Забвение и социальное разложение

Забвение и социальное разложение

Приведем несколько примеров, свидетельствующих о глубине горя и несчастья, постигших чиншевиков. Их жалобами заполнены упомянутые выше дела, звучащие как реквием по вымирающей шляхте.

Одним из таких был случай Васыля Мазуркевича. Отставной солдат 70 лет, бывший однодворец, неграмотный, послал составленное по его просьбе письмо из села Старо-Житово Таращанского уезда Киевской губернии. Из его рассказа генерал-губернатору следует, что, вернувшись в 1866 г. из армии, он надеялся получить надел, обещанный государством ветеранам. Однако, поскольку еще были живы остатки шляхетского братства, владелец села Красовский предложил ему устное соглашение по старопольскому обычаю, поскольку хорошо знал его родителей. Вместо того чтобы просить крестьян выделить надел для бывшего солдата, помещик дал ему дом с землей, которые, по его словам, должны были перейти к детям солдата. Поскольку жалобщик был из бывших однодворцев, родители которого верой и правдой служили своему помещику, проявление подобной доброты не показалось ему необычным. После смерти старого хозяина его дети также признали права отставного солдата, и в течение 20 лет он постепенно устроил свой быт, но весной 1887 г. новые наследники подали на него в суд, требуя, чтобы он вместе с женой и детьми освободил землю: «Такой суд творился надо мной с семейством на днях по милости управляющего имением с. Ново-Житова, поляка Милинского, который постарался вывести меня из жилища, находившегося в моем бесспорном и непрерывном владении». И вот теперь, в 70 лет, он был беднее и несчастнее, чем за 25 лет до этого. Он подчеркивал, что все местные крестьяне знали его и могли выступить в качестве свидетелей. Лишенный какой-либо помощи, он со слезами просит защиты у генерал-губернатора1212.

Павел Кулаковский, подписавшийся как «крестьянин из польской шляхты», умолял Игнатьева восстановить его права в имении Януша Ледуховского под Дубном. Еще его отец держал здесь чинш на 29 моргов, за который выполнял определенные виды работ в имении. В 1879 г. его хозяин, воспользовавшись необразованностью 24 чиншевиков, заставил их подписать соглашение о повышении чинша, утверждая при этом, что речь шла о засвидетельствовании их прав. С тех пор от них, как от крепостных, постоянно требовали выполнения дополнительных работ, этого не удалось избежать и семье жалобщика, которая не смогла выполнить все требования из-за того, что в семье были маленькие дети. В 1880 г. помещица Хелена Ледуховская начала против него процесс о выселении из-за долга в 40 рублей. Представленные им старые расписки на польском языке были отвергнуты судом, постановившим его выселить. Он заявил, что не знал, что в 1879 г. подписал арендный договор на один год. Копии ему, конечно, не дали, и он надеялся, что Положение 1886 г. сможет его спасти…1213

Даже несколько получивших подтверждение принадлежности к дворянству обедневших шляхтичей, которым еще как-то удавалось благодаря работе в соседних имениях содержать семью, уже не могли платить постоянно увеличивавшийся чинш и пали жертвами богатых помещиков, когда-то им помогавших. Такова была судьба Матеуша Павловского из села Глуховцы под Бердичевом, который напрасно обращался в 1888 г. к генерал-губернатору после того, как наследники Эдварда Межевского забрали у него чиншевое владение. Он оказался в глубокой нищете с пятью детьми.

У этого шляхтича была по крайней мере крыша над головой. У большей же части деклассированной шляхты не осталось ничего. В жалобах чувствуется ужас надвигавшейся катастрофы. Этим обездоленным уже даже не было чем заплатить писарю, который представил бы в нужной форме их жалобы. Во многих письмах, написанных неразборчиво и на плохом русском языке, повторяется одна и та же просьба «о возврате коренных земель, которыми мы ныне не пользуемся». Мещане из села Фастова А. Кончинский, Н. Крашевский, Г. Кевлич, К. Иванькевич наивно признавались в том, что в смятении они уже не могли объяснить, в чем, собственно, были их права: «…мы, как люди темные, неопытные и неграмотные, не можем указывать буквы закона… а просим Вашего Превосходительства как начальника края… наблюдать возвратить до сороковых годов и о том дать знать»1214.

