Кому выгоден либерализм?

Кому выгоден либерализм?

И все же среди этой беспросветной тьмы блеснул луч надежды – на трон взошел «царь-освободитель» Александр II. Первым проявлением изменения климата стало появление и широкое распространение по всей Российской империи, и соответственно Украине, народнического, морализаторского и литературно-политического движения, которое, конечно же, подняло вопрос об отношении к простонародью. Творчество Крашевского, находившегося под влиянием этого движения, стало очень популярно на Украине, особенно среди киевских студентов. Украинский фольклор и музыку популяризировал один из поэтов, Тимко Падура (1801 – 1871), выпускник польской гимназии в Виннице (сборник песен «Pienia Tomasza Padurry» 1842 г.). С 1857 г. группа молодежи во главе с Владимиром Антоновичем, т.н. хлопоманы, распространяла тексты с призывами к польской шляхте прислушиваться к своей совести, надеть крестьянские рубахи, избавившись от спеси, сломить социальные барьеры и слиться с народом520. Одновременно с этим А.И. Герцен, М.Е. Салтыков-Щедрин, И.С. Тургенев, Д.И. Писарев, Л.Н. Толстой, Г.И. Успенский ставили крестьянский вопрос во главу социальных проблем Российской империи.

В общей эйфории перемен первых лет царствования Александра II поляки Литвы и Белоруссии заявили себя в сфере реформ. Были ли они более открыты и либерально настроены, чем их собратья на Украине? Шляхта трех северо-западных губерний, созданных на захваченных у Речи Посполитой землях, официально выступила с инициативой отмены крепостного права. Ей было невдомек, что ею манипулирует виленский генерал-губернатор. Именно с ее обращения на имя императора в октябре 1857 г. началась большая дискуссия о решении крайне болезненного для всей империи крестьянского вопроса. Консервативный мир польской шляхты Украины, хотел он того или нет, был втянут в это полностью одобряемое новым царем предприятие. В обращении к Александру II от 31 января 1858 г., составленном во время выборов в Подольской губернии, шляхта не скрывала своего ужаса, только и говоря о необходимости сохранения за ней всей земли и привилегий. В более пространном меморандуме на имя министра внутренних дел С.С. Ланского она указывала, что и слышать не желает о предоставлении крестьянам земли, на которой они живут. Поскольку, как писал Ян Сулатыцкий, это приведет к невосполнимой потере, а, кроме того, крестьянские наделы будут затем продаваться «недобрым людям, приносящим зло обществу, евреям». В довершение, проявив крайнюю неосторожность, подольская шляхта передала этот текст для публикации в Краковской газете «Czas», что вызвало возмущение как на страницах самой газеты, так и среди польской общественности Парижа и Лондона. «Czas» резко осудил подольский консерватизм: «Неужели шляхта руських земель из своих многочисленных поездок заграницу привезла для пользы края лишь грязь европейских столиц… узурпировала себе материализм? …в собственных интересах необходимо преобразовать состояние миллионов людей, превратив их чуть ли не из сведенного к предметам существования в сыновей земли, на которой они живут…» – заявлял корреспондент краковской газеты в Познани, подчеркивая антихристианскую позицию подольских «граждан»521. Тем временем 9 марта 1858 г. царь призвал все дворянские собрания русских губерний создать комитеты, которые вскоре приступят к работе.

Т. Бобровский, достаточно либеральный землевладелец Киевской губернии, о котором уже была речь, в «Записках о моей жизни» дает достаточно точное, зачастую даже резкое, описание деятельности дворянских комитетов «для устройства быта крестьян», как их официально именовали, или крестьянских комитетов, как было принято их называть, хотя крестьяне не входили в их состав. Бобровский отмечает, что, хотя комитеты вели серьезнейшую работу, землевладельческая общественность не принимала в них никакого участия, не проявляла ни малейшего к ним интереса. Избранные же 24 июня 1858 г. на дворянских собраниях, из расчета по два человека от уезда, т.е. по 24 представителя от каждой губернии, не проявили, как и можно было ожидать, новаторского энтузиазма. 8 сентября 1858 г. они начали заседания в Киеве, Житомире и Каменец-Подольском, которые с перерывами на светские развлечения длились вплоть до весны 1859 г. Сторонников сохранения существующей системы больше всего было в Подольском комитете522, где верховодили такие магнаты, как Бжозовский и Собанский. Однако в Киевской и Волынской губерниях удалось разработать комплексный проект, согласно которому в зависимости от качества пахотной земли предусматривалось либо переведение крестьян на оброк, либо предоставление им больших земельных наделов523.

