1. Новое размежевание

1. Новое размежевание

Наряду с мобилизацией во французскую армию русских эмигрантов в ночь на 2 сентября 1939 г. среди них были произведены массовые аресты. Репрессиям подверглись члены упомянутых уже патриотических русских союзов во Франции, а сами союзы были разгромлены, все их имущество и архивы конфискованы. «Когда я вспоминаю о периоде от нападения Гитлера на Польшу до нападения его на Францию, — писал в своей книге Л. Д. Любимов, — мне всегда кажется, что германской агрессии буржуазная Франция решительно ничего не противопоставила, кроме болтовни»¹.

Несколько месяцев продолжалась так называемая «странная война». Этот этап закончился 10 мая 1940 г. Немецко-фашистская армия предприняла в обход «линии Мажино» широкое наступление против французских войск. В считанные дни Бельгия, Голландия и Люксембург были захвачены гитлеровскими войсками. Англичане срочно эвакуировали из Франции на Британские острова свой экспедиционный корпус. В Париже началась паника. По дорогам Франции двигались несметные толпы беженцев.

В. В. Сухомлин, который прожил во Франции, главным образом в Париже, около 40 лет, вернувшись на родину после войны, рассказывал: «Падение Парижа потрясло не только французов, но и многих русских парижан, за исключением откровенных германофилов и фашистов»². Взгляды самого Сухомлина к началу второй мировой войны претерпели серьезную эволюцию. После распада эсеровских зарубежных организаций и прекращения издания журнала «Воля России», одним из редакторов которого он был, он отошел от политической эмигрантской деятельности, сотрудничал во французской прессе, перевел на французский многие выдающиеся произведения русской и советской литературы, в том числе «Тихий Дон», «Цусиму», «Степана Разина», «Анну Каренину». В воспоминаниях Сухомлина имеются интересные зарисовки условий жизни русской эмиграции в трагические дни Парижа и Франции, поведения отдельных ее представителей.

На небольшом острове Олерон в Бискайском заливе, куда он уезжал из Парижа в сентябре 1940 г., Сухомлин встретил Вадима Андреева (Сына писателя Леонида Андреева), который /178/ до этого работал чернорабочим на парижской фабрике резиновых сапог. Как писал потом сам В. Л. Андреев, для него фашизм был врагом с самого момента его возникновения, а когда немцы напали на Россию — врагом ненавистным и абсолютным³. Андреев стал участником движения Сопротивления, прожил большую сложную жизнь, был автором многих стихов и ряда книг, опубликованных в Советском Союзе, и умер в 1976 г. в Женеве, будучи советским гражданином.

Но вот человек совсем другого типа. В местечке Сен Дени на том же острове жил с семьей русский эмигрант Г. П. Федотов. Мы упоминали его как одного из редакторов религиозно-мистического журнала «Новый град». Теперь этот 50-летний профессор с русой бородкой, сладенькой улыбкой и вкрадчивой речью проповедовал «моральное право» эмигрантов на измену. Еще одна судьба — И. И. Бунаков-Фондаминский, тоже один из редакторов «Нового града», бывший эсер и член редколлегии «Современных записок». Он остался в Париже, был арестован фашистами, затем отправлен в Германию и погиб в газовой камере. Разные судьбы и разные линии поведения во время оккупации Франции были особенно заметными.

Во Франции во время оккупации фашистские власти поспешили взять под свой контроль всю жизнь русской эмиграции. Они пытались организовать учет эмигрантов, направляли их на работу в военной промышленности. Так же как и в самой Германии, здесь было создано управление по делам русской эмиграции. Его возглавил некий Ю. С Жеребков — внук одного из генерал-адъютантов Николая И, до войны профессиональный танцор. Заявив, что он чувствует большую ответственность перед властями, Жеребков принялся выполнять их указания. А они требовали организации обязательной регистрации всех русских эмигрантов во Франции начиная с 15-летнего возраста⁴. Многие старались избежать принудительной регистрации. Это удалось сделать примерно половине из 60 тыс. русских с «нансеновским паспортом» (не имевших французского гражданства)⁵.