Сменявшие друг друга царские министры были прекрасно осведомлены о серьезной степени обнищания крестьянства, о том, что лишения и голод вынуждали толпы безземельных крестьян идти куда глаза глядят. На Украине крестьяне тоже были бедными, но выживали благодаря лучшей обеспеченности землей. Та нищета, с которой пришлось столкнуться русским крестьянам в центральных губерниях, поразила на Украине массово деклассированную польскую шляхту.

Послушаем жалобу, которую Миколай Струтинский, мещанин из села Булаков Радомышльского уезда, подал на своего бывшего помещика Корчака-Сивицкого (автора работы 1879 г. о формах ипотеки). Он писал Игнатьеву: «Ваше Сиятельство, наш всеобщий отец, обратите внимание на вопиющее в этом крае чиншевое дело… Терпение необходимо, но его уже не хватает. Теснят и сильно теснят. Это право принадлежит местным помещикам, которые что хотят, то и делают… Мой же хочет погубить меня с семейством в числе 10 душ детей, нас с женой, двух стариков. Конечно ему удается, он имеет связи с высокопоставленными лицами… Ваше Сиятельство, наш начальник добрый, защитите меня несчастного, я получил повестку при сем представленную, из которой видно, что 23 октября будет продаваться мое имущество за долг помещику… Этим разорили до крайности, оставили без куска хлеба, приходится по миру идти с семейством…» Он надеялся, что чиншевая комиссия исправит эту несправедливость…

Бедняг преследовала навязчивая идея, что их пустят по миру и им не избежать судьбы вечных скитальцев. Иногда встречались примеры индивидуального протеста, как в случае Даниэля и Яна Новацких, безграмотных сирот, которых 30 октября 1889 г. выгнал Ян Улашин; и в случае Яна Зарембы и Романа Маевского, изгнанных тогда же графом Браницким из села Краснолес под Васильковым. Однако чаще всего жалобы поступали от целых групп. В каждой из них сквозит ужас, овладевавший чиншевиками при мысли о потере крыши над головой. 24 июля 1889 г. жители местечка Михновка Ковельского уезда сообщали в длинном письме, что не могут больше терпеть, как местный исправник обзывает их попрошайками. Они писали как могли: «Прошу Вашего Высоко Превосходительства помилуйте нас нещасных как Бог на небесах скитавшися по чужих домах мужского и женского полу будит нас пятисот душ и нет никаких у нас порядков потому что нам не выдают управи [земли. – Д.Б.]…»

Подобную коллективную жалобу послали 8 июля 1889 г. и бывшие чиншевики из села Дзюрын под Ямполем на помещицу Ванду Собаньскую.

Кое-кто, уже давно живший подаяниями, все еще надеялся, что Положение 1886 года принесет спасение. 3 ноября 1889 г. к Игнатьеву обратилось 26 семей из села Коростишева Житомирского уезда, которые в 1872 г. были изгнаны Станиславом Глембоцким. Согласно решению Сената 1874 г. они должны были остаться на месте, но это не было выполнено. Через 17 лет после выселения они все еще верили, что им могли вернуть дома: «…мы все чиншевики с громадным семейством разбрелись в окрестностях нашей батьковщины [родины. – Д.Б.] по лесам и оврагам, как кочующие цыгане…» Однако их бывшие владения, к сожалению, уже давно были переданы в аренду немецким колонистам1215.

Как ни парадоксально, эти люди, когда-то столь нужные польским помещикам, чьи предки участвовали в польских восстаниях 1830 и 1863 годов, были доведены до того, что искали справедливости у российского правительства, которое, не скрывая удовлетворения, сдавало их просьбы в архив, а жалобы между тем поступали непрерывным потоком.