Впрочем, то, каким образом в дальнейшем была организована работа над реформой в Петербурге, не дало возможности использовать идеи, предложенные украинскими комитетами. В столицу съехалось по одному представителю от каждого великороссийского комитета, однако три украинские губернии были представлены одной общей делегацией, как, впрочем, и шесть губерний Белоруссии и Литвы, т.е. в целом было создано два общих польских комитета от девяти губерний. Общая комиссия трех украинских губерний заседала с 19 апреля по 26 июля 1859 г. и в результате направила в столицу четырех ультраконсервативных делегатов: Феликса Собанского от Подольской губернии, Феликса Шостаковского от Киевской, Карла Микулича от Волынской и Эдварда Ярошинского в качестве главы делегации, который сразу по приезде сбежал с любовницей.

Известно, какое сопротивление со стороны землевладельцев встретила законотворческая работа в Петербурге в Редакционных комиссиях под руководством министра юстиции В.Н. Панина и под эгидой министра внутренних дел С.С. Ланского. В итоге объявление 19 февраля (3 марта) 1861 г. Манифеста об отмене крепостного права имело весьма эфемерные последствия, поскольку его действительное внедрение в жизнь началось лишь в 1863 г., когда царские власти, признав, что Украина охвачена польским восстанием, предприняли чрезвычайные меры.

1861 год не принес значительных перемен в жизни притесняемых польскими помещиками украинских крестьян. Согласно § 8 Манифеста об отмене крепостного права, в трех юго-западных губерниях (как и в 1847 г.) вводились русские традиции, то есть такие понятия, как «мир» и «волость», а также было закреплено полное преимущество дворянства с помощью создания института мирового посредника, который должен был выступать своеобразным арбитром при рассмотрении конфликтов между крестьянами и помещиками. Назначать посредников должен был в течение первых трех лет губернатор – он выбирал кандидатов из списка, составленного предводителем уездного дворянства после одобрения местного дворянского собрания. Пока уставные грамоты не заменили выкупными актами, польские помещики считали, что продолжают быть единственными опекунами крестьян. Они даже с большим рвением исполняли эту новую функцию, чтобы сохранить свою власть524. В свою очередь, посредники (хотя такое и не предусматривалось законом) стали назначать волостных писарей из польской деклассированной шляхты, частично ассимилировавшейся среди крестьян, в связи с чем Киевский митрополит Арсений жаловался генерал-губернатору. 30 декабря 1861 г. князь И.И. Васильчиков, сменивший Бибикова на посту генерал-губернатора в 1853 г., ответил ему, что функции писаря должны возлагаться исключительно на крестьян525. Вполне понятно, что крестьянство, дезориентированное происходящими переменами, которые к тому же осуществлялись от его имени, но без его участия, вновь начало бунтовать. Весной 1861 г. Юзеф Шембек писал из Устья в Подольской губернии своему тестю Петру Мошинскому о том, с каким трудом ему удалось объяснить крестьянам, в чем заключаются их права. По его мнению, «царский манифест об эмансипации крестьян» был написан нечетко, крестьяне решили, что в нем идет речь об уничтожении барщины, что привело к острым столкновениям, закончившимся экспедицией батальона пехоты и эскадрона кавалерии, блокадой села, арестами «главных зачинщиков, как мужчин, так и женщин», причем наибольшую активность проявили последние, подстрекавшие своих мужей526.

Для того чтобы докопаться до сути польско-украинских отношений и проследить развитие русско-польской борьбы за власть над украинскими душами, важно понять ситуацию, сложившуюся в начальном образовании, которым польская сторона долгое время пренебрегала.

