Советский принц Вася
Советский принц Вася
Вася Сталин — умный мальчик, но своенравный. Еще в ранней молодости он стал пить. Учился он как попало, вел себя недисциплинированно и приносил много огорчений Сталину. Тот его, по-моему, порол за это и приставлял к нему для наблюдения чекистов, которые присматривали за ним. Светланка была другой. Она всегда, бывало, бегала по дому, когда мы приходили. Сталин называл ее «хозяйкой», и мы стали ее называть так же. Одевали ее нарядно. Помню на ней украинский костюмчик с вышитой сорочкой или сарафаном. Выглядела она, как нарядная куколка. Светланка очень похожа на мать; волосы темно-каштановые, лицо с мелкими крапинками. Правда, волосы у матери были несколько темнее, чем у дочери.
Хрущев Н. Т. 2. С. 65
«С малых лет оставшись без матери и не имея возможности воспитываться под повседневным наблюдением отца, я, по сути дела, рос и воспитывался в кругу взрослых мужчин (охраны), не отличавшихся нравственностью и воздержанностью. Это наложило свой отпечаток на всю последующую личную жизнь и характер. Рано стал курить и пить».
Из заявления В. Сталина в Президиум ЦК КПСС. 23 февр. 1953 г.
Цит. по: Иосиф Сталин в объятиях семьи: Сб. документов
По характеру шумливый — чисто ухарь-купец! Никого не боялся, кроме отца. Как-то еще до войны разбил о камни моторную лодку и бросил в кустах. Начальник транспортного подразделения Лукин пригрозил пожаловаться отцу. А Василий в ответ:
— Если ты, пузатый дурак, скажешь отцу про лодку, я твой толстый живот распорю!
Лукин обратился к Власику. Тот отмахнулся: не обращай внимания да почини моторку.
Рыбин А. С. 41
Василия в школе нещадно били, но дрался он только с теми, кто был или старше, или выше его по росту.
В. Молотов.
Цит. по: Чуев Ф. С. 63
«Тов. Ефимов!
Няня и Светлана вернулись в Москву. Светлану надо немедля определить в школу, иначе она одичает вконец. Прошу Вас и Паукера устроить ее в школу. Посоветуйтесь оба с няней и Каролиной Васильевной и определите, в какую школу устроить.
С приездом няни Каролина Васильевна должна взять отпуск. Скажите ей, что она должна взять отпуск, — иначе она надорвется вовсе. Если она захочет провести отпуск в Сочи, устройте ей поездку. Если почему либо не захочет, устройте ее в Зубалове и предоставьте ей все необходимое. Она — человек хороший и заслуживает всяческого внимания. Если она захочет взять с собой в Зубалово свою сестру, я не возражаю против этого.
За время отпуска Каролины Васильевны в доме в Москве останется няня. Следите хорошенько, чтобы Вася не безобразничал. Не давайте волю Васе и будьте с ним строги. Если Вася не будет слушаться няни или будет ее обижать, возьмите его в шоры.
Жду от Вас ответа
Привет!
И. СТАЛИН
П. С. Держите Васю подальше от Анны Сергеевны: она развращает его вредными и опасными уступками.
И. Ст.».
Сталин — С. Ефимову (коменданту дачи в Зубалово). 12 сентября 1933 г.
«Письмо Ваше получил 14.IX. Сегодня были с Ефимовым на квартире. Каролина Васильевна никуда ехать пока не может — она занята лечением в Москве, принимает в Крем[левской] больнице углекислые ванны и массаж. После лечения думает вначале октября отдохнуть пару недель в Зубалово. Это вполне ее устраивает. У няни в дороге была повторная ангина с температурой. Теперь уже поправляется, думаю, через пару дней будет совсем здорова.