Среди объемистых дел с нерассмотренными ходатайствами за 1893 – 1894 гг. стоит обратить внимание на жалобу группы чиншевиков, которым Новоград-Волынское уездное присутствие по крестьянским делам отказало в правах. Они умоляли Игнатьева заставить прежнего помещика Яна Плачковского вернуть им землю в селе Адамовка: «Мы, аккуратные плательщики, владеем землей этой, как выше сказано, многие годы. Теперь же мы и наши семейства остались без крова и пищи и живем почти под забором с малыми детьми и спасения нам никакого нет, только покровительство Вашего Сиятельства… Со слезами просим Вас, как начальника края и единственную защиту, сделать распоряжение… но только не через местное начальство, а командируйте какого-либо чиновника, так как Плачковский человек богатый, имеет силу, а мы люди бедные, не можем судиться с ним, ибо везде проиграем…» Как видим, это еще одно свидетельство наивной веры.

Боль и обиды, причиненные столь многим людям, дают возможность понять, почему большевики так легко обратили в свою пользу чувство глубокой несправедливости и озлобленности этих несчастных людей против тех, кого они считали ответственными за обман. Константин Заборовский, сделавший ошибку в написании собственной фамилии, упрекал поляка П.Н. Леха за то, что тот купил имение в селе Башковец под Кременцом. Этот помещик, как он писал, «ставит все права человеческие и горький труд в ничто, впереди всего совесть у Леха заключается в алчности на несчастный горький труд ближайшего, на который он полагает без малейшей жалости, как это случилось со мной несчастным, третий год назад по приобретении г. Лехом Тылявки. Он, видя мое хозяйство в цветущем состоянии, позавидовал бедному горемыке в куске его хлеба, выгнал меня с престарелой бедной больной женой, разорив все мое хозяйство…».

В результате жестокое отношение польских помещиков к деклассированным к началу XX в. привело к еще большему углублению бездны в их отношениях. Когда в 1905 г. помещики неожиданно для себя заметили, что они остались в одиночестве посреди украинского крестьянства, попытки сближения с бывшей шляхтой ни к чему не привели. Как можно, например, было требовать от Иоахима Коздровского забыть то, что он пережил 1 января 1894 г., и думать, что он готов вернуться в лоно польского единства, к чему призывали польские национал-демократы? В своей жалобе Коздровский писал: «30 декабря сего года приехал судебный пристав второго участка Дубенского уезда и управляющий Столбецкого имения Шрам, взял своих рабочих и приехали до меня и выгоняют меня с моим семейством в такое холодное время из моего собственного дома. Взяли окошко и четверо дверей забрали, и печку разбили и детей моих погнали. Люди зи стороны стоявшие, свидетели, начали просить оставить, а то дети позябнут, а судебный пристав говорит: пущай зябнут, я на то выгоняю, чтобы позябли. Так я начал просить, чтобы они меня оставили до весны, потому что я в настоящее не имею где поместиться, а он не дозволяет и выгоняет, так прошу милости у Вашего Превосходительства…» В ответ же его превосходительство, как всегда, пометил на полях: «Оставить без последствий»1216.

Подобное поведение польских (и реже русских) помещиков, даже если среди них бывали случаи добрососедских отношений (свидетельств о чем, к сожалению, почти не имеется), мало способствовало сохранению польского сообщества на Украине. Зато украинские крестьяне становились все ближе деклассированной шляхте, считавшей их зачастую единственным источником спасения. У крестьян также постепенно затиралась память о былых претензиях к бедной шляхте, которая теперь все потеряла. Например, 328 семьям «крестьян – бывших однодворцев» из сел Скибин, Литвиновка и Тетеревка Таращанского уезда местное население разрешало работать наравне с собой при ремонте дорог и мостов и на винокурне в близлежащем имении. Так постепенно углублялся процесс параллельной пролетаризации польского и украинского сельского населения. Однако каждое спасение имеет свою цену, установленную, например, попом-русификатором: бывшие чиншевики должны вносить половину платы (40 рублей из 80) учителю православной приходской школы. Так дети бывшей шляхты учились основам православной религии, лишаясь последних выразительных признаков принадлежности к польской нации. Бывшие чиншевики вряд ли негативно относились к этому слиянию, ведь многие из них уже давно перестали общаться между собой на польском языке. После украинизации наступала их русификация, которой подвергалось и крестьянство.

