Введение1

Введение1

Сегодняшний российский читатель привык смотреть на Украину как на «потерянную» часть Советского Союза или Российской империи. Однако этой двусторонней российско-украинской перспективы отнюдь не достаточно, чтобы понять дореволюционные отношения. Век тому назад не столько украинский народ обвинялся в «предательстве», несмотря на «отпадение» Мазепы или Петлюры, сколько поляки с их вездесущей «интригой». Царская власть долгое время видела в самом украинофильстве происки поляков. Именно о необходимости постоянной борьбы с ними думал М.Н. Катков, когда писал: «Болит у нас в Киеве, а лечить придется Москву».

Данная книга предлагает трехстороннюю перспективу. Мне представляется чрезвычайно важным подчеркнуть, что если в религиозном смысле идея Московского государства как преемника Киевской Руси зародилась довольно рано (XV в.), способствуя в будущем созданию «воображаемого отечества» русских, то в политическом и действительном смысле большая часть Украины на правом берегу Днепра вошла в состав Российской империи только в 1793 г. в результате второго раздела Речи Посполитой.

Хотя в оправдание этого воссоединения Екатерина II говорила о «единоплеменниках» россиян, она и ее наследники не считали преобладавшее на этих землях крестьянское население достойным гражданских прав. Зато давний хозяин этих земель – шляхта представляла собой свободную группу, с которой нельзя было не считаться. Вплоть до 1917 г. проблема Правобережной Украины, как и всех западных окраин Российской империи, оставалась неизменной. Царские власти не могли решить, что сделать – смириться с культурным, экономическим и общественным преобладанием поляков или побороться с ним, а может быть, даже вовсе уничтожить?

Книга показывает, сколь масштабными были усилия царских властей по интеграции этих новых земель, каковы были успехи этой политики, а также значительные трудности, не позволившие вплоть до 1917 г. целиком достигнуть этой желанной цели.

Моя позиция как французского автора не могла быть националистической, она наднациональна. Меня в первую очередь интересовало постоянное столкновение трех идентичностей: российской, украинской и польской и сопоставление источников, исходящих от этих трех сторон. Для полноты исторического образа следовало бы добавить и еврейскую сторону. Ведь евреев на Украине было куда больше, чем поляков. К сожалению, мое славистическое образование сузило доступный мне круг источников, с которыми следовало бы работать при изучении этой группы. Таким образом, мое исследование носит только трехсторонний характер, однако, на мой взгляд, в этом и заключается его оригинальность.

Исследование касается не всей Украины, а ее части, находившейся между тремя реками: Днепром, Днестром и Бугом. О Левобережной (Восточной) Украине и о Галиции, входившей в состав Габсбургской империи, мы будем говорить только мимоходом. Предмет книги – обширная территория, равная площади Швейцарии и Португалии, вместе взятых. Известное в настоящее время ее название – Правобережная Украина – на протяжении изучаемого периода никогда не употреблялось. В составе Речи Посполитой эта территория состояла из трех воеводств. Существовавшие между ними границы с незначительными изменениями сохранились после присоединения к Российской империи. Воеводства стали называться губерниями – Киевской, Волынской и Подольской. Весь регион до 1831 г. административно никак не выделялся и в официальных текстах наравне с Литвой и Белоруссией определялся как «польские губернии». После первого Польского восстания 1830 – 1831 гг., чтобы хотя бы формально стереть воспоминание о происхождении этих губерний, их стали именовать «западными». С этого времени они напрямую находились в ведении Комитета западных губерний в Петербурге (до 1848 г.), в который входили сменявшие друг друга министры, причем интересующий нас регион воспринимался отдельно и назывался Юго-Западным краем; остальные же земли бывшей Речи Посполитой стали именовать Северо-Западным краем. Каждый край, сохраняя деление на губернии, в которых губернаторы отныне назывались гражданскими губернаторами, подчинялся своему генерал-губернатору. Эта структура сохранилась до 1917 г.