Некоторые эмигрантские деятели поторопились предложить свои услуги оккупантам. Через десять дней после падения Парижа генерал Кусонский, один из руководителей РОВС, открыто выражал свои симпатии к немцам⁶. Представители немецко-фашистского командования в свою очередь пытались найти в среде эмигрантов сотрудников, уверяя, что Германии нужны «русские патриоты». Но уже летом 1940 г. русские эмигранты приняли участие в первых подпольных организациях французского Сопротивления.

Борис Вильде и Анатолий Левицкий — сыновья русских эмигрантов, молодые ученые-этнографы «Музея человека» в Париже — стали активными участниками первой организации Сопротивления оккупантам. «Группа музея человека», как называли эту организацию, выпустила нелегальную газету «Резистанс» /179/ («Сопротивление»), название которой потом перешло ко всему антифашистскому движению во Франции. По воспоминаниям Сухомлина, газета «Резистанс» (первый номер попал ему в руки в конце декабря 1940 г.) имела подзаголовок: «Официальный бюллетень Национального комитета общественного спасения». Газета призывала создавать подпольные группы сопротивления, вербовать решительных и верных людей, готовиться к вооруженной борьбе.

Вскоре Б. В. Вильде и А. С. Левицкий вместе с другими членами группы были арестованы. Их долго держали в тюрьме, подвергли жестоким пыткам и расстреляли 23 февраля 1942 г. в форте Мон-Валериан под Парижем. Письмо, которое Вильде написал жене за несколько часов до расстрела, заканчивалось словами: «Я видел некоторых моих товарищей: они бодры. Это меня радует… Вечное солнце любви восходит из бездны смерти… Я готов, я иду»⁷.

О героях французского Сопротивления Вильде и Левицком написаны очерки, воспоминания, сняты фильмы. Их имена выбиты на мраморной доске в «Музее человека» в Париже. Там же помещены тексты приказов генерала де Голля, подписанных в Алжире 3 ноября 1943 г., о посмертном награждении Вильде и Левицкого медалью Сопротивления. В приказах отмечались их научные заслуги, героизм и самопожертвование во имя победы над фашизмом. Вот извлечения из этих приказов: «Вильде оставлен при университете, выдающийся пионер науки, целиком посвятил себя делу подпольного Сопротивления с 1940 года. Арестован чинами гестапо и приговорен к смертной казни. Своим поведением во время суда и под пулями палачей явил высший пример храбрости и самоотречения». «Левицкий, выдающийся молодой ученый, с самого начала оккупации в 1940 году принял активное участие в подпольном Сопротивлении. Арестованный чинами гестапо, держал себя перед немцами с исключительным достоинством и храбростью, вызывающими восхищение»⁸. За мужество и отвагу, проявленные в антифашистской борьбе во Франции в годы второй мировой войны, Президиум Верховное Совета СССР наградил Вильде Бориса Владимировича и Левицкого Анатолия Сергеевича орденом Отечественной войны I степени (посмертно). Указ был подписан 7 мая 1985 г., в канун 40-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне.

Уже в первые месяцы войны принял участие в антифашистских акциях Г. В. Шибанов — эмигрант, воевавший в Испании в составе интернациональной бригады, член Французской коммунистической партии. Он стал одним из организаторов Союза русских патриотов во Франции. В 1941 г. в оккупированном Париже Шибанов вместе с французскими патриотами распространял антинацистские листовки, участвовал в схватках с полицейскими⁹. /180/