Стремление присоединиться к высшей русской культуре было издавна сильным и среди православной шляхты, которая не подвергалась такому остракизму, как шляхтичи-католики, – она достаточно часто занимала второстепенные должности в полиции, судах и сельских органах власти, где находила для себя возможность повышения по службе и, следовательно, шанс отомстить богатым полякам.

Я.Л. Маньковский не скрывал пренебрежения к Зубрицким, Свегоцким, Лесневичам, Городецким (чьи фамилии свидетельствовали, по его словам, об их польском происхождении), которые сменяли друг друга на должности пристава в его Ямпольском уезде. Среди урядников тоже часто встречались такие фамилии, как Конарский, Баронч, Ярошевский, Мариковский, Кшевецкий, Рогожинский. Даже судьи, один из которых, по фамилии Хшановский, продержал Маньковского полдня в приемной, принадлежали к «бывшим полякам», чья православная (до этого униатская) вера способствовала их полной ассимиляции1217.

Истинные масштабы пережитого бывшей шляхтой очень долго оставались неизвестными по причине крайне медленной работы уездных присутствий по крестьянским делам. В 1891 г. генерал-губернатор был проинформирован лишь о невероятных расходах на землемерные работы, на что он и указал губернаторам. Стоимость работ в одних уездах могла в десять раз превышать цену таких же работ в других уездах. В следующем году «Новое время», всегда готовое к разоблачению «польской интриги», возмущалось суммами, поглощенными этим делом, которое должно было продолжаться, как сообщалось, до 1894 г.1218 Лишь киевский губернатор осмелился объявить в 1892 г. неполные сведения по своей губернии, правда, неточные. Из опубликованной части его ежегодного отчета видно, что были рассмотрены дела 24 тыс. лиц, из которых лишь треть получила право на выкуп земли (15 598 отказов и 8323 подтверждения), после чего было должным образом оформлено всего 5217 актов покупки. Следовательно, рядом с небольшой группой устроенных людей оставалось немало «бывших чиншевиков», которые были обречены на скитания, уже не имели никакого юридического статуса, достигнув дна деклассирования и превратившись в крестьян-бобылей1219.

Через три года после этого и через девять после принятия Положения первые статистические данные по Правобережной Украине подтвердили чрезвычайно медленную работу комиссий. В этом документе, в частности, впервые объяснялась истинная суть Положения, которое было далеко от того, чтобы обеспечить (на что, казалось бы, указывало название) чиншевиков землей, и под прикрытием бюрократической деятельности приводило к укреплению позиций крупных землевладельцев. В действительности именно помещики извлекли пользу из столь медленного процесса ликвидации системы чиншевых владений. Списки чиншевых владений, поданные ими в ревизионные комиссии, были достаточно детальными, позволяя присвоить большие суммы, авансированные государством для покупки земли; после же пересмотра индивидуальных соглашений можно было не возобновлять заявленных чиншевых владений и отобрать землю.

Судя по этому документу1220, с 1887 по 1 июля 1895 г. комиссии объявили и подтвердили следующую общую площадь чиншевых владений (в десятинах):

Если сравнить эти данные с общей площадью чиншевых владений на 1877 – 1878 гг., выведенной выше в этой главе (213 698 десятин), то можно констатировать, что Положение дало возможность присоединить разницу, т.е. 35 %, к землям крупных помещиков. Отметим, что это площадь чиншевых земель, заявленных землевладельцами для получения возмещения от правительства (2/3 всей площади), хотя количество актов покупки остается неизвестным.

