Земельный голод

Земельный голод

Убийство царя вызвало страшное потрясение, а на местном уровне – панику. Каждый из трех губернаторов пытался доказать, что в его губернии царит спокойствие. Волынский губернатор заверял, что народ находится в большом горе и что даже в костелах и синагогах идут молебны. Авторы годовых отчетов за 1881 и 1882 гг., не решаясь сообщить о крестьянских волнениях, свидетельствующих о вопиющей несправедливости в решении земельного вопроса, вновь сваливали вину на кого придется – поляков, евреев, социалистов, штундистов, иностранных колонистов. В целом же во всем, по мнению местных властей, были виноваты поляки.

Именно они после реформы продали слишком много земель немцам, чехам, подданным Пруссии, Австро-Венгрии и бывшего Царства Польского (ныне Привислинского края), «так что крестьянские общества, в особенности в лесных уездах, мало-помалу очутились окруженными мелкими землевладельцами поселенцами», с которыми крестьяне не могли прийти к взаимопониманию, ибо завидовали их успехам. Бедность оказалась плохим советчиком. Разграничение помещичьих и крестьянских земель было приостановлено, росло число несправедливых решений в результате карательных экспедиций, а гибель царя вызывала лавину самых невероятных слухов. Одни утверждали, что в скором времени подворное распределение земли будет заменено подушным, другие, напротив, говорили о возвращении барщины. 27 мая 1881 г. министр внутренних дел даже вынужден был издать специальный циркуляр для полиции с рекомендацией обратить наибольшее внимание на опасные слухи о распределении земли, о предоставлении крестьянам дополнительных наделов, черном переделе и т.п. В 1882 г. волынский губернатор забил тревогу, требуя скорее покончить с межеванием помещичьих и крестьянских земель. Множившиеся конфликты, по его мнению, отпугивали русских помещиков от поселения в этих местностях, так как они беспокоились за судьбу своих приобретений.

Волынский губернатор считал, что нельзя было исключить, что народный гнев обратится против евреев, несмотря на уже принятые меры по защите этого «нечистого племени». В связи с этим он предлагал полностью выселить их за пределы губернии. Заметки Дрентельна на полях отчета губернатора свидетельствуют, что он сомневался в том, будут ли подобные меры, которые хороши для Волыни, полезны для всей России. Стоит помнить, что в скором времени будут приняты антисемитские «майские законы» 1882 г. Киевский губернатор представил свой отчет в подобной тональности, правда, козел отпущения у него другой. Его отчет за 1881 г. преисполнен глубокой ненависти к штундистам, социалистический и нигилистский рационализм которых, по его мнению, свидетельствовал о необходимости укрепления православного духовенства. Однако Дрентельн воспринял это как крайнее проявление мистического и патриотического пустословия, отмечая, что все это лишь слова, при отсутствии фактов. Зато волынский губернатор, подводя итог в своем отчете об этих крайне беспокойных годах, писал: «В политическом отношении Волынская губерния, как и в 1881 г., не проявляла никаких тревожных симптомов, но польская интеллигентная часть населения по-прежнему стремится к обособлению и, воздерживаясь от всякого изъявления симпатии к чему-либо русскому, тем самым свидетельствует о своем затаенном враждебном отношении к Русскому государству»1032.

Обострение социальных конфликтов в 1880-е гг. во многом объясняется очень быстрым демографическим ростом, который будет ускоряться и в дальнейшем. К 1881 г. общая численность населения Правобережной Украины составляла свыше 7 млн чел.

