Глава 4 Обстрелы, бомбежки, пожары

Глава 4

Обстрелы, бомбежки, пожары

Как известно, первый сигнал МПВО оповещения населения «воздушная тревога» прозвучал в Ленинграде 23 июня, впервые город был обстрелян противником из дальнобойных орудий 4 сентября и первый массированный налет немецкой авиации на Ленинград 8 сентября начался в 19 часов, второй – в ночь с 8 на 9 сентября 1941 г.[257].

23 июня 1941 г. Кировский райисполком, рассмотрев отдельным вопросом деятельность сил и средств МПВО, вынес решение, позволявшее, с точки зрения авторов проекта решения, укрепить противовоздушную оборону связи с началом войны: «Выделить из средств по хоз. политкомпаниям 200 рублей на проведение массово-политической работы на участках МПВО (приобретение газет, журналов, литературы)»[258].

Следующее, второе по счету решение этого райисполкома, связанное с МПВО, последовало только 14 августа – об установлении круглосуточного поста охраны в Доме Советов на Кировской площади[259].

Днями ранее райисполком утвердил план работы отдела коммунального хозяйства на 3-й квартал 1941 г. Все напоминало мирное время. Более 70 тыс. руб. выделялось, например, «для окончания работ» по «замощению булыжной мостовой» на 1-й Параллельной улице[260].

25 июля 1941 г. при проверке общественного порядка в городе во время воздушной тревоги на территории двух отделений милиции, были обнаружены десятки граждан, гуляющих или лежащих в парках и скверах[261].

«Налет 8 сентября запомнился на всю жизнь. Дул сильный ветер, по Нарвскому проспекту неслись волны гари и пепла. Из окна квартиры смотрел на восток, на поднявшееся зарево – горели Бадаевские склады» (Ю.Е. Давыдов).

Глава домохозяйства № 34 Кировского района Орлова (ул. Турбинная, 3, на углу с Промышленным пер.) вспоминала в июле 1942 г.:

«Как только началась война, мой муж и сын пошли в Армию добровольцами. Я сама состою донором еще с финской войны. Работаю в группе самозащиты.

8 сентября во время большой бомбежки я была в сангруппе, стояла на посту. Много было раненых. Носить на носилках всех не успевали, приходилось таскать на себе. <…> Ужасно было тогда на Ушаковской, целые семьи погибали!»[262].

«В ночь с 8-го на 9-е сентября 1941 г. был произведен первый налет вражеской авиации, было сброшено 516 фугасных бомб и множество зажигательных, что вызвало ряд пожаров, сгорело общежитие рабочих на территории к[омбина]та, от взрывных волн были повреждены крыши, окна, двери, выбито большое количество стекол и вызвали прекращение работы к[омбина]та; принятие мер к возобновлению работы комбината не приводило к должным результатам, т. к. налеты вражеской авиации повторялись очень часто и все усилия коллектива срывались и оказывались тщетными», – констатировалось в акте, датировано 1 сентября 1943 г., комиссии «по выявлению убытков, потерь и разрушений от военных действий» комбината «Советская Звезда»[263].

По воспоминаниям очевидца, во время налета 8 сентября на проезжей части Лифляндской улицы, напротив здания фабричного управления, разорвался снаряд. «От ударной волны было нарушено все освещение комбината. А „зажигалки“ падали на ниточную фабрику и детский сад. <…> Детский сад пожарная команда отстояла»[264].

Речь идет о двухэтажном кирпичном здании детского сада № 28. Во время блокады оно пострадало на 25 %. Здание сохранилось.

Упоминаемое в акте от 1 сентября сгоревшее здание общежития (перестроенная одноэтажная деревянная постройка начала 1820-х гг.) боковым фасадом выходило на Лифляндскую улицу.

Говоря о последствиях авиационных налетов на Ленинград (Ленинский и Кировский районы, в частности) в сентябре 1941 г., надо иметь в виду следующее.

5 августа 1941 г. Военный совет Северного фронта в своем развернутом постановлении о мероприятиях по усилению противовоздушной обороны Ленинграда исключил «всякую возможность прорыва самолетов противника к городу в любое время дня и ночи, при любых погодных условиях»[265].

Но, как пишет современный историк, в первую половину сентября 1941 г. «службы ВНОС не обеспечивали своевременность подъема истребительной авиации и ее наведения на цель. Некоторые сектора оказались совсем не прикрыты, либо отдельные командиры не знали своих секторов и беспрепятственно пропускали вражеские самолеты. Советские истребители залетали в запретные зоны и попадали под огонь своей же артиллерии. С земли управлять ими было невозможно ввиду отсутствия бортовых радиостанций. Зенитчики не умели различать самолеты по силуэтам и азартно палили по всему, что летало»[266].

В конце лета или начале сентября (дата на документе отсутствует) 1941 г. во 2-м корпусе ПВО разработали «Вопросник проверки боевой готовности Кировского сектора Войск внутренней обороны г. Ленинграда и рабочих отрядов, расположенных в черте города». Вопрос первый: «Знает ли личный состав место сбора по тревоге». Вопрос 12: «Знает ли личный состав стрельбу на короткие дистанции и борьбу с танками противника и как действует (вводные)». Вопрос 16: «Знают ли командиры подразделений своих соседей и имеют ли связь и взаимодействие с ними»[267].