Как уже отмечалось, еще в 1845 г. Бибиков утверждал, что украинцу-католику нет нужды ни молиться, ни читать по-польски. В свою очередь, православная церковь не прилагала усилий к тому, чтобы ликвидировать неграмотность крестьянства. Между тем огромный интерес к люду, как следствие обсуждения вопроса о крестьянской реформе, и, возможно, развитие украинофильства в Петербурге вызвали у священников рвение, подогреваемое как пастырскими, так и русификаторскими планами. Власти стали обеспечивать православным священникам необходимые условия и оказывать различную помощь с целью организации при каждой церкви обучения молитвам на церковнославянском языке, а также чтению и письму на русском языке. Из рапорта канцелярии генерал-губернатора следует, что в восьми уездах Киевской губернии только за период с 1859 по 1869 г. было открыто 548 приходских школ527:

Как правило, в таких школах было от 50 до 70 учеников. Таким образом, можно говорить о значительном прогрессе в развитии народного образования, который становится особенно заметным, если учесть тот факт, что система приходских школ развивалась наряду с государственной системой начального образования – народными училищами.

Польским помещикам, отрицательно относившимся к любым реформам, потребовалось время, чтобы заметить, что подобное движение чревато все большим отрывом от них украинского крестьянства. Они оставались глухи к призывам опередить царские власти, с которыми к ним обращались польские эмигранты в Париже на страницах печатного органа князя А. Чарторыйского «Wiadomo?ci Polskie»528. Впрочем, благодаря либерализму Александра II польские студенты в Киеве, осмелев, создали «Общество образовательной помощи польскому люду Волыни, Подолья и Украины». Поскольку на Украине «польского люда» практически не было, под ним следовало понимать украинский народ. Согласно уставу «Общество…» должно было организовывать «воскресные школы» для ремесленников и открывать начальные школы. Удалось открыть 43 школы529.

Тогда же на помощь польской шляхте в ее стремлении удержать хотя бы часть украинцев в орбите польского влияния пришла католическая церковь, практически не проявлявшая себя после событий 1830 – 1831 гг. Подобную смелость в действиях католической церкви можно объяснить временным проявлением либерализма, связанным с приходом на должность попечителя Киевского учебного округа гуманиста Н.И. Пирогова, а также с попытками главы гражданской администрации Царства Польского А. Велепольского добиться восстановления политической автономии Царства.

Осенью 1859 г. Александр II приехал на охоту в Белую Церковь к графу Владиславу Браницкому, откуда затем отправился на встречу с подольским дворянством в Каменце. Дворянство воспользовалось случаем и обратилось к императору с петицией (согласно традиции это разрешалось делать во время дворянских шляхетских выборов). Двести землевладельцев рискнули просить, «чтобы дети бедных крестьян католического вероисповедания могли изучать, по крайней мере, азы своей веры»530. 16 января 1860 г. генерал-губернатор И.И. Васильчиков передал просителям ответ Комитета министров, который не может не удивлять: «Отныне римо-католическому духовенству наравне с православным духовенством предоставляются права для проведения обучения основным принципам веры». К каким же серьезным последствиям привело это решение!

Объектом языковой и религиозной борьбы стали 579 тыс. крестьян-католиков и 450 тыс. деклассированных шляхтичей531. Первые католические приходские школы были открыты в Подольской губернии в имениях Александры Потоцкой и Чеслава Ярошинского; однако вскоре они были закрыты полицией, которая еще действовала согласно установленным Бибиковым принципам. В ноябре 1860 г. исправник Гайсинского уезда приказал закрыть пять подобных школ в своем уезде, где училось 39, 18, 10, 7 и 3 ученика. Подольский предводитель дворянства Ф. Собанский оспорил это решение перед Васильчиковым, указав на значительное количество крестьян, нуждавшихся в такого рода обучении532. Васильчиков, сделав вид, что стремится к примирению, обратился к двум епископам католических епархий Юго-Западного края с просьбой следить за тем, чтобы обучение катехизису не превращалось в изучение грамоты533.

Наступает период особенного напряжения: 26 февраля 1861 г. в Варшаве, в Царстве Польском, при разгоне с применением оружия уличных манифестаций дело доходит до человеческих жертв. В связи с этим и в Царстве Польском, и в Западном крае проходили панихиды по павшим, что вызвало крайнее беспокойство царских властей. Эти панихиды, конечно, не являлись угрозой в украинских селах. Крестьяне, как пишет Т. Бобровский, считали, что паны молились по костелам за возвращение барщины!534 Однако епископы были убеждены в том, что если они сократят количество подобных служб, возбуждающих патриотические чувства среди поляков, то тем самым добьются более благосклонного отношения царских властей в школьном вопросе. Такая позиция просматривается в письме от 18 марта 1861 г. Каспера Боровского, луцко-житомирского епископа, И.И. Васильчикову. Он ставил себе в заслугу то, что избежал слишком частых панихид по варшавским жертвам, даже вызвав недоверие паствы, а взамен просил прекратить преследования католиков, перешедших в эту веру из православия, и дозволить возобновление деятельности ранее закрытых приходских школ, упоминая также еще о двух случаях ликвидации школ в Волынской губернии535.