Плотность населения на 1 км² на первый взгляд может показаться не слишком высокой, однако следует помнить, что значительную часть территории составляли леса и земли, непригодные для возделывания. Сельское население разных сословий (главным образом крестьяне и мещане) достигало 6,26 млн жителей, то есть 90,6 % от общего числа. Эти люди продолжали обрабатывать все те же, выделенные 20 лет назад, наделы. При этом за 19 лет число жителей трех юго-западных губерний, – как и по всей империи, в результате демографического взрыва – выросло на 1 434 199 человек, т.е. на 26,2 %, и это несмотря на высокую детскую смертность и большое количество смертей из-за низкого уровня жизни1033. Естественный прирост населения, который в 1870-х гг. составлял 14 человек на 1 тыс. в Подольской губернии, 17 – в Киевской и 18 – в Волынской, в 1880-х достиг 20 человек в Подольской и Волынской губерниях и 22 – в Киевской.

Явление, известное в начале ХХ в. под названием «земельный голод», было следствием того, что во владении всех бывших помещичьих крепостных крестьян Правобережной Украины (особенно если помнить об их традиционном требовании душевых наделов) находилось гораздо меньше земли, чем у нескольких тысяч помещиков. Ситуация обострялась также и тем, что в крестьянской среде наблюдалось заметное расслоение – среди моря бедноты появилось «богатое» меньшинство. В отчетах фиксировался рост преступности, связанной с обезземеливанием. Так, все больше становилось конокрадских банд. Лишь за 1881 г. в Волынской губернии было украдено 4276 лошадей, за что (часто по доносам) было арестовано 1687 лиц. Поскольку наказания были незначительными, то освобожденные получали возможность жестоко отомстить. В Киевской губернии на 1 тыс. пожаров в 1882 г. приходилось 281 случай поджога.

Если польские помещики жаловались на уменьшение своей земельной собственности из-за давления со стороны властей, то что могли сказать крестьяне, зажатые между границами этих латифундий? И что делали помещики для того, чтобы облегчить положение бедняков, окружавших их имения со всех сторон?

В воспоминаниях польских помещиков главным образом говорится о враждебности крестьян, а не об улучшении их судьбы. Глубоко архаичное сознание польских помещиков и стремление сохранить каждую пядь «польской земли» не давало им возможности задуматься о возможном сотрудничестве с крестьянами.

Помещикам было достаточно благотворительности и милосердия, чтобы считать свою совесть чистой. У всех помещиков было «доброе сердце». Один из них не только принял в фабричную больницу для своих работников (поляков и иностранцев, но не для местного населения!) украинского крестьянина со сломанным позвоночником, но даже велел дать ему молока. Другой за свой счет учил в Варшаве двух сыновей своего любимого украинского слуги. Он же оказывал помощь погорельцам (крестьяне традиционно считали пожар от молнии проявлением божьего гнева, а потому не смели гасить пламя). Он дал им 10 коров и зерно для посева, которое им пришлось отработать. Такие щедрые помещики с гордостью называли себя «пионерами социального труда на селе». Мать Хелены Кутыловской за свой счет содержала сестру милосердия и акушерку, способствуя распространению гигиены и борясь со случаями, когда крестьяне привязывали своих жен за руки к балке, чтобы те быстрее рожали.

В этой доброте патриархального помещичьего мира было что-то трогательное: «Родители создали в Кумановке особую атмосферу доброжелательности, способствующую сосуществованию людей разных социальных слоев. Господствующий в нашем доме климат, где придерживались семейных традиций, высоких патриотических чувств, уважения к людям труда, абсолютной честности, в отношении к себе и к другим, передавался всем, и мы, дети, росли в такой атмосфере». С. Стемповский также вспоминал, что мать втайне от мужа помогала крестьянам: «В те времена в селах крестьяне были совершенно лишены медицинской помощи, и в этой области следовало многое сделать. Мать интересовалась траволечением, народной медициной, она перевязывала раны и язвы, а в серьезных случаях давала письмо к уездному врачу, которому платила из собственных скромных средств»1034.

