Как бы все обернулось, не будь Ноябрьского восстания?

Как бы все обернулось, не будь Ноябрьского восстания?

Вопрос о том, как сложилась бы судьба шляхты, если бы довольно значительная ее часть не приняла участия в Ноябрьском восстании 1830 – 1831 гг., стоит задать не из праздного интереса. Сама его постановка дает возможность подвести итог анализу менявшейся на протяжении тридцати лет политики царских властей в отношении шляхты; понять суть и жизнеспособность вводимых новым «Положением о шляхте» норм, найти отличие или сходство между ожидаемыми переменами и теми, которые наступили в результате жестких репрессий после Ноябрьского восстания в западных губерниях, с того времени уже крайне редко именуемых «бывшими польскими».

В подготовленном комиссией тексте вновь в наибольшей степени удивляет столичный, т.е. бюрократический, оторванный от реальности подход. Проект Положения делился на две части и 149 параграфов. Невзирая на мнимую обеспокоенность чиновников положением шляхты, в нем подспудно были заложены подсказки об употреблении более жестких мер, к каковым обратятся после 1831 г.; но в то же время это было исключительно кабинетное творение, настолько расплывчатое, что возможность его реализации представлялась весьма сомнительной. Содержание проекта, известное лишь узкому кругу лиц, по сути своей было крайне характерным для представлений, царивших в петербургских кабинетах, тогда как умонастроения поляков должны были бы склонить чиновников к большей осторожности. Положение было типичным продуктом чиновничьей среды, видевшей в чиншевиках асоциальный элемент, а потому стремившейся нивелировать специфику беспоместной шляхты, более того, уравнять ее с крестьянами, сохранив несколько приметных черт во избежание нежелательных разговоров. Зачастую ожесточенное рвение в этом проекте уравновешивается беспомощностью. Глубина спекулятивной и идеологизированной по своему характеру работы станет очевидна после сравнительного анализа содержания Положения и мнений трех губернаторов Правобережной Украины, которые, как всегда, пришли с опозданием, хотя свидетельствовали о намного более остром понимании действительного положения дел.

В 95 параграфах первой части Положения247 представлены различные разряды польской шляхты или, точнее, те из них, которые были выделены согласно видению чиновников. Если в ст. 4 давалось верное определение чиншевой шляхты, то ст. 5, где шла речь об околичной шляхте, производит впечатление сборной солянки: сюда впихнули, к примеру, мелких владельцев с неподтвержденным происхождением, пожизненных владельцев, а также залогодержателей и земельных пользователей, державших наделы на основании устной договоренности или в вечном пользовании. Это свидетельствует о том, что законодатели имели смутные представления об исторических корнях и значении существовавших различий внутри этой группы. Многочисленные статьи Положения, посвященные «истинной» шляхте, естественно, не содержат какого-либо недопонимания ее статуса, поскольку сразу после разделов она была уравнена в правах с русским дворянством. В том, что касалось условий несения государственной службы, изложенных с 20 по 31-ю статью, прекрасно видно, как власти выдавали желаемое за действительное: огромное количество шляхты, для которой был характерен изолированный сельский образ жизни, не имело ни возможности, ни желания «служить» по русскому образцу.

Среди пространных рассуждений ст. 32 делалась попытка преодолеть преграду, о которую спотыкались все, кто обращался к идее ассимиляции шляхты со времен разделов Речи Посполитой, а именно показать: кто эти шляхтичи; каковы критерии принадлежности к этой общности; кем они должны быть признаны и, опять-таки, в какой срок. И не предполагалось, что еще немало воды утечет, пока будет дан окончательный ответ на эти вопросы. Никто в то время не мог предположить, что в 1839 г. появится некий Д.Г. Бибиков и наведет порядок. Пока удовлетворились лишь утверждением, что лишь те, чье происхождение было подтверждено уездным или губернским дворянским собранием, могли сохранить за собой это право до последующего утверждения Герольдией. Как видно, предпринималась попытка осуществления более серьезного контроля со стороны государства за священными и незыблемыми до этого времени решениями местных дворянских собраний. Однако разразившиеся в 1831 г. громы и молнии лишь подтвердили, что проведение подобной проверки в Петербурге было невозможно вплоть до 1839 г. Впрочем, в 1829 г. казалось, что достаточно поверить в саму возможность такой проверки. Ухудшение положения состояло в том, что лиц, не подтвердивших своего происхождения (внимательно следили за тем, чтобы лишний раз не упоминать об их количестве), согласно ст. 32 следовало немедленно идентифицировать, чтобы данное им право, как сообщалось, «не могло продолжиться на долгое время. Возлагается на обязанность тех мест от коих утверждение означенных шляхт в дворянском достоинстве зависит, оканчивать дело без малейшего отлагательства». Впрочем, особенно ничего нового по сравнению с тем, что предполагалось предпринять на протяжении последних тридцати лет, не вводилось. Хотя в ст. 145 нам предстоит обнаружить подобие угрызения совести.

