Кровавое полотнище для царского манифеста

Кровавое полотнище для царского манифеста

Из всех государственных праздников, отмечаемых в нашей стране (что в Советской, что в постсоветской), как-то особенно не повезло Дню Конституции. На моей памяти он три раза менял свою прописку в календаре: декабрь, октябрь, снова декабрь… И каждый год отмечаем, и никто не помнит, что и почему отмечаем. Послушные Советы или послушные граждане на референдуме проголосовали за написанную кем-то бумажку – что тут помнить-то? А ведь есть по-настоящему памятная дата рождения конституционализма в России. 17 октября 1905 года по старому, 30-го по новому стилю Николай II подписал «Манифест об усовершенствовании государственного порядка». В нём впервые были провозглашены гражданские свободы и основы парламентаризма, в нём же предначерталась судьба всех последующих наших конституций: едва родившись, делаться мёртвой буквой, неисполняемым благопожеланием. Невезучий праздник уместнее было бы называть «Днём поминовения Конституции».

Трижды «смута», дважды «свобода»

«Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великой и тяжкою скорбью переполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным и печаль народная – Его печаль». Так начинается текст знаменитого манифеста. Прочувствованный тон вступления глохнет в велеречивом пустословии официозной речи: «Великий обет царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства смуты…» Длинный абзац заканчивается неприметной полуфразой: «…признали необходимым объединить деятельность Нашего правительства». Далее – три пункта, о том, чем же должно заняться это самое правительство:

«1) Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2) Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе… те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав… и

3) Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей».

И итог, как заклинание: «Призываем всех верных сынов России вспомнить долг перед Родиной, помочь прекращению сей неслыханной смуты…»

Под этим текстом государь император поставил подпись 17 октября 1905 года в пять часов пополудни, в Петергофе, в его «собственной» части – Александрии, в кабинете любимой своей Приморской дачи. (Мемориальное здание не сохранилось: оно сгорело во время войны, а руины его взорваны по решению какого-то советского начальственного самодура.) Через два-три часа о свершившемся знали в Петербурге. Наутро о манифесте трубили телеграфные агентства всего мира. Его полный текст на крыльях газетных страниц разлетелся по России. Грамотные прочитали, неграмотные услышали. Восприняли по-разному.

Московская городская дума сочинила постановление, выдержанное в стиле до боли знакомом. Что, мол, «с чувством глубокого удовлетворения выслушав Манифест от 17 октября… усматривает в этом великом акте залог дальнейшего свободного развития… и приносит от имени отныне свободного населения Москвы благодарное чувство своему монарху». Прилагательное «свободный» употребляется два раза, ровно столько же, сколько в манифесте – существительное «свобода».

Радикальные либералы, объединившиеся в партию конституционалистов-демократов, манифесту возрадовались, но по указке своего вождя и учителя П. Н. Милюкова стали в прибавку к свободам требовать всеобщего равного избирательного права, да ещё и Учредительного собрания на закуску. «Это – новый этап борьбы» – провозгласил сам Милюков своим профессорским голосом – конечно же, на очередном политическом банкете.

Любопытное совпадение: в тот же день, 17 октября, вышел первый номер «Известий Петроградского Совета рабочих депутатов», органа самопровозглашённого, взлелеянного боевой социал-демократией. Душа и острое перо ультрареволюционной газеты – внефракционный социал-демократ (то есть, ни большевик, ни меньшевик) Лев Троцкий. Он тут же выплеснул пламенный гнев по поводу манифеста на страницы «Известий»: «Дана свобода собраний, но собрания оцепляются войском. Дана свобода слова, но цензура осталась неприкосновенной… Дана неприкосновенность личности, но тюрьмы переполнены заключёнными… Дана конституция, но оставлено самодержавие. Всё дано – и не дано ничего».

Огромным массам народа – крестьянам, рабочим, мастеровым, дворникам, кухаркам, лавочникам, бродягам, солдатам и каторжникам – неинтересны были политические тонкости формулировок царского манифеста. В нём они вычитали трижды повторяемое слово «смута» и дважды – «свобода». И принялись действовать, исходя из этой арифметики.

По ступеням несчастий

Но мудрые головы во власти, «хорошо информированные» журналисты и те, кого сейчас именуют политологами, а тогда, за неимением термина, называли салонными болтунами, прочитав манифест, увидели в нём акт отречения самодержца в пользу одного-единственного вельможи. Того, о ком шёпотом говорили, как о «диктаторе», «сегуне», «великим визире» при бессильном императоре. Того, кому готовы были даже приписать хитроумную организацию революционного тайфуна – от январского Кровавого воскресенья до грандиозной Октябрьской стачки. Речь о Сергее Юльевиче Витте.

