Социально-культурная смерть

Социально-культурная смерть

Разве может вызывать удивление то, что в империи, достигшей к тому времени крайней степени закостенелости и полицейского гнета, Д.Г. Бибиков после осуществления столь памятной акции настолько пришелся по нраву Николаю I, что в 1852 г. был назначен министром внутренних дел?

Однако попробуем разобраться в ситуации, в которой оказалась «бывшая шляхта», уже практически полностью деклассированная.

Как уже отмечалось, в 1834 г., когда эта группа еще казалась малочисленной, Канкрин разработал для новых однодворцев план по организации их в общины, типичные для русского крестьянства, в связи с чем предусматривалось значительное перемещение населения; однако царь рекомендовал тогда обратиться к проекту через три года. В действительности ничего сделано не было. Результаты работы Киевской центральной комиссии указывали на то, что категория однодворцев значительно вырастет, поэтому 4 декабря 1841 г. Комитет западных губерний вновь вернулся к рассмотрению этого плана.

В связи с этим представляет особый интерес спор между министром государственных имуществ П.Д. Киселевым и министром внутренних дел А.Г. Строгановым по вопросу о том, на кого из них ляжет ответственность за эту, столь неудобоуправляемую, группу людей. Киселев сожалел, что эти люди еще не были организованы, а разработанный в 1834 г. проект был непригоден, т.к. создать предусмотренные в нем общества было невозможно из-за низкой концентрации этих людей в одном месте, а между тем налоги в должном объеме не поступали.

По мнению Киселева, этих людей следовало переселить на казенные земли, поскольку до сих пор все реформы, даже те, которые были направлены на изменение правового статуса поляков, даже превращавшие их чуть ли не в рабов (будущий посол в Париже, правда, высказывался более деликатно), имели серьезный недостаток: эти люди продолжали сохранять связь с лицами опасными и более влиятельными, чем они сами, – с польскими помещиками, в огромных имениях которых они продолжали находиться. Властям следовало принять меры, которые убедят этих людей (какая исключительная находчивость!) в необходимости переселиться и трудиться на казенных землях. Чем же они должны были там заниматься? Министр не скрывал конечной цели операции. Они должны были в обязательном порядке заниматься земледелием, чтобы, «удалив однодворцев от влияния помещиков, сосредоточить их на землях казенных под особым сельским управлением… слить их, подобно однодворцам Великороссийских губерний, с податным состоянием».

По правде говоря, исходившие от царских властей призывы покинуть помещичьи земли, которые в глазах шляхты были в первую очередь польскими, были очень наивными. Киселев предлагал, а Комитет с ним согласился, опубликовать приглашение заселять пустующие казенные земли в Саратовской и Оренбургской губерниях и на Кавказе, где переселенцам предоставлялись дополнительные свободы. В связи с этим планом царь издал «Высочайшее повеление 2 июня 1841 года об усилении способов к переселению однодворцев». Данный документ предоставлял однодворцам те же льготы, что и казакам, которых в этот период также массово переселяли, в основном в Екатеринославскую губернию. Кроме того, рекомендовалось, чтобы шляхтичи переселялись вместе с казаками в соотношении один к десяти (политика нейтрализации и слияния после Второй мировой войны получила название «тактика салями»).

Однако, как подсказывал здравый смысл, пока еще не было осуществлено массовое переселение, необходимо было позаботиться об организации жизни лишенных отныне свободы поляков там, где они проживали. Киселеву пришла в голову причудливая идея, уже когда-то высказанная Платоном Зубовым. Следовало сначала как можно крепче привязать к земле тех, кто уже жил на казенных землях, заставить платить их подушную подать, перемешав их насколько возможно и связав круговой порукой с крестьянством. Следовало также с целью предотвращения побегов составить подробную перепись, в случае самовольного ухода считать беглецов бродягами. На семьи, не заявившие на беглеца в течение трех дней, и на тех, кто предоставлял убежище «бродягам», предлагалось налагать штраф в размере одного рубля серебром.

