Франция

Франция

Если не учитывать яркость красок, то во Франции XVIII века можно увидеть такую же картину, что и в Германии. Евреев защищало центральное правительство, на них активно нападала поднимающаяся буржуазия, и их по-христиански ненавидело население в целом за относительным исключением просвещенных и привилегированных кругов. Старинный эдикт об их изгнании из Франции, подтвержденный в 1615 году Людовиком XIII, не был упразднен, так что они понемногу распространялись в королевстве на полуподпольном основании из Эльзаса, Меца, папского анклава Комтат-Венессина и портовых городов. Они не пользовались во Франции такой специфической поддержкой, какую они находили в Германии, раздробленной на множество княжеств, к раздражению их подданных. Но возможно, человеческий климат страны, имеющей широкий выход к древнему Средиземноморью, способствовал смягчению контрастов и ненависти.

Тем не менее, прибытие евреев в какой-нибудь город могло быть воспринято как оскорбление божественного величия, как это утверждало низшее духовенство Нанси в 1708 году в своем ходатайстве, обращенном к герцогу Леопольду Лотарингскому:

«…То, что нас всегда так счастливо отличало от самых процветающих королевств, может исчезнуть в какой-то момент, и мы будем вынуждены оплакивать, подобно народам, которые нас окружают, то, что гибельные язвы, очень заразные, могут сделать с государством и религией. Монсеньер, это не пустые тревоги; сколько разоренных торговцев, опустошенных деревень, угнетенных и обездоленных семей предстают заранее перед нашим взором! Неужели после того, как вы с такой непреклонностью запретили еретикам, которые ничего не забыли, обосноваться на ваших землях, вы позволите это евреям, самым смертельным врагам Иисуса Христа, его церкви и всего христианского? Этот народ, безусловно проклятый и отвергнутый Богом, изгнанный почти из всех стран, неужели он получит убежище на ваших землях, Монсеньер?»

Когда почувствовавшие угрозу торговцы обращались непосредственно к властям, не пользуясь заступничеством духовенства, они выражали свое беспокойство без богословских экивоков. «Скоро евреи захватят в свои руки торговлю во Франции…» (торговцы Жьена, 1732 г.). «Этот еврейский народ, предатели и обманщики, распространяется с каждым днем по нашим кантонам…» (торговые советники Монпелье, 1739 г.). «Этот еврейский народ делает подлости и унижается только для того, чтобы возвыситься и разбогатеть…» (депутаты торговой палаты Тулузы, 1744 г.). «Мы вас умоляем остановить распространение этого народа, который неизбежно внесет беспорядок в коммерцию…» (Монпелье, 1744 г.).

Королевская администрация не позволяла этим тревогам ввести себя в заблуждение:

«Лучшее, что они [торговцы Тулузы] могут сделать, это устроить свои магазины так же хорошо, как это делают евреи, и удовлетворяться меньшим, чем сейчас, доходом…»

«… Если торговцы [города Безье] жалуются на то предубеждение, которое возбуждают против них евреи, это их собственная вина. Они не должны обдирать покупателей и стараться получать огромные доходы…»

«… Торговцы Монпелье… назначают на свои ткани такие чрезмерные цены, что как бы они не отзывались о низком качестве тех тканей, какие евреи приносят на ярмарки, если учитывать цены, по которым они торгуют, то это получается не хуже, чем то, что можно найти в лавках самих этих торговцев. У евреев имеются ткани любого качества и по самой разной цене. Я никогда не слышал, чтобы они приносили на продажу ткани, которые бы не были помечены печатью фабрики. Следовательно, разница между малой выгодой, которой придерживаются евреи, и слишком высокими ценами, которые торговцы назначают за свои ткани, и определяет выбор публики делать свои покупки на ярмарках, а не платить комиссионные в Лионе…»