Между тем вся деятельность гражданских властей, в особенности полиции, была направлена на то, чтобы исключить польское влияние на начальное обучение крестьян. 14 апреля 1861 г. начальник волынской полиции откровенно заявил генерал-губернатору, что он придерживается указа от 7 января предыдущего года, объявленного Васильчиковым 16 января 1860 г. Давая ксендзу в Белгороде разрешение учить катехизису и пению, он подчеркивал, что строго будет следить, чтобы «под этим предлогом не была заведена школа и дети не обучались другим предметам». В Киевской губернии полиция следила за действиями ксендза села Макарова в школе, существовавшей на деньги помещиков Росчишевского и Рильского, которые «отличаются [польским] патриотизмом и вольнодумством». В рапорте от 20 июня 1861 г. сообщалось, что занятия проходят в доме приходского священника, поэтому нет возможности проверить, по каким книгам ведется обучение, но известно, что нанятый учитель шляхетского происхождения получает за это 300 рублей от поляков. Дополнительное расследование от 27 февраля 1862 г. показало, что учителю Адольфу Невенгловскому было 24 года, он окончил лицей в Одессе.

Католические приходские школы продолжали действовать, если в них не велось обучение на польском языке. Если же при проверке выявлялись нарушения, их безжалостно закрывали. Подольский гражданский губернатор 3 ноября 1861 г. дал разрешение на деятельность десяти католических приходских школ (среди учеников, количество которых не превышало двадцати, большую половину составляли однодворцы, т.е. деклассированная шляхта), а между тем Васильчиков запретил 26 ноября школу, которую ксендз Хлодковский хотел открыть поблизости Липовца в пометье Колыски, т.к. хотел нанять школьного учителя536.

В декабре 1861 г. министр внутренних дел, похвалив генерал-губернатора за проявленную твердость, в очередной раз подтвердил, что создание новых школ для крестьян следовало ограничить великороссийскими губерниями. Поскольку в Юго-Западном крае православные школы существовали, по его мнению, почти всюду, потребность открывать новые отсутствует, и «во всяком случае вредное влияние на крестьян сельских учителей польского происхождения вполне может быть предотвращено сделанными Вами распоряжениями»537.

Отныне все католические школы и сиротские приюты стали восприниматься властями как центры тайного обучения польскому языку. Над всеми ними нависла угроза закрытия. Цель властей заключалась в том, чтобы не допустить повторной полонизации украинских крестьян, вне зависимости от того, католики они или нет. По сообщению начальника владимирской полиции, одна за другой были закрыты приходские школы в имениях Любомирских, Чацких, Чешковских, Свидерских. Каждое такое закрытие сопровождалось полицейским обыском и арестом учителей538. 6 февраля 1862 г. начальник волынской полиции сообщал самому генерал-губернатору, что посоветовал старшинам и старостам крестьянских общин посылать детей не к панам, а исключительно в православные школы539.

Началась настоящая школьная война – во всех уездах закрывались начальные католические школы. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, ведь речь шла не просто о сохранении влияния, а о душах украинских крестьян.

В длинном письме от 8 марта 1862 г. луцко-житомирский епископ вновь обращался к Васильчикову, пытаясь доказать, что согласно первому решению Комитета министров вовсе не запрещалось нанимать учителей, т.к. у священников нет времени для преподавания, к тому же это широко распространено в православных школах. «Грустно нам католикам, что наше просвещение подлежит изъятию, как видно из фактов…» – сообщал он, перечисляя все случаи закрытия школ и указывая, в частности, на Бердичев, где «пристав лично приказал детям разойтиться, а стулья и скамьи, на которых сидели, велел сотскому выбросить на двор с тем, что ежели б таковые опять внесены были, дабы он их порубил». Епископ указывал на аресты школьных учителей и органистов и на самоуправство полиции, уничтожавшей найденные польские буквари540.