Остальных следовало, и в данном случае Киселев апеллировал к Строганову, передать в ведение Министерства внутренних дел. Кроме того, часть можно было бы отправить в военные поселения, а тех, кто не имел постоянного места жительства, – в города. Таким образом, «бывшая шляхта» была бы полностью интегрирована в формальные структуры Российской империи и не представляла бы угрозы общественной стабильности. Далее размышления министра приобрели мечтательный характер: «Таким образом заведование однодворцами разделится по их жительству, каковая мера будет иметь весьма важное последствие, и именно раздробление и уничтожение сего сословия, сохранение коего в общем составе гражданском неудобно по его происхождению. Не имея особого общего управления и быв приписано частями к другим ведомствам, оно лишится самобытности, разрушится в своем составе и с тем вместе истребится и шляхетское воспоминание».

Однако у Строганова эти планы вызвали вопросы: где уездная полиция должна была найти средства для переселения однодворцев из частных владений, в которых, о чем Киселев забыл, они по большей части и жили? Приняв во внимание это замечание, Комитет постановил заняться пока «бывшей шляхтой», живущей на казенных землях, примеру которой, возможно, последуют и другие. И на этом пока вопрос был закрыт609.

К нему вновь вернулись через пять лет, когда 5 февраля 1846 г. Бибиков представил свои рассуждения в Комитете западных губерний, которые, хотя и имели иное, чем у Киселева, направление, не способствовали решению вопроса. Тем не менее само по себе выступление Бибикова представляет для нас особый интерес. В нем в четкой форме представлена суть идеологии, обуславливавшей действия властей при решении шляхетского вопроса, начиная с 1831 г., а также отражены продолжавшие существовать стереотипы. «Если желать, чтобы сословие однодворцев и граждан Западных Губерний, составившееся из бывшей польской шляхты, буйной, беспокойной и ленивой, образовалось в сословие людей полезных, то следует уничтожить сие вновь образованное сословие, отличное по своим податям, повинностям и образу управления от всех прочих и устранить все допущенные доселе особенности, ибо кроме того, что сии отличия, не представляя однодворцам никаких существенных выгод, стесняют их какой-то исключительностью и соединенными с оной повинностями, они решительно вредны в политическом отношении, препятствуя сему поколению польской шляхты совершенно слиться с Русскими податными состояниями и, наконец, исчезнуть в них навсегда. Посему поручение одной части однодворцев и граждан полиции, тогда как другие, живущие на казенных землях, входят в состав казенных имений, будет только поддерживать идею отличия их от прочих жителей, а с ней утверждать более и более убеждение, что они составляют особенный класс дворян или шляхты, как они обыкновенно еще себя называют».

Однако члены Комитета не видели возможности избежать того, чтобы польские однодворцы жили как прежде, заключая соглашения с помещиками. Министр внутренних дел, наделенный теперь значительно большими полномочиями, согласился с тем, что только он может обеспечить контроль над этим населением610.

Положение от 3 мая 1847 г. о взаимоотношениях однодворцев и общества подтверждало на правовом уровне существовавшее status quo: Министерство государственных имуществ занималось теми, кто жил на казенных землях, а Министерство внутренних дел – всеми остальными, которые организовывались в фиктивные общества, их переселение на казенные земли рьяно, хотя и тщетно, поддерживалось властями611. Уплачиваемый однодворцами налог со двора должен был получать помещик, у которого они трудились по найму. Натуральный налог (зерно для хранилищ) для однодворцев был такой же, как и для государственных крестьян. Жившие в частных владениях однодворцы не могли покидать своего местожительства без свидетельства или паспорта, выданных помещиком, что еще решительнее приравнивало их к крепостным крестьянам. В свою очередь, полиции было поручено вносить в списки крепостных (сказки) тех из них, кто не заключил договора с помещиком, или тех, кто еще не прошел (а такие все еще были) проверки права на дворянство.