Путь Витте к этой вершине пролегал через грязь интриг, был забрызган кровью соратников и соперников. Несчастья России становились для него этапами карьеры.

Несчастье первое: 1881 год. Убили Александра II; в обществе – страх, в правительстве – неуверенность. Деятельные честолюбцы из тех, что помоложе, решают: пора гнать стариков, окружавших убитого царя, а его преемника брать под опеку. Создаётся «Священная дружина», организация полузаговорщицкая, полуохранительная, с сильным масонским душком. Один из её вождей – граф Илларион Воронцов-Дашков, в прошлом адъютант цесаревича Александра Александровича, нынешнего императора. Когда-то Илларион служил на Кавказе, увлекался спиритизмом. Вызывала мертвецов самая загадочная дама Тифлисского светского общества, будущая основоположница теософии, Елена Блаватская. В таинственных сеансах участвовал двоюродный брат медиумессы, молодой Сергей Витте. Так, благодаря духам усопших, худородный Витте свёл важное знакомство с влиятельным аристократом. В нужный момент граф Илларион вспомнил старое знакомство. Имя Витте числится среди участников «Священной дружины», оно становится известно в высших сферах. При поддержке могущественных покровителей Витте занимает важный пост в правлении Юго-Западных железных дорог в Петербурге.

Несчастье второе: крушение императорского поезда у станции Борки в 1888 году. Знаковое совпадение: катастрофа, в которой погибли десятки людей и лишь чудом уцелел император Александр III с семейством, случилась тоже 17 октября… Железнодорожное начальство, в том числе и Витте, под подозрением. Неожиданно государь высказывает пожелание не искать виновных; осуждены стрелочники, Витте же становится директором Департамента железных дорог (распространяются слухи, что якобы он предупреждал о возможной катастрофе, но его не послушали…). Через четыре года он возносится на пост министра финансов. (Воронцов-Дашков в это время – министр двора, «особа, приближённая к императору».)

Несчастье третье: Ходынская катастрофа, 1896 год. В окружении молодого царя Николая II идёт скрытая борьба между выдвиженцами предшествующего царствования (Воронцов-Дашков) и новичками, пользующимися покровительством великих князей Сергия и Владимира, братьев почившего Александра III. Вопрос – кто виноват в гибели тысяч людей на Ходынском поле? московские власти или министерство двора? – решается в контексте этой борьбы. Московский генерал-губернатор великий князь Сергий Александрович выигрывает: Воронцов-Дашков отправлен в почётную отставку. Витте сменяет его у руля партии. И успешно: вскоре три ключевых министерства в руках сторонников Витте («кадры решают всё»). Куропаткин – военное ведомство, Ламздорф – иностранные дела, Сипягин – дела внутренние. Все трое – посредственности, но последний из трёх – посредственность особо ценная: в его ведении самая мощная государственная структура империи. С таким друзьями Витте вот-вот, кажись, возьмёт верх над великокняжеской партией.

Не тут-то было. Весна 1902 года: Сипягин убит выстрелом эсера Балмашёва. Террорист проник в Мариинский дворец, представившись адъютантом великого князя Сергия. Если учесть, что с эсеровским подпольем тесно контактирует ставленник и подчинённый великого князя, начальник Московского охранного отделения Зубатов, то такое имянаречение не кажется случайным. Причастно ли к убийству Сипягина окружение московского генерал-губернатора – сказать трудно. Несомненно, оно извлекло выгоду из этой смерти. Преемником Сипягина назначен московский прокурор Плеве, правая рука Сергия Александровича. Партии Витте нанесён тяжкий удар.

Витте не смиряется. Он переманивает на свою сторону Зубатова, через него устанавливает связь с революционерами. При помощи Зубатова готовит уже известную нам хитроумную провокацию, долженствующую скомпрометировать Плеве в глазах царя. Всё рушится: Зубатов уволен в отставку без прошения и производства в чине, Витте с поста министра финансов отправлен на почётно-пустую должность председателя Комитета министров.

И тут разыгрывается несчастье четвёртое. Русско-японская война.