«…Я видел, как висел аэростат наших корректировщиков. Начиналась контрбатарейная борьба. Из низких облаков вынырнули два „мессера“. Замелькали вспышки пулеметных очередей. Аэростат вспыхнул, как свечка. Из клубов черного дыма – водород, как известно, горит без цвета, это горела резина оболочки, – выбросились две черные точки. Через несколько томительных мгновений они превратились в два парашюта»[268].

Трахтенберг Д.И. Зенитное орудие на Марсовом поле. 1941 г.

Военный совет Ленинградского фронта, проверив состояние боевой работы 2-го корпуса ПВО, отметил в своем приказе от 3 ноября 1941 г., что корпус не справляется со своей основной задачей по обороне города, «враг нередко безнаказанно бомбит город»[269].

В середине сентября 1941 г. Ленинский РК ВЛКСМ выделил «в помощь районному отделению НКВД 50 чел. для борьбы с ракетчиками. Эти товарищи были раскреплены по участкам и во время бомбежек, находясь на посту, следили за подаваемыми световыми сигналами или ракетами и сообщали о них в НКВД»[270].

Блокадный эпизод. Ленинский район. Ночь с 4 на 5 октября 1941 г. «Бомба в 250 кгр пробила 5 этажей и упала на кровать командира подрывного взвода, который стоял в этом здании, с кровати свалилась и под другую подкатилась. В то время подрывники находились на КП. Когда они вернулись, то они ее там разрядили»[271].

«Зенитные орудия в парке 1 Мая? – Точно не было! Уж мы-то, мальчишки, быстро бы об этом узнали» (Ю.Е. Давыдов).

Даже если бы зенитные установки и установили в парке имени 1 Мая, то, например, в начале декабря 1941 г. они вряд ли смогли быть «приведены в действие». Так, 3 декабря в 11 часов 31 минуту в городе зазвучали сигналы воздушной тревоги. «Гул самолетов, как обычно, послышался с юго-запада. <…> Отрывистый из-за сильного ветра гул бомбардировщиков был слышен, а вот привычного грохота зениток ленинградцы не слышали.

И это не было случайностью. К началу декабря 2-й корпус ПВО попросту расстрелял почти все боеприпасы. <…> Остались только неприкосновенные запасы, хранившиеся на случай, если немцы перейдут в наступление и зениткам придется вести огонь прямой наводкой. Кроме того, командование противовоздушной обороны и Военный совет Ленфронта, гадая, как немцам всякий раз удается находить Ленинград и сбрасывать бомбы точно на город в любую погоду и при любой видимости, выдвинули предположение, что летчики ориентируются по вспышкам выстрелов»[272].

«Первое оповещение по радио об артобстреле было дано лишь 29 октября сорок первого года. Понадобилось без малого два месяца для того, чтобы сочинить, утвердить и начать передавать по радио три типа сообщений» – о начале артобстрела, его продолжении и о его прекращении, пишет петербургский писатель, житель блокадного Ленинграда Михаил Кураев[273].

Через два года (два года!) после начала артобстрелов города, 11 сентября 1943 г., горком ВКП(б) и исполком Ленгорсовета приняли специальное решение «О мероприятиях по уменьшению потерь среди населения при артиллерийских обстрелах города».

В начале октября того же, 1943 г. – то есть всего за четыре месяца до полного снятия блокады – в городе силами МПВО сделано 1300 надписей на фасадах, предупреждавших граждан, что при артобстреле данная сторона улицы наиболее опасна.

«С осени 1943 года на моем доме, как и на тысячах других домов Ленинграда, появилась новая надпись – белые буквы на синем квадрате: „Граждане, при артиллерийском обстреле эта сторона улицы наиболее опасна“…», – говорила по ленинградскому радио О. Берггольц 20 декабря 1943 г.[274].

З.П. Кузнецова уточняет, что эти надписи появились на улице Калинина и в Промышленном переулке не только на каменных, но и на деревянных домах (обшитых тесом).

Такую надпись все еще можно – если вглядеться – прочесть метрах в двухстах от входа в парк «Екатерингофский» – на фасаде давно нежилого, ветхого и разваливающегося одноэтажного позапрошлого века каменного дома № 6 по улице Калинина [275].

Предупреждение «Граждане…» было нанесено на дом № 9 по Нарвскому проспекту.

Когда начинался обстрел района, наблюдатели на вышках сообщали, какой примерно квартал (улица) подверглись артобстрелу. Бойцы МПВО выходили в закрепленные за ними дозоры по заранее установленным секторам. Группа дозорных состояла обычно из 10–13 человек (по своим штатным должностям это телефонисты, вышковые или наземные наблюдатели и др.).