Эти последние распоряжения дали возможность провести окончательную чистку. 23 марта 1849 г. министр государственных имуществ приказал начальнику Киевской тайной канцелярии Еремееву присоединить к государственным крестьянам тех, кто опоздал и не подал никаких документов. Он также интересовался их количеством и возможностью переселения при оказании помощи деньгами и строительными материалами. Три гражданских губернатора провели в связи с этим запросом новое расследование. Волынский гражданский губернатор предложил выдать этим несчастным в долг помощь в размере 50 рублей серебром на двор, как и евреям, которых также переселяли (мания переселения!); долг они должны были вернуть без процентов в течение десяти лет, а также освободить их от налогов на три года612.

Понадобилось еще четыре года, чтобы выловить в поместьях всех тех поляков, которым до этого времени удавалось скрыться. Однако, несмотря на интенсивную переписку, ни Бибикову, ни затем Васильчикову так и не удалось получить долгожданные списки от гражданских губернаторов ни в 1850-м, ни в 1851-м, ни в 1852-м, ни в 1853 году. Лишь подольский губернатор 23 декабря 1851 г. представил список из 1478 семей, состоящих из 3667 мужчин и 3352 женщин. Он сообщал, что 48 семей смогут остаться там, где они живут и арендуют земельные наделы (120 мужчин и 123 женщины), остальные же должны быть безжалостно переселены на пустующие казенные земли, с предоставлением им денежной ссуды по 35 рублей серебром на каждый двор и освобождением от налогов и рекрутского набора на один год. Как видим, вновь власти руководствовались исключительно «гуманными» соображениями!

Последняя охота оказалась наиболее результативной в Подольской губернии: 18 июля 1853 г. палата государственных имуществ подвела общий итог: 3065 семей, т.е. 6821 мужчина и 6 858 женщин, что дало возможность переселить еще 1493 семьи на тех же условиях. Наименее удачно была проведена облава в Киевской губернии. 15 июля 1853 г. гражданский губернатор сообщил, что обнаружено «лишь» 185 семей, т.е. около 1100 лиц, тогда как 16 июня 1853 г. Волынская казенная палата подала список «лишь» на 398 семей613. Таким образом, в трех губерниях на протяжении 1846 – 1853 гг. было «выловлено» 3658 семей, т.е. примерно 15 тыс. человек. Нам не удалось установить их дальнейшей судьбы.

Историку не хватает документов для анализа того, как проходила эта затянувшаяся социальная деградация. Отсутствие источников объясняется низким уровнем письменной культуры данной группы людей. Они не смогли оставить свидетельств, однако некоторые факты дают нам возможность познакомиться с реакцией среды.

Прежде всего есть несколько свидетельств тщетного неповиновения; в архиве хранятся кипы жалоб лишенной дворянского звания шляхты трех губерний. Многие не сразу соглашались на деклассирование. Дворянские собрания поддерживали отдельные семьи, доказывая, что Киевская центральная комиссия недостаточно разобралась в их генеалогии. Жалобы с подписями членов дворянского собрания передавались в Центральную комиссию, в Сенат, Министерство юстиции, в них требовали более справедливой оценки Герольдией, однако все они отвергались614.

На смену отвергнутых требований, приходило отчаяние. Новоявленные однодворцы, чтобы избежать ужасной службы в армии, кое-где прибегали к средствам, распространенным среди крепостных, т.е. к нанесению себе увечья. Однако российское правосудие и в данном случае не оставляло их в покое. 30 июля 1840 г. Комитет западных губерний рассматривал дело деклассированного шляхтича Петровского615 из Киевской губернии, отрубившего себе указательный палец, чтобы не идти в солдаты. Министр государственных имуществ, в чьем ведении находился этот человек, объяснял, что представителей других социальных категорий за такое преступление наказывают розгами и отправляют в штрафной батальон или в Сибирь на поселение, однако для однодворцев подобное наказание не предусмотрено. Бибиков же считал, что однодворцев следует рассматривать наравне со всеми остальными. Комитет принял решение не наказывать Петровского, поскольку такой случай не был предусмотрен, однако в то же время Комиссии было поручено подготовить поправку к закону616.

1 апреля 1844 г. Комитет принял решение, которое на первый взгляд может показаться невинным, но последствия которого были поистине драматичными. Решение касалось однодворцев, многих из которых власти называли бездомными. Это решение свидетельствует об ожесточенном отношении царских властей ко всем, кто мог свободно передвигаться в этом закостенелом обществе. Отныне их будут первыми забирать в рекруты617.