С Васей и учителем (с каждым отдельно) при Каро[лине] Васильевне я имел серьезный разговор. Напомнил Васе все его грехи, пригрозил. Он обещал мне с сегодняшнего дня вести себя хорошо. Учителю предложил не замазывать Васины проказы, и не советываться ему с Анной Сергеевной и бабушкой, а говорить обо всем Карол[ине] Васильев[не] или звонить мне.
Хорошо было бы Васю перевести в другую школу. В 20-й школе очень много развинченных ребят — у меня намечена 25 школа на Пименском пер. (Тверская). Там очень строго, большая дисциплина. В какую его группу зачислят — четвертую или пятую — покажут испытания. В эту же школу можно поместить и Светланку. Было бы хорошо взять ей учительницу. Я сегодня одну нашел. Знает немецкий, французский языки. Член партии с 19 г. Одинока, ей 41 год — хороший педагог. Она же могла бы и Васе преподавать языки.
По всем вопросам прошу Вашего согласия и ответа».
К. Паукер — Сталину. 13 сентября 1933 г.
«Нужно срочно спросить ответ на мое письмо по следующим вопросам: первое — о переводе Васи в другую школу; второе — о приеме учительницы и устройстве Светланы в школу.
На все это я спросил в письме согласия. Ответа нет. Время идет. Мне надо телеграфное или письменное согласие на все мои предложения. Не могу сам решить эти дела. Вообще срочный перевод Васи в другую школу необходим по ряду соображений. Спросите, может быть ждать приезда».
К. Паукер — Н. Власику (шифровка). 23 сентября 1933 г.
«Я живу средне и занимаюсь в новой школе очень хорошей и думаю, что я стану тоже хорошим Васькой Красным».
В. Сталин — И. Сталину. 1 октября 1933 г.
«Здравствуйте товарищ Паукер! Я живу хорошо. С Томом мы не деремся.
Вы писали, что я довел пупка до слез, но я этого не делал и со стороны Власика считаю не правильным обвинять меня в этом».
В. Сталин — В. Паукеру. 16 июня 1934 г.
«Здравствуй папа!
Я живу ничего хожу в школу и вообще жизнь идет весело. Папа. Я играю в первой школьной команде по футболу но каждый раз когда я хожу играть бывают по этому вопросу разговоры, что мол без папиного разрешения нельзя и вообще.
Ты мне напиши могу я играть или нет, как ты скажешь так и будет. Светлана послала тебе письмо с Ефимовым а я не успел и посылаю с Зинаидой Гавриловной. У меня маленькая просьба чтобы ты прислал немного персиков.
26./IX.
Васька Красный»
В. Сталин — И. Сталину. 26 сентября 1934 г.
(Текст письма приводится с сохранением орфографии оригинала)
Сталин принял нас с семьями на даче, под Мацестой. Солдатская обстановка, соломенный матрац на койке...
Он в те дни ждал высадки на льдины полюса Папанина: «Надо знать изотерму и изобары. Без прогноза погоды лететь нельзя!»
Ничего не получилось с нашей задумкой.
Тогда, мне помнится, мы познакомились и с Васей Сталиным. Он очень внимательно слушал наши рассказы о полетах. Была и Светлана…
Г. Байдуков.
Цит. по: Грибанов С. С. 244–245
Тщательно разбирая его [Сталина] жизнь и его поведение, трудно найти в них какие-либо человеческие черты. Единственное, что я мог бы отметить в этом смысле, это некоторая отцовская привязанность к дочке — Светлане. И то до некоторого момента. А кроме этого, пожалуй, ничего.
Бажанов Б. С. 176
Вася тоже последние полгода все время с отцом. Но внутренне он не заботится быть отцу приятным, т. к. учится не важно и ведет себя в школе на «удовлетворительно». Приходится всем окружающим скрывать от отца все Васины проделки. При отце он тихий и дисциплинированный мальчик.
М. Сванидзе. Из дневника от 26 сент. 1934 г.