Предложение о проведении переселения, вновь представленное полковником Юреневым, как нам уже известно, принято не было. В статьях 39 – 44 говорилось (при этом не обольщались насчет результатов) о возможности добровольного выезда в свободные казенные земли. Зато представитель Министерства финансов сумел упомянуть в ст. 48 – 50 о подымном налоге (он назван польским словом «ofiara»248), который должна была платить шляхта, а также о ее обязанности выполнять общественные работы, о которых было заявлено в предыдущие годы, т.е. речь шла об участии в обеспечении перевозок и снабжении войска провиантом. Обширные пассажи в ст. 60 – 79 были посвящены рекрутскому набору, который отныне становился обязательным, правда срок службы был значительно меньше, чем для крестьян, кроме того, предусматривалось, что шляхта будет служить на Украине, в полках с польскими названиями. Об этих благих намерениях, естественно, после 1831 г. забудут.

Во второй части Положения249 еще больше места было отведено представлению мер по решению судьбы польской шляхты, которые будут воплощены в жизнь после поражения Польского восстания. Речь идет о превращении всей шляхты в «однодворцев западных губерний». В этой части нашла отражение существовавшая в России жесткая социальная иерархическая система, правда без крайностей, присущих аракчеевской политике в Белоруссии. В то же время во второй части предпринималась попытка расшевелить социально инертную шляхетскую среду, вернуть шляхте на самых низких ступенях общества ту политическую и административную роль, которая, пусть и теоретически, принадлежала ей в Речи Посполитой. В этом признании возможности наделить шляхту скромной, но реальной ролью в управлении угадываются более ранние намерения некоторых чиновников высокого ранга, отвечавших за систему образования. Однако данный шаг был сделан слишком поздно: заинтересованная сторона была решительно не готова к такой роли, а через год подобная роль станет неприемлемой и для самих властей, которые займут ярко выраженную антипольскую позицию.

В ст. 96 – 116 проекта Положения, среди прочего, шла речь о том, что в 1837 г. предложит министр государственных имуществ П.Д. Киселев по организации однодворцев – прежней шляхты. Три комиссара, не имевшие никаких представлений о пропорциональном соотношении шляхты, решили разделить ее на три общности: чиншевую, околичную и городскую. Эти образования, создаваемые наподобие крестьянской общины, должны были сформировать губернаторы, а контролировать – казенные палаты. В них должно было входить от 600 до 1500 душ, или от 200 до 500 дымов, в городах немного меньше – от 150 до 400 душ, или от 50 до 150 дымов. Бюрократическая природа проявилась во всей своей красе в такого рода спекуляциях. Действительное состояние общественных связей на Украине не давало оснований для создания подобного рода общин, однако в столице были увлечены строительством воображаемого общества. Каждой общиной раз в три года должно было избираться «шляхетское правление» во главе с войтом (по образу старост у русских крестьян) его заместителем и секретарем. Результаты выборов (остатки шляхетской автономии) должны были утверждаться казенной палатой. Предусматривалось годовое вознаграждение в размере 200 – 250 руб. ассигнациями для войта и 300 – 400 – для секретаря, а также должна была бы выдаваться печать. Бумага и счетные книги (книги учета доходов и расходов – вот что главное) должны были предоставляться казенными палатами. Этим трем представителям общины отводилась немалая роль, в их ведении должны были находиться: охрана порядка, хозяйственное руководство, объявление официальных текстов, опека над обездоленными, выдача внутренних паспортов, суд первой инстанции, контроль за побегами крепостных крестьян, забота о сохранении добрых обычаев, отчетность перед полицией, а также рекрутский набор и сбор налогов. Таковой согласно бюрократическому видению была утопическая картина по приспосабливанию шляхты к условиям империи. Добавленная in extremis250 ст. 145 обязывала всех, кого это касалось, самим в течение года с момента провозглашения Положения записаться в общины.