По воспоминаниям бойцов 330-го батальона МПВО Ленинского района Л.П. Михайловой и Л.Н. Румянцевой (февраль 1944 г.)[276], каждый, выходя в дозор, брал с собой противогаз, «сумку химразведки», каску, индивидуальный медпакет и ветромер. Дойдя (под обстрелом!) до места попадания снарядов или бомб, дозорные сообщали в штаб батальона, какие конкретно объекты получили повреждения, их характер и какая необходима помощь. До прибытия бойцов пожарной и медико-санитарной рот дозорные оказывали пострадавшим первую медицинскую помощь, разбирали завалы, гасили зажигательные бомбы.

На фасаде дома № 6 по улице Калинина. Фото автора, 2015 г.

Из воспоминаний медсестры Нестеровой (в документе ее инициалы не указаны; время, о котором идет речь, – осень 1941 г.):

«Это был первый выезд. Сигнал В.Т. собрал всех внизу в коридоре. Был слышен уже гул самолетов, затем удары и сотрясение здания от сброшенных бомб. Телефонные звонки из Штаба, надо выезжать.

И вот командир Земский, я, медсестра Бедарф и бойцы: Борисов, Богданов, Алексеев и Виноградов направлены на Сутугинуул., 1/3. Было темно. Над головой гудели фашистские самолеты. Остановились у дома 24 по Нарвскому пр. Шли пешком. Под ногами хрустели разбитые стекла, обвалившаяся штукатурка, висели порванные провода.

Спокойно и четко командовал и руководил командир Земский, самоотверженно работали бойцы, шли в разрушенный дом по полуразвалившейся лестнице на стоны и крики пострадавших. Я оказывала помощь мужчине с ранением в голову – тяжелое состояние, все время просачивалась кровь через повязку.

Были и другие пострадавшие, еще мужчина с ранением осколком в живот, женщина с переломом ног.

Помогала работать группа самозащиты дома 24, куда сносили пострадавших и откуда их направляли в больницу»[277].

«Каждый артналет после себя оставлял жертвы и требовал констатировать смерть…», – вспоминал помощник начальника штаба 13-го батальона МПВО по оперативной части Полицинский об осени 1941 г. Для этого врач 13-го участка МПВО Е.А. Васильева или военфельдшер Н.Л. Кривицкая совершали обход всего участка (Ленинский район).[278]

12 ноября 1941 г. Кировский райисполком в рамках вопроса «О мероприятиях по защите населения от арт. обстрела» решил «просить» Трамвайно-троллейбусное управление «перенести трамвайную и троллейбусную остановки с площади Стачек на проспект им. Газа»[279].

«Наконец бомбежки коснулись и нас. Первое время мы спускались в бомбоубежище, оборудованное в подвале нашего дома[280], но потом, когда узнали, что если в дом попадает бомба, то подвал заливает водой и нечистотами, стали просто спускаться к нашей знакомой на первом этаже. Позднее, когда нам надоели ее причитания при каждом близком взрыве: „Ой, это в наш дом“, мы ограничивались тем, что просто во время бомбежек перебирались в коридор за большую печку, справедливо считая, что если бомба упадет рядом с домом, выбитые рамы и стекла нам не повредят, а если бомба, пробив пять этажей, взорвется в подвале, у нас ещё есть шанс выжить»[281].

В 2015 г. житель дома № 9 по Нарвскому проспекту Ю.Е. Давыдов добавил и уточнил:

«В бомбоубежище спускались всего раз несколько… Мы слышали, что при прорыве канализации в подвалах люди, находившиеся там, захлебывались…

Двери в бомбоубежище поначалу держали закрытыми, но опять же, по имевшим место случаям, если попадал снаряд в дом, здание „плясало“, двери заклинивало, и люди не имели возможности выбраться из подвала. Потому стали двери держать открытыми – но в них залетали осколки».

В ночь с 9 на 10 октября 1941 г. на фабрику «Равенство» сбросили 50 зажигательных бомб, но, по отчетному документу, «ни один объект не пострадал». 10 октября зажигательные снаряды посыпались на артель «Ленкооптекстиль» в Промышленном переулке[282].

С начала блокады по 25 мая 1943 г. на территорию «Советской Звезды» сбросили 4 фугасные бомбы и 660 зажигательных бомб. Отмечено 158 попаданий артиллерийских снарядов, «поразивших объект». К 1 сентября 1943 г. количество попаданий снарядов на территорию комбината достигло 350 [283].

В третьей книге романа А.Б. Чаковского «Блокада» есть эпизод, в котором командир штаба МПВО Кировского завода получает доклад одной из связисток, что начался обстрел железнодорожной ветки в Автове, а с восьмой вышки наблюдения видно, что на Лифляндской улице начался пожар. Судя по тексту романа, это происходило после 17 сентября 1941 г., когда началась бои за оставленный ранее советскими войсками город Урицк.

Если упоминаемая в романе «восьмая вышка» находилась на 50-метровой башне Кировского райсовета (наблюдательный пост на ней был)[284], то увидеть пожар вполне возможно («пост № 1» находился на одной из шестиэтажных башен ДК имени М. Горького).

По опубликованным же и архивным материалам подтверждения факта сильного пожара на Лифляндской улице во второй половине сентября 1941 г. найти не удалось. Если и имел место пожар во время артиллерийского обстрела города (особенно сильного, продолжавшегося в течение 18 часов 19 сентября)[285], то это могли загореться деревянные строения на Молвинской улице, набережной Бумажного канала или в Промышленном переулке.