Кровь на мостовой

Фразу о «маленькой победоносной войне», желательной для исцеления России, приписывают Плеве. Но она могла быть произнесена любым его союзником или врагом в околоправительственной толпе. Здесь войны хотели все (кроме разве что самого царя). Война сулила чины, награды, лавры победителей, сказочные возможности для личного обогащения. О поражении от какой-то там Японии не думали. В бытность министром финансов Витте делал всё для активизации дальневосточной агрессии России; толкал правительство к оккупации Маньчжурии. И вот – он уволен. Через полгода – война. Знамя победоносного похода к Жёлтому морю перехватили враги из великокняжеской группировки: адмиралы Алексеев и Абаза, статс-секретарь Безобразов, тот же ненавистный Плеве. Они поделят между собой плоды победы. Этого стерпеть нельзя.

И вот – несчастье пятое: июль 1904 года, Петербург, Измайловский проспект. Невзрачный молодой человек в мундире железнодорожника бросает свёрток под колёса кареты министра внутренних дел. Взрыв. Убиты Плеве и его кучер. Бледный юноша арестован: он – Егор Сазонов, действовавший по заданию Боевой организации эсеров. О причастности Витте к этому убийству говорили и тогда, и после. Доказать, однако, ничего не удалось. Несомненно: нужные связи у него были и в среде фанатиков революциии, и в серо-гороховой шеренге секретных агентов Департамента полиции.

Гибель Плеве не пошла Витте на пользу: он рвался в министры, но царь избрал ни к одной партии непричастного князя Святополк-Мирского. Тот неосторожно обмолвился о единении власти и общества. Пошли толки о либеральных реформах, о созыве сословного представительства. Общество (то есть сытые либеральные интеллигенты) зашевелилось, забурлило. Тут-то и выяснилось, что на далёкой войне всё идёт не так, как ожидали. За поражением у Ляояна последовала неудача на Шахэ; за ней – капитуляция Порт-Артура. Всё мгновенно расшаталось. Пошли студенческие манифестации, оппозиционные банкеты, на которых пили за свободу, за конституцию, за права. Витте не сразу сообразил, что к чему: ещё в начале декабря на совещании по поводу реформ он, подстраиваясь под консервативный тон, пугал царя ужасами парламентаризма. Через неделю забастовал Путиловский завод, на улицы Петербурга вышли неведомые и страшные существа – рабочие. И грянуло несчастье шестое: 9 января, Кровавое воскресенье.

…Кровь смыли с мостовых, клочки январской петиции со словами «неприкосновенность личности», «свобода слова», «всеобщее избирательное право» подмели дворники, но политический горизонт затянуло красным туманом. Казалось, в дни репрессий великокняжеская партия победила окончательно: расстрел 9 января в Петербурге совершался именем начальника войск округа великого князя Владимира Александровича; после неизбежной отставки Мирского его кресло занял ставленник Сергия Александровича Булыгин; пост петербургского градоначальника достался другой креатуре Сергия, Трепову. Сам Сергий ушёл с поста московского генерал-губернатора, но этот уход все поняли как подготовку к прыжку: вот-вот будет установлена его диктатура, а то и регентство. 4 февраля грохнуло в московском Кремле: Сергия в клочки разорвало эсеровской бомбой. Снова убийство, совершённое в нужный момент.

Не успели очухаться после гибели «без пяти минут регента», как прилетели новости из Маньчжурии: Куропаткин, будто нарочно, проиграл Мукденское сражение. Обезглавленной великокняжеской партии, как стоящей у власти, предстояло теперь отвечать за неудачи. Пробил час Витте.

В его руках три заговорённых карты. Война с Японией проиграна, и только он, с его влиянием в среде мировых финансовых воротил, может спасти Россию от позора и катастрофы. Это – раз. Два: ему верят либералы, у него связи с революционерами; он тайно сдерживает одних и направляет других; только ему под силу остановить падение России в бездну революции. Но главная карта: только он теперь, после гибели Плеве и Сергия, может объединить вокруг себя высшую властную бюрократию империи. Ту самую, «жадною толпой стоящую у трона», без содействия коей самодержец и трёх дней не удержит в руке державу. И только он, Витте, предотвратит сановный заговор, сохранит венец на главе царя, да и саму монаршую голову. Конечно, самодержцу придётся поделиться властью со спасителем Отечества.