Однако низкий уровень комиссионных в еврейской торговле не может служить достаточным объяснением их успеха. Парадоксальным образом сам полу подпольный характер их деятельности оборачивался им на пользу, возбуждая воображение клиентов:

«В настоящее время на Биржевой площади [в Нанте] собираются люди этого племени, торгующие всеми видами галантерейных и скобяных товаров. Чтобы привлечь покупателей, они постоянно кричат: «Банкротство, банкротство!…» В прошлом году эти бессовестные люди выставили на продажу на Биржевой площади кисею, набивные ткани и платки всех видов. Все это было распродано с потрясающей скоростью…»

Еще один прием подпольной торговли без официального разрешения состоял в том, чтобы выставить товары в помещении постоялого двора, или еще лучше, договориться с безденежным сеньором, который предоставлял в распоряжение евреев свой замок, как это делали маркиз де ла Грав в Монпелье или господин де Сен-Симон в Сенте. Органы власти, уже наполовину проникнувшиеся идеями Века просвещения и озабоченные проблемами общего блага, не вмешивались или даже одобряли подобную практику, особенно если это было выгодно для текущих государственных интересов. Именно такова была история с «войной барышников» в Лангедоке, во время которой несколько еврейских предпринимателей положили конец дефициту верховых лошадей и тяглового скота, который установился на юге Франции в 1735 году, завезя животных из Пуату и Оверни и одновременно разорив корпорацию христианских торговцев лошадьми. Интендант Лангедока Бернаж отметил, что «евреи продали своих животных по разумной цене, соответствующей возможностям деревенских жителей …»

Защитники традиционной торговли деньгами были далеко не столь многочисленны. Однако ниже мы приведем решение, которое один высокопоставленный магистрат вынес в 1768 году по поводу ростовщичества эльзасских евреев:

«Очевидно, что от евреев в Эльзасе может быть некоторая польза. В трудные времена, а также когда на границах идет война, крестьяне находят у них средства, чтобы вынести обрушивающиеся на них трудности. Если они пострадали от мародеров, если они потеряли свой скот в результате реквизиций, евреи выдают им авансы, позволяющие купить зерно и скот; эти ссуды стоят недешево, но в случае крайней необходимости лучше попасть в зависимость от ростовщика, чем просто погибнуть. Евреи занимаются также ремонтом кавалерии; они предпринимали невероятные усилия, чтобы привозить лошадей из-за границы; невозможно отрицать, что во время всех прошедших войн они оказывали услуги такого рода.

Итак, нет ничего плохого в том, что в Эльзасе имеется несколько евреев. Но посмотрим, какое зло может произойти, если их будет слишком много. Евреи никогда не обрабатывает землю и занимают много домов в деревнях, которые с гораздо большей пользой могли бы быть заняты крестьянами. Крестьяне, получая от евреев деньги в долг для того, чтобы заплатить подати своему сеньору или королю, становятся в результате этого расслабленными и ленивыми, так что вскоре впадают в нищету, в то время как их имущество распродается, чтобы рассчитаться с кредиторами…»

Во второй половине XVIII века, видимо, сложилась благоприятная обстановка для ходатайства евреев с просьбой официально разрешить заниматься «коммерцией и ремеслами» в Париже. Ремесленные корпорации воспротивились этому, следуя традиции, но некоторые аргументы, выдвигавшиеся в этой связи, отражают в то же самое время шаткость старинного порядка вещей, распространение безбожия, наступление «века разума». Весьма показательной в этом отношении является памятная записка, составленная в 1765 году известным адвокатом, господином Гулло, по просьбе торговцев и негоциантов Парижа («Шести Цехов»). Эта записка, в основном, представляет собой пространное историческое описание преступлений и злодеяний евреев, украшенное живописными сравнениями и метафорами в соответствии с модой того времени («3аписка торговцев и негоциантов Парижа против допуска евреев». Париж, 1765. Этот документ стал классическим образцом антиеврейской полемики во Франции конца XVIII века. Он даже был переиздан в 1790 году, когда Конституционная Ассамблея рассматривала вопрос об эмансипации евреев.