Весь 1830 год прошел в рассмотрениях этого проекта по отдельности и совместно разными департаментами Сената; его вновь отослали в Министерство внутренних дел для консультаций с графами А.И. Чернышевым и Е.Ф. Канкриным, возглавлявшими Военное министерство и Министерство финансов, которые непосредственно были заинтересованы в его проведении, а затем во все то время, что шло Польское восстание, работа над проектом была остановлена, потом же и вовсе от него отказались в связи с новым поворотом в решении шляхетского вопроса после объявления знаменитого указа от 19 октября 1831 г., посвященного организации однодворцев и граждан. 14 ноября 1832 г. Сенат признал, что комиссия свою миссию выполнила, 14 апреля 1834 г. это было подтверждено Министерством внутренних дел…251

Перейдем к сравнению прожектерского видения решения шляхетского вопроса в столице с тем, как воспринимали бедную шляхту в канун Ноябрьского восстания три губернатора Правобережной Украины. Прежде всего отметим, что единственным сторонником Положения был киевский губернатор В.С. Катеринич, по своему происхождению русский. Он первым послал ответ на запрос комиссии 31 октября 1829 г. Два других губернатора, поляки, отреагировали позднее. Граф Миколай Грохольский из Подольской губернии отправил письма 27 ноября 1829 г. Отчет волынского губернатора Михала Бутовта-Анджейковича252 пришел лишь 19 февраля 1830 г. Представленная ими информация не вошла в готовящийся в спешке проект, причиной тому было не только то, что отчеты пришли с запозданием, но и то, что они содержали скудные данные, а кроме того, два последних были проникнуты протестным духом253.

В том, что касается представления данных по каждой категории шляхты (последняя перепись, которая проводилась в 1811 г.), то лишь киевский губернатор сделал попытку привести их в виде таблицы, которая с виду кажется достоверной, а потому заслуживает нашего внимания (данные приводятся по шляхте мужского пола):

Эти данные, как всегда, зависели от того, что было представлено польскими предводителями дворянства. Их нельзя считать точными, поскольку в интересах землевладельцев цифры были занижены. Общее количество шляхты снизилось по сравнению с 1795 – 1800 гг. (38 145 против 40 373), но могло быть еще ниже, если бы из данных были исключены 7000 деклассированных в 1823 г.; похоже, однако, что о них здесь речь не идет. Наоборот, представленные цифры должны были быть гораздо выше за счет демографического прироста. Коротко говоря, эти данные неточны, хотя дают какое-то представление об этой группе. Отчет Бутовта-Анджейковича по Волыни был еще менее достоверным: не представив росписи по уездам или категориям, он сообщал, что в его губернии шляхта составляет всего 19 728 душ мужского пола, тогда как по данным 1795 г. там было 33 624 шляхтича, включая дворовых слуг. Грохольский же вообще не представил данных по Подольской губернии. Нехватка достоверной статистики станет причиной огромных трудностей, с которыми предстоит столкнуться тем, кто будет проводить политику общего деклассирования и чистки после 1831 г.

Однако в этих ответах содержится и определенная интересная информация. Например, в Киевской губернии пропорциональный состав городских чиншевиков выглядел следующим образом: 1019 шляхтичей проживало в 400 домах принадлежавших государству местечек и в 150 домах частных местечек. Кроме того, узнаем, что в Житомире, губернском центре Волынской губернии, было 240 домов, где проживал 1041 безземельный шляхтич. Однако на основании этих цифр невозможно определить численность городской безземельной шляхты. Из подольского отчета следует, что в этой губернии не было ни одной околицы, и, сравнив с данными из соседних двух губерний, можно сделать вывод о том, что на Украине было небольшое количество шляхетских сел. На Волыни (Овруцкий уезд) их было больше, чем на Киевщине (780 душ мужского пола в Радомысльском уезде). Согласно данным волынского губернатора, 19 728 внесенных в перепись шляхтичей проживало в 6576 дымах, распределявшихся следующим образом: 1852 дыма – околичная шляхта (около трети) и 4724 дыма – чиншевая шляхта.