Земли, о которых пойдет речь, сегодня принадлежат к «ближнему зарубежью» и, как все утраченные части давних империй в мире, вызывают у некоторых русских боль от вырванной с кровью части тела. Все бывшие империи испытывают одинаковые чувства, особенно те их граждане, которые были лично связаны с землями, где им было хорошо и о проблемах которых они не хотели знать. Англичанам и французам было знакомо, а иногда знакомо и сейчас это чувство потери. Французские колонизаторы (слава богу, их уже не так много) придумали для определения этого ощущения слово «ностальгерия». И у поляков, которые были связаны с Украиной с XIV в., такая ностальгия сегодня еще очень жива.

Чаще всего все эти чувства и идеализированные связи выражались в лживой историографии XIX – XX вв., в которой постепенно складывались националистические мифы. Эти мифы еще ярче выражались в литературе и искусстве метрополий.

Очень долго в России не было настоящей независимой истории. Читающая публика должна была довольствоваться карамзинской схемой, которая почти без изменения повторялась в школах и университетах. Свободной истории не было, потому что с давних времен власть боялась как огня доступа историков к архивам. 7 сентября 1861 г. Н.И. Костомаров писал А.С. Норову, члену Академии наук (незадолго до этого бывшему министром народного просвещения), о непонятных трудностях с доступом к источникам в архивах: «Здесь неисчерпаемая бездна приказных дел, относящихся исключительно к внутренней жизни. Глаза разбегаются при взгляде на одни заглавия в каталоге. Сколько неизданных, почти нетронутых сокровищ! Нельзя жаловаться на бедность нашей истории… Следует сожалеть о том, как мы ленивы. По крайней мере, хоть теперь довольно скрывать наши источники под 12-ю замками. А они здесь укрываются от дерзких взоров, словно средневековая магия. Как не пожалеть, глядя на наши глупости? Зачем содержать этот архив?»

Не только в XIX, но и в XX веке хранящиеся в архивах материалы, взрывоопасные по своей силе, вызывали страх, в результате сформировался стереотипный образ: Россия покровительствует Украине и противостоит «лукавым козням» поляков (исключение составляет видение Украины в живописи, например знаменитые казаки Репина).

Припомним только несколько образцов этого эмоционального подхода, в котором формировались разного рода предубеждения. Панегирики по заказу двора были, конечно, частым явлением. Сразу после второго раздела Польши В.П. Петров выражал восторг по этому поводу в оде «На присоединение польских областей к России» (1793). Уже в 1817 г. началось литературное использование фигуры украинского гетмана XVIII в. как безусловного союзника России. Перу писателя-декабриста Ф.Н. Глинки принадлежит историческая повесть «Зиновий Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия» (1817 – 1819). Как Н.И. Костомаров ни старался в своей обширной монографии 1857 г. доказать, что Хмельницкий больше стремился к самостоятельному освобождению Украины от польской власти, чем к сближению с Россией, образ великого союзника был нужен Петербургу. Поэтому, чтобы в конце концов изжить этот спор, в 1888 г. в Киеве, на самом видном месте, был поставлен памятник этому герою.

Как известно, больше всех способствовал созданию мифологического образа Украины у россиян Н.В. Гоголь. Уже в «Страшной мести» (1829 – 1832) ненависть направлена на пьяных поляков, которые беспощадно издеваются на постоялом дворе над православными. Немало русских и сегодня готовы поверить в то, что отношения, описанные в «Тарасе Бульбе» (1835 – 1842), отражают действительность, тем более что уже давно эта повесть включена в школьный курс литературы. Можно ли понять Андрия, сына Тараса, предающего казаков во имя своей любви к дочери польского вельможи, тогда как его брат Остап, истерзанный теми же поляками, умирает ради русской Украины?

