БАКАЙ

В январе 1906 года в Петербурге начал выходить журнал «Былое» — первый легальный журнал, посвященный истории освободительного движения в России. Его фактическими редакторами являлись участники революционного движения и одни из первых его историков В. Я. Богучарский, В. Л. Бурцев и П. Е. Щеголев. В последних числах мая 1906 года с редакторами «Былого» начал сотрудничать чиновник особых поручений Варшавского охранного отделения. М. Е. Бакай.

В открытом письме от 9 февраля 1909 года в петербургскую газету «Речь» Бакай попытался объяснить причины столь странного сотрудничества. По цензурным соображениям письмо удалось опубликовать лишь после Октябрьской революции. Приведу из него отрывки:

«Я русский, малоросс, казак и православный. Впервые был арестован в мае месяце 1902 г., освобожден в октябре, а в декабре месяце того же года поступил на службу по вольному найму как нештатный чиновник в Департамент полиции и здесь впервые увидел Зубатова. (...) В августе 1903 г. после увольнения Зубатова ротмистр А. Г. Петерсон был назначен начальником Отделения по охране порядка и общественной безопасности в Варшаве, а я остался при нем в качестве чиновника.

Петерсон состоял начальником до сентября 1905 г., а потом был переведен на такую же должность в Москву, что считалось и считается повышением. За совместную свою службу мне ни разу не приходилось в его действиях видеть провокаторских приемов, и действительно, за это время в Варшаве не открылось ни типографий, ни лабораторий, ни бомб, ни складов оружия и не создалось политических процессов. Часто на лично-служебной почве чины Департамента полиции хотели удалить Петерсона, но это им не удавалось. Тогда чиновники Департамента полиции Е. П. Медников, Луценко и зав. наружным наблюдением в Варшаве Яковлев при помощи провокаторов Давида Айзен-листа и Мошека Шварца решили убить генерал-губернатора К. К. Максимовича, думая, что после этого убийства Петерсон будет удален, но потом решили убить его самого; в последний момент Шварц раскаялся и признался во всем; следствие вел умерший Н- А. Макаров, и по непонятным причинам оно было прекращено. Дело это известно сенатору С. Г. Ковалевскому. После перевода Петерсона в Москву начальником был назначем Шевякин, который на первых порах своей деятельности начал заниматься чистейшей провокацией; при помощи провокаторов изготовлял бомбы, производил аресты по анонимным доносам, перлюстрированным письмам, заявлениям воров, альфонсов и проституток. Атмосфера Охранного отделения сразу была насыщена какой-то вакханалией над жизнью и свободой людей. Мне было тяжело все это видеть и слышать, а потому акт 1/ октября я встретил с чувством живейшего удовольствия, так как я думал, что он давал возможность прекратить вакханалию горсти полицейских.

А. Г. Патерсон

В декабре 1905 года я поехал в Москву, там застал восстание и был свидетелем, как Рачковский привозил пудами погромные прокламации, печатавшиеся в Департаменте полиции, а офицеры Семеновского полка писали смертные приговоры карандашом на клочке бумаги и здесь же их приводили в исполнение. 20 де-Йабря я возвратился в Варшаву и здесь сделался свидетелем невероятных ужасов. По приказанию генерал-губернатора Г. А. Скалона и обер-полицмейстера Меера при сыскном отделении была устроена пытка над политическими, которых сыщик Грин подвергал невероятным истязаниям и вынуждал говорить то, что он приказывал. Крики и стоны этих несчастных целыми днями стояли в стенах ратуши. В декабре того же года в застенки было брошено человек 20 юношей и девушек от 16 до 18 лет, которые были впоследствии расстреляны в административном порядке для устрашения революционеров.

Пытки продолжались до лета и прекратились, когда появились разоблачения в «Руси», но потом снова были возобновлены. (...)

Все виденные мною ужасы сделали из меня самого заклятого врага режима и той горсти людей, которая в интересах самосохранения и личного благополучия не остановилась ни перед какими преступлениями и жертвами.

Уже с 1906 г. я был всецело на стороне революционеров и крайне удивлялся, что их активная работа в самое горячее время была прекращена. 20 мая 1906 г. после долгой внутренней борьбы я пошел к В. Л. Бурцеву, познакомил его со всеми тайнами застенков, указал, что почти все неудачи революционных предприятий зависят от глубоко внедрившейся провокации и здесь же указал, что в партии социалистов-рево-люционеров есть провокатор «Раскин» (псевдоним). Еще о многом я с ним говорил и просил указать путь к раскрытию всех ужасов»[587].

Прервем рассказ Бакая и предоставим слово его собеседнику Бурцеву:

«В мае 1906 г. ко мне в Петербурге пришел еще молодой человек, лет _%27—28, и заявил, что желает поговорить со мной наедине по одному очень важному делу. Когда мы остались с глазу на глаз, он мне сказал:

— Вы — Бурцев,— я вас знаю очень хорошо, вот ваша карточка,— я ее взял в Департаменте полиции, по этой карточке вас разыскивали.

Я еще не произнес ни слова, и мой собеседник после некоторой паузы сказал:

— По своим убеждениям я — с.-р. (социалист-революционер.— Ф. Л.), а служу я в Департаменте полиции чиновником особых поручений при Варшавском охранном отделении.

— Что же вам от меня нужно? — спросил я.