Заговор олигархов

Главная беда Российской империи, главный парадокс её системы власти заключался в том, что самодержец, «хозяин земли русской», ответственный перед Богом и людьми за всё, в ней происходящее, кругом зависел от своего сановного аристократическо-бюрократического окружения. Это новое боярство, соблюдая этикет, низко кланялось императору, использовало в обращении к нему униженные формулы, но при этом использовало махину государства для достижения корыстных целей, личных, групповых или кастовых. Государь мог бороться с амбициозным своекорыстием сановной знати одним способом: натравливать одну группировку на другую и вырывать уступки то у одной, то у другой в качестве платы за поддержку. Но если против государя объединялись все властные кланы – он становился бессилен, как последний бесправный подданный его империи.

В эпоху капитализма борьба за власть стала борьбой за контроль над гигантскими финансовыми потоками. Сановная знать не могла не задуматься: а нужен ли ей царь во плоти, когда у неё есть царь лёгкий и почти бесплотный – капитал. Большинство склонялось к тому, что всё-таки нужен – как громоотвод, как прикрытие от ненависти нещадно эксплуатируемых масс. Это значит, что его надо лишить реальной власти, но оставить на престоле, и править от его имени. Такой политический строй называется «конституционная монархия».

В 1905 году высшая бюрократия Российской империи пришла к единому мнению: власть царя пора ограничить конституцией. Созвать так называемое «народное представительство». Сановники, или, по-нашему говоря, олигархи, были уверены: формировать «Земский собор» (так, с лёгкой руки историка профессора Ключевского, стали называть проектируемое собрание) будут, конечно, они. И управлять им тоже. Удобно: правит каста олигархов, а отвечают за всё царь да «народные избранники». Движение масс, развернувшееся в стране после Кровавого воскресенья, олигархи самоуверенно приписали своим собственным интригам, и были уверены: дай Бог совладать с упрямым царём, а уж с несмысленным народом, с быдлом, они управятся.

Последнее, чего не хватало олигархам – единого лидера. Сама судьба вытолкнула Витте на сцену, играть эту роль. К лету 1905 года все уверовали: Сергей Юльевич – наш Бисмарк, а может быть, и Кромвель. Царь упорствовал, но его сломила свершившаяся в мае Цусимская катастрофа. Похоже, и он поверил в незаменимость Витте, в его спасительную звезду. Царь послушно вычёркивает из списков носителей власти всех врагов Витте. Уволены или удалены: Алексеев, Абаза, Безобразов, морской министр Авелан, великий князь Владимир. Уходит в тень Булыгин. Даже твердокаменный Трепов (вскоре, при подавлении октябрьских волнений в Петербурге, он прославится строчкой приказа: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть!») потихоньку дрейфует в сторону будущего сегуна, ищет с ним контактов.

Далее – явный триумф Витте: намечены мирные переговоры с Японией, и вести их поручено ему. Никто, кроме Витте, не выведет страну из бездны поражения. И вот – сентябрь, переговоры завершены, мир заключён, пол-Сахалина отдано японцам, триумфатор, только что пожалованный графским титулом, возвращается в Россию. К его приезду всё готово: указ о выборах «народного представительства» на основе сословно-цензового права (это – управляемости ради) подписан месяц назад. Единственное, в чём самодержец сохранил самостоятельность, так это в выборе названия: не Земский собор, а Государственная Дума. В Петербурге под председательством сановника Сольского, давно перебежавшего в лагерь Витте, заседает комиссия по подготовке «реформы правительства». Суть реформы: объединить высших сановников под главенством премьер-министра. Кто им будет – вопрос риторический. Проект комиссии Сольского услужливо предоставляет будущему премьеру широкие полномочия, отнимая их у царя. Царю даже запрещено принимать от министров доклады, ежели они не утверждены премьером. Предполагается, что Дума соберётся через пару месяцев и послушно утвердит все правительственные решения.

Растоптанная конституция

Увлечённые азартной игрой сановники даже не заметили, что вокруг происходит странное «не то». 6 октября забастовали машинисты Московско-Казанской железной дороги. В ночь на 7 октября Центральное бюро только что образованного Всероссийского железнодорожного союза разослало по всем дорогам телеграммы с призывом к забастовке. В течение трёх дней, как чудище из глубин морских, выросла Всероссийская стачка. По всей стране остановились заводы, прекратилось движение поездов, перестали выходить газеты, забастовали даже банки. Откуда ни возьмись появились красные флаги, стали расти рабочие советы. Толпы хмурых и возбуждённых людей хлынули на улицы городов. Всё и всюду вдруг затопила чёрно-красная никем не управляемая стихия.