К началу второй мировой войны численность эмигрантов во Франции (впрочем, как и в других странах) значительно сократилась. Здесь сыграли свою роль разные причины. Естественно, что за 20 с лишним лет определенная часть эмигрантов, особенно представителей старшего поколения, просто вымерла. Причем можно с большой уверенностью утверждать, хотя и нет точных подсчетов, что средняя продолжительность жизни для многих в эмиграции сократилась. Весь комплекс сложных условий жизни в зарубежье, обстоятельства материальные и психологические отнюдь не благоприятствовали долголетию тысяч рядовых эмигрантов, терпевших нужду и лишения. Нужно учитывать и то, что не менее 10–12 % общей численности эмигрантов (если принять ее за 2 млн. после окончания гражданской войны) вернулись на родину, особенно много в начале 20-х гг., а некоторая часть и накануне второй мировой войны. Массовые миграции, распыление по всему свету также вели к сокращению численности эмигрантской массы в отдельных странах. Наконец, действовали процессы ассимиляции. В ряде стран лица, принявшие гражданство данной страны, уже не учитывались как эмигранты. Вообще следует сказать, что отсутствие точного учета эмигрантов делает подсчеты их численности весьма условными. Как утверждает П. Е. Ковалевский, данные официальной статистики, например во Франции, при определении численности русских не учитывали «натурализованных русских», детей русских родителей, еще не выбравших подданства, русских с иностранными паспортами. Точно установить количество русских, пишет он, невозможно¹⁰.

Если в середине 20-х гг. русских эмигрантов во Франции было до 400 тыс., то в 1930 г., по данным некоторых зарубежных публикаций, это число сократилось до 200 тыс., а к 1939 г. — до 70 тыс. Та же картина наблюдалась в Германии, где после прихода к власти фашистов оставалось около 50 тыс. русских эмигрантов (вместо примерно 600 тыс. в начале 20-х гг.), из них около 10 тыс. — в Берлине. В Болгарии, согласно исчислениям, которые приводит Р. Т. Аблова, в годы второй мировой войны проживало около 30 тыс. эмигрантов из России, из них 2 тыс. бывших врангелевцев. В это общее число входило и около 4 тыс. молодых людей, родившихся в семьях эмигрантов, а также 6500 русских, принявших болгарское подданство. По данным югославской печати, к апрелю 1941 г., когда фашистская Германия напала на Югославию, там находилось около 30 тыс. белоэмигрантов¹¹.

В Германии и Югославии появились новые эмигрантские организации, опекаемые фашистскими властями. По приказу этих властей в рамках управления делами русской эмиграции в Германии, возглавлявшегося генералом Бискупским, было создано объединение русских воинских организаций, во главе которого поставили генерала фон Лампе. /181/

21 мая 1941 г. — за месяц до нападения фашистской Германии на СССР — генерал фон Лампе послал письмо главнокомандующему германской армией генерал-фельдмаршалу фон Браухичу. Лампе просил использовать русских белогвардейцев в войне против СССР. Когда война действительно началась, то утром 22 июня представитель германских властей передал генералу Бискупскому приказ: оставаться на местах и ждать дальнейшего…¹²

Известие о вероломном нападении на «Советский Союз вызвало во всех слоях эмиграции самый живой отклик. В конечном счете это событие привело к окончательному размежеванию эмиграции. В первый же момент были и ликующие, были и такие, кто, забыв все, горел желанием скорее чем-то помогать родине, Красной Армии в борьбе с врагом. Большинство же было охвачено тревогой, ужасом, сомнениями… «Каюсь, — писал потом Л. Д. Любимов, — и в этот день и еще в течение некоторого времени подлинный патриотизм не определял еще моего сознания. Решительный перелом произошел во мне не сразу…»¹³

Отец автора воспоминаний — Д. Н. Любимов, бывший царский сенатор, которому было уже под 80, услышав о том, что немцы начали войну с Россией, «судорожно крестился, повторяя сквозь слезы: Господи! Господи! Спаси Россию!» В сознании этого человека, давно отошедшего не только от политики, но как бы и от самой жизни, в этот критический для его родины момент, как уверяет. Л. Д. Любимов, уже не было накипи многолетних эмигрантских расчетов. Однако было бы ошибочным утверждать, что такие расчеты, связанные прежде всего с надеждой на то, что Советская власть не выдержит тяжелого испытания, вообще исчезли. В то время не было недостатка в заявлениях, откликах, прогнозах, которые исходили и от представителей бывшей российской аристократии, и от эмигрантских политических деятелей разных толков и направлений. Документы рассказывают о случаях прямо-таки анекдотичных, когда уже 22 июня бывшие помещики приглашали друг друга в гости в псковские или рязанские имения, считая, что теперь то они быстро получат возможность туда вернуться.