В имениях крупных помещиков благотворительная деятельность зачастую превращалась в показуху. Граф Владислав Браницкий считал нужным ответить на нападки «Киевлянина», обвинявшего его в том, что средства, предоставленные ему во время войны на Балканах для Красного Креста, он потратил исключительно на своих польских работников. На страницах газеты «Kraj» Браницкий писал, что три созданных им госпиталя для раненых использовались также для простого народа. Правда, в созданной и содержащейся им гимназии учились только польские дети. Однако он подчеркивал, что оказывал финансовую поддержку крестьянам, в частности создал банк для предоставления им ссуд. Газета «Kraj» охотно и подробно писала о деятельности графа, поскольку он был ее совладельцем. Речь шла о фонде, созданном в 1838 г. Александрой Браницкой-Энгельгардт с капиталом в 1 млн рублей ассигнациями. Из этих средств оказывалась помощь 100 тыс. крепостным из 226 сел, входивших в имение Белая Церковь. В 1863 г. был сделан первый взнос (285 700 рублей), внесенный в качестве депозита в государственный банк в Киеве, 20 июня 1875 г. Министерство финансов утвердило его в качестве начального капитала Крестьянского банка, открытого лишь 1 января 1880 г. Газета «Kraj» видела огромную заслугу банка в том, что ему удалось вырвать крестьян из рук евреев. Как увидим в дальнейшем, газета часто публиковала антисемитские тексты, щедро цитируя Э.А. Дрюмона. Правда, когда банк опубликовал свои подсчеты, то оказалось, что он не был полностью филантропическим учреждением. Взносы принимались под низкий процент: 5 % на срочный вклад и 2 % на текущий счет, зато ссуды предоставляли под 12 % годовых. В любом случае открытие банка позволило крестьянам Браницких научиться новому отношению к деньгам. В свою очередь, Браницким это давало возможность официально заявлять о себе как о покровителях народа1035.

Века рабства и чувство покорности привели к тому, что крестьяне привыкли считать gentlemen farmers высшими существами, перед которыми следует всегда гнуть шею. Когда один из Браницких умер в Париже, и русские, и польские газеты не могли нарадоваться тому, что 5 тысяч крестьян пришли на вокзал встречать тело, привезенное в Белую Церковь, а также удивительному проявлению социальной солидарности во время похорон, когда среди стоявших вокруг гроба можно было увидеть аристократов, крестьян и мещан, с православными и католическими хоругвями (евреям позволили совершить службу только через две недели). Но не показательно ли и то, что на другого Браницкого напало трое крестьян, которых он застал за кражей дров? Очень строгое наказание нападающим – шесть лет каторжных работ и пожизненное поселение в Сибири – не смогло ослабить у помещиков тревожного предчувствия конца устоявшегося миропорядка1036.

Об относительности правосудия свидетельствуют достаточно серьезные беспорядки в имениях Браницких в Звенигородском уезде в 1880 – 1883 гг., в ходе которых крестьяне проявили упорство и сознание своей чуждости и польской, и русской традиции. Крестьяне села Ольшаны, проиграв длительный процесс, начатый еще в 1860-е гг., с помещичьей семьей из-за 700 десятин и поняв, что им не одолеть сговора польского помещика с российским правосудием, решили организоваться автономно и отказались избирать сотников и десятников, так как знали, что эта крестьянская полиция связана присягой с царской властью. Их не удалось укротить даже после того, как сотня казаков арестовала организаторов. Член Киевского губернского присутствия по крестьянским делам Богословский предложил им избрать трех сотников вместо шести и 20 десятников вместо 34, но крестьяне на это не согласились. 3 августа 1882 г. губернатор назначил на эти должности людей со стороны и ввел войско, но 300 крестьян решительно прогнали узурпаторов, призвав остальных крестьян перестать работать на Браницких, захватить помещичьи земли и не платить налогов в казну. Соседние села Тарасовка, Толстое, Казацкое, Пединовка стали рубить барский лес. На воспоминания крестьян о давней гайдамацкой вольнице оказывал влияние бывший студент, а в то время член «Народной воли» Ф.Л. Сушманов, который поселился в Ольшанах под фамилией Квитко. В связи с этим Дрентельн вынужден был послать Браницкому значительную военную помощь: в упомянутых селах расквартировали полк драгунов и батальон пехоты под командованием полковника Руссау, который запретил солдатам любой контакт с населением, из опасения, что крестьяне, давая им есть и пить, могли брататься с ними. После публичных избиений крестьяне вернулись к работе, выплатили налоги и выбрали ответственных лиц. Судя по полицейским отчетам, Руссау действовал «в высшей степени энергично, смело, умело и решительно», поддерживая порядок на протяжении 1883 г. с помощью «военных прогулок», которые в каждом селе сопровождались экзекуциями1037.