Общественное мнение формировалось целым рядом литературных «патриотических» картин. После восстания 1830 – 1831 гг. не только А.С. Пушкин заклеймил «клеветников России», но и такие писатели второго ряда, как В.И. Даль (псевдоним Казак Луганский), описывая восстание в Каменец-Подольском («Подолянка», 1839), подчеркивали безумие этой попытки. В том же году А.С. Хомяков в поэме «Киев» приписывал все зло католичеству на Волыни и в Подолии. Повторная волна подобных произведений приходится на начало второго восстания 1863 – 1864 гг. В романе «Марево» В.П. Клюшникова (1864) молодая Нина влюблена в польского графа, но автор умело показывает, как она не поддается польской интриге на Украине. В.В. Крестовский тогда же разоблачает намерения поляков, стремящихся вернуть Ягеллонов на берег Днепра («Нет, не в пылу пожаров мир и счастье…», 1863 г.). А.А. Майков, автор стихотворения «Западная Русь», описывает страдания православных под гнетом католичества (1863). Этот дискурс отрицания, безусловно действенный для возбуждения страшных подозрений, но отнюдь не помогающий трезвой рефлексии, а тем более научному поиску истины, продолжается до конца XIX в., примером чему может служить рассказ А.И. Куприна «Славянская душа» (1894) – о разврате поляков на Украине.

Единственное исключение в этом литературном хоре – В.Г. Короленко, мать которого была полькой. В одном из его ранних рассказов можно найти лично пережитое свидетельство краха небогатых шляхтичей в Волынской губернии («В дурном обществе», 1885), а повесть «Слепой музыкант» (1886) даже с положительной стороны представляет эту мелкую шляхту, сжившуюся с Украиной, как честную и трудолюбивую. Только Короленко сумел совместить литературный вымысел с непредвзятым наблюдением повседневной жизни на Украине (очерк «Парадокс», 1894). В советское время тема «польских панов» на Украине стала совершенным табу – как в истории, так и в литературе.

Параллельно этому с польской стороны в эпоху романтизма получило развитие также оторванное от серьезного исторического анализа восхваление польского присутствия на Украине. От поэтической «украинской школы» с Б. Залеским и С. Гощинским во главе вплоть до известной трилогии Х. Сенкевича развернулась галерея прекрасных героев и красочных эпизодов, столь же дорогих сердцам польских читателей, как Тарас Бульба – сердцам российских. Благодаря эмигрантам эти легендарные образы распространились даже по Западной Европе. Сложно подсчитать, сколько по всему миру в музеях хранится картин со сценами из жизни Мазепы. Даже Виктор Гюго посвятил ему поэму. Известны музыкальные произведения на эту тему. Среди выдающихся поэтов польского романтизма Ю. Словацкий, сын Украины, особенно выделяется своим мифологическим творчеством. Его образ Вернигоры, символа вечной мудрости Украины, повторялся впоследствии и в картинах Я. Матейко, и в произведениях С. Выспянского. В конце XIX – начале ХХ в. все большее распространение получили исторические романы и полотна (живопись Ю. Хельмонского, Л. Вычулковского и др.), придающие Правобережной Украине все более мифологический облик.

Но все это ничто по сравнению с тем, что произошло после того, как Октябрьская революция и война 1920 г. окончательно изгнали последних поляков из этого региона. Сначала появилась масса воспоминаний изгнанных помещиков и обитателей сожженных прекрасных дворцов и усадеб. Однако после Второй мировой войны в течение более сорока лет советского «покровительства» эта тема находилась под запретом как в Польше, так и в самом СССР.

Именно это вынужденное молчание вызвало чувство фрустрации, которое вспыхнуло в период гласности и получило дальнейшее развитие после 1989 г. Как бывает после долгого замалчивания, о временах жизни на Правобережной Украине стали говорить с восторгом, преувеличивая многое в прошлом, превращая его все более и более в миф. Вся Польша стала идеализировать свои давние «восточные окраины» – «кресы». Богато иллюстрированные сборники со старыми фотографиями появились в печати, забытые дневники и воспоминания вышли из семейных архивов, появилась целая «окраинная» литература, специальные журналы и т.п. Рассекреченная тема снова позволяла полякам говорить о том, что и они когда-то владели этой частью Украины, что они там чувствовали себя как дома. Словом, невзирая на то что обстановка резко изменилась, что все это слишком явно могло напоминать украинцам «кичливого ляха», целые серии книг и публикаций широкой волной хлынули в книжные магазины, не говоря уже о псевдонаучных сессиях в университетах, о новых «восточных» исследовательских центрах. Надо сказать, что в Польше до сих пор «окраинология» бьет ключом.