Наиболее важным, пусть и косвенным, следствием этих мер стало пресечение доступа к образованию. До тех пор пока обнищавшая шляхта не была причислена к однодворцам, она имела право на среднее и даже высшее образование. И хотя после 1831 г. школьное образование было полностью русифицировано, тем не менее, оно давало возможность продвижения по социальной лестнице и, несмотря ни на что, помогало сохранению польской культуры, поскольку способствовало сплочению учеников, подавляющее большинство которых были поляками по рождению и во внеучебное время испытывали воздействие национальных традиций. 30 октября 1841 г. Герольдия довела до сведения Киевской центральной комиссии, что деклассированная шляхта не может состоять на службе в административных органах и обучаться в школах, подведомственных Министерству народного просвещения. Эти нежелательные лица не допускались к посещению заведений, «в которых воспитываются исключительно потомственные дворяне»618.

Бибиков, как уже отмечалось, ранее предлагал предоставить определенные выгоды с целью побудить тех, кто не представил документы в Центральную комиссию, наконец это сделать. 12 октября 1843 г. он обратился в Петербург с предложением освободить от налогов тех однодворцев, которые закончили среднюю школу с отличием. Однако министр народного просвещения С.С. Уваров занял негативную позицию, и это несмотря на признание, что такая возможность была предусмотрена законом, согласно которому всякий ученик, продемонстрировавший отличное знание русского языка и литературы и закончивший гимназию с 14-м чином, освобождался от уплаты налогов. Его беспокоила прежде всего огласка такой возможности. Поскольку ревизия прав на дворянство еще не была завершена, то, по мнению Уварова, это «понудит многих из них, пользуясь означенной льготой, поступать в учебные заведения и кончать курс наук в гимназиях». Таковым было мнение государственного деятеля, стоящего на страже образования, и президента Академии наук619.

Образование было привилегией потомственного дворянства, так же как и право владеть землей и крепостными. Однако в некоторых случаях царская администрация занимала в отношении некоторых из «бывшей шляхты» иную позицию, тем более что великорусские однодворцы имели право владеть несколькими крепостными в своих поместьях. Как уже отмечалось, те из шляхты, кто купил землю после 1831 г., должны были продать ее в 1834 г. Однако как следовало поступить с небольшим количеством тех, кто получил землю в наследство? Именно этот вопрос был задан 13 декабря 1844 г. Киселевым Бибикову. И в очередной раз была заведена бюрократическая машина, продолжившая поиски жертв. Несмотря на всю незначительность вопроса, к его решению подошли с завидным упорством, свидетельствующим о степени ожесточения властей.

Первые отчеты начали поступать в 1845 г. Волынский гражданский губернатор нашел лишь одного действительно состоятельного деклассированного шляхтича – Антония Зелинского, который имел 179 душ. У других их было немного: В. Шадурский – 12 душ, Я. Сенкевич – две семьи, В. Сидкевич – пять душ, восемь человек владели частями сел. В Подольской губернии было обнаружено пять однодворцев, у которых было по 29, 9, 5, 2, 1 крепостному соответственно, в Киевской губернии таковых вообще не было найдено. Кто-то предусмотрительно записал свое имение на жену. Зря! Все они должны были продать свои земли. В марте 1846 г. Бибиков интересовался, сделано ли все должным образом. Лишь незнанием можно объяснить ошибку, которую допустили эти люди, записавшись во второй разряд шляхты, имея право быть в первом. С целью удостовериться, что подобные аномальные случаи не повторятся, 23 января 1847 г. Сенат вновь приказал продать всю собственность, которая могла перейти в руки однодворцев. 20 августа 1849 г. Бибиков вновь потребовал провести проверку, по итогам которой было выявлено еще 14 случаев. Киевскую администрацию продолжало лихорадить и после отъезда Бибикова в 1853 г. За этот период в Киевской губернии было обнаружено еще семь подобных случаев. Все это были свидетельства беспощадного хищного отношения. Волынскому гражданскому губернатору удалось в письме к Бибикову от 8 июня 1845 г. выразить основную причину предпринимаемых властями действий в словах, которые впоследствии станут стереотипными: «Заключая об однодворцах Западных Губерний как о сословии людей необразованных, грубых и вообще преданных от праздности разным порокам, я на вопрос, могут ли они по примеру однодворцев Великороссийских губерний, удерживать в своей собственности крестьян, имею честь доложить Вашему Превосходительству, что, по моему мнению, их бы следовало устранить от владения крестьянами, как своей собственностью, ибо власть в руках подобного рода людей бывает поводом ко многим злоупотреблениям»620.