П. Н. Милюков, который потом выступил с признанием побед Красной Армии, в начале войны поспешил заявить о «гигантской катастрофе». Примерно в таких же тонах говорил находившийся yжe во ту сторону Атлантического океана А. Ф. Керенский. В декабре 1941 г. он вдруг объявил, что «большевизм уже в прошлом» и «программа реконструкции», в реализации которой эмиграции должна принадлежать «законная роль», якобы уже осуществляется¹⁴.

Каждый искал ответ на вопрос: что будет с Россией? Пессимизм, неверие в способность Советского Союза бороться с фашистской Германией превращались иногда в личную драму, были даже причиной трагического исхода. Но с первого дня /182/ Великой Отечественной войны среди эмиграции отчетливо проявились и, чем дальше, тем все больше давали о себе знать настроения совсем другого плана — от сочувствия Красной Армии до уверенности в победе и желания принять посильное участие в ее достижении.

В тот день 22 июня, когда некоторые бывшие помещики давали волю своим мечтам, один русский инженер, живший в Праге, как вспоминает Д. И. Мейснер, сказал: «А ведь стыдно, очень стыдно, что будем мы тут под немцами жить, когда наше место на русском фронте, где сейчас защищают нашу родину другие люди»¹⁵. Более отчетливо, может быть, активная позиция проявилась в поступке другого эмигранта — молодого князя Оболенского. 22 июня он явился к советскому послу во Франции А. Е. Богомолову в Виши и попросил отправить его в Красную Армию, чтобы защищать отечество¹⁶.

О своей уверенности, с самого начала, в поражении гитлеровской Германии пишут некоторые бывшие эмигранты — авторы опубликованных в Советском Союзе воспоминаний. Мною руководило, объясняет Сухомлин, пожалуй, иррациональное, унаследованное от отца и матери древнее чувство, воспитанное всей русской литературой: Россия непобедима, русский народ непобедим, величайшее российское государство не может исчезнуть…¹⁷ Примерно такое же объяснение своего на строения дает П. П. Шостаковский — русский эмигрант, встретивший известие о начале войны в далекой Аргентине. Первые дни после воскресенья 22 июня прошли, как в угаре, писал Шостаковский через много лет. «Читая сенсационные заголовки буржуазных газет, ничего не зная о возможностях Родины защищаться против силы, что до этого момента казалась несокрушимой, беспощадной силой, подавившей всю Европу, мы буквально не находили места»¹⁸.

Старались рассуждать логически, поясняет далее автор воспоминаний, и могли обратиться только к историческим примерам для обоснования своего мнения, что Россию нельзя победить — это страна, в которой даже победители проигрывают войны. Во всех этих рассуждениях не было, конечно, понимания значения и силы социалистического патриотизма советских людей, поднявшихся на защиту своей родины и завоеваний революции. Но эта уверенность в победе, пусть сначала интуитивная, эмоциональная, в тех условиях была важным элементом, моральное влияние которого все больше возрастало.

Можно сказать, что нападение фашистской Германии на Советский Союз стало своего рода лакмусовой бумажкой, выявившей отношение эмиграции, разных ее представителей к своей родине в годину грозной для нее опасности. В результате обнаружился целый спектр настроений и действий — от выступлений откровенных коллаборационистов, сотрудничавших с фашистами, до активного участия в движении Сопротивления. Немало было в эмигрантской среде и людей «осторожных», /183/ выжидающих, куда повернет ход военных событий, как сложится обстановка на фронтах.