Некоторые формулы господина Гулло заслуживают того, чтобы мы их здесь процитировали: «…можно сравнивать евреев с осами, которые проникают в улей только для того, чтобы убивать пчел, вскрывать им живот и извлекать мед, который находится у них

внутри…»

… это частицы ртути, которые разбегаются, теряются, но при малейшем наклоне собираются в большой массив…»

Что касается евреев Бордо, «они были евреями в Португалии, затем сделались христианами, во Францию они прибыли как христиане, а потом они обратились в иудаизм; что за человеческое общество!»).

Все традиционные обвинения перечисляются г-ном Гулло и используются им ради главной цели – от замкнутости до ростовщичества и от ритуального убийства до распространения чумы; исключение составляет первородный и главный грех, т. е. убийство Христа, которое в этом документе даже не упоминается. В результате, хотя деревянные конструкции остались в неприкосновенности, автор убрал краеугольный камень антиеврейской аргументации. Мы уже достигли века разума, так что в ходе другой судебной тяжбы адвокат и полемист Линге соответствующим образом выбирал свои слова: «Привычка, религия, политика, может быть, разум или, по крайней мере, инстинкт, оправдываемый целым рядом причин, заставляет нас испытывать к евреям в равной мере как презрение, так и отвращение…»

Новые идеи, в том числе и деизм, достигли в 1789 году даже старьевщиков Монпелье, призывавших Всевышнего: «Нет никого, кто бы ни носил в своем сердце убежденности в зле, которое еврейский народ причиняет миру. Всевышний при сотворении мира ясно выразил свое желание, чтобы этот народ был сосредоточен на ограниченной территории, и запретило ему каким бы то ни было способом общаться с другими народами…» Но в основном, во Франции XVIII века антисемитизм продолжал держаться на древнем сочетании традиционных религиозных порывов с коммерческими интересами – как это напоминал государственный министр Малерб Людовику XVI накануне революции:

«… в сердцах большинства христиан еще существует сильная ненависть против еврейского народа, ненависть, основанная на памяти о преступлении их предков и подкрепляемая теми обычаями, которых придерживаются евреи по всему миру, занимаясь такими видами коммерции, которые, по мнению христиан, приносят им разорение…»

Итак, воинствующий антисемитизм был преимущественно буржуазно-христианским феноменом. Если оставить в стороне динамику коммерческих интересов, то евреи, занимающиеся своим ремеслом без малейшего лицемерия, неизбежно вызывали раздражение у торговцев, которые гордились тем, что обожают Бога нищих и несчастных. Согласно «Коммерческому словарю» Савари говорят, что «коммерсант богат, как еврей, если у него репутация человека, собравшего огромное состояние».

Мы увидим, как даже среди философов и энциклопедистов отношение к детям Израиля менялось в зависимости от их социального происхождения. Только аристократия, престиж которой определялся генеалогией, и чьи предрассудки распространялись без разбора на всех, не относившихся к ее кругу, проявляла некоторую симпатию к евреям, возможно даже оказывала им некоторое предпочтение перед христианской буржуазией, чью ревность и ненависть она начинала ощущать. В той мере, в какой внутри этой самой аристократии существовали собственные противоречия и контрасты, наша констатация в большей мере применима прежде всего к старинной военной знати, что вполне естественно. Захватывающее зрелище представляют эти герои и военачальники, выше которых были только король и небо, когда они окружали себя евреями и покровительствовали им. Примером этому могут служить принц Евгений Савойский, маршал Морис Саксонский, принц Шарль де Линь. Этот последний на склоне своих лет сочинил «Мемуары о евреях», доброжелательность которых лишь едва прикрыта иронией знатного аристократа.