За ужином говорили о Васе. Он учится плохо. И. дал ему 2 мес. на исправление и пригрозил прогнать из дому и взять на воспитание 3-их вместо него способных парней. Нюра плакала горько, у Павла тоже наворачивались на глаза слезы. Они мало верят в то, что Вася исправится за 2 мес. и считают эту угрозу уже осуществившейся. Отец верит наоборот в способности Васи и в возможность исправления. Конечно, Васю надо привести в порядок. Он зачванился тем, что сын великого человека и, почивая на лаврах отца, жутко ведет себя с окружающими. Светлану отец считает менее способной, но сознающей свои обязанности. Обоих он считает холодными, ни к кому не привязанными, преступно скоро забывшими мать. Очень неровными в отношении их окружающих. Он знает их до мелочей. Он прав, как всегда во всем. Какой это аналитический ум, какой он исключительный психолог. Будучи таким занятым человеком, как он знает всех окружающих до мелочей.
М. Сванидзе. Из дневника от 17 нояб. 1935 г.
Заговорили о Светланочке и И. весь засиял...
М. Сванидзе. Из дневника от 28 июня 1935 г.
Вася уже прощен и был у отца. Очевидно он выправил отметки. Я очень рада. Вася — мальчик чрезвычайно жизнеспособный и хитрый — он умеет обходить даже своего отца и являть себя прямым и искренним, не будучи таковым на самом деле.
М. Сванидзе. Из дневника от 17 дек. 1935 г.
«Сообщаю Вам о наших делах. Во-первых Светлана и Вася здоровы, чувствуют себя хорошо.
Светлана учится хорошо. Вася занимается плохо — ленится, три раза К[аролине] В[асильевне] звонила заведывающая школой — говорила, что Вася один день не стал в классе заниматься по химии, через несколько дней так отказался от географии, мотивируя отказ, что неподготовился. В тетрадях по письму пишет разными чернилами, то черными, то синими, то красными, что в школе не разрешается. Бывают случаи — в школу забывает взять то тетрадь, то вечную ручку, а другой ручкой он писать не может и отказывается. 7.IX в школу не пошел совсем, говоря, что у него болит горло, но показать горло врачу отказался, температура у него была нормальная, а перед выходным днем и в выходной день он уроков не делал и по моему в школу не пошел не потому, что у него болело горло, а потому что не сделал уроков, и болезнь горла придумал, чтобы не идти в школу.
Вася имеет большое пристрастие к игре в футбол, так что через день после уроков в школе идет играть в футбол и домой приходит вместо 3 час в 6—7 вечера, конечно, усталый и учить уже уроки ему трудновато, тем более, что учителя у него нет, я его отпустил по распоряжению «тов. С.», а с учительницей Вася занимается только по немецкому языку, а по остальным предметам он за помощью к ней не обращается, говоря, что он справляется сам.
17/IХ по двум предметам в школе получил отметку плохо, так, что у него есть уже 5—6 отметок на плохо.
Несколько дней тому назад у Васи в кармане К[аролина] В[асильевна] обнаружила 10 рублей, на вопрос, откуда у него деньги, он вперед ей ответил, что не твое дело, а потом сказал, что он продал альбом с почтовыми марками, альбом этот ему был кем-то подарен.
19/IX он на листе бумаги писал все свое имя и фамилию, а в конце написал «Вася Ст... (написано полностью) родился 1921 г. марта месяца умер в 1935 году. 20 IX мне об этом сказала К[аролина] В[асильевна], записки сам я не видел, так как она ее уничтожила, эта надпись производит нехорошее впечатление уж незадумал-ли он что?
Отношения у меня с ним бывают хорошие, а бывают и такие, когда он капризничает.
В Кремле с ним вместе живет Том, с которым он и проводит время. Каждый выходной день «дети» проводят в Зубалове.
Вообще Вася чувствует себя взрослым и настойчиво требует исполнения его желаний, иногда глупых, почему у нас и происходят с ним разногласия, которые почти сейчас же анулируются благодаря моим доводам и уговорам».