В первые недели войны с Советским Союзом около 300 русских эмигрантов в оккупированной части Франции были арестованы фашистскими властями и отправлены в лагерь Компьен. Массовые аресты проводились и вишиским правительством в так называемой «свободной зоне». А. Н. Рубакин был среди тех, кого задержали в Виши. Он вспоминал, как его привезли на огромный стадион. «На скамейках сидело человек пятьсот, большей частью русских эмигрантов, причем некоторые из них в самых невероятных костюмах. У каждого в руках был номер, их вызывали по номерам… Впервые мне пришлось так близко столкнуться с эмигрантами. Многие арестованные на вопрос о профессии отвечали: бывший офицер. Они прослужили офицерами в белой армии, года два. С тех пор лет двадцать работали грузчиками или шоферами во Франции, но все еще считали себя офицерами»¹⁹.

Судя по всему, германское командование и фашистские власти, следуя своим расистским принципам, относились к основной массе русских эмигрантов весьма подозрительно, многие из них были задержаны в предупредительном порядке, с расчетом припугнуть и заставить сидеть смирно. Такая картина наблюдалась не только во Франции. В Болгарии монархо-фашистские власти выслали в июле 1941 г. под надзор полиции большую группу (788 человек) «неблагонадежных агентов коммунистов», среди них были и русские эмигранты²⁰.

В Праге многих арестованных продержали в гестапо три месяца, били, издевались. В первый же день, рассказывает Д. М. Мейснер, заключенным нашей камеры пришлось ползать по бесконечным коридорам тюрьмы на локтях и пальцах ног. Тех, кто помогал себе коленями, били тяжелыми тюремными ключами. Били и за неумелые гимнастические упражнения, за медлительность приседаний, а главное — для острастки и унижения. «Мне не пришлось пережить и малой доли того, что пережили сотни тысяч людей, оказавшихся в лапах гитлеровцев, — пишет Мейснер, — но я вышел из тюрьмы все же сильно помятым»²¹.

Тот факт, что гитлеровцы с большим подозрением относились ко многим русским эмигрантам, отнюдь не означал отказа от использования ими наиболее продажных эмигрантских группировок, готовых на все непримиримых врагов Советской власти. Упомянутый Жеребков, возглавивший управление делами русской эмиграции во Франции, клялся в своих верноподданнических чувствах к Гитлеру. Обращаясь к русским эмигрантам вскоре после нападения фашистской Германии на СССР, Жеребков пытался их уверить, что только «фюрер» знает, «что будет с Россией, какие формы правления ей понадобятся»²².

Фашистские власти поручили генералу Н. Н. Головину, /184/ который руководил высшими военными курсами РОВС в Париже, возглавить русские воинские организации во Франции (в Германии, как уже указывалось, те же функции выполнял генерал фон Лампе). Осенью 1941 г. германское командование назначило из числа белоэмигрантов специального эксперта «по русским делам». Им стал монархист, бывший царский сенатор барон М. А. Таубе. Свои услуги германскому командованию предложили генералы П. Н. Краснов и А. Г. Шкуро, которые стали потом формировать на оккупированной территории воинские части в помощь вермахту.

В начале войны Краснов выступил с прогнозами дальнейшего хода событий. Согласно его «предсказаниям», в СССР должно было начаться восстание против большевиков, и тогда новое правительство («типа правительства Петена-Лаваля — адмирала Дарлана») вступит в мирные переговоры с немцами. На всякий случай, если этот «прогноз» не сбудется, Краснов предлагал запасной вариант: германские войска оккупируют половину страны, а на другой половине образуется правительство, «которое заключит мир с немцами, приняв все их условия…»²³.

Как бы продолжая через 20 лет эту тему, В. В. Шульгин писал, что война на многое открыла ему глаза. Он жил в то время в Югославии и, по его откровенному признанию, думал примерно так: «Пусть только будет война! Пусть только дадут русскому народу в руки оружие! Он обернет его против «ненавистной» ему Советской власти. И он свергнет ее!» Но вот война началась, писал дальше Шульгин, и случилось совсем обратное. Русский народ, получив в руки оружие, не только «не свергнул Советскую власть, а собрался вокруг нее и героически умирал в жестоких боях». Истекая кровью, он дрался за родину, и для Шульгина стало ясно, что «своей родиной эти люди считают Советский Союз, а Советскую власть считают своей властью». Этот факт, по его словам, разрушил главный устой эмигрантской идеологии. И он сказал себе: «Значит, мы ошиблись, этот народ не желает «освобождения» из наших рук». Когда я это понял, заявил Шульгин, наши усилия по свержению Советской власти показались мне и трагическими и смешными²⁴.