Отчет за 1897 г. содержит ценные дополнительные сведения1221. Общая площадь заявленных чиншевых владений занимала: под огородами – 29 483, под полями – 134 829 десятин, что оценивалось в 8021 тыс. рублей, под которые государство выдало помещикам аванс в 7653 тыс. рублей. Удивительная щедрость, если учесть, что число лиц, которые выкупили землю, так и не было известно! Правда генерал-губернатор хвалился, что сумел ускорить дело, увеличив финансовые возможности комиссий (до 53 500 рублей в год, начиная с 1891 г.) и наняв больше землемеров, чьи путевые издержки покрывались за счет местной власти. Однако количество пересмотренных дел чиншевиков не достигло и половины переписанных в 1877 – 1878 гг. Ревизия коснулась всего 118 142 лиц, из которых были признаны правомочными 54 640 чиншевиков – 46,2 % от общего числа. Наглядным последствием реализации «Положения» стало, таким образом, то, что больше половины чиншевиков все еще не были переписаны, а четвертая часть от общего их числа получила отказ в подтверждении своего статуса. В результате можно говорить о том, что закон стал спасительным лишь для четверти деклассированных шляхтичей, признанных правомочными. Что же касается выделенных на выкуп участков средств, то они были присвоены помещиками.

Медленность в рассмотрении дел была также следствием большого количества посреднических инстанций, а также инертностью высшей власти – Сената. Николай II, читая отчет за 1900 г. Драгомирова, преемника Игнатьева на должности в Киеве, наткнулся на пункт 11, где шла речь о том, что вопрос чиншевых владений до этого времени не был решен и что Сенат, в частности, должен был рассмотреть 2848 дел, «что очень тяжело отражается на положении чиншевиков». Царь выразил недовольство, дважды подчеркнув эту цифру. Как всегда, провинившееся ведомство, в данном случае Сенат, должно было дать объяснение и проявить большее усердие. Особый журнал Комитета министров, в котором отмечались все замечания царя, 13 февраля 1901 г. сообщал, что с 1889 г. Сенат рассмотрел 6651 дело, осталось еще 721 дело, из этого числа 518 касались юго-западных земель1222.

В начале XX в. наиболее напряженная ситуация сложилась на Волыни, где чиншевых владений было больше, чем в других губерниях, а отказы были самыми многочисленными, поскольку вышеприведенные пропорции не изменились. Отчет о деятельности комиссий между 1887 и 1 января 1903 г. показывает, что в этой губернии были рассмотрены дела 61 950 лиц (следовательно, оставались еще около 23 тыс. человек), однако в правах на чиншевое владение было признано всего 16 864, тогда как 45 086 лиц были лишены всех прав1223.

Это привело к новым взрывам недовольства, ответом на которое стали очередные безумные планы властей по выходу из тупика.

Как и раньше, когда царские чиновники высокого ранга осознавали масштаб проблемы шляхты и безвыходность положения, появлялась идея найти для этой шляхты «другое место», т.е. переселить. В качестве таких мест в империи всегда предлагались Кавказ или Сибирь. О переселении шляхты царские чиновники мечтали еще со времен Зубова, т.е. с 1795 г., а также в 1832 – 1834 и 1868 гг., но каждый раз им приходилось отказываться от этих планов. И вновь в 1901 – 1903 гг. мечты о переселении возродились, и, как всегда, размах задуманного вызывает ужас.

Все началось 17 мая 1901 г., когда волынский губернатор написал из Житомира Драгомирову о мятежных настроениях, царивших в Новограде-Волынском, где был самый высокий процент чиншевых владений во всей губернии1224. Толпа «так называемых чиншевиков», писал губернатор, которые прибыли из сел Нивна, Сяберка, Голубина, Товща, Ольшанка и Чварты, не дала выселить двух своих собратьев, Анджея Бродовского и Розалию Голембовскую, с земли помещика Хенрика Стецкого, поляка, чьи владения в этом уезде достигали 3,5 тыс. десятин. Недооценив силы, судебный пристав прибыл для выполнения решения в сопровождении 32 полицейских. Их встретили вооруженные палками и даже ружьями мужики; нескольких полицейских побили, а остальных обратили в бегство, швыряя им в глаза песок. Ничего не удалось сделать и на следующий день. Тогда Стецкий попросил губернатора прислать войско.