С. Ефимов — Н. Власику. 22 сентября 1935 г.
С. А. Ефимов обращается к своему непосредственному начальнику Н. С. Власику, находившемуся вместе с И. В. Сталиным на отдыхе в Сочи. Н. С. Власик, видимо, доложил Сталину об этом письме, т. к. в письме Светлане… говорилось: «Хозяюшка! Получил твое письмо и открытку. Это хорошо, что папку не забываешь. Посылаю тебе немножко гранатовых яблок. Через несколько дней пошлю мандарины. Ешь, веселись... Васе ничего не посылаю, так как он стал плохо учиться».
Грибанов С. С. 246
«В средней школе, хотя и имел способности, занимался от зачета к зачету и поэтому выше середняка не поднимался».
Из заявления В. Сталина в Президиум ЦК КПСС.
23 февр. 1953 г.
Вечно загруженный работой, Сталин мало занимался детьми. Однако спрашивал об оценках в школе, проверял дневники, по-отцовски «снимал стружку».
В. Молотов.
Цит. по: Чуев Ф. С. 63
Особенно доставалось Василию, который учился неважно, да и вел себя не лучше. Его школьный учитель, видимо, не выдержал и пожаловался отцу на Василия. Это в 1938 году!
Отец ответил — сохранились два листочка письма. Вот его ответ:
«Преподавателю т. мартышину.
Ваше письмо о художествах Василия Сталина получил. Спасибо за письмо.
Отвечаю с большим опозданием ввиду перегруженности работой. Прошу извинения.
Василий — избалованный юноша средних способностей, дикаренок (тип скифа!), не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких «руководителей», нередко нахал, со слабой, или — вернее — неорганизованной волей.
Его избаловали всякие «кумы» и «кумушки», то и дело подчеркивающие, что он «сын Сталина».
Я рад, что в Вашем лице нашелся хоть один уважающий себя преподаватель, который поступает с Василием, как со всеми, и требует от нахала подчинения общему режиму в школе. Василия портят директоры, вроде упомянутого вами, люди-тряпки, которым не место в школе, и если наглец-Василий не успел еще погубить себя, то это потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку.
Мой совет: требовать построже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника насчет «самоубийства».
Будете иметь в этом мою поддержку.
К сожалению, сам я не имею возможности возиться с Василием. Но обещаю время от времени брать его за шиворот.
Привет!
И. Сталин.
8/П-38г.».
Комментировать не стану. Скажу только о четкости характеристик: в этом коротком письме выпукло видны и Василий, и его преподаватель, и директор школы, и сам Сталин.
Говорят, увидев это письмо, сотрудники НКВД отлетели от товарища преподавателя, как ошпаренные...
Чуев Ф. С. 64–65
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Пользуюсь случаем выразить Вам глубочайшее удовлетворение, перешедшее в радость, которое доставило мне Ваше ответное письмо.
Я не знаю Вас лично, но знал, что Вы ответите и ждал ответа.
Ваш ответ — выражение непосредственности и простоты, свойственной гению, — оставил неизгладимое впечатление. Теперь я могу сказать, что знаю Вас лично. Простите за нескладные обороты, т. к. пишу экспромтом.
Ваше письмо подняло на новую высоту мою ненависть к обывательщине вообще и к обывателям из среды моих коллег, в частности, которые на мои неоднократные предложения поставить Вас в известность о работе Василия, твердили: «В лучшем случае — бесполезно, а в худшем — опасно!» или: «Молчи. Молчание украшает юность».
Цель настоящего письма — доложить Вам о впечатлении от работы Василия по истории и о его настроении после Вашего вмешательства.
Василий занимался дополнительно под моим руководством с 13.VI по 5 июля С. г. и сдавал мне зачеты по частям курса, что стимулировало его на дальнейшую работу, а мне давало возможность составить твердое представление о степени его подготовленности. Продолжительность зачетов 1 час и более.