Сановники не могли поверить, что это «просто так». И в этих событиях видели руку Витте («Железнодорожники бастуют? Так ведь Витте шеф железных дорог»). Кинулись умолять Николая как можно скорее подписать все указы, которые продиктует Спаситель Отечества. Великий князь Николай Николаевич, будущий главнокомандующий русской армией в Мировой войне, отчаянный мистик и спирит, выхватив револьвер, грозился застрелиться на глазах государя, ежели тот немедленно не назначит Витте премьером. Императрица-мать через доверенных лиц передавала из Дании, что вернётся в Россию только при премьере Витте.

Делать было нечего. Николай вызвал Витте к себе в Петергоф. Несколько дней составляли проект рескрипта. В нём главное – создание кабинета министров во главе с премьером, а на сладкое – свобода слова, собраний и печати (у Витте отличные отношения с газетами и немало платных журналистов работают на него). Но ситуация в стране и в столице становится какой-то совсем уж непонятной. 13 октября видный сановник Горемыкин отправился по вызову царя в Петергоф – и едва добрался. Железная дорога бастовала, пришлось ехать по тракту мимо Путиловского завода. Толпа рабочих пыталась остановить карету, забросала её камнями. Горемыкин прибыл в Петергоф в смертельном испуге, что-то бессвязно лепеча про необходимость срочно послать шестьдесят тысяч войска на расстрел питерских манифестантов. Сам Витте вынужден был путешествовать в Петергоф тайно, под покровом темноты садился на пароходик и плыл, страдая от морской болезни, притом ещё, на всякий случай, с погашенными огнями.

Масштаб и природа происходящего оставались недоступны сановным умам. Бунтуют? Погрозим кнутом, да задобрим пряником уступок. В проект рескрипта наскоро вписали пару неопределённых фраз о расширении избирательных прав и функций Думы, даже не подумав о том, что рабочим, крестьянам, солдатам, кухаркам и каторжникам дела нет до этих функций и прав. С этой бумагой делегация сановников предстала перед государем 17 октября. Их торжество не смогла омрачить неожиданная хитрость императора: в последний момент он настоял на том, что проект будет оформлен в виде манифеста. Разница в способе распространения: рескрипт (приказ сановнику) печатают лишь в официальных газетах, манифест (обращение к нации) в виде листовки расклеивают повсюду. После опубликования манифеста народ будет знать, кто теперь за всё отвечает.

Манифест с трудом напечатали (бастовали все типографии, кроме одной), расклеили. На следующий день Витте был назначен премьер-министром. В тот же день в Петербурге произошли столкновения и драки между демонстрантами, шедшими под красными и под трёхцветными флагами. В Москве такие же столкновения дополнялись кровавыми жертвами. Среди прочих был убит социал-демократ Бауман. В Одессе манифестанты рвали и топтали царские портреты. В Минске на улицах митинговали рабочие; войска открыли по демонстрантам огонь. 19 октября в Нижнем, Балашове, Нежине, той же Одессе толпы под трёхцветными знамёнами пошли бить «жидов и студентов». 20 октября в Томске завязалась перестрелка между «красными» и «трёхцветными»; «красных» загнали в здание театра и подожгли; погибло около двухсот человек. В тот же день в Москве хоронили Баумана; сто тысяч человек шли под красными флагами и пели «Марсельезу». Похороны переросли в настоящее сражение между рабочими и казаками; убиты и ранены сотни. 25 октября в Кронштадте матросы вырвались из казарм и с кораблей, стали громить полицейские участки, магазины, убивать офицеров и пьянствовать. 30 октября всеобщий солдатский бунт охватил Владивосток; там грабили, пили, били китайцев и корейцев. В ноябре взбунтовался Севастополь; на крейсере «Очаков» отставной лейтенант Пётр Шмидт поднял красный флаг… И так далее. Дважды свобода, трижды смута.

Граф Витте, премьер, сёгун, визирь, диктатор, в ответ на всё это опубликовал воззвание: «Братцы рабочие, станьте на работу, бросьте смуту, пожалейте ваших жён и детей. Не слушайте дурных советов… Дайте время… Послушайте человека, к вам расположенного». Это не пародия, это подлинный текст. Петербургский Совет ответил: «Пролетарии ни в каком родстве с графом Витте не состоят… Совет рабочих депутатов не нуждается в расположении царских временщиков». Революция, великая и страшная, шла по России широким маршем, отбросив в сторону Витте, топча бумажные обрывки конституционного манифеста.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.