Не будем больше задерживаться на данных, которыми сложно воспользоваться, в завершение этой главы стоит проанализировать то, как губернаторы оценивали проект Положения от 13 декабря 1829 г. По мнению Катеринича, киевского губернатора, ничто не вызывает интереса. Будучи русским, он не видел оснований для сохранения той категории населения, которая не платила государству налогов, никогда не служила, а к тому же не смогла представить доказательства своего происхождения. Он был верен духу указа от 20 января 1816 г., в котором подчеркивалась необходимость избавления от беглецов и чужаков, прятавшихся среди этой и без того подозрительной группы. В 1831 г. подозрительность властей превратится в дьяволизацию.

Оба губернатора-поляка, занимавшие высокие должности, пытались спасти существовавшее шляхетское братство, не допустить разрыва с существовавшим традиционным устоем жизни, который удалось сберечь на протяжении 35 лет, а потому продемонстрировали солидарность, к которой в 1791 г. призывали шляхту магнаты.

Бутовт-Анджейкович из Волыни был достаточно лаконичен, но не скрывал, что осуществляемого полицией контроля вполне достаточно, поскольку и так никто не имел права свободы передвижения без «письменного вида» (внутреннего паспорта). В завершение он подчеркивал, что в том, что касалось гражданской жизни, «никакого нового устройства» не надобно. Он не видел необходимости в смене статуса чиншевой шляхты. Ведь и так ее жизнь была подобна крестьянской. Она была свободна. Он не мог понять, почему следовало ей, а в особенности наиболее обнищавшей шляхте, запретить свободу перемещения. Ведь на это ее толкала бедность. Трудно было запретить шляхте, по его мнению, выбрать место, в которое она хотела бы отправиться.

Подобное благосклонное отношение к шляхте не устраивало царских бюрократов.

Граф Миколай Грохольский, несколько полонизмов в донесении которого были исправлены карандашом министерского чиновника, с большим пафосом и убеждением объяснял, почему все крупные землевладельцы стремились задержать у себя на службе как можно больше поляков среди все более враждебно относящихся к ним украинских крепостных. Он не скрывал, что представил ответ позднее из-за предостережений со стороны отдельных уездных предводителей дворянства. Они предчувствовали, что подобный запрос не сулит им ничего доброго. Видимо, новость о возможном проведении деклассирования дошла и сюда.

Граф-губернатор пытался убедить Петербург в важности сохранения мифа о благородном происхождении «голоты». Все они, по его словам, вели род из давней польской шляхты, получившей титулы благодаря подвигам и службе своих предков польским королям, предоставившим им эти привилегии. Все они – наследники защитников пограничья бывшей Речи Посполитой от постоянных набегов татар и турок. Разорившиеся и обнищавшие, они иногда не имели даже средств, чтобы послать детей в школу. А потому, объяснял Грохольский, они превратились в простых чиншевиков-земледельцев и были вынуждены поселиться на землях более богатых шляхтичей, построить там дом и платить им чинш.

Губернатор также подчеркивал, что такую шляхту можно встретить везде, во всех частных имениях, во всех староствах, казенных имениях, в нескольких сотнях городов, на принадлежавших католической церкви землях и на землях Комиссии национального просвещения (ранее ими владели иезуиты, а с 1773 г. с доходов от этих земель финансировалась создаваемая школьная система). В зависимости от принадлежности земель чинш собирали с учетом возделываемой площади Казна или арендаторы, землевладельцы, ксендзы, монахи или лица, распоряжавшиеся имениями Фонда образования.

Невысокий размер чинша, о котором пишет губернатор-поляк, свидетельствует о существовании заниженной ставки, в основе которой лежала шляхетская братская солидарность. Однако в то же время существовавшая градация чиншевой шляхты, крайне близкая к категориям украинских крепостных, косвенно указывает на частые попытки землевладельцев или повысить чинш, или закрепостить чиншевиков.

Подольский губернатор подразделяет беспоместную шляхту на пеших земледельцев (безлошадных), а затем на тех, в чьей собственности была одна, две или три лошади. Безлошадным чиншевикам выделялось по десятине пахотной и пастбищной земли. Тем, у кого была лошадь, доставалось в два раза больше земли, с двумя лошадьми можно было получить по три десятины земли и т.д. Размер чинша зависел от площади и устанавливался в рублях ассигнациями, чья стоимость была значительно ниже рублей серебром (в то время 1 рубль ассигнациями приблизительно был равен четверти серебряного рубля).