Развитие ситуации у Браницких наиболее показательно, поскольку именно им принадлежали самые крупные имения на Украине, однако подобные случаи были во всех трех губерниях. В 1881 г. в противоположной части Юго-Западного края, в район Ровно был направлен батальон пехоты, к которому присоединился прибывший на поезде из Дубно волынский губернатор для разгона бунтовавших крестьян в имении Микуличев (площадью около 2600 десятин). Крестьяне сел Липки и Волкошев отказались уступить землю, которая, согласно инвентарю, принадлежала им, но по решению суда была передана помещикам. Лишь вмешательство войска заставило их подписать обещание урегулировать свои споры законным путем. Комментируя инцидент, газета «Kraj» видела в нем лишь злой умысел «темных и тайных подстрекателей, нарушавших общественное спокойствие», в крестьянской же бедности она винила кулаков, отбиравших последнее у своих же братьев1038.

Д.П. Пойда показывает в своей работе, что подобные бунты нередко происходили и в имениях русских помещиков, а в книге С. Бенсидуна приводятся многочисленные примеры крестьянских выступлений непосредственно на территории России, вызванных тем же земельным голодом. Важно подчеркнуть, что оказываемая царской армией помощь нисколько не смущала польских помещиков, которые в других случаях любили говорить о собственном «патриотизме» и были склонны считать украинцев «своим народом». Они не видели в этом парадокса и относились к такому положению дел абсолютно спокойно: ведь главное, как известно, заключалось в том, чтобы любой ценой сохранить семейное наследство.

В подцензурной прессе рассказывалось лишь о самых крупных волнениях. Однако в архивных материалах полиции и генерал-губернатора находим целый перечень острых конфликтов. В 1882 г. в селе Иванковцы Ушицкого уезда у помещика Скибневского крестьяне требовали 60 десятин земли. После полученного отказа они подняли бунт, который был подавлен благодаря вмешательству подольского губернатора, руководившего карательной операцией. В соседнее село Вахновка было вызвано 50 казаков для подавления взбунтовавшихся крестьян, требовавших 60 десятин пахотной земли и 100 десятин угодий у помещицы Крупинской. В 1882 г. 200 крестьян из имения Карвицких в селе Полынка под Новоград-Волынском разрушили кирпичный завод. Во время проведенной под командой волынского губернатора акции было арестовано 60 мятежников. Сулятицкие не могли справиться с бунтом крестьянок в селе Лядова Могилевского уезда, пока туда не прибыло две роты солдат. В 1883 г. в имении Тшечяков в селе Гуничи Овруцкого уезда вернуть захваченные спорные земли удалось после военной операции, во время которой крестьянки дрались палками, а мужики выгоняли скот, используя его как живой щит против армии. После возвращения спорной земли помещик хотел построить там постоялый двор, однако крестьяне вновь захватили ее, и только после телеграммы к губернатору и его приезда с каждого крестьянина удалось взять слово уважать чужое имущество1039.

Вдумчивый отчет киевского губернатора С.Н. Гудим-Левковича за 1883 г. хорошо отображает тупик, в который зашла российская земельная политика: «Печальные недоразумения, вызванные в некоторых случаях самовольными захватами со стороны крестьян владельческих полей и пастбищ, потребовали даже в последнее время особо строгих мер взыскания с виновных, в видах водворения должного порядка…» Все это, по его мнению, свидетельствовало о том, «что основы гражданственности – собственность и ее неприкосновенность – переживают в сознании народном какой-то болезненный кризис». Он признал, что поведение крестьян было предопределено несправедливым разделом земли, и даже заметил, что эти конфликты «пока обращают на себя мало внимания. Но в действительности, и особенно с временем, с дальнейшим осложнением жизни, [они] могут представить весьма серьезные препятствия в правильном течении гражданского развития народа».