Сильно пострадал от обстрелов деревянный 1-й жил-городок объединения «Экспортлес» (район Промышленного переулка и частично улицы Калинина)[286], но это было только в октябре месяце. Пожар в городке помогали тушить жильцы домов № 52 и № 54 по проспекту Газа [287].

Из выступления управхоза Пильковской на собрании актива МПВО Кировского района 17 октября 1941 г.:

«Я лично работаю управляющим домохозяйством № 17–18 по улице Калинина, где исключительно деревянные строения и где помещается много предприятий, на которые враг бросает много снарядов и зажигательных бомб. Вчера, 16-го октября, это уже вторично, 11-го сентября это тоже было, – было ужасающее метание бомб на мои дома. На 11-ти домах возникли пожары, но все они были потушены. <…> 112 бомб было сброшено. Но их было больше. <…> У меня не было ни одного загорания исключительно благодаря населению и любви, которую питают ко мне, как к управхозу»[288].

В ведении домохозяйств № 17 и № 18 по улице Калинина находились дома с № 28 по № 32.

Очевидец из дома № 54 по проспекту Газа, у площади Стачек:

«Подходит 8 ноября. Первый большой обстрел. Тут погибло много народа у киоска.

6 ноября т. Сталин делает доклад, а тут люди стояли за газетой, положило тогда много народа»[289].

«Я работаю в пожарном звене. <…> Несмотря на то, что у меня больные ноги, несмотря на то, что я перенесла операцию, я знала, что помогать надо, и я работала. <…> Вот раз во время бомбежки снаряд попал в 5-й корпус, в это время туда подходила дворничиха, ей 13 осколков попало. Положение ужасное. Мне пришлось своими руками вырывать эти осколки!»[290].

20 октября 1941 г. состоялось решение Ленинского райисполкома о награждении работников противопожарных звеньев и актива домохозяйств района. За самоотверженную работу по предупреждению и ликвидации пожаров, в частности, бойцу звена санитарного поста по дому № 24 Нарвского проспекта Ксении Владимировне Пригоде объявили благодарность[291].

Из 98 загораний и пожаров от зажигательных, фугасных бомб и артиллерийских снарядов за ноябрь 1941 г. городским Управлением военизированной пожарной охраны города было выделено 9 наиболее крупных, с указанием наименования предприятий, учреждений или адресов. В их числе дома № 6 и № 8 по Бумажной улице и дом № 23/2 по Нарвскому проспекту[292].

Проживавшая в доме № 23/2 Е.В. Балашова оставила следующие воспоминания об этом.

«Особенно для меня был памятным день 6 ноября 1941 года. В этот день мы ждали папу с работы (он работал на „Кировском заводе“, ходил пешком). Зима наступила рано, было очень холодно, выпал снег. Вдруг мы услышали вой самолетов и сильный удар недалеко от нашего дома. Мы взяли свои узелки, которые у нас были собраны на этот случай, и вышли на улицу. Падали одна за другой бомбы вокруг нашего дома. Попала фугасная бомба в

1-й корпус нашего дома, разрушила его полностью сверху донизу. Погибли все люди, которые там были в бомбоубежище. После этого мы не стали выходить в бомбоубежище, оставались дома, приняли решение: если суждено нам жить – будем живы. В этот день в нашем микрорайоне все было охвачено ярким пламенем, – это было страшное, чудовищное зрелище. Вокруг нашего дома все горело кругом. Об этом не напишешь, это надо было просто видеть. Какое потрясение мы тогда испытали!»[293].

Евгении Васильевне было тогда 15 лет.

12 ноября 1941 г. в этот дом вновь попали снаряды. Ровно через две недели (всего-то!) Ленинский райисполком принял решение «Об оказании помощи гражданам домохозяйства № 174, пострадавшим от вражеской бомбежки 12 ноября»: десяти семьям (перечислены) «выдать кровать, матрац, подушку и денежную сумму» (по 100 и 200 руб.); двадцати гражданам (перечислены поименно) выдать то же самое, но без «денежной суммы»[294].

«Мы с мамой сначала спускались в бомбоубежище, а потом перестали. Стояли с ней в своей квартире, держась друг за друга, в коридоре между кухней и комнатами, чтобы, думали мы, в случае попадания можно было быстро спуститься на улицу. Было страшно от пронзительного воющего звука падающих снарядов. Пол, стены дрожали и сотрясались от разрывов. Наш дом[295] остался цел во время войны, но один из соседних корпусов по ул. Бумажной был разбит пополам, в него попала бомба»[296].

Бумажная ул., 6 и 8. Фото Д.М. Мудрова, апрель 2010 г.

По архивным данным, с 8 сентября по 31 декабря 1941 г. в Ленинском районе частично повреждено или полностью разрушено 147 домов. На улице Сутугина – четыре дома (№ 1/3, 5, 7 и 9), по три дома на Молвинской улице (№ 13, 15 и 18) и набережной Бумажного канала (№ 8, 12 и 18). Повреждены дом № 39 по проспекту Газа, на Нарвском проспекте – дома № 23/2, 11, 16, 15, 13, 22, 25/2 и 25. Дома по Нарвскому проспекту № 13 и 15 и дом № 6 по Бумажной улице в списке поврежденных домов Ленинского района упоминаются по два раза[297].