Пешая чиншевая шляхта платила годовой чинш в размере 10 – 15 руб., однолошадная – 15 – 25 руб., двулошадная – 25 – 35 руб., трехлошадная – 35 – 50 руб., четырехлошадная – 50 – 70 руб. Встречалась настолько обедневшая шляхта, что ей выделялась лишь халупа с огородом, таких шляхтичей называли халупники: они платили чинш в размере 6 – 8 руб. в год; встречались и такие, кто жил при чиншевиках или халупниках, которые выделяли им камору и называли каморниками: они платили половину от чинша халупников. Размер чинша, указанный волынским губернатором (8 – 12 руб. ассигнациями за пахотные земли и 2 – 3 за лачугу с огородом), скорее всего, был таким же и в Подольской губернии.

Грохольский пытался таким образом показать бескорыстность владельцев латифундий, но в то же время подчеркивал пользу от такого рода шляхты: она принимала солдат на постой, из нее можно было набрать стражу для охраны приднестровского пограничья; она могла занимать отдельные должности в судах первой инстанции (в следующей главе мы убедимся, что этот факт обеспокоил царские власти) или быть возными. Поскольку это были лично свободные люди, их дети могли ходить в школу, некоторым из них удавалось стать юристами, священниками или управляющими. Нами еще будет затронута тема школы как средства продвижения по социальной лестнице.

По утверждению графа Грохольского, чиншевая шляхта никогда не подвергалась телесным наказаниям, следовательно, пользовалась «теми преимуществами и правами, какие предоставлены дворянскому сословию, не участвуя только в дворянских выборах как беспоместные». Достойная удивления по своей смелости защита убогой шляхты в 1829 г. губернатором, прекрасно знавшим, что обращается к комиссии, созданной для уничтожения того, что им защищается, полна воодушевления. Признавая отсутствие возможности установить численность этой шляхты, губернатор предлагал, чтобы вместо приведения устаревших данных провести силами уездных комиссий новую перепись и, наконец, получить точные данные о подтвержденной местными собраниями численности шляхты, которая либо не располагала документами, либо не представила их для проверки. Губернатор не отрицал возможности отнесения отдельных шляхтичей, не представивших документов, к мещанскому или крестьянскому сословию, но при условии сохранения их свобод. Как достойный представитель крупных землевладельцев, он выступал за то, чтобы возложить контроль за чиншевой шляхтой на помещиков, которые выдавали бы свидетельства о месте жительства или выезде, в других же случаях поставить ее в зависимость от уездных предводителей дворянства, единственных возможных арбитров в ее конфликтах с владельцами имений.

В основе прежнего порядка, по крайней мере теоретически, наивысшей ценностью начиная с XVI в. лежала свобода, позволившая некоторым, согласно правам, предоставленным императором (реформирование в конце XVIII в. системы школьного образования и его развитие после разделов на протяжении 30 лет), получить образование. Именно эта идея привела губернатора к выводу, подобному выводу волынского коллеги: «следует оставить шляхту сию при ее преимуществах». Заступничество за шляхту графа-губернатора имело продолжение – в будущем он окажет помощь польским повстанцам, за что его отстранят от должности и сошлют под надзор полиции в Бендеры254.

Остается лишь удивляться, что приведенные нами примеры вынужденного единения царских чиновников и польских крупных землевладельцев были найдены в документах, долгие годы пролежавших на полках архива в Петербурге и по разным причинам недоступных исследователям. Важно подчеркнуть, что эти данные были полностью вычеркнуты из исторического сознания.

Это тридцатилетие попыток столь же активных, как и неэффективных, по решению шляхетского вопроса, но одновременно невероятно ярко представляющих умонастроения участников данного процесса, подготовило своего рода западню, в которую было уготовано попасться шляхте в 1830 – 1840-е гг. Правда, стоит отметить, что хоть она и была удачно расставлена, но оказалась недейственной вплоть до 1914 г. Русское дворянство, несмотря на то что в его составе было множество мелких помещиков, было далеко от понимания совсем беспоместной польской шляхты. Именно поэтому эти два отличных друг от друга вида одного и того же сословия не могли сблизиться между собой: возможен был лишь полный отказ в существовании чиншевой польской шляхте.

Теперь же обратимся к судьбе тех, с кем Россия связывала свои политические надежды.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.