Проницательность губернатора проявилась и в негативной оценке предоставления земель по великорусскому образцу сельскому обществу, а не на двор, из-за чего оформленные участки не могли быть превращены в индивидуальные, и крестьяне не знали точно, где расположены их собственные части. Несомненно, по мнению губернатора, крестьяне в значительной степени продолжали жить по старинке, отсутствие же при этом четкости в разделении земельной собственности и кадастра могло оказаться крайне опасным в будущем, ибо какой может быть цена собственности с плохо установленными границами? Он также подчеркивал, что корень зла, источник всех проблем в деревне, проявившихся после отмены крепостного права, заключается в том, что «юридически права крестьянина не имеют ни силы, ни значения».

Источником еще больших конфликтов губернатор считал проведение межевых работ и надеялся, что благодаря административной реформе и реформе местного самоуправления (они последовали в Центральной России лишь в 1889 – 1890 гг.) будет возможно, несмотря на отсутствие земств в западных губерниях, нормализовать жизнь в крае, упразднив «слишком несправедливые и слабые волостные суды и создать орган местной власти, близкий к народу, связанный с ним традициями и своим имущественным интересом…». Таким образом зарождалась идея «земских начальников», российских защитников и опекунов неблагонадежного крестьянства1040.

Из сервитутов, существовавших в 1863 г., наибольшие трения между землевладельцами и крестьянами вызывало право на выпас скота. Д.П. Пойда приводит впечатляющий перечень случаев, когда применение силы было не меньшим, чем при спорах о земле, с которыми конфликты из-за права выпаса часто пересекались.

Столкновения происходили в большинстве случаев между крестьянами и польской дворней, которую посылали прогнать непрошеных гостей и их скот. Случалось, что драки приводили к гибели людей. Разъяренные крестьяне часто целой толпой уничтожали все изгороди, тем самым усугубляя у помещиков ощущение, что они живут на осадном положении. Нападающие засыпали выкопанные за большие деньги рвы, разрушали изгороди, захватывали помещичьи угодья. Не было ни одной польской помещичьей семьи, которая бы не прошла через подобные конфликты. Им часто приходилось видеть застреленного лесничим крестьянина, управляющих, побитых крестьянами, или детей, которые тонули в реках, пытаясь убежать от преследовавших их слуг, посланных сторожить помещичью собственность.

Споры из-за пастбищ были тесно связаны с вопросом увеличения поголовья крестьянского скота. В течение 20 лет в трех губерниях поголовье лошадей возросло в три раза: с 501 090 в 1864 – 1866 гг. до 1 719 739 в 1883 – 1887 гг. Эти точные статистические данные собирались в ходе регулярных военных переписей. Именно поэтому газета «Kraj» дала столь восторженный отзыв на брошюру русского помещика из Киевской губернии Моргова, представленную им в Сельскохозяйственном обществе в Киеве, в которой он доказывал, что крестьяне держат слишком много лошадей. В этой губернии, как писала газета «Kraj», насчитывалось 432 647 лошадей. При этом в крупных имениях их было 112 907, а в крестьянских хозяйствах – 286 809. При этом польские и русские имения занимали площадь в 2,201 млн десятин, тогда как крестьянские наделы – всего 1,875 млн десятин. Следовательно, в крупных имениях один конь приходится на 19 десятин, а у крестьян на 6 десятин. По мнению Моргова, подобная ситуация была ненормальной, она способствовала распространению болезней среди скота и необоснованным крестьянским требованиям увеличения площади пастбищ1041.