В результате могу сообщить, что достигнутые им знания сугубо относительны, не покоятся на прочном фундаменте, поверхностны, страдают многими пробелами и недостатками, в частности схематизмом и социологизмом. Но и то, что он сумел одолеть в такой короткий срок и, что меня особенно удовлетворяет, совершенно сознательно, дает мне право выставить ему за год посредственную оценку.
Прошу извинить за навязчивость, но я не могу скрыть от Вас одного наблюдения, а именно: Василий болезненно переживает ту неприятность, которую он Вам причинил. Вам, которого он искренно любит и к которому его влечет.
Однажды, в разговоре со мной о его самочувствии, Василий заявил мне, что готов сделать все, чтобы восстановить Ваше доверие, чтобы быть ближе к Вам.
Мне понятны его потребности. Мое мнение: если Василию предоставить известную свободу в смысле сокращения до минимума опеки над ним, иногда оскорбляющей его и в то же время обеспечить систематический, но незаметный для него контроль за тем как он оправдывает оказанное ему доверие, Василий будет тем, чем он должен быть.
В заключение должен довести до Вашего сведения, что я, по всей вероятности, не смогу оправдать той доли доверия, которую Вы мне оказали, когда писали, что в руководстве работой Василия и его поведением я могу рассчитывать на Вашу поддержку, т. к. в списке преподавателей спец. школы № 2 на 1938/39 г. я не числюсь.
Тысяча извинений
Привет!
В. Мартышин — Сталину. [После 5 июля 1938 г.]
Года за два с половиной до войны, а, может быть, даже немного раньше, не могу сейчас припомнить точную дату, я стала работать в московской спецшколе преподавателем немецкого языка. Было мне в ту пору неполных девятнадцать, за плечами всего-то-навсего техникум иностранных языков, правда, я продолжала учиться дальше, в институте, на вечернем отделении.
Помню первый день занятий. В класс меня привел директор школы, въедливый и придирчивый, из породы бытовавших в те годы недоверчивых, всех во всем подозревавших демагогов, с которыми одинаково тягостно молчать и говорить. Одет он был так, как одевались в то время многие ответственные работники — полувоенного образца френч, подобный тому, какой носил товарищ Сталин, на ногах светлые бурки, отороченные кудрявым барашковым мехом.
Перед тем, как войти в класс, еще в учительской, директор дал мне журнал; в журнале — столбиком, как оно и полагается, были написаны фамилии учеников. В конце списка стояла не фамилия, а одно лишь имя — «Василий».
— Знаете, кто это? — спросил директор.
— Нет, не знаю.
Он, щурясь, окинул меня пронзительным взглядом, зачем-то расстегнул пуговку на вороте своего френча, нахмурил жиденькие брови, как бы предваряя значительность последующих слов.
— Это сын товарища Сталина, — внушительно произнес он. — Понимаете? Сын товарища Сталина!
Странное дело, многое стерлось в памяти за истекшие годы, но вот этот разговор помнится до мельчайших подробностей, снова видится мне узенькая полоска усов над верхней губой директора, острые, хитренькие глазки его в припухлых мешочках, слышится голос, вдруг разом потерявший свой несколько визгливый тембр и обретший внезапную начальственную величавость. Начальственную и в то же время подобострастную. Уж не знаю, как эти две противоречащие друг другу интонации умели сочетаться в его голосе, но что было, то было — сочетались!
Он остановился, выждал паузу, чтобы подчеркнуть то, что сейчас выскажет.
— Никогда никому ни при каких обстоятельствах не говорите, что сын товарища Сталина учится в этой школе. Поняли?
Я молча кивнула.
— Запомните еще вот что: берегитесь потерять классный журнал! Журнал может попасть в руки врага. Враг, возможно, пытается собрать все сведения о товарище Сталине, для него, конечно же, важно и интересно, где учится сын товарища Сталина, где можно обнаружить сына товарища Сталина, поэтому еще и еще раз напоминаю вам — берегите классный журнал, как зеницу ока!