Осуществляемые столь долго, терпеливо и систематически меры не могли со временем, вопреки воле потерпевшей стороны, не оказать пагубного влияния на традицию шляхетской солидарности, объединявшую обнищавшую шляхту с польской аристократией. Спору нет – как было показано выше и как, в числе других, подчеркивал в своих воспоминаниях Т. Бобровский многие дворянские собрания неоднократно пытались противиться ликвидации рыцарского сословия621. Тем не менее это не отменяет того факта, что часть польских помещиков благосклонно отнеслась к проводимым мерам. Не следует забывать, что весь первый ликвидационный этап, до 1840 г., осуществлялся именно дворянскими собраниями. В какой-то степени возможно сравнить отношения внутри шляхетского сообщества с еврейским гетто времен Второй мировой войны, когда по приказу оккупанта одна часть людей в гетто предавала другую.

То, к чему богатая шляхта относилась как к тяжелой необходимости, деклассированные не могли не воспринимать как страшную измену и возмутительное пренебрежение. Ярким примером, показывающим боль и горе безземельной шляхты, была история одной из групп деклассированных, пытавшихся воспротивиться переселению на казенные земли. Они отказались отдаться в руки полиции, которая должна была препроводить их вместе с крестьянами из села Лучинка Могилевского уезда Подольской губернии за сто километров, в казенное село Думенки Литинского уезда. В результате они были под конвоем доставлены в винницкую тюрьму. Это произошло в 1851 г. А ранее, в 1835 г., они обращались с жалобой к Подольскому дворянскому собранию, позже – в Центральную комиссию, причем в однодворцы не записались, чем обрекли себя на перечисление в крестьяне. Их настойчивость в конечном итоге принесла плоды: благодаря протестам, сведения о которых дошли до Сената, было установлено, что эти люди ошибочно были отнесены к деклассированным. Виновна же в этом была помещица их села Уруска-Собанская, которая и довела их до разорения. 24 июня 1853 г. ей присудили возместить 33 года незаконной принудительной барщины и несправедливый набор четырех мужчин в рекруты622.

Удивительная ловкость царского режима при проведении этих репрессий заключалась в умении эксплуатировать эгоизм и инстинкт самосохранения богатой шляхты. Если в 30-х годах часть помещиков считала своей обязанностью поддерживать патерналистские отношения с обедневшими «братьями» в своем имении, то в 50-х годах для многих из них это была просто рабочая сила, с которой их ничто не связывало – так же, как и с украинскими крепостными. Царским властям удалось расколоть поляков. Но не произошло бы это гораздо раньше, если бы была введена конституция Речи Посполитой 1791 г.?

Этот раскол в отношениях между помещиками и однодворцами стал очевиден во время большой либеральной дискуссии 1858 г. о ликвидации крепостничества и улучшении крестьянской доли. Это могло стать благоприятным моментом для возобновления отношений между ними: царский режим смягчился, Александр II даже позволил мечтать, Бибиков получил отставку и удалился в Дрезден, а в сентябре 1858 г. произошло нечто странное – царская полиция разослала предводителям дворянства, которых уже давно не беспокоили по этому вопросу, печатный циркуляр с просьбой представить предложения об улучшении судьбы однодворцев. Царские власти заметили, что эта категория не принималась во внимание дворянскими комитетами при рассмотрении вопроса об «устройстве быта» крестьян, а потому, заботясь об общей реформе, они просили дворянские собрания во взаимодействии с исправниками ответить на три вопроса:

1) Нуждается ли в изменениях или дополнениях существующее законодательство?