Двусмысленность ситуации была связана с тем, что католическое духовенство слишком широко интерпретировало текст постановления Комитета министров от 16 января 1860 г., а царские власти, напротив, считали, что детям крестьян-католиков надлежит учиться лишь молитвам и пению на латыни. 10 марта 1862 г. предводитель шляхты Липовецкого уезда выступил с решительным протестом в связи с проведением обучения только в устной форме, но Васильчиков не уступал. 20 марта он даже подтвердил трем гражданским губернаторам незаконность обучения вне стен костела с участием посторонних лиц541. Таким образом, он загодя ответил на высланное через четыре дня письмо Антония Фиалковского, каменецкого епископа, в котором тот, ссылаясь на значительное количество приходов, просил разрешения преподавать катехизис в отдаленных селах. Он доказывал, что ограничение процесса обучения в рамках костела приведет к тому, что большая часть паствы будет оторвана от своего наставника542.

Было бы логичным, если бы украинскому крестьянству дали возможность молиться на родном языке. Скорее всего, царские власти не имели ничего против такой возможности. Это был недолгий период, когда в Петербурге серьезно задумались над возможностью перевода Библии на украинский язык и когда было разрешено издавать в столице русско-украинский журнал «Основа». Правда, одновременно с этим в 1861 г. Главное управление цензуры выступило категорически против уже запрещенных в 1859 г. украинских букварей. В.И. Ламанский и М.Н. Катков, которые сначала поддерживали это движение, затем встали на сторону цензурного ведомства. Они оказали давление на министра внутренних дел П.А. Валуева, который признал, что идея В.И. Назимова о поощрении самобытности литовского и белорусского крестьянства для защиты от полонизации была бы настоящим «манифестом ? la Garibaldi в честь народностей»543. Обмен аргументами между обеими сторонами, имевшими претензии на гегемонию, показывает, что как большинством поляков, так и большинством русских украинский язык воспринимался лишь как диалект их собственных языков.

Царские власти боялись прежде всего угрозы польского возрождения в этом регионе. Не прошла незамеченной и подготовка к восстанию: в феврале 1862 г. в Киеве была раскрыта подпольная типография Стефана Бобровского. В этой связи понятно раздражение, сквозящее, к примеру, в письме подольского гражданского губернатора из Каменца к Васильчикову от 27 апреля 1862 г., когда он в связи с крестьянским вопросом останавливается также и на языковом: «Хотя эти крестьяне католики по исповеданию, но по происхождению они Русские и как нет ничего общего между национальностью и вероисповеданием, то, по моему мнению, не следовало бы допускать обучение их польской грамоте у ксендзов и было бы справедливо, чтобы ксендзы преподавали им Закон Божий по уставам римско-католической церкви, но на русском языке, который для них более понятен, чем польский».

Этот аргумент пришелся по вкусу генерал-губернатору, который узнал в нем мнение Бибикова, высказанное еще в 1845 г. Уже 11 мая 1862 г. в письме к епископам он отмечает, что священники должны помнить, что имеют дело с крестьянами католического вероисповедания, но русскими по происхождению, которые разговаривают на малороссийском наречии и потому лучше понимают по-русски, чем по-польски. Он также потребовал от епископов предоставить отчеты о том, начато ли обучение на русском языке.

Епископ Фиалковский не поверил своим глазам и 22 мая попытался доказать в ответном письме губернатору, что это невозможно: «Малороссийское наречие, употребляемое в Подольской губернии римско-католическими крестьянами, пропитанное элементом польским вследствие вековых сношений обоих народов, не препятствует к таковому обучению их детей, которые от младенчества крестятся и отправляют молитву Господню языком польским… Следовательно, не можно католиков Малороссов оставить в религиозном невежестве по причине, что они русские по происхождению». К тому же, добавлял епископ, ксендзы не мешают им в изучении русского языка и даже оказывают посильную помощь544.

Однако гражданский губернатор в Каменец-Подольском, который, похоже, пользовался особым расположением у Васильчикова (ему была выслана копия ответа Фиалковского), продолжал доказывать свою правоту. Он заявлял, что вовсе не понимает выводов каменецкого епископа, поскольку все католики России (лицемерно писал он, не вспоминая об имевших место гонениях), как итальянцы, французы, литовцы, армяне, могут молиться на родном языке. «Почему же русский католик в России в такой зависимости от польских ксендзов, в таком угнетении, что не смеет молиться на своем языке? Что его даже не учат другой молитве, как польской… что с малолетства ему стараются внушить убеждения, что он не принадлежит к общей русской семье, хотя бы и не православный, а католик? По моему мнению, это чистый произвол со стороны польских ксендзов, стремящихся к распространению и усилению в этом крае польского элемента, в ущерб коренному русскому». В конце письма губернатор высказывает предложение, за которое его начальство не поспешило ухватиться, – обучать крестьян религии «на их родном языке, то есть русском или малороссийском»545.

