях их носили, так как их надо было покупать, получая же всего одну турецкую лиру в месяц, не всякий был способен заплатить за такой крест пол-лиры, т. е. половину своего месячного жалованья»{304}. Но ситуация изменилась, когда галлиполийцы покинули лагерь и перебрались в другие страны. Теперь появилась возможность заказывать более изящные кресты из ценных цветных металлов. В Болгарии, например, их делали бронзовыми с золочеными надписями и гранями, покрывали матовым лаком.
Свои отличительные особенности имели и галлиполийские знаки, сделанные в Сербии. По размеру они были крупнее тех, что делались в Болгарии, металлом служила тоже бронза, а покрытием — черный лак. Надписи на них выводились серебряными славянскими буквами. Изготовлялись галлиполийские кресты и во Франции. Они были двух видов, бронзовые и серебряные, с серебряными же буквами и датами. По внешним краям делалась узкая эмалевая полоска. «Эти кресты, — читаем у Пашкова, — отличались изяществом и были делом рук мастера — капитана В.Н. Богоявленского. Кресты с надписью "Бизерта" и "Лемнос" изготовляла также немецкая фирма М.К. Евгеньева, которая так и называлась: "Производство русских знаков"»{305}.
Кроме обычных, во Франции и Германии изготовлялись еще и миниатюрные Галлиполийские кресты. Они носились членами Общества галлиполийцев в петлице гражданского костюма, а женщинами в виде броши. Свою историю имеет крест с надписью «Лукулл». Как известно, на яхте с таким названием до дня ее потопления находился штаб барона П.Н. Врангеля. По приказу № 369 экипажу яхты полагался общий для всех галлиполийцев нагрудный крест. Однако командир яхты старший лейтенант Б.Н. Степанов счел это недостаточным и обратился в Главное командование с ходатайством об учреждении креста с надписью «Лукулл» для чинов экипажа яхты. Ходатайство было удовлетворено 3 января 1922 г.
Для Степанова был сделан единственный крест с соответствующей надписью — «"Лукулл" 1920—1921». Кресты с подобной надписью больше нигде и никогда не изготовлялись. Право ношения креста «Лукулл» имели 6 офицеров, 33 члена команды яхты, а также 18 человек чинов конвоя генерала Врангеля с их семьями. Все они получили удостоверения на право ношения крестов, однако снабжены ими не были. Впоследствии Б. Степанов передал свой крест Н. Пашкову, и тот сделал с него 10 точных копий. Одна из них была подарена старшему лейтенанту Степанову, вторая — его бывшему старшему офицеру старшему лейтенанту В. Костенко, а остальные 8 разошлись среди коллекционеров.
С течением времени у некоторых участников Белого движения, находившихся за рубежом, возникло желание иметь нагрудный знак, схожий с галлиполийским. Поэтому приказом РОВСа (№ 24 от 28 апреля 1938 г.) по ходатайству председателя Общества галлиполийцев был учрежден знак, тождественный тому, который имели право носить только «сидельцы» лагерей. Это был черный крест без надписи и без дат. «Предназначался этот крест, — пишет П. Пашков, — для членов Общества галлиполийцев, не бывших ни в одном из лагерей и не состоявших участниками Белого движения на юге России, но сражавшихся против большевиков на других фронтах Гражданской войны. Крест этот остался на бумаге и ни в большом, ни в малом виде не существовал»{306}. Впоследствии своеобразными памятными знаками стали и кольца для безымянного пальца левой руки с различными надписями: «Галлиполиец», «Помни о Родине», «И были вечными друзьями солдат, корнет и генерал». Те, кто принял участие в гражданской войне в Испании на стороне армии генерала Франко, также учредили свой знак. Он представлял собой щит с двуглавым орлом и мечом, расположенным рукоятью вниз. Шли годы. Число «сидельцев» военных лагерей все более сокращалось. В редакции журналов и газет белого толка со всех концов света поступали просьбы сообщить об очередной кончине того или иного галлиполийца. Наступило время, когда галлиполийский крест официально стали передавать наследникам участников Белого движения. Так, в 1962 г. в журнале «Галлиполиец» можно было прочесть такую выдержку из протокола заседания главного правления Общества галлиполийцев: «Слушали ходатайство капитана Марковского полка Стрелина о наследственной передаче нагрудного знака с надписью "Галлиполи" 1920-1921 его сыну Андриану. Постановили: Выдать Андриану Стрельникову удостоверение на право ношения такого знака»{307}.
Титульный лист информационного бюллетеня главного правления Общества галлиполийцев «Галлиполиец»
Титульный лист военно-политического журнала Общества галлиполийцев в США «Перекличка»