В первые месяцы войны главари РОВС думали иначе, они развили активную деятельность, призывая бывших белогвардейцев вступать в ряды германской армии. Находившийся в Берлине генерал фон Лампе обращался не только к Браухичу, но и к самому Гитлеру. Он вел переписку с врангелевцами в Болгарии и Югославии. Начальник отдела РОВС в Болгарии генерал Абрамов в свою очередь обратился к германским властям с предложением использовать местные антибольшевистские силы для участия в борьбе, начатой «третьим рейхом». «Надеюсь, что немцам мы понадобимся», — заявил фон Лампе 3 августа 1941 г. А через 20 дней, 23 августа, он докладывал генералу /185/ Бискупскому о первых результатах. Оказывается, за два месяца войны на Восточный фронт для участия в боях на стороне фашистов было направлено 52 белогвардейца из берлинского «объединения»²⁵. Как выяснилось, германское командование предпочитало использовать этих людей главным образом в качестве переводчиков.

Были, правда, и такие случаи, когда тот, кто пошел в услужение к гитлеровцам, вдруг коренным образом изменял свое поведение. Л. Д. Любимов и американский историк Роберт Джонстон ссылаются в качестве примера на историю одного из князей Мещерских. Он поехал на фронт переводчиком германской армии, надеясь поскорее войти во владение своим бывшим имением. Но то, что он увидел в России, так потрясло его, что, вернувшись во Францию, Мещерский перешел на сторону движения Сопротивления и потом был удостоен французских боевых наград²⁶.

Представители официальных германских кругов считали, что направление белогвардейцев на фронт принесет мало реальной помощи вермахту, давая в то же время пищу «и без того уже активной советской пропаганде»²⁷. Но именно из числа белогвардейцев германское командование вербовало охранников, шпионов и карателей. В Югославии, например, около 200 белоэмигрантов сотрудничали в гестапо и абвере.

Осенью 1941 г. к гитлеровскому командованию и «министру иностранных дел Рейха» обратились находившиеся в эмиграции так называемые войсковые атаманы — Терский, Кубанский и Астраханский — генералы Вдовенко, Науменко и Ляхов²⁸. Они открыто приветствовали «приближающиеся к границам казачьих земель победоносные, германские войска». Опираясь на германские штыки, «атаманы» надеялись восстановить свою власть над казачьими областями.

В декабре 1941 г. белогвардейские полковники Санин и Сахаров были направлены на оккупированную территорию участвовать в формировании в районе Орши так называемых восточных батальонов, которые предназначались для несения охранной службы в тылу германской армии. Позже, весной 1942 г., бывшие белые офицеры были посланы с той же целью в Брянск, Бобруйск и некоторые другие оккупированные районы²⁹.

В книге «Неотвратимое возмездие», написанной по материалам судебных процессов над изменниками родины, фашистскими палачами и агентами империалистических разведок, опубликованы данные о деятельности на службе германского фашизма в годы войны белогвардейских генералов П. Н. Краснова, его племянника — С. Н. Краснова, А. Г. Шкуро, Султана-Гирея Клыча, Т. И. Доманова и генерал-лейтенанта германской армии, эсэсовца Гельмута фон Паннвица, командовавшего карательным отрядом, в составе которого действовали казаки-белоэмигранты³⁰. /186/

Еще с первых дней прихода к власти Гитлера, говорил на суде П. Н. Краснов, я сделал ставку на национал-социалистскую Германию и надеялся, что она обрушится на Советский Союз и коммунизм будет сокрушен. Как знаток «казачьего вопроса» Краснов в начале войны представил фашистскому командованию доклад по истории казачества. Во время оккупации Дона он не раз обращался к казакам с призывами сотрудничать с немецкими фашистами. Краснов был назначен начальником, а генерал Науменко — членом созданного немецким командованием главного управления казачьих войск. Над ними был поставлен представитель этого командования. Им оказался немецко-фашистский генерал Кестринг, который в течение ряда лет, до самого начала войны, служил военным и авиационным атташе в Москве и считался одним из лучших знатоков Советского Союза.