По мнению губернатора, право было на стороне помещика, потому что 26 января 1894 г. чиншевые владения в селе Нивна были ликвидированы, так как ставшая чиншевиками после 1840 г. шляхта не имела никаких документов. Сенат так и не дал ответа на ее жалобу. В декабре 1900 г. закончился пятилетний срок, установленный Положением 1886 г. для очищения земель. Следовательно, дело стало за армией.

Еще сложнее оказалась ситуация у русского помещика Дурилина в селе Ульяновка того же уезда. 22 апреля 1892 г. местная комиссия подтвердила права 70 семей чиншевиков из нескольких сотен лиц; помещик обратился в Сенат и 18 июня 1893 г. добился аннулирования этого решения. Две жалобы чиншевиков на имя царя в 1895 и 1896 гг. и две – в Сенат, в 1897 и 1900 гг., ни к чему не привели. Поскольку после 1898 г. прошло пять лет, Дурилин потребовал освободить земли. Суд принял решение об этом в сентябре 1898 г., но генерал-губернатор позволил 70 семьям остаться на зиму в своих домах. Они там остались и на следующий год, отказываясь выполнять какие-либо требования. В донесении от 12 мая 1901 г. губернатор доложил о продолжавшемся сопротивлении: 270 полицейских были атакованы толпой, вооруженной вилами, палками, топорами, некоторые были ранены. Подвергся нападению и новый русский помещик Тичальский, которому чиншевики объявили, что никуда не уедут, что справедливость на их стороне и что они ожидают помощи от своих товарищей из 17 соседних имений, оказавшихся в подобном положении. И хотя они вели себя вызывающе, волынский губернатор писал: «Я не считаю себя вправе умолчать о том поистине безвыходном положении, в котором очутились свыше 15 тысяч бессрочных съемщиков, получивших отказ в устройстве их земельного быта» (данные касались Новоград-Волынского уезда). Он признавал, что большинство из них были действительно чиншевиками, которые не смогли представить доказательств того, что жили на этой земле до 1840 г.: «…в силу своей темноты и неразвитости, а также тяготевшего над ними гнета в эпоху крепостного права… дошедшие до последних пределов крайней нищеты и не могущие ничем заниматься, кроме земледелия, представляют тяжелую картину вновь нарождающегося и до настоящего времени неизвестного в России сельского пролетариата».

Констатируя это (а такой вывод можно было сделать за 40 лет до того), волынский губернатор принял ситуацию близко к сердцу. Он писал, что каждый раз колеблется, когда приходится обращаться за помощью к армии и лишать крыши этих бедняг, жертв «темноты и неразвитости». Собственно, тогда ему и пришло в голову такое ясное и действенное решение. С конца XIX в. в России искали возможности по заселению и освоению Сибири. При Министерстве внутренних дел было даже создано специальное Переселенческое управление. Этого «благодеяния» были лишены только крестьяне с Правобережной Украины, которые должны были служить противовесом распространению польского влияния. Но ведь можно было не делать исключения для бывших чиншевиков, которым нигде не находилось места?

Правда, губернатор не думал, что массовое принудительное переселение, даже с привлечением армии, даст хороший результат и пройдет бескровно, ибо, «лишенные крова и насущного куска хлеба, выселяемые или арестованные вновь возвратятся на насиженные места и станут вновь производить беспорядки и домогаться утраченных своих прав». Что же можно было сделать?

Вместо того чтобы применять силу, губернатор предлагал обязать Министерство внутренних дел разработать специальные меры по поощрению переездов или же, – возможно, такое предложение из уст губернатора звучало неординарно, – лишить помещиков части земли в пользу чиншевиков.

25 мая 1901 г. Драгомиров одобрил первое предложение о переселении на «государственные земли» и потребовал представить подробный список. Волынский губернатор послал список 4 августа 1901 г., указав фамилии, местожительство, состав семьи, состояние и национальность. Всего в губернии насчитывалось 43 тысяч лиц, которым отказали в праве на чиншевое владение; они проживали в 735 селах, составляя 6 869 семей. Об уровне украинизации свидетельствуют 1916 семей, которые назвали себя «русскими» (27,89 %), тогда как 3536 (51,47 %) назвались поляками. Неизвестно, на чем основывались мировые посредники, когда составляли списки, но сама пропорция кажется правдоподобной. В эту группу входили 1188 чешских и немецких обедневших семей, которые не платили арендной платы (17,29 %), и 229 еврейских семей, находившихся в таком же положении. Губернатор вновь выступил в их поддержку и просил оказать правительственную помощь, по крайней мере, для «русских» и поляков, т.е. для 5452 семей «коренных жителей» Волынской губернии.