Эпистолярная война на высшем уровне длилась с июля по сентябрь 1862 г. В то время как Фиалковский повторял, что «познание и хвала всевышнего не могут ограничиваться одним языком», Васильчиков сухо приказывал ему исполнять полученное распоряжение. В свою очередь, луцко-житомирский епископ Боровский, отсутствовавший на момент принятия решения, полагал, что сможет защитить поляков: «…по всем приходам я удостоверился, что крестьяне Католики находятся по большей части в Волынской губернии в пограничных местах от Галиции и Царства Польского, что они все суть происхождения польского и обыкновенно называются Мазурами [т.е. уроженцами Центральной Польши. – Д.Б.], сколько я в церкви заметил, говорят по-польски очень хорошо и совершенно понимают учение церкви и молитвы… Малороссийскому наречию обучаются и употребляют его только в своих сношениях с Малороссами и не доказывают тем своего происхождения»546.

Похоже было, что католическое духовенство и польские помещики проиграли языковую борьбу, но они еще пытались что-то сделать, чтобы сохранить как можно более тесные контакты с католическим крестьянством, несмотря на его постепенное отдаление. Ф.Ф. Витте, назначенный в сентябре 1862 г. на должность попечителя Киевского учебного округа, отверг предложение киевского предводителя дворянства А. Хорватта547 о назначении католических наставников в начальные православные школы. Он ответил, что это могло бы подорвать доверие родителей: «Эта мера неминуемо возбудит в крестьянах сомнение относительно направления школ в духе православия и русской национальности… Наконец, допущение ксендзов в народные школы будет иметь еще то важное неудобство, что они училища, назначенные Правительством для оживления в сельском населении здешнего края сознания Русской национальности, внесут польский язык, чего более чем в каком-либо другом учебном заведении следует опасаться в народном училище». В конечном итоге Витте желал, чтобы малолетние католики ходили к ксендзам, но не желал допускать ксендзов в русскую школу. Но генерал-губернатор не одобрил никаких конкретных мер548.

Некоторые католические священники, как, например, Остапович, о котором идет речь в рапорте полиции Ольгопольского уезда от 14 ноября 1862 г., пытался оказать давление на старшину волости, чтобы тот отделил от православных католических учеников, воспитанием которых он хотел заняться лично. Однако полиция отказала ему в такой возможности, т.к. это можно было бы приравнять к созданию школы (таких учеников было десять). «А при том, – писал уездный начальник полиции, – что подобного рода школы, как дано мне знать предписанием Г. начальника губернии от 31 минувшего октября, учреждаются по действиям тайного общества с целью развивать польский фанатизм через взаимные отношения воспитанников с крестьянами…» Кроме того, полиция давно замечала за Остаповичем «допущение в духовных речах намеков к возбуждению польской национальности»549.

Исчерпав все аргументы, епископ К. Боровский использует последний шанс, чтобы сохранить тонкую нить, связывающую – обратим внимание – лишь 1/6 часть крестьян с Польшей. Его попытка хорошо иллюстрирует господствовавший консервативный дух и стремление скорее на расстоянии поддерживать национальное и религиозное верховенство, чем сделать возможными перемены в социальном статусе крестьянства. В период нарастания революционной волны польский епископ наивно верил, что царские чиновники захотят прислушаться к нему.

Итак, 10 ноября 1862 г. в письме на имя Васильчикова Боровский писал, что его, как и правительство, беспокоит распространение вредных идей. Поскольку в большинстве случаев русские учителя, подготовленные в царских университетах, оказываются опасными социалистами, то крайне простой и уместной мерой было бы, по его мнению, привлечь в народные училища церковных сторожей, ризничих, органистов, которые бы обеспечивали начальную подготовку и учили катехизису. Вот о чем думает польское духовенство на Правобережной Украине в то время, когда в Варшаве поляки, преисполненные патриотических идей, готовятся к восстанию против царя. Епископ предлагал царским властям сотрудничество в борьбе с «вредными идеями» ради сохранения небольшого и ограниченного влияния на горстку крестьян. Боровский убеждал, что можно доверить католическим деканам выбор учителей, которые, что крайне важно, «люди простодушные, чуждые новым теперешним идеям, избираемые из среды чистосердечного народа…»550.