Каким же образом я, французский историк, не обращая внимания на эту двойную мифологию, о которой сначала даже не подозревал, мог заинтересоваться этими трехсторонними отношениями и заполнить зияющий пробел в историографии? Ответ на этот вопрос требует краткого взгляда в прошлое – на мою жизнь и на извилистую историю написания предлагаемой вниманию читателя книги.

Все началось, когда, будучи учителем в начальной школе Северной Франции, я так увлекся русским языком, что каждый вечер с помощью самоучителя стал страстно его изучать. Два года спустя – это было в 1960-м – я осмелел до того, что поступил в Лилльский университет и стал русистом. Я с восторгом открыл Москву и Ленинград, куда сначала приехал по стипендии на месяц. Затем я провел целый год в МГУ им. М.В. Ломоносова с целью повышения квалификации. По возвращении во Францию я нашел самоотверженную помощницу в лице русской эмигрантки Ольги Христофоровны Воеводской (урожденной Матеевой), вдовы белого офицера. Ей я обязан очень многим. Благодаря ее многочисленным урокам (которые она давала бесплатно) я стал учителем русского языка в лицее города Лилля (с 1965 по 1969 г.). Тогда же я задумал поехать в качестве преподавателя в Москву и обратился с запросом в МИД Франции, но вместо Москвы меня послали в Варшаву, где я стал директором французского центра: во внимание было принято то, что я немного владел польским языком. Сперва я говорил с сильным русским акцентом, но после трех прожитых там лет мой русский немного ухудшился, а польский взял верх. Все эти годы я старался определить тему моей докторской диссертации, и мне показалось, что знание двух славянских языков особенно способствует выбору промежуточного сюжета. Я обратил внимание на отсутствие исследований о западных окраинах Российской империи при Александре I. Виленский университет в ту эпоху управлял всеми учебными заведениями, а Виленский учебный округ охватывал все «польские губернии».

В 1970-е гг. практически никому из западных исследователей не удавалось работать в советских архивах – они были закрыты для ученых из «капиталистических стран». Я все-таки подал заявку в АН СССР через Национальный центр научных исследований Франции (CNRS), и после нескольких отказов меня все-таки приняли в 1974 г. Этот первый опыт работы в архивах Москвы и Вильнюса дал мне многое. Понял я и то, что без хитрости ничего не получишь. Давняя, еще царских времен мания сокрытия информации в советское время удвоилась. За каждый документ нужно было бороться с хранителями этих сокровищ. Однако не было недостатка в любезных коллегах, готовых помочь. С благодарностью я вспоминаю помощь, оказанную мне В.А. Дьяковым и И.С. Миллером.

В 1977 г. вышла моя двухтомная работа по истории Виленского учебного округа. Ее польский перевод появился только в 1991 г. В России до сих пор она практически неизвестна, тем более что французский язык уже давно не является приоритетным.

Так я стал «окраиноведом». Это произошло задолго до начала 1990-х гг., когда появилось много работ в этой области. Мне, обнаружившему такое ценное, нетронутое поле для исследований, захотелось глубже изучить хотя бы его часть. Я остановил свой выбор на юго-западных губерниях. В 1982 г. мне вновь удалось получить исследовательскую стипендию для работы в архивах, теперь уже в Ленинграде и Киеве. Хотя в течение 15 лет я возглавлял Отделение польской филологии в Лилле, моя научная работа была всегда сконцентрирована в русско-украинских архивах. Мне тогда казалось, что самой важной эпохой для понимания отношений на Правобережной Украине был период с 1831 по 1863 г. Именно поэтому мои новые поиски начались с реформ Д.Г. Бибикова. В 1985 г. вышла моя книга «Le Noble, le Serf et le Revizor. La Noblesse polonaise entre le tsarisme et les masses ukrainiennes, 1831 – 1863», показывающая украинский народ зажатым между польскими помещиками и российской властью.