Пятиэтажные дома по Бумажной улице, постройки 1929–1931 гг., расселили в 2010 г., дом № 6 снесли тогда же, соседний, № 8 – через три года.

7 февраля 1942 г. вражеские снаряды попали в восемь домов на Нарвском проспекте[298].

«На месте разрушенных домов образовывались свалки, так освобождались дороги от мусора»[299].

24 февраля того же года в районе, прилегающем к площадям у Нарвских ворот и районного Дома Советов, в течение десяти минут разорвалось 56 снарядов[300].

Особенно сильные обстрелы района Лифляндской улицы зафиксированы: 12, 15 мая, 8 и 23 июня 1942 г.; 27 января, 4 и 19 ноября 1943 г.[301].

В течение 1943 г. в дом № 6/8 по Лифляндской улице попало в общей сложности 27 снарядов[302].

В официальных документах военных лет перечислялись также иные причинами пожаров в городе в ноябре 1941-го: неисправность электрооборудования и отопительных приборов, отогрев труб, неосторожное обращение с огнем (от коптилок и лучин), курение, примусы и керосинки, шалость детей, самовозгорание, залетевшая искра и др.[303].

В январскую стужу 1942 г. «город заполыхал, город горел от самодельных буржуек, коптилок, от немыслимых очагов, которыми пытались хоть как-то согреться горожане. Еще долго после войны на стенах домов можно было прочитать трафаретом нанесенные надписи, место которым, казалось бы, в доме для сумасшедших: „Хождение с горящими факелами и тряпьем по лестницам, чердакам и подвалам запрещено“»[304].

«Дом „горел как факел“ – женщина положила горячие угли в ящик под деревянную кровать, заснула от слабости и угара» (из блокадного дневника архитектора Э.Г. Левиной за 3 февраля 1942 г.)[305].

«Самое жуткое чувство страха вызывали не снаряды, а хитроумная выдумка фашистов – это простая металлическая бочка. В ней немцы проделывали два отверстия, что приводило к очень сильному вою. У многих от ужаса были нервные срывы и паника.

Летит немецкая авиабомба, падает, но не взрывается. Разваливается на куски, а в ней листовки немецких антифашистов: „Братцы, чем можем, тем поможем!“. А сколько наших жизней спасли немецкие антифашисты! Большая им признательность от жителей Ленинграда, в столь трудное время они помогли нам выстоять!»[306]

В «Акт о злодеяниях и разрушениях, причиненных Ленинграду» (май 1945 г.) был включен факт, что 20 ноября 1942 г. попаданием артиллерийского снаряда поврежден жилой дом № 156 по Обводному каналу, при этом убито 9 человек (из них 7 детей) и ранено 9 детей.

В «Книге памяти» среди умерших по указанному адресу за ноябрь 1942 г. не показан никто.

Этому возможно объяснение.

Перед войной дом № 156 по Обводному каналу включал комплекс домов, построенных в основном в 19291932 гг., именовавшийся «2-й жилой городок для рабочих» или «Жилмассив» завода «Красный Треугольник»[307]. В нем было пять жилых корпусов (более 660 квартир), ясли (№ 183) и внутри дворов – два детских сада. Скорее всего, дети могли погибнуть, не успев укрыться, играя на детской площадке между детским садом и нынешним корпусом № 3 дома № 156.

А. Соско, домохозяйство № 54, проспект Стачек, вспоминала в июле 1942 г.:

«Я работница Красного Треугольника, дома была мало, но на заводе, поскольку у нас было мало работы, приходилось работать на очистке города.

Вот <…> был разрушенный дом… <…> Целые семьи убитых, массу женщин, мужчин, детей убитых, засыпанных вытаскивали. Много было раненых, которых отправляли в больницу. Дом копали около месяца, раскопали четыре этажа, решили, что больше там ничего нет, уже до самого нижнего этажа добрались, раскопали около дома 18 и 14-летних девушек, мать которых была жива и очень убивалась. Картина была самая тяжелая. На этом закончили раскопку дома. <…>

В мае [1942 г.] директор нашего завода сказал, чтобы мы шли на улицу Газа. Смотрим, этот же дом, который мы осенью раскапывали, и управхоз этого дома говорит, что нужно раскопать трупы, которые там остались. Стали мы снова копать. <…> Зловоние разносилось от этого дома. Одели противогазы, взяли лопаты, стали копать, а там несколько разложившихся уже трупов с червями лежат! Раскопали там еще двух детей, приблизительно тринадцатилетних. Раскопали мы их, сложили в ящик и сдали управдому»[308].

«В январе [1942 г.] во дворе нашего дома[309] произошла страшная трагедия.