Письмо не было прочитано адресатом: Васильчиков умер, а генерал-губернатором был назначен генерал Н.Н. Анненков, старик, несколько впавший в детство (интересно, что его дочь была замужем за графом Э. – М. де Вогюэ, в будущем прекрасным популяризатором русской литературы во Франции). Киевский митрополит поспешил сразу же убедить нового генерал-губернатора в том, что поляки и в дальнейшем стремятся в своих интересах использовать просвещение люда. В качестве примера он ссылался на мирового посредника в Бердичеве, Хейне, который, распространяя буквари, «стремится к усилению польского элемента на счет русско-православной народности». Митрополит советовал его «от сей должности устранить»551. Вместе с этим посредником были уволены и поляки – школьные учителя, которые не придерживались инструкции от 11 мая 1862 г.

9 февраля 1863 г. Анненков рекомендовал гражданским губернаторам трех губерний начать безжалостное преследование польских школ, на которые вновь стали смотреть как на признак деятельности тайных обществ552, а 26 февраля он выслал в Министерство внутренних дел отчет гражданского губернатора Киевской губернии П.И. Гессе со списком семнадцати приходских католических школ этой губернии, в которых учился 221 украинский ребенок553. Власти не обратили внимания на жалобу Боровского от 14 марта 1863 г. в связи с отрешением от должности шести католических священников в Волынской губернии. К тому моменту полиции уже было известно, что восстание в Варшаве угрожает перекинуться и на Правобережную Украину. Полиции не было известно, что польские помещики в этих трех губерниях не склонны прислушиваться к призывам из Варшавы, что они препятствуют распространению среди украинского люда написанной в Варшаве «Золотой грамоты», в которой давались абсолютно нереальные обещания – мол, получив волю, поляки дадут крестьянам больше свобод, чем царь554. Несколько вялых и не связанных между собой выступлений повстанцев (к этому вопросу мы еще вернемся) в мае 1863 г., которые могли создать впечатление, что восстание распространилось на Украину, были разгромлены царскими войсками, так что после этих событий уже не могло быть и речи о культурных контактах между помещиками и крестьянами.

1 мая 1863 г. волынский полицмейстер предложил Анненкову «воспретить вовсе обучение мальчиков при приходах или же дозволить таковые только при духовных семинариях для обучения служению при алтаре». В тот же день генерал-губернатор издал это предложение в форме приказа. Отныне по всей Украине было запрещено изучение католического катехизиса. Приказ будет оставаться в силе на протяжении десятков лет555.

Как показал А. Миллер, русско-польский конфликт прямо отразился на решении «украинского вопроса». Царская власть не была в состоянии развить русское образование среди украинского народа. А каким образом в историографии описываются польско-украинские отношения в этот период? Польская историография питает определенные иллюзии насчет существовавшей будто бы возможности объединения шляхты и крестьянства в борьбе с царизмом. Так, Стефан Кеневич, автор основательной работы о восстании 1863 г., пишет, что «одной из основных причин падения Национального правительства [правительство Польского восстания в Варшаве. – Д.Б.] было то, что польское восстание не охватило крестьянские массы Украины и Белоруссии»556.

Спрашивается: каким образом могли украинские крестьяне солидаризироваться со своими помещиками, которые, преследуя свои собственные интересы в 1863 – 1864 гг., только и думали о сохранении неограниченной барщины во всей ее жестокости? С. Кеневич, описывая последнего руководителя восстания Ромуальда Траугутта, пишет, что ему предстояло решить самую «сложную проблему, которую приходилось решать польскому народу», – проблему объединения с украинским крестьянством. На самом же деле к этому моменту проблемы как таковой уже не было. Поражение поляков было предрешено. Парижская эмиграция не хотела этого признавать, а предостережения Северина Гощинского, изложенные в книге «Король старого замка» (1842), и призывы нескольких членов «Общества Умань», созданного в 1835 г., после раскола польского демократического общества, не были услышаны. Т. Бобровский указывает на то, что в 1863 г. крестьяне были на стороне царских властей, мечтая, как правило, лишь о грабеже поместий.