— Скажу вам прямо,— ответил мне собеседник,— я хочу узнать, не могу ли я быть чем-нибудь полезным освободительному движению?

Я пристально посмотрел ему в глаза, в голове у меня пронеслись роем десятки разных предложений... Вопрос был поставлен прямо... Я почувствовал, что предо мной стоял человек, который, очевидно, выговорил то, что долго лежало у него на душе и что он сотни раз обдумал, прежде чем переступить мой

Я ответил, что очень рад познакомиться и обстоятельно поговорить, что освободительному движению полезным может быть каждый человек, а особенно служащий в Департаменте полиции,— если только хочет он честно, искренне откликнуться на наш призыв.

Мой собеседник стал говорить, что он может быть полезным в некоторых с.-р-ских практических делах, но я его остановил словами:

— Я — литератор, занимаюсь изучением истории освободительного движения, ни к каким партиям не принадлежу, и лично я буду говорить только о том, что связано с вопросами изучения истории освободительного движения и вопросами, так сказать, гигиенического характера: выяснением провокаторства и в прошлом и в настоящем»[588].

Сведения, поступившие от Бакая, ошеломляли точностью. Бурцев убедился, что неожиданный посетитель искренен, что его визит связан исключительно с переменой в убеждениях, что он готов ломать благополучную карьеру и подвергает себя реальной опасности (Бакай скрыл от Бурцева, что до 1902 года входил в екатеринославский кружок социал-демократов и лишь после ареста и освобождения начал служить в полиции[589]). В один из визитов Бакай сообщил Бурцеву о том, что в руководстве партии социалистов-революционеров действует выдающийся провокатор. Но он знал только его полицейскую кличку — Раскин.

В январе 1907 года Бакай вышел в отставку, получил солидную пенсию и поселился в Петербурге. За время работы в охранке он собрал значительное количество служебных документов (циркуляры Департамента полиции, «Обзоры важнейших дознаний» со списками разыскиваемых революционеров и другие секретнейшие материалы). В мартовском номере журнала «Былое» появились первые публикации из его личного архива. Убедившись в искренности бывшего полицейского, редакторы «Былого» В. Я. Богучарский, В. Л. Бурцев и П. Е. Щеголев сочли необходимым уведомить эсеров об орудовавшем в их партии Раскине. Щеголев отправился в Гельсингфорс (Хельсинки) и все рассказал члену Боевой организации Б. В. Савинкову, а тот... Азефу...[590]

Тем временем отставной чиновник Варшавской охранки беззаботно жил в Петербурге. «На свободе я занялся писанием воспоминаний,— сообщал Бакай,— а главным образом составлял записку о всех фактах провокаций с расстрелами, пытками, изготовлением бомб и прочего исключительно на основе фактов, которые я по совету В. Л. Бурцева должен был подать во II Государственную думу»[591].

Разумеется, охранка установила наблюдение за редакторами «Былого» и редакцией. На что рассчитывали многоопытный Бакай и его новые литературные коллеги, понять невозможно. Произошло неминуемое — Бакай почувствовал слежку. Бурцев рекомендовал ему срочно скрыться из Петербурга. 1 апреля 1907 года Бакая остановили на улице, обыскали и обнаружили рукопись о пытках в Варшавской охранке. Отставной чиновник Департамента полиции оказался в Петропавловской крепости подследственным у бывших сослуживцев.

«Мне предъявили обвинение в выдаче государственных тайн,— писал Бакай,— имея в виду статью о черных кабинетах и разоблачение о провокациях, а также участие в четырех террористических актах по отношению к провокаторам... Я просил передать меня судебным властям, но меня предпочли выслать в Сибирь. При дознаниях я просил личного свидания с директором Департамента полиции М. И. Трусе-вичем и хотел с ним говорить об ужасах провокации, но свидание не состоялось» [592].

В Петропавловской крепости от Бакая не добились даже намека на раскаяние. Следовательно, на суде он мог заняться публичным разоблачением средств и методов борьбы с революционерами, применяемых политической полицией. Поэтому его в административном порядке на основании постановления Особого совещания отправили на три года в Восточную Сибирь. Мягкость, проявленная правительством по отношению к нему, непонятна. Возможно, политическая полиция еще надеялась увидеть его в своих рядах.

Но далее произошло нечто еще более странное, чему долго не могли поверить даже эсеры, вполне доверявшие Бурцеву. Предварительно договорившись с Бурцевым, Бакай по дороге в ссылку сказался больным. В Тюмени жандармы оставили его в частном доме без охраны, и он с помощью приехавшей за ним С. В. Савинковой, сестры известного террориста, благополучно совершил побег, а через неделю, в январе 1908 года, в Финляндии встретился с Бурцевым, которому еще весной 1907 года Департамент полиции беспрепятственно выдал заграничный паспорт. Они отправились во Францию, где Бакай на некоторое время сделался постоянным сотрудником исторических сборников «Былое», издававшихся Бурцевым в Париже. В них он поместил статьи о провокаторах и их месте в правительственном аппарате, в нелегальной газете «Революционная мысль» опубликовал список из 135 фамилий шпиков и провокаторов. В его статьях изложены факты, доказывающие лицемерие правительства, полное несоответствие высказываний руководителей Министерства внутренних дел с их действиями.

И на сей раз информация, которой располагал Бакай, поступила к Азефу задолго до того, как просочилась к руководству партии социалистов-революционеров [593].