Наш дом был одним из немногих, из подвала которого была выведена водопроводная труба. Как-то тети собрались за водой, и вдруг начался артобстрел. Снаряды рвались что-то очень близко, и тети решили подождать. Постепенно разрывы стали глуше, и тети решили, что опасность миновала, и пошли за водой. Вернувшись, они рассказали, что снаряд упал прямо во двор около огромной очереди. Южной стене нашего дома не везло, в нее уже трижды попадали снаряды. Снаряды пробивали стену, рвались внутри дома, и в очереди за водой никого не задевало. На этот раз все оказалось страшнее, снаряд даже не сделал воронки, он сработал, ударившись о диабаз, покрывающий двор. Более половины осколков пришлось на людей, стоящих за водой. По слухам, убитых и раненых было около тридцати человек[310].

Нарвский пр., 9. Фото автора, 2015 г.

Среди раненых были двое наших хороших знакомых, Ольга Николаевна, та самая, к которой мы спускались в сентябре на первый этаж, и ее сын БоРис. Обоим оторвало ноги. Голод, потеря крови сделали свое дело, они умерли в госпитале»[311].

В 13 часов 40 минут 7 февраля 1942 г. у здания школы № 16 в Промышленном переулке разорвалось три снаряда. Один человек был убит, другой ранен. Через десять минут десять снарядов разорвалось на улице Калинина. В доме № 16 убито 5 человек и 7 ранено[312].

24 февраля 1942 г.: «Внезапно начался сильнейший артиллерийский обстрел района[313]. В течение 15–20 минут было выпущено по разным улицам более 200 снарядов. Один снаряд попал в дом на пр. Газа, 52, пробив несколько этажей. <…> Свыше 15 убитых и 25 раненых»[314].

12 и 13 марта 1942 г.

Согласно составленному директором фабрики «Резвоостровская» Б.В. Вагиным, начальником штаба МПВО Трифоновым, секретарем партбюро В.П. Бутылиным и председателем фабкома А.И. Шитиковой акту, в результате артиллерийского обстрела был «разрушен угол жилого дома» и «забор на протяжении 15 метров», «двумя попаданиями арт. снарядов причинены разрушения дому фабуправления»[315].

Немецкая аэрофотосъемка Ленинграда. 1 мая 1942 г. Фрагмент. Парк имени 1 Мая и его окрестности

7 и 21 апреля 1942 г.

«Непродолжительный, но интенсивный обстрел района. Снаряды ложатся около поликлиники, 197-х яслей, 6-й школы[316] . В поликлинику поступили раненые. Есть и убитые».

«Такого обстрела, какой был вчера, 20 апреля, ленинградцы еще не знали. Шквальный, ураганный огонь. <…>

Проспект Стачек весь разворочен. Везде воронки от снарядов. Стекла в домах все выбиты. Около ограды Сада им. 9 января изуродованный труп, на другой стороне дороги тоже. Лужи запекшейся крови»[317].

«…Несмотря на объявление 1-го мая рабочим днем, чувствуется праздник. Как ни странно, сегодня не было обстрела, а готовились ленинградцы к большим неприятностям. Предшествующие 1-му мая дни были днями налетов и обстрелов. Были пострадавшие и разрушения» (Н.И. Назимов)[318].

Воронки от разрывов бомб и снарядов на территории парка имени 1 Мая и вокруг него видны на немецком аэрофотоснимке, датированном 1 мая 1942 г.[319].

Из документов городского штаба МПВО за 7 мая 1942 г.: «Попадание снарядов в главный корпус ткацкой фабрики „Равенство“ вызвало пожар на нескольких этажах. Огонь, подгоняемый сильным ветром, быстро распространился по зданию. Установленные на верхних этажах ткацкие станки проламывали прогоревшие перекрытия, что увеличивало зону распространения пожара. При тушении пожара погибли начальник караула Р. Тиханов, боец Н. Петров и две девушки из МПВО. Обстрел района продолжался с 4 часов пополудни до 2 часов ночи»[320].

Из архивного документа: «Погиб основной производственный корпус вместе с технологическим оборудованием, бумажная тара, силовое оборудование, инструмент и хозяйственный инвентарь»[321].

Очевидица вспоминала: «Пожар… быстро охватил все здание. Выход из фабрики был отрезан, приехавшие пожарные натянули под окнами брезент, и работники прыгали из окон. <…> В здании яслей от жары стали лопаться стекла, и пожарные начали поливать водой его стены. В соседнее здание, куда собирались перевести детей, попала бомба. Рядом горели склады с хлопком. Ночью вся фабрика рухнула. Осталась от нее одна стена»[322].

Разрушенный главный корпус фабрики «Равенство». Фото после 1942 г.

Вспоминает З.П. Кузнецова:

«Горела фабрика „Равенство“. Летела горящая вата, головешки, даже тюки. Была ветреная погода, ветер дул в сторону нашего дома. Дом остался. Жители были начеку и откидывали, скидывали хлопья ваты»[323].

Из дневниковой записи Н.И. Назимова:

«Дотла сгорела фабрика „Равенство“. Какие дикие сцены разыгрались во время пожара. Пожар начался от снаряда. В огне сгорело восемь пожарных. Две девушки в этой время находились на наблюдательной вышке, на высоте 8-9-го этажа. Море огня бушевало под ними. Помочь им было невозможно. Они кричали так, что их слышали на пл. Стачек. Убедившись, что помощи ждать бессмысленно, они бросились вниз и разбились» [324].