Однако фальшь подобных рассуждений становится очевидной, если обратиться к результатам военной переписи лошадей. Итак, в Киевской губернии по состоянию на 1888 г. было больше всего безлошадных крестьянских хозяйств – 61,9 %, остальные имели по одной (8,8 %), по две (20,1 %) и по три (9,2 %) лошади.

Иными были пропорции в более богатых землях Волынской губернии, где 34,7 % крестьянских хозяйств были безлошадными, а 40,4 % имели даже по три лошади.

Общее среднее количество по трем губерниям было следующим: безлошадные хозяйства – 49,4 %, однолошадные – 6,2 %, двулошадные – 25,3 %, трехлошадные – 19,1 %. Таким образом, можно сказать, что проблема избыточного количества лошадей была высосана из пальца. В то же время на основании этих данных можно говорить об усилении процесса расслоения в деревне, где наряду с беднотой появилась группа зажиточных крестьян. 44 % владельцев пары и тройки лошадей, безусловно, относились к тем, кого называли кулаками. Их детям и внукам предстояло пройти через раскулачивания, пик которых пришелся на сталинскую эпоху.

Статистические данные о значительно меньшем по сравнению с населением увеличении поголовья крупного рогатого скота и овец показывают, что крестьянские хозяйства не могли развиваться из-за слишком небольшой площади наделов: 1,37 млн крупного рогатого скота в 1863 г. по сравнению с 1,47 млн в 1883-м, т.е. 7 % прироста; 2,62 млн овец в 1863 г. и 2,88 в 1883 г., т.е. 11,3 % прироста. Лишь количество свиней, которым не нужно было пастбище, росло пропорционально нуждам населения: с 1,15 до 1,44 млн голов, т.е. 29,2 % прироста1042.

При таком положении становится понятной острота конфликта из-за доступа к лугам и пастбищам, а также ситуация с потреблением крестьянами мяса и молока. Крестьяне в отчаянии выгоняли общинный скот на луга и даже поля помещика.

Беспорядки, связанные с нехваткой пастбищ, в 1881 г. произошли в имении Роговских в Чигиринском уезде, у Любомирских и Домбровских в Липовецком уезде, у Дуравских в Таращанском уезде, у Бжозовских в Черкасском уезде; в 1883 г. в поместье Елецкой в Новоград-Волынском уезде, у Потоцких в Винницком уезде, у Сулатыцких и Марковских в Ямпольском уезде, у Косецких в Каменецком уезде, у Соболевских в Летичевском уезде, у Тарновских в Каневском уезде; в 1884 г. у Шкляревича в Сквирском уезде. Каждый раз доходило до драк, а полиции приходилось вмешиваться, чтобы защитить помещичью собственность. В случаях таких споров войско вызывалось реже, чем при стихийных захватах земли. Правда, в 1884 г. из имения под Винницей граф Грохольский выслал телеграммой губернатору просьбу прислать две роты солдат, чтобы положить конец «произволу» тысяч крестьян из крупных сел Сальники и Лавровка, которые захватили его землю, засыпав выкопанные вокруг рвы. В результате вмешательства военных удалось на какое-то время усмирить крестьян, однако в 1885 – 1886 гг. неразрешенные выпасы вновь начались1043.

До 1905 г. эти социальные волнения не приобрели угрожающего масштаба, так как революционная пропаганда была еще слабой. Кроме благотворительной деятельности отдельных помещиков крестьяне могли рассчитывать на помощь узкой группы интеллигенции, например врачей и судей, среди которых большинство было поляками. Замкнутость крестьянского мира хорошо описана двумя очевидцами. Первый – польский врач Владислав Матляковский, который достаточно холодно относился к своим пациентам среди крестьян, отдавая предпочтение помещикам: «Руський народ в целом симпатичен, не слишком красив, по крайней мере мне не довелось встретить воспетых поэтами ни “чернобровых”, ни красивых женских лиц. Это народ одаренный, смекалистый, но ленивый и пьянствующий. Не занимается никаким ремеслом, жизнь ведет очень простую, ему ничего от мира не нужно. Сам пашет, сеет, прядет, ткет холст, шьет овечьи тулупы. Вообще охотно обращается за советами к врачу, верит ему, благодарен, спрашивает, сколько должен заплатить, и дает, сколько может…»