Министр внутренних дел Д.С. Сипягин не скрывал своей обеспокоенности в связи с масштабами и опасностью предложенных мер. В ответе от 4 апреля 1902 г. он не предлагал никакого решения, заявляя о необходимости подробнее ознакомиться с положением каждой семьи. Он также выступал против экспроприации каких-либо земель у помещиков и склонялся к переселению бывших чиншевиков, но казенные земли в Европейской части России, а также на Черноморском побережье уже были заняты. Оставалась Сибирь. Лучшими были бы земли на Амуре или на Тихоокеанском побережье, однако для проведения такой операции недоставало средств. Сипягин, как добрый вельможа, был готов позволить этим людям устроиться даже в Самарской губернии, до сих пор зарезервированной для русских, а также предоставить определенные льготы: строительный лес и дорожные расходы, чтобы избежать массовых протестов, что произвело бы плохое впечатление; но ему нужна была смета. В частности, он не хотел, чтобы среди переселяемых было 1916 украинизированных семей, т.е. около 7 тыс. лиц, потому что правительство, считая их русскими, видело в них противовес другим национальностям, прежде всего полякам. Крестьянский банк мог бы найти для них на местах земли, отданные под залог. По этому вопросу следовало обратиться к Министерству финансов.

12 ноября 1902 г. волынский губернатор осознал, что его план, как и проекты его предшественников, оказался неудачным. Многие чиншевики, которых наивно просили высказаться по вопросу о переселении, отказались давать какие-либо сведения. Так, например, повела себя деклассированная шляхта из села Подубецкое Луцкого уезда, которая с мая так и не заполнила тетрадь, где были записаны 83 фамилии. Поэтому губернатор решил скорректировать свои планы. Он пришел к выводу, что можно обойтись 3785 семьями, хотя в то же время признал, что всего 546 семей согласилось на переезд. Драгомирову были высланы данные по уездам о тех, кто согласился, и тех, кто отказался.

Новый министр внутренних дел В.К. Плеве обратился к Драгомирову 25 февраля 1903 г. с просьбой добиться от Крестьянского банка помощи для 234 т.н. русских семей (православных, говорящих по-украински), но «что же касается бывших чиншевиков польского происхождения, то принятие каких-либо мер к укоренению их в пределах Юго-Западного края едва ли должно входить в задачи Правительства… Поэтому чиншевикам этого разряда может быть разрешено переселение в Сибирь на общих, установленных в законе основаниях». Кроме того, он не видел необходимости в оказании помощи немцам и евреям. Таким образом, поляков уже не причисляли к «коренному населению» Волынской губернии.

Вмешательство трезвомыслящего министра финансов С.Ю. Витте, знакомого с ситуацией после работы в Киеве, окончательно показало, что все эти планы были следствием фантазий и полной неспособности решить проблему. В письме от 30 мая 1903 г. исполняющий должность начальника Переселенческого управления Министерства внутренних дел Кривошеин сообщал: «Министр финансов с тем вместе указывает, что полное разделение лиц русского и польского происхождения едва ли практически осуществимо. По удостоверению Управляющего Волынским Отделением, нередки случаи совместного проживания русских и поляков в одном поселке, причем земли и усадьбы их расположены смежно и чересполосно. Покупка таких земель могла бы привести к крупным недоразумениям и обострить отношения между русским и польским населением Волынской губернии». Таким образом, было решено не переселять бывших шляхтичей-католиков с целью укрепления позиций бывших шляхтичей-православных. Катастрофы удалось избежать, но сама проблема так и не была решена.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.