«Евреи обладают многими достоинствами, – пишет он в заключение, они никогда не напиваются пьяными, всегда исполнительны, точны, предупредительны, они являются верными подданными своих господ в эту эпоху смуты, никогда не впадают в ярость; они тесно спаяны, иногда гостеприимны, богатые у них всегда помогают бедным». Далее следует призыв к эмансипации евреев, проникнутый более жесткой иронией:

«Наконец, израильтяне, ожидающие непостижимой воли Провидения, которая ужесточит их участь по примеру судьбы их предков, по крайней мере, в этом мире станут счастливыми, полезными и перестанут быть самым презренным народом на земле. Я прекрасно понимаю причины того ужаса, который внушают евреи, но уже пора положить этому конец. Мне кажется, что гнев продолжительностью в тысячу восемьсот лет был достаточно долгим».

Разумеется, хорошее отношение знати к евреям при королевском строе прежде всего опиралась на многочисленные услуги, которые евреи могли ей оказывать, прежде всего в области денежных кредитов и совместных предприятий, например, подобно тому как этим занималась принцесса де Рохан под прикрытием некоего Соломона Леви. Но отсутствие буржуазных предрассудков облегчало подобные отношения, которые не обязательно держались на корыстном интересе. Можно думать, что лишь священник знатного происхождения, абсолютно уверенный в себе, мог заступиться за попавшего в беду еврея так, как это сделал в 1744 году аббат де Ла Варенн де Сен-Солье.

[Аббат де Ла Варенн де Сен-Солье лейтенанту полиции Парижа, 14 марта 1744 г.]:

«Я отнюдь не забыл, что вы мне говорили, будто я был похож на раввина, когда говорил с вами об этом деле. Но когда вы узнаете, что еврей, за которого я ходатайствую, совершил в тюрьме, где он сидит, не меньше благодеяний, чем все благотворительные организации, и что почти не осталось узников, которые бы не вкусили плодов его щедрости, то я убежден, что вы превратитесь в него (раввина) в той же степени, что и я, и что ваше чувство справедливости увлечет вас на путь подражания Господу, который вознаграждает уже в этом мире добрые дела этих несчастных жертв собственного ослепления…»

В заключение сделаем обзор социального положения парижских евреев накануне революции. Мы располагаем этими данными благодаря процессу, который в 1776 году возбудил бордоский еврей Мендес против негров Габриеля Пампи и Аминты Жюльены. Эти негры были рабами, которых Мендес привез с Антильских островов. В Париже они сбежали от своего хозяина, который и обратился к правосудию, чтобы добиться их возвращения. Во время процесса еврей и нефы обменивались, через посредство своих адвокатов, теми весьма нелестными взглядами, которых придерживалась Европа соответственно в том и другом случаях. Первый упрекал детей Хама в «мошенничестве и обмане», на что получал ответ, что «они могли бы выдвинуть такое же обвинение против еврейского народа, и что это сравнение не пойдет ему на пользу». Негры также обвиняли Мендеса в жестокости, чему приводили много примеров: самое ужасное из того, что им приходилось выносить, заключалось в том, что «их хозяин препятствовал им выполнять законы католической религии, в которой они имели счастье быть воспитанными».

Но зачем Мендес решил обосноваться в Париже? Адвокат Пампи и Жюльены заявил: «Столица казалась ему самым благоприятным местом для жизни. Все сословия здесь смешались. И хотя богатый еврей не пользуется здесь почтительным уважением, которое является первостепенной потребностью человека достойного происхождения, тем не менее он может наслаждаться всеми удовольствиями, которые получают за деньги… Если пребывание в этом городе обещало господину Мендесу множество удовольствий, то сам он был погибелью для своих негра и негритянки. Еврей был весьма далек от того, чтобы дать им почувствовать мягкость, характерную для французов, вместо чего заставил их сожалеть о тех тяжелых работах, на которых их использовали в колониях…»

Суд решил дело в пользу Пампи и Жюльены.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.