Однако не все из малочисленных польских повстанцев в этих губерниях в 1863 – 1864 гг. были закоренелыми сторонниками барщины. В воспоминаниях анонимного автора читаем: «Крестьяне связали нас и так привели в волость. Может показаться странным, что мы позволили связать себя, как баранов, хотя при нас было оружие. Следует понимать, что мы давали клятву не применять в Руських землях оружие против крестьян, и были готовы погибнуть сами, чем пролить кровь наших заблудших братьев. Мы надеялись, что в будущем сможем доказать, что они ошибались, и объяснить, что Москва, а не мы, их враг». Однако крестьяне так и не увидели разницы, они «все собрались, привезли телеги, посадили нас на них, приставив к каждому часового. Они все ехали верхом, окружив со всех сторон телеги… Волосы встают дыбом от одной мысли, какие кошмары они позволяли себе творить, и кто бы мог подумать, что сельские бабы окажутся хуже и злее мужиков? Они так варварски обходились с мертвыми телами, что ни в одном языке не найдется слов, чтобы описать подобное!»557

Многие из лагеря «красных» изначально понимали, что польское восстание на Украине было обречено на поражение. 19 июля 1862 г. молодой Эммануэль Мошинский, отдыхавший летом в Подольской губернии, писал отцу:

Люд не знаю, потому что познать его не могу, не зная языка. Граждан не знаю, поскольку немногих довелось встретить, кроме как на именинах пана Липковского, но ни к одному из них я не проникся чувством симпатии и не проникнусь впредь. Я нахожу, что из-за излишней заботы о собственном кармане они забыли, что являются единственными представителями Польши в этом крае, что каждый из них должен был в своем имении превратиться в эмиссара, способствующего братанию и просвещению люда, что пошло бы на пользу Польше, а они были тиранами и палачами люда и слугами врагов. Они придерживались патриотизма, пока он не касался их карманов, а любовь к люду прославляли до тех пор, пока она не препятствовала барщине и проявлению их тирании. Теперь же они выступают против той молодежи, которая начала, может быть и поздно, просвещать люд и растолковывать ему права человека. Их зовут хлопоманами, приписывая им жутчайшие преступления; одни пристыжены тем, что вместо них патриотизм проявили более молодые, другие же напуганы грядущим наказанием, во всех отношениях оправданным.

Рассказы о прошлогодних страданиях [речь идет о столкновениях, связанных с провозглашением Манифеста об отмене крепостного права. – Д.Б.], которые пришлось испытать крестьянам за то, что посмели заикнуться о человеческих правах, – и за эти муки они достойны стать рядом с теми мужами, которые посвятили свободе жизни и все, что имели, – вызвали у меня раздражение и возмущение. Согласно воззванию варшавян ко всем полякам, которое теперь должно стать для нас законом, считаю, что всех тех, кто разрешил использовать армию против люда, следует считать изменниками, поскольку, возможно, именно этим они окончательно оттолкнули крестьян от нашего дела558.

В 1864 г. Петербургу удалось ловко воспользоваться ненавистью крестьянства к польской шляхте. На Украине (а также в Северо-Западном крае, но не в Центральной России) выкуп за землю был установлен для крестьян с двадцатипроцентной скидкой по сравнению с суммой, предусмотренной реформой 1861 г.559 Стоит ли этому удивляться?

В исследуемый период более четырех миллионов крестьян были основной рабочей силой и источником обогащения польских помещиков. Крестьяне, совершенно отчужденные от своих господ, были объектом постоянного интереса со стороны царских властей, старавшихся перетянуть их на свою сторону, заменив уже устаревшую гегемонию новой, собственной, более динамичной и мощной. Впрочем, власти так и не решились на глубокие реформы в социальной и культурной сферах, которые могли бы привести к полному нивелированию различий между Правобережной Украиной и Россией.

Мы показали, что польские землевладельцы в течение более полувека после присоединения к Российской империи, вплоть до 1863 г., занимали доминирующее положение в отношении украинского крестьянства. Однако, несмотря на это, в социальном, культурном, религиозном и языковом противостоянии двух стремящихся к гегемонии сил – русской и польской – всегда выигрывала русская сторона, которая постоянно углубляла и так существовавшую уже издавна пропасть между поляками и украинцами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.