Иным было отношение русского судьи. Из рассказа Маньковского следует, что судье как защитнику закона часто приходилось идти наперекор собственной совести. В октябре 1885 г. ему выпало судить крестьянина за кражу телеги дров из леса Феликса Собанского: «…он был вынужден приговорить крестьянина к тюремному заключению, но потом, сняв свою судейскую цепь, произнес в суде демократическую речь и вот что сказал: вы видите перед собой бедного глупого крестьянина, который, чтобы согреть себя и свою бедную семью, украл несколько поленьев у миллионера! А тот, купаясь в роскоши, не постеснялся подать на этого несчастного в суд. Как судья я был вынужден осудить его, но как человек я обращаюсь к вам, господа, с вопросом: не найдется ли хотя бы один среди вас, кто бы взял этого бедного человека на поруки, чтобы мне не пришлось приказать немедленно взять его под стражу?» Такое благородное поведение русского чиновника было встречено протестом со стороны помещиков, совесть которых не могла проснуться от подобного единичного проявления жалости1044.

Земельный голод был знаком всей империи. Правительство попыталось помочь крестьянским хозяйствам, создав в 1882 г. Крестьянский земельный банк с целью предоставления крестьянам кредитов для покупки земли. Однако острота борьбы между русскими и польскими помещиками за землю, описанной в предыдущей главе, не оставляла крестьянам Правобережной Украины надежды на расширение своей собственности за счет крупных имений. Это становится очевидным, если сравнить до смешного малые участки земли, приобретенные крестьянами (которых сразу стали считать кулаками)1045, с помощью банковских кредитов.

Эти цифры во много раз – от 2 до 12 – меньше, чем аналогичные данные по покупке земли на Левобережной Украине. Разочарование среди крестьянства было еще острее, поскольку в этих трех губерниях многие из них считали, что помещичьи имения можно будет разделить сразу после получения ссуд. В связи с таким наивным восприятием сути дела генерал-губернатор Дрентельн в начале 1884 г. даже разослал по местным органам власти предостережения относительно крестьян, которые настаивали на покупке земель, не подлежащих продаже!1046

Реакция помещиков на столь запутанную ситуацию была однозначной – репрессии. 31 мая 1885 г. министр внутренних дел И.Н. Дурново разослал всем губернаторам печатный циркуляр, сообщая о возможности в исключительных случаях применения телесных наказаний для замирения крестьян, при условии личного присутствия губернаторов. Циркуляр, похоже, вовсе не отвечал реальности: как известно, губернаторы не ждали разрешения министра в этом вопросе! Но этот документ стал в своем роде переломным, так как официально узаконил применяемую практику, подтверждая тем самым иллюзорность отмены крепостного права за 22 года до того. «Не может подлежать сомнению, – писал министр, – что при известных условиях времени, места, характера волнующегося населения и самого волнения телесное наказание может оказаться не только соответственной, но и единственной целесообразной мерой и при том такой, которая, поражая только некоторых ослушников, является несравненно менее тяжелой, чем военная экзекуция, всегда разорительная для населения, не говоря о таких случаях, когда приходится прибегать к оружию»1047.