2) Какие правила должны регулировать жизнь однодворцев в дворянских имениях?

3) Возможны ли шаги по предоставлению однодворцам возможности получить свои земельные наделы в собственность?

Если бы польские помещики захотели, они могли бы обратиться к проектам Адама Чарторыйского о раскрепощении чиншевиков, предложенным в 1808 г. Однако они не захотели воспользоваться добрыми намерениями Александра II. В этой связи приведем ответы предводителя дворянства Киевского уезда В. Бутовича от 25 октября 1858 г. Несмотря на то что Бутович был русским помещиком, он был избран большинством поляков и высказываемое им мнение было типичным для этой среды. В качестве дополнения к существующим правилам он предложил облегчить жизнь помещиков, на которых в 1847 г. был возложен сбор налогов с этих доставляющих хлопоты однодворцев. Было бы проще, если бы они сами вносили подати в казенные палаты и предъявляли квитанции владельцу имения, у которого проживали; в случае задолженности помещик сразу же сообщал бы полиции. Насколько далеки были теперь помещики от идей шляхетской солидарности! Бутович также настаивал на освобождении помещиков от обязанности собирать налоги н – взысканием недоимок должна была заниматься только полиция. Предлагалось и еще одно дополнение – к закону 1847 г., который требовал, чтобы однодворцы не могли оставлять местожительство без письменного разрешения помещика, следовало добавить, что о каждом случае самовольного ухода помещик должен сообщать полиции, тогда он не будет нести ответственность за беглеца, а полиция сможет принять необходимые меры. Как видим, идеи шляхетского братства уже не существовало, к деклассированной шляхте стали относиться как к крепостным.

При ответе на два следующих вопроса Бутович проявил еще большее безразличие к делу. Он писал, что поскольку отношения между однодворцами и помещиками регулируются договорами, которые время от времени возобновляются, то только от однодворцев зависит улучшение или ухудшение их судьбы, в их собственных руках находится и благосостояние их семей. Хорошие труженики живут хорошо, а ленивые – плохо. И никакая материальная помощь в данном случае ничего не изменит!

Предложение царских властей о предоставлении «бывшей шляхте» возможности приобретать землю, полностью противоречившее политике лишения их прав на протяжении тридцати лет, вызвало у представителя крупных землевладельцев полное непонимание, как будто речь шла о предоставлении земли крепостным. Он, правда, допускал, что это могло бы решить их материальные проблемы, однако указывал и на то, что по закону земля, принадлежавшая дворянству, является его неотчуждаемой собственностью. Поэтому в данном случае следовало бы разработать систему ссуд от казны для покупки земли, за возвращением которых следила бы полиция623. В данном случае сложно говорить о сохранении чувства солидарности. Похоже, что к 1860 г. помещики уже не помнили о существовании подобных традиций.

О глубине существовавшей бездны свидетельствуют анонимные воспоминания одного из повстанцев 1863 г.: «На загонную шляхту, то есть однодворцев, нельзя было рассчитывать, поскольку они были обижены предводителями дворянства, помешавшими им доказать свои права во время ревизии документов. Не имея земли и собственной крыши, они находились у помещиков на условиях чинша, платя, отрабатывая, занимаясь извозом и т.п. за дом, огород, поле намного больше, чем крепостные крестьяне. Шляхта отреклась от них, не смиловалась над ними, я даже встречал таких, которых записали в крепостные. С другой стороны, Москва возложила на них огромные налоги, забирала в рекруты, а чиновники обдирали их до костей; бичуемые шляхтой и Москвой, они опустились очень низко морально и материально и даже принимали православие. Некоторые утверждали, что однодворцы стоят значительно ниже крестьян, хотя я поверить в такое не могу, поскольку видел, что они испытывали ненависть к Москве как основной причине своего несчастного положения, а к этому прибавлялась и глубокая обида на шляхту, которая о них забыла и, что еще хуже, относилась как к крестьянам». Каким же могло быть культурное и политическое развитие «бывшей шляхты» в таких условиях? Демократ Хенрик Каминский, который в 1844 г. находился на Украине, не представлял, каким образом можно было распространять свои идеи среди этих людей, хотя и предполагал, что пропаганда могла найти какой-то отклик в их сердцах. Он был удивлен низким уровнем их культуры624.