От фабрики «Равенство» до площади Стачек – более километра.

По поводу «наблюдательной вышки» необходимо сделать пояснение.

Главный корпус фабрики «Равенство» возведен в 1872–1873 гг. для Екатерингофской бумагопрядильной мануфактуры. Составной частью производственных корпусов предприятий подобного профиля (как, например, Чернореченской бумагопрядильни на Лифляндской улице, с 1922 г. – «Советская Звезда») были почти квадратные в плане водонапорные башни высотой 18–25 м. С изменением систем подачи оборотной воды на предприятия необходимость использования башен по прямому назначению отпала. Они стали использоваться как складские помещения. Во время войны башни использовались и как наблюдательные вышки. В одном из документов проверок «Советской Звезды» от 29 апреля 1942 г. указывалось: «На вышке установлено дежурство. <…> Кроме дежурного от фабрики, на этой вышке теперь установлен круглосуточный пост и от военной организации, чего ранее этого не было»[325].

Всего в период по 5 января 1944 г. на территорию фабрики «Равенство» сброшено 12 фугасных и 450 зажигательных бомб. Насчитано 201 попадание артиллерийских снарядов. При этом погибло 13 человек, ранено 73 человека[326].

На территории «Советской Звезды» с начала войны по 25 мая 1943 г. в результате попадания фугасных и зажигательных бомб и артиллерийских снарядов погибло 5 рабочих и ранено 15 человек[327]. 20 октября 1941 г. во время тушения пожара на комбинате погиб боец команды МПВО Н.М. Васильев.

«Начиная с лета 1942 года противнику уже не удавалось, как раньше, безнаказанно обстреливать город.

Очень часто за первыми снарядами тут же появлялась наша авиация и совместно с артиллерией обрушивала на врага огонь возмездия.

Это заставляло немцев менять тактику. Если раньше после нескольких выстрелов по радио звучало сообщение: „Район подвергается артиллерийскому обстрелу, движение по улицам прекратить, населению укрыться“, то теперь мог прозвучать одиночный выстрел, а следующий снаряд мог просвистеть через несколько минут. Такой прием держал нас в постоянном напряжении и изматывал похуже шквального артналета»[328].

«В субботу 4 июля был шквальный обстрел района. Снаряды рвались на Нарвской площади. Было 12 убитых и 32 раненых. Трупы и раненые временно были собраны во дворе нашего дома. <…> Один снаряд попал в квартиру Р-и. От квартиры осталось одно воспоминание. К счастью, там никого не было. <…>

Много людей погибло на трамвайной остановке» (И.В. Назимов)[329].

Дневниковую запись И.В. Назимова о факте гибели и ранения людей на Нарвской площади подтверждают сведения главы домохозяйства № 1 (его дома, № 54, и соседнего) Филипповой: 4 июля 1942 г. «наша группа самозащиты в 10 человек оказала помощь 12 чел. раненым и 11 человек убрала убитых»[330].

«На работу я ходила пешком и слушала свист снарядов, слышала, когда снаряд перелетал через меня, когда, не долетев, взрывался. Но на работу шла, а завод тоже обстреливался. Прямое попадание снаряда – и меня бы не стало. Истерика со мной была, и крики, и слезы – все было»[331].

В изданных блокадных воспоминаниях ленинградцев или их дневниках неоднократно встречается упоминание о том, что артобстрелы противника были «приуроченными», в частности, к началу или окончанию рабочих смен. Чтобы не опоздать, рабочие и служащие вынуждены были в буквальном смысле ползти (см. воспоминания Г.П. Гольцовой) под осколками. Закономерен вопрос: а районные или городской штабы МПВО не могли, если не приказать, то предложить директорам предприятий (коль те не «догадывались») ввести гибкий график начала рабочих смен с целью избежать человеческих жертв?

Как видно из нижеприводимой отрывка из документа, было наоборот:

«На з-де „Пластмасс“ была сильно расшатана трудовая дисциплина. Комсомольцы завода провели ночной рейд, вскрыли все недостатки. Материалы комсомольской организации стали предметом обсуждения в парткоме. Комсомольцы, в свою очередь, проявили ценную инициативу, начиная работу точно по гудку» (из отчета Кировского райкома ВЛКСМ за июль-декабрь 1941 г.)[332].

Уточнение: «по гудку» – это переиначенное «точно вовремя». В первое время войны гудки производили на предприятиях или судах, дублируя сигнал «воздушная тревога».

«Время было ближе к вечеру, именно тогда происходит пересменка и именно тогда, когда на улицах становится больше народу, немцы начинали артналеты. Ничего не подозревая, мы подошли к дому № 199[333]. Впереди нас шел военный. Вдруг послышался какой-то особенный свист, скорее очень громкий шелест: так я узнал, что такой звук издает близко летящий снаряд. Тот, который свистит, он не твой, он уже пролетел. Военный сразу распластался вдоль стены.