После ее выхода у меня зародилась идея написания трилогии, охватывающей целый XIX век. Ее реализации помог большой успех, который эта первая «украинско-польско-русская» книга на польском языке имела в Париже у известного издателя журнала «Kultura» Ежи Гедройца. После перекрестного сопоставления множества книг и изданных источников я решил в 1991 г. приступить к продолжению предыдущей книги и снова обратился к киевским и петербургским архивам. Уже начиналась новая политическая эра, не было уже прежней замкнутости страны и архивов. Доступ к фондам и описям не требовал больше борьбы с бюрократией. В 1993 г. вышел плод этих штудий под названием «La Bataille de la terre en Ukraine, 1863 – 1914. Les Polonais et les conflits socio-ethniques». Украинский перевод первой книги вышел в Киеве в 1996 г., а второй – в 1998 г. В России между тем также начали интересоваться этой темой. Я познакомился со многими российскими исследователями во время научной сессии в Каменец-Подольском в мае 1992 г. Они пригласили меня в Москву в 1996 г., где я смог ознакомить со своими работами российскую аудиторию. Мой доклад, посвященный второй «украинской» книге, появился в сборнике «Россия – Украина: история взаимоотношений» (Москва, 1997).

Мои работы укрепили мои научные позиции во Франции. В 1994 г. меня избрали на единственную в моей стране кафедру истории славян в Сорбонне (университет Париж – 1). Мне тогда показалось, что у моего дерева не было корней и что следовало направить внимание на исследование истоков трехсторонних отношений, т.е. на период, непосредственно последовавший за присоединением польских земель в 1793 г. к России.

Профессор Е.В. Анисимов пригласил меня в Петербург, и в 2001 г. я мог изучать документы РГИА, тогда еще размещавшегося на Английской набережной. Так было завершено исследование, легшее в основу данной большой книги.

Эта третья часть трилогии, озаглавленная «Pouvoir russe et noblesse polonaise en Ukraine 1793 – 1830», была напечатана в 2003 г. издательством CNRS с помощью профессора В. Береловича, возглавляющего серию «Русские миры – государства, общества, нации». Польские коллеги первыми подумали об общем издании всех трех книг. На Украине же была издана отдельно еще не выходившая, третья, часть. Книга была встречена в Польше благосклонно, получила премии, хотя многим она не понравилась, как это и бывает с беспристрастными работами.

Благодаря усилиям, терпению, прекрасному стилю моей русской переводчицы Марии Крисань, благосклонности редактора Михаила Долбилова и пониманию важности этой темы издательством «НЛО» книга теперь в руках российского читателя. Моя мечта сбылась. Знаю, что мой взгляд постороннего может показаться непривычным. Возможно, именно этим он и будет полезен.

Несмотря на чрезвычайно интересные работы, появившиеся в течение последнего двадцатилетия, а также возрождение свободной истории, позволившей открыть глаза на окраинную тематику, мои многолетние исследования не потеряли актуальности. Историки нового поколения очень помогли мне пересмотреть некоторые мои выводы. По мере того как моя книга переводилась с французского на польский и на украинский, а затем на русский язык, я не прекращал поправлять и дополнять свой текст. Поэтому можно сказать, что настоящее издание на русском языке – самое полное и точное из всех.

В то же время надо сказать, что в большей части появившейся литературы использован иной, чем у меня, подход. Каждая национальная группа, о которой здесь идет речь, несмотря ни на что, все еще тянется к своим давним темам, доказывает «свою» правоту или же интересуется отдельными, частными вопросами. Более подробную информацию читатель найдет в сносках. Мне хотелось бы отдать дань уважения самым выдающимся исследователям, хотя я не всегда согласен с ними. В украинской историографии ближе всего к области моих интересов стоят книги Н.Н. Яковенко о шляхте. Хотя и посвященные более раннему периоду, ее работы оказали очень сильное влияние на мои размышления. Другие украинские историки уже пошли немного дальше меня. В.С. Шандра написала в 1999 г. интересную работу о киевских генерал-губернаторах с 1832 по 1914 г. М.В. Бармак издал в 2007 г. по-украински книгу о формировании правительственных учреждений Российской империи на Правобережной Украине (конец XVIII – первая половина XIX в.). Правда, на мой взгляд, эти исследования придают слишком большое значение праву, законам, принимают на веру эффективность законодателей. Создается впечатление, что в империи всегда побеждала воля властей к интеграции. Слишком мало внимания уделяется сопротивлению, неудачам, поражениям. Анализу нормативных текстов (особенно Полного собрания законов) отводится слишком много места в этих работах. Меньше говорится о том, как эти законы приводились в действие на местах. Ведь в конечном счете именно беспомощность и бессилие низшей администрации завели в тупик все эти интеграционные устремления центральной власти.