— И еще помните, — он поднял кверху острый, словно циркуль, указательный палец с длинным, заботливо ухоженным ногтем, — вы можете спрашивать сына товарища Сталина, можете вызывать его к доске, но никогда никаких ему замечаний, ни одного-единого. Запомните это!
Потом директор школы представил меня и ушел, тут же я села за стол.
Признаюсь, очень хотелось увидеть сына нашего вождя, еще как хотелось! Ведь, если так подумать, я была не намного старше своих учеников, ну, а потом, кто бы на моем месте, пусть даже самый опытный и зрелый человек, не захотел бы лично, воочию узреть сына великого отца народов?..
И вдруг что-то ударило меня в лоб, не больно, но ощутимо. От неожиданности я вскочила со стула, по классу пронесся откровенный смех.
На пол, рядом с моим столом, упал белый «голубь», я подняла его, он был сделан умело, из довольно плотного картона непогрешимой белизны.
Смех разрастался все сильнее.
«Что же делать? Может быть, обратить все в шутку?»
Однако я не успела даже слова произнести, как откуда-то сбоку снова полетел белый картонный голубь, упав на мой стол.
— Кто это сделал? — спросила я.
Молчание было ответом мне.
— Я надеюсь, что тот, кто бросил в меня голубя, окажется сознательным и открыто признает свою вину...
Снова молчание. Потом из-за парты, стоявшей возле окна, встал коренастый мальчик. Что-то знакомое, много раз виденное, почудилось мне в надменном очерке губ, в хмурых бровях, сдвинутых к переносице; нижние веки у него были слегка приподняты, и потому взгляд казался как бы притушенным. Откинув назад голову, он ясно, отчетливо проговорил:
— Свою вину? А что за вина, хотелось бы знать?
Я продолжала вглядываться в его лицо, и чем дольше вглядывалась, тем все более знакомым казался мне его низкий, с вертикальной морщиной лоб, коротко остриженные, рыжеватого оттенка волосы, срезанный подбородок. — Так вот, — сказал Василий, конечно же, это был он, — я это сделал. Оба голубя послал вам я. Как привет или приветствие. Называйте как хотите...
Он произносил слова отрывисто, словно рубил их пополам, надменные губы его дрогнули в неясной улыбке.
— Поняли? — спросил он меня, спросил так, словно я была в чем-то перед ним виновата.
Я молчала. Вспомнилась мне моя комната на Большой Бронной, за которую я не платила квартплату уже четвертый месяц, мамино лицо. Надо было маме подбросить немного деньжат, сама никогда не попросит, а ведь ей, наверное, не продержаться до конца месяца, и еще следовало подшить старые, прохудившиеся валенки и отдать перелицевать зимнее пальто. И на все нужны деньги, деньги, деньги, а их долго не было у меня...
Много чего вспомнилось в эти тягостные мгновения, когда сын великого вождя всех времен и народов ждал моего ответа.
— Поняла, — сказала я.
Л. Уварова.
Цит. по: Краскова В. С. 118–121
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Приказом Наркома Просвещения я снят с работы пом. директора по учебной части. Основной причиной, по сути дела, является вопрос о воспитании и обучении Вашего сына Васи. Письмо к Вам тов. Мартышина В. В. и Ваш ответ ему сыграли решающую роль. Зам. наркома Просвещения тов. Лихачев, не заслушав отчета о моей работе и не произведя никакого обследования, сделал скороспелое заключение, не вскрывающее действительных причин неудовлетворительной работы школы и воспитания и обучения Васи.