Испытывавшая притеснения на протяжении тридцати лет, постоянно принижаемая, умело доведенная до крайней черты существования, деклассированная шляхта приняла незначительное участие в восстании 1863 г., которое для нее, как и для крепостных, было делом панов. Хотя первое поколение этой шляхты не подверглось русификации, его деполонизация произошла как следствие украинизации, начавшейся еще до 1831 г.625 Август Иванский, проницательный свидетель эпохи, отмечал влияние разных волн ревизии дворянских прав на ускорение упомянутого процесса и отмечал слабость протестов со стороны помещиков. Он подчеркивал, что украинский язык стал для всех единственным средством общения и что однодворцы очень часто переходили в православие и часто по привычке обращались к бывшим униатским священникам, которые после «воссоединения» 1839 г. стали православными, а не к ксендзам, не обращая внимания на политическую значимость происходящего. Иванский отмечал: «Этих бедняг ожидала в будущем судьба стократ хуже, чем крепостных». Речь шла о судьбе однодворцев на Украине после 1864 г. Власти будут продолжать считать их поляками, и они сполна заплатят за мечты своих господ о независимости, а идеи об улучшении их судьбы канут в Лету. В то время как украинские крестьяне станут предметом особых забот царских властей, деклассированную шляхту, лишенную права покупать землю, ожидала дальнейшая социальная деградация, зачастую при полном равнодушии польских помещиков, их прежних «покровителей»626.

Юлиуш Словацкий, находившийся в изгнании, проникся сознанием несправедливой судьбы безземельной шляхты. Один из героев его драмы «Фантазий» (1840), Ян, повстанец 1830 г., говорит о презрении, которое испытывает к тем, кто спасал свое общественное положение ценой унижения прежних собратьев:

А то бы, куклы, показал здесь я вам!

Вперил бы взгляд спокойный, но кровавый,

О люди светские, тогда б в глаза вам,

Как прежде в жерла пушек под Варшавой!

(Фантазий, или Новая Деянира, акт II, сцена 4. Перевод Л. Мартынова)

Часто цитируемый Альфред Жарри, скорее всего, не подозревал, когда писал «Короля Убю» и выдумывал знаменитую «западню для шляхты», что создал гротескный образ реальной ситуации в Польше. Однако в Николае I не было ничего от короля, и царская акция, направленная на уничтожение идентичности сотен тысяч поляков, отнюдь не была фарсом.

Социально-культурная смерть постигла всю обнищавшую шляхту Правобережной Украины. Однако, хотя ловушка была ловко расставлена, эта социальная группа не исчезла до тех пор, пока не было разорвано связующее звено между помещиками и безземельными шляхтичами, а именно чиншевая система. Эта шляхта еще проявит свою жизнеспособность в рамках все еще существовавшей системы отношений до 1914 г., что станет одним из сюжетов в третьей части этой книги.

Данные о количестве поляков, поглощенных черной дырой гражданского небытия, представляются следующим образом:

Это не мертвые души, вычеркиваемые ревизорами, а живые люди627. Речь идет, собственно, об уничтожении целого общества, определенного типа цивилизации, несомненно относящейся к прошлому, которому была уготована такая судьба лишь потому, что оно было свободным и польским. Полонизированные потомки руських бояр и давних переселенцев, прибывших на эти земли в основном в эпоху саксонской династии Речи Посполитой (начало XVIII в.) для укрепления польской колонизации после войн с казаками и шведами, чьи права подтверждались лишь традициями, были лишены следов принадлежности к Польше в ходе проводимой царскими властями унификации империи.

Истории известно совсем немного примеров такой масштабной ликвидации целой социальной группы – ликвидации, которая велась крайне умело и настойчиво на протяжении тридцати лет с помощью бюрократической и полицейской машины. Нам предстоит убедиться, что на этом история этих несчастных не закончилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.