На суде были вскрыты факты о действиях так называемого «казачьего стана» против партизан, сначала в Белоруссии, а потом в Северной Италии. Вместе с Красновым-старшим преданно служил гитлеровцам его племянник — С. Н. Краснов. Особые задачи подрывной работы в оккупированных областях Украины возлагались на украинских националистов. Они сотрудничали с гитлеровцами еще до войны. Организация украинских националистов располагала в Европе 22 отделениями. Группы украинских националистов — сторонников Бандеры и Мельника, сформированные при покровительстве немецко-фашистских властей, действовали на территории Украины с первых дней войны³¹.

Известив, что гитлеровское командование предпринимало попытки привлечь к активному сотрудничеству и других эмигрантов-националистов. Находившийся в эмиграции бывший командир «дикой дивизии» белогвардейский генерал Султан-Гирей Клыч в 1942 г, направился на Кавказ, чтобы призывать горцев участвовать в вооруженной борьбе против Красной Армии. Каюм-хан, лидер контрреволюционной мусульманской эмиграции, был одним из организаторов так называемого туркестанского легиона, который использовался в карательных операциях.

На службе у немецких фашистов находились в годы войны члены Национально-трудового союза нового поколения. По словам Д. В. Брунста, активного в прошлом члена НТСНП, в первые дни войны была проведена всеобщая мобилизация активистов Союза. Они направлялись на Восток, в оккупированные немцами районы СССР, или же сосредоточивались в Германии, точнее, в Берлине, где разместилось исполнительное бюро этой организации. Правда, в количественном отношении их было немного, этих активистов НТСНП. Брунст утверждает: всего 150–200 человек³². Но это был опасный, коварный противник. Члены НТСНП работали в органах так называемого самоуправления на оккупированных территориях, в разных немецких /187/ учреждениях и фирмах. В зарубежной литературе приводились данные, что по меньшей мере в 40 больших и малых городах на оккупированной территории энтеэсовцы были бургомистрами, начальниками полиции, редакторами газет³³.

Как теперь стало известно, в первые недели войны антисоветские передачи по немецкому радио, подготовленные энтеэсовцами, велись от имени надуманной подпольной организации «За Россию», будто бы существовавшей на территории СССР. Энтеэсовцы выполняли «особые», часто провокаторские задания, «работая» среди военнопленных, участвуя в террористических акциях гитлеровцев против населения, в борьбе с партизанами. Член исполнительного бюро НТСНП Околович, назначенный начальником всех групп энтеэсовцев на Востоке, одновременно состоял в минском гестапо³⁴. Нет меры нашему преступлению, писал энтеэсовец Брунст, рассказывая о деятельности этой организации, о сотрудничестве ее членов с врагами родины.

Среди созданных гитлеровским командованием из числа бывших белогвардейцев охранных и карательных отрядов особой известностью пользовался «охранный корпус», сформированный в Югославии под командованием белогвардейского генерала Б. А. Штейфона. Согласно данным югославской военной энциклопедии, первые отряды этого корпуса (около 2 тыс. человек) начали действовать в сентябре 1941 г. 12 сентября в Белграде, на Банице, немецко-фашистское командование устроило смотр «охранного корпуса». Квислинговский газетный листок «Ведомости охранной группы» с лакейской готовностью заявлял о желании «оправдать оказываемое доверие»³⁵.

В значительной своей части офицеры, солдаты и казаки белых армий, осевшие в Югославии и Болгарии, попадали в «охранный корпус» в порядке мобилизации. В июне 1942 г. штаб болгарской армии издал секретную директиву, согласно которой русские эмигранты в Болгарии, даже если они приняли болгарское гражданство, призывались в «охранный корпус».