В воспитании Васи, пришедшего из 175 школы, были многие неправильности — подхалимство, о котором Вася, не стесняясь, рассказывал окружающим. Решено было Сталина Васю, Микояна Степана, Фрунзе Тимура и др. подчинить общешкольному режиму, беречь и любить их, но «не няньчиться» с ними. Вначале все было благополучно, а отдельные отклонения от общего режима быстро ликвидировались, напр. — застаю Васю во время урока в комнате комсорга, делаю ему замечание и Вася немедленно идет в класс, или — получив сведения о плохом поведении Фрунзе Тимура, добиваюсь разговора по телефону с т. Ворошиловой, что оказало влияние на Тимура.
Результаты работы в первом полугодии были плодотворны. Во втором полугодии начались осложнения. Надо указать, что работа в школе протекала исключительно в трудных условиях: отсутствие положения о спецшколе, инертность Наркомпроса в этом вопросе, крайне бедная материальная база, недостаток и текучесть педагогических кадров. Все это усугублялось разобщенностью школы с семьей большого контингента учащихся — детей крупных ответственных работников, в частности детей членов Политбюро ЦК ВКП(б).
На отсутствие связи школы с семьей я и обращаю особое внимание, считая его кардинальным вопросом.
Вася опаздывает на уроки, не выполняет домашние задания. Вызываем его для беседы, выясняем причины и оказывается, что он просыпает, проводит много времени в манеже и т. п. Школа не может оказать в данном случае воздействия, так как она разобщена с семьей. Вместе с тем передают Ваш приказ завести для Васи второй дневник для подробной записи дисциплины и успеваемости Васи, который об этом ничего не должен знать. Сотрудники НКВД утверждали, что Вы просматриваете дневник, подчеркивая синим и красным карандашом. Но такая система связи школы с семьей себя не оправдала.
Не наладилась связь школы с семьей и Т. Фрунзе. Запросов никогда не поступало, а вызывать представителей семьи на родительские собрания директор не разрешал. Когда у Васи начала снижаться успеваемость, мною лично с ним, при участии классного руководителя, было составлено расписание дополнительных занятий, но Вася от них уклонился и выяснить причину уклонения точно не удалось, так как в это время были отозваны сотрудники НКВД и прекращено ведение второго дневника.
Постепенно Вася все больше начал отходить от общешкольного режима, сознавая бессилие школы воздействовать на него. Комсорг и директор утверждали, что Вася требует особого подхода, что он может притти в такое состояние, когда ни за что нельзя ручаться. В конце учебного года дошло до резких выходок по отношению, особенно, преподавателя истории В. В. Мартышина. Инцидент с отметкой по истории за IV ч[етверть] Вам уже известен. Об этом было сообщено инспектору ГорОНО т. Крюкову. Мною было назначено Васе весеннее испытание по истории, что директором было отменено. Затем Вася стал манкировать некоторые испытания. Вызванный мною на испытания по русскому языку к 2 ч. дня, он по приезде был отпущен директором.
8 или 9 июня я с комсоргом просили принять нас зам. наркома Просвещения т. Лихачева. Тов. Лихачев назначил прием на 11.VI, но прием отпал, так как в этот день появилась заметка в «Учительской газете» — «Директор — очковтиратель», подробности которой не были тщательно рассмотрены.
Оргвыводы сделаны, но основной вопрос, вопрос воспитания и обучения Васи, Тимура, Степана и др. останется неразрешенным пока не установится настоящая тесная связь школы и семьи и отсюда правильная ориентировка и осведомленность семьи и школы.
Только тогда, несомненно, Вася закончит школу в числе лучших учеников (он способен, но неустойчив), а учитель будет чувствовать под собой твердую почву и будет исключена возможность подвергнуться взысканию наркома, сводящего на нет двадцатилетнюю педагогическую работу».
Н. Макеев — Сталину. 15 июня 1938 г.
Не знаю, почему Василий невзлюбил меня. Может быть, сказалась его нелюбовь к немецкому и он механически перенес эту нелюбовь на меня? Не знаю.