Как будет видно, я широко использовал польские исследования и источники, однако не так уж много польских историков согласны со мной или оказали влияние на меня. Я очень высоко ценю Ежи Едлицкого за его критический анализ шляхетской ментальности и его тонкое знание польского общества в целом. Также следует упомянуть Лешека Заштовта, которого я считаю своим последователем в области истории школьного дела в середине XIX в. Крупные же работы Т. Эпштейна, Д. Шпопера, М. Устшицкого, несмотря на их очень серьезную документальную базу, слишком очевидно вписываются в то «ностальгическое» течение, о котором я говорил выше. Ностальгия поляков по «кресам» мне чужда.

Российские историки после 1991 г. также стали поднимать совершенно новые темы. В украинских исследованиях это – изучение административной системы царской империи, которое привлекло внимание Н.П. Ерошкина (несколько переизданий его известной монографии), и исследование роли генерал-губернаторов и губернаторов (Л.М. Лысенко, 2001). Следует назвать также Л.Е. Горизонтова, который посвятил свою книгу 1999 г. парадоксам имперской политики, показав всю сложность отношений между Петербургом и Варшавой в XIX в. Издал он и ряд статей, где польский вопрос освещается совсем по-новому; правда, западные губернии не находятся в центре его внимания.

Самый оригинальный поворот в российской историографии последних лет связан с грандиозным успехом «империологии». В этом движении принимают участие и американские сторонники крупномасштабных, смелых и несколько головокружительных проектов. Среди империологов видим даже японца Кимитаку Мацузато. Многие из них связаны с редакцией журнала «Ab Imperio». С определенной долей упрощения можно сказать, что после краха Советского Союза эти историки испытывают тоску по величию империи и, проводя сравнительный анализ, стремятся доказать, что для истории каждой империи свойственны мрачные стороны. С их точки зрения, это извиняет многое.

Главное для меня состоит в том, что этот подход привел группу историков к тому, чтобы обратиться к исследованию окраин России и подробно описать отношения, складывавшиеся между центром и перифериями, создавая, таким образом, новый тип нарратива. Некоторые, однако, идут слишком далеко в желании найти оправдание репрессивной политике в Литве и Белоруссии после 1863 г. А.А. Комзолова, например, в своей книге 2005 г. пытается опровергнуть мнение о том, что виленский генерал-губернатор М.Н. Муравьев желал подавить самобытность местных народностей. Вообще же следует отметить, что в понимании российской историографией национальных вопросов в западных губерниях был сделан солидный шаг вперед благодаря работам М.Д. Долбилова о Северо-Западном крае и в еще большей степени А.И. Миллера – по украинскому вопросу во второй половине XIX в. (2000) и национализму в Российской империи (2006). Под редакцией этих авторов была написана и издана политическая история западных окраин в XIX в., которая надолго останется незаменимой (2006).

Неважно, что у А. Миллера подспудно не раз проявляется желание убедить читателя в том, что Россия «отнюдь не была той империей зла», о которой говорят, и что «политика империи выглядит совсем не так мрачно». Пусть каждый несет бремя прошлого как может. Превосходная источниковая база книг Миллера – свидетельство тому, что он отлично понимает, в чем состоит история. Именно в этом мы близки. Все, что читатель найдет в моей книге, совпадает с определением «новой истории империи», данным Миллером: «Это именно та сложная ткань взаимодействия имперских властей и местных сообществ, которую нужно стремиться воссоздать во всей ее полноте».

Результат сорокалетних исследований французского историка становится доступен новому, открытому поколению российских историков.

И последнее – эта книга не увидела бы свет без самопожертвования моей жены Терезы, которая вместе со мной в 1963 г. написала в МГУ дипломную работу о греческих колониях Северного Причерноморья… Я рад тому, что благодаря настоящему переводу мы продолжаем наш русский путь.

Париж, август 2010

Данный текст является ознакомительным фрагментом.