Словно в ответ на жестокость применяемых средств, вдвое возросла агрессивность крестьянских выступлений. Несколько польских помещиков из Волынской губернии сообщали в газету «Kraj» ужасающую информацию о деталях убийства своего сотоварища Миколая Оттмарштейна. Его теща помещица Дубовецкая писала, что он всегда жил в согласии с крестьянами, даже не подавал на них в суд за кражу дров. Другой корреспондент, подписавшийся как Ф.М.Е., сосед из Овручского уезда, описал жуткую картину гибели этого молодого, крепкого поляка, который трижды поднимался с земли после удара топором, пока его не задушили. «Случай этот вызвал среди местного польского дворянства жуткий страх из-за все возрастающей дерзости преступников такого рода и из-за участившихся случаев кровавых расправ крестьян с дворянством. В данном случае убийство было совершено средь бела дня, в нескольких десятках шагов от усадьбы, в присутствии 4 свидетелей, рабочих имения, которые не пришли на помощь жертве…»

Кроме того, автор вспомнил о нападении, совершенном за год до этого, на Владислава Браницкого, «на фоне сотен краж, пожаров, поджогов, двадцати случаев еще других убийств, произошедших за год в Овруцком уезде». Статья заканчивалась описанием общей тревожной атмосферы, царившей в имениях: то крестьяне бросили палкой в помещицу, проходившую через деревню, то в другом месте грозили сжечь урожай, если не получат луга: «…принимая все это во внимание, жизнь польского дворянства в нашем крае представляется в мрачном свете»1048.

Через несколько месяцев еще один польский корреспондент с Украины (М.К.М.) представил совершенно иную точку зрения: «Лишь законный путь является истинным в договоренности с крестьянами. Практикуемые здесь и в других местах драки не на жизнь, а на смерть при конфискации скота в значительной степени ослабляют в народе чувство повиновения и социального порядка, указывая ему в качестве последнего аргумента лишь грубую силу. Тем временем законный путь заставляет народ уважать принципы права и справедливости и тем самым воспитывает его»1049.

Через неделю было совершено нападение на лесника графа Грохольского, и поток взаимных обвинений продолжился. В годовом отчете подольского губернатора за 1888 г. глава, посвященная земельным спорам, – словно слова из песни, которых не выкинешь: «В отношении же массовых беспорядков аграрного свойства отчетный год по численности и характеру нарушений может считаться относительно благоприятным. Всех случаев насчитывается восемь. Прекращены они полицейскими средствами, без применения экстралегальных мер». Губернатор заверил своего августейшего читателя, что не произошло ничего, что могло бы навредить неприкосновенности крупной земельной собственности1050.

Еще долгое время помещики Юго-Западного края будут завидовать помещикам Центральной России, где в 1889 – 1890 гг. для управления крестьянами были введены земские начальники, по нескольку на каждый уезд, и было усилено положение дворян в земствах (т.н. земская контрреформа). Этого решения удалось добиться ультраконсервативному русскому дворянству при поддержке князя В.П. Мещерского, редактора «Гражданина», вопреки позиции даже такого реакционера, как К.П. Победоносцев. Все это привело к ликвидации автономии земств, введенных в результате земской реформы 1864 г. Поскольку же в юго-западных губерниях земств не было, мировые посредники вместе с мировыми судьями оставались единственными представителями местной власти. Мещерский напрасно пытался добиться через свою газету распространения института земских начальников на западные губернии, разоблачая «анархию» и «хаос», царившие там среди крестьян и тормозящие покупку имений русскими, которым нашептывали: «не покупай, а то крестьяне тебя съедят». Интересно, что эта статья из «Гражданина» была переведена и опубликована в газете «Kraj». В ней князь подчеркивал, что не понимает, почему политика русификации западных губерний всегда была связана с воспитанием в крестьянах неуважения к дворянам – этого крайнего продукта социалистических теорий. Мещерский не мог также понять, что двигало правительством, когда оно унижало польское дворянство, официально пропагандируя тем самым социализм, и как оно могло после этого рассчитывать на уважение со стороны крестьянства к русскому дворянству, покупающему там земли. Редактор газеты «Kraj» Эразм Пильц, со своей стороны, видел в антикрестьянских мерах правительства шанс для работодателей из крупной шляхты. В том же, что касалось земских начальников, то власть, по его мнению, остерегалась вводить их в западных губерниях, потому что эти должности неизбежно заняли бы поляки1051.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.