Недавно я был на этом месте и сфотографировал его. В тот момент я был около проходной дрожжевого завода, сейчас это современные двери. Первый снаряд попал в верх каменного забора, там, где сейчас два рекламных щита, – это в ста шагах, то есть метров 70. На заборе еще видны следы от осколков. Я увидел дверь проходной и тут же юркнул в нее. В следующую секунду, прямо напротив, в 15 метрах, из земли стал вырастать огромный куст серой земли. Он, так мне казалось, рос медленно-медленно, без звука, фонтанчики серой пыли тихо обгоняли друг друга.

Позднее описание подобного эффекта я прочитал в журнале „Техника молодежи“ в воспоминаниях фронтовика, когда снаряд, упавший у его ног, на глазах стал распухать, как воздушный шарик, который надувают, покрылся огненными прожилками и затем лопнул.

Подошло время лопнуть и моему снаряду. Вернулся звук. Время вновь обрело реальную скорость. Воздушная волна ударила в дверь. Только сейчас я понял: от двери давно остались только филенки, поэтому я видел все, что происходило за дверью.

Оглохший на какое-то время, я присел на лавочку. Так как я находился в проходной, осколки не задели меня, я даже не был контужен. Снаряды падали то ближе, то дальше, но очень часто.

В проходную заскочила связистка-дружинница. Девчушка лет 16–18, пигалица с огромной сумкой, набитой проводами и инструментом. Наверное, снарядом повредило связь, и ее послали исправлять повреждение. Было видно, что у нее чувство долга борется со страхом; в проходной, кроме меня, был еще кто-то. Ни к кому не обращаясь, она начала рассказывать, как перепутаны все провода, а там ждут связь.

Я почувствовал, что тот провод, который там ждут, очень нужный провод. Снаряды бухали то ближе, то дальше, но все-таки больше ближе. Она выглянула за дверь.

– Кажется, утихло, – сказала она. – Ну, я пошла, – продолжила она, ни к кому не обращаясь.

Мне не казалось, что утихло. Так же свистело и бухало очень близко. Девчушка еще раз взглянула на нас и пошла в бессмертие.

Представьте, воздушной волной ее снесет с крыши, где нужно распутывать провода, или ее ранит осколок. Кто и когда сможет ее найти, прежде чем она истечет кровью. Но ее вел долг»[334].

Что же касается пожаров, возникавших в результате артиллерийских обстрелов в 1942 г., то, судя по сохранившейся отчетной документации, их было не так много. А количество собственно пожаров резко пошло на убыль (опять же, по отчетным документам).

Сводки в виде таблиц за один-два или за несколько дней в райисполкомы направляли районные отделения Госпожнадзора. В сводке указывались адрес, причина пожара и его последствия (для жилой площади, самого дома и квартирантов).

С апреля по конец декабря 1942 г., по сводкам Ленинского района, произошло четыре пожара в разных домах по Нарвскому проспекту, два – в доме № 156 по Обводному каналу и в доме № 5 по Сутугиной улице. Это совсем немного, по сравнению с количеством пожаров на улицах Шкапина, Курляндской и нескольких Красноармейских. «Горели постельные принадлежности. Убыток около 100 р. От ожогов III степени умерла женщина, и др. женщины получили ожоги II степени [и они были] направлены в поликлинику». Оставлена без присмотра плита – «горела ветошь». «Поджог» – «сгорели носильные и постельные вещи. Обгорело перекрытие». Заправляли керосином зажженную лампу – выгорело столько-то квадратных метров пола и перегородок.

«Заронен огонь с плиты» – были вскрыты межэтажные перекрытия и сломано 10 квадратных метров перегородок[335].

Некоторые записи в последней графе сводок позволяют предположить, что в случае возникновения в жилых домах пожаров, жильцы старались справиться с огнем сами, не вызывая пожарных. Так, одна из записей (по квартире № 14 дома 8 по Нарвскому проспекту) заканчивалась: ущерб составил 500 руб., «дело 180 в прокуратуре»[336].

«Напечатать и расклеить в домохозяйствах противопожарные листовки» («Правила установки и эксплуатации временных печей», «Правила пользования осветительными приборами», «Правила вызова пожарной помощи») пришло на ум руководству Ленинского райисполкома только через год, 10 января 1943 г.[337].

22 апреля того же года райисполком вынес на свое заседание вопрос «О сохранении жилых и общественных зданий, пострадавших от бомбардировок и артобстрелов».

Констатировалось: «…Имеют место случаи хищнического разрушения жилых домов и других зданий». В доме № 16 по Нарвскому проспекту – «частичная выломка перекрытий, перегородок, полов и рам»[338]. 6 января 1944 г. то же самое – «имеют место случаи», только уже в доме № 6 по Сутугиной улице[339].

Вопросами наведения «должного порядка в обращении с огнем и предупреждения возникновения пожаров в жилых домах» в начале февраля 1942 г. озаботился Кировский райисполком. И решил (3 февраля) «установить для населения часы пользования отопительными приборами в жилых домах» с 6 часов утра до 23 часов вечера и «категорически запретить пользоваться отопительными приборами в ночное время»[340]. Каких-либо разъяснений (например, что делать с «отопительным прибором», если он продолжает функционировать после 23.00) данное решение не содержало.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.