В 1942 г. в составе корпуса было несколько полков, расположенных в Белграде, Лознице, Крупне, Кралево и других местах³⁶. Главная задача, возложенная на «охранный корпус» гитлеровским командованием, состояла в организации охраны шахт и путей сообщения. Имеются данные и о том, что в составе корпуса формировались казачьи сотни, предназначенные для отправки на Дон во время боев под Сталинградом. Частям корпуса сразу же пришлось столкнуться с югославскими партизанами. В декабре 1942 г. корпус был включен в состав вермахта³⁷.

Участвуя в карательных экспедициях против партизан, части корпуса несли большие потери, а в дальнейшем их остатки были полностью разбиты югославской Народно-освободительной /188/ армией и частями Красной Армии, вступившими на территорию Югославии.

В операциях против югославских партизан участвовал и корпус под командованием генерала фон Паннвица, в отдельных формированиях которого действовала и некоторая часть казаков — белоэмигрантов. Активным помощником фон Паннвица был белогвардейский генерал Шкуро, назначенный начальником «казачьего резерва». Известный своими зверствами в годы гражданской войны, Шкуро и теперь действовал теми же методами. В книге «Неотвратимое возмездие» приводится текст его обращения к казакам, проникнутого желанием активно бороться на. стороне гитлеровской Германии, верно ей служить. В обращении говорилось: «Я, облеченный высоким доверием руководителя СС, громко призываю вас всех, казаки, к оружию и объявляю всеобщий казачий сполох. Поднимайтесь все, в чьих жилах течет казачья кровь, все, кто еще чувствует себя способным помочь общему делу. Дружно отзовитесь на мой призыв, и мы все докажем великому фюреру и германскому народу, что мы, казаки, верные друзья и в хорошее время, и в тяжелое»³⁸.

Отдельные отряды и части были сформированы из белогвардейцев в годы войны с фашистской Германией и на Дальнем Востоке. Хотя там и не было в то время открытых боевых действий, напряженная обстановка сохранялась. Многие факты о планах использования японской военщиной белой эмиграции стали известны уже после войны. В августе 1946 г. в Москве Военная коллегия Верховного суда СССР слушала дело руководителей антисоветских белогвардейских организаций атамана Семенова, Родзаевского и др. Характеризуя общую ситуацию на Дальнем Востоке в годы войны и существовавшую здесь угрозу для Советского Союза, государственный обвинитель говорил на процессе: «В то самое тяжелое время, когда наша Родина, обливаясь кровью, отбивалась от гитлеровских полчищ, рвавшихся к Москве и Волге, когда решалась судьба Советского государства и дороги были каждый солдат, каждое орудие, каждый патрон для спасения нашего социалистического отечества, — в это время миллионная, вооруженная до зубов японская армия вместе с белогвардейцами-семеновцами стояла на подступах к нашим дальневосточным границам в полной готовности и отвлекала значительные силы Красной Армии»³⁹. В качестве одного из свидетелей на суде был допрошен японский генерал-лейтенант Томинага. Это имя уже упоминалось нами. В начале тридцатых годов он как представитель японского Генштаба встречался в Берлине с руководителями РОВС. Томинага рассказал, что в 1941 г. японский Генштаб по сговору с германским командованием разработал план нападения на Советский Союз на Дальнем Востоке. Этот план носил условное название «Кан-току-эн» (особые маневры Квантунской армии) и предусматривал широкое использование русских /189/ белогвардейцев⁴⁰. Были сформированы специальные казачьи части (пять казачьих полков, два отдельных дивизиона и одна отдельная сотня). Они входили в Захинганский казачий корпус, командиром которого японское командование назначило А. П. Бакшеева — бывшего генерал-лейтенанта белой армии.

Ждали, когда Япония сумеет без больших потерь захватить советский Дальний Восток. Дальнейший ход событий внес существенные поправки в эти планы.