Знаю лишь одно, он никогда не выполнял домашние задания, большей частью отказывался пересказать содержание того или иного рассказа, прочитанного в классе, отговариваясь всегда одинаково:
— Я себя плохо чувствую...
Сознавая свою силу, абсолютную безнаказанность, он, не мигая, смотрел на меня в упор своими зеленоватыми глазами, которые казались мне скользкими, словно бы убегающими.
Как-то в самом начале, когда я стала преподавать, я обратилась к Василию.
— Пожалуйста, перескажите мне то, что я сейчас читала.
Он не сразу ответил мне:
— Что-то мне не хочется пересказывать.
Зеленоватые глаза его чуть сощурились.
Я чувствовала, весь класс, затаив дыхание, ждет, что скажу теперь я.
— Хорошо, — сказала я и поставила против его имени в журнале слово из четырех букв: «неуд».
В тот день я не успела выйти из школы, как за мной в раздевалку ринулись три или четыре добровольца.
— Скорее, вас требует директор!
Так и сказали: не просит зайти, а требует.
Я поднялась в директорский кабинет. Хозяин кабинета расхаживал по комнате, от окна к двери и обратно. Завидев меня, он круто обернулся, встал передо мной, заложил руки в карманы своего полувоенного френча.
— Вы что, — начал он тихо, почти неслышно. — Вы что, с ума сошли?
Бросился к своему письменному столу, схватил со стола классный журнал, раскрыл его.
— Это, это что такое?
— Это «неуд», — сказала я. — Он не захотел пересказывать, сказал, что не хочется. Кроме того, он никогда не выполняет заданий.
Несколько мгновений директор смотрел на меня. Не могу передать ту постепенно меняющуюся гамму различных чувств, которые выражали его глаза, чего только там не было: удивление, негодование, презрение, отвращение.
— Вот что, — начал он, выдержав значительную паузу, должно быть, ожидая каких-то моих оправданий, но я тоже молчала, да и что тут можно было сказать, — вот что, если еще раз вы позволите себе такое...
Он запнулся в поисках нужного слова.
— Такое самоуправство, то, имейте в виду, с нашей школой можете распрощаться.
— Но он же не пожелал отвечать, — сказала я.
Директор мгновенно оборвал меня:
— Значит, не хотел, — директор пристукнул кулаком по столу. — Очевидно, вы забыли наш разговор, повторю еще раз, а вы извольте слушать. Никогда, ни при каких обстоятельствах не делайте Василию замечаний, никогда не ставьте ему плохие отметки, это уже не ваша забота — ставить ему отметки.
— Но если он не хочет отвечать урок? — спросила я. — Что же делать тогда? Какой же это пример для всех остальных учеников?
Директор откашлялся, как и всегда, когда намеревался сказать что-то важное, значительное и торжественно произнес:
— Сын товарища Сталина — пример для всех учеников, как бы он ни учился, отвечает ли он урок или не желает отвечать. Сын товарища Сталина — исключение из общего правила.
С тем я и ушла. Исключение из общего правила? Да, так оно и есть, наверное...
Однажды Василия не было в школе около недели, но вдруг он явился к моему уроку. И, не слушая меня, стал напевать что-то.
Я замолчала, он замолчал тоже. Я начала объяснять новое грамматическое правило, он снова запел.
Я спросила:
— Я вам не мешаю?
— Нет, — ответил он, усмехнувшись. — Продолжайте...
Прозвенел звонок. Я вышла на улицу, было холодно, ветрено, снег сыпал крупными хлопьями с неба.
Я шла и плакала.
Л. Уварова.
Цит. по: Краскова В. С. 118–121
«Папа! Я не приеду больше до тех пор пока не кончу школу, хотя очень соскучился по тебе. Осталось недолго и я решил выдержать, потому что я думаю тебе будет приятней встретиться со мной уже окончившим школу, да и мне это будет во много раз приятней. Я думаю, что поймешь меня и согласишься со мной».
В. Сталин — И. Сталину. 13 ноября 1939 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.