КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГРАФА М. Н. МУРАВЬЕВА.
КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГРАФА М. Н. МУРАВЬЕВА.
СОСТАВИЛ АР. ТУРЦЕВИЧ, ПРЕПОДАВАТЕЛЬ ВИЛЕНСКОЙ 1-Й ГИМНАЗИИ.
ИЗДАНИЕ ВЫСОЧАЙШЕ УТВЕРЖДЕННОГО КОМИТЕТА ПО СООРУЖЕНИЮ ПАМЯТНИКА ГРАФУ М. Н. МУРАВЬЕВУ.
ВИЛЬНА. 1898.
ДОЗВОЛЕНО ЦЕНЗУРОЮ 27 ОКТЯБРЯ 1898 ГОДА. ВИЛЬНА.
Глава I
Время рождения графа М. Н. Муравьева. — Родители и братья его. — Первоначальное воспитание. — Поступление в университет и основание Общества математиков.
Граф Михаил Николаевич Муравьев родился 1 октября 1796 г. в Петербурге.
Родители его были люди, выдающиеся своими душевными качествами. Отец, Николай Николаевич Муравьев, благородная отрасль старинного дворянского рода Муравьевых, получил прекрасное по своему времени образование. Отчим его, князь Урусов, замечая в пасынке большие способности и прилежание, отправил его учиться во Францию в знаменитый тогда Страсбургский университет. Здесь молодой Муравьев с особенным старанием занимался математикой и военными науками и приобрел в них основательные познания. Возвратившись в начале 1788 в Петербург, он блестяще выдержал экзамен, произведен был в мичманы и назначен на корабль «Саратов» под команду капитана Ханыкова, но через два года уже сам получил в командование галеру «Орел» и принял участие в морском сражении со шведами при Роченсальме. Здесь молодой Муравьев обнаружил пылкую отвагу и решительность. Пред самым началом боя уже в виду неприятеля он подъехал к адмиральскому кораблю и спросил, где его место. Контр-адмирал Литта отвечал: «человек с честью найдет свое место». Тогда Муравьев пустился под всеми парусами в неприятельскую линию, стал между шведскими кораблями и открыл по ним огонь с обоих бортов. Весьма понятно, что не долго мог он противостоять превосходным силам неприятеля: галера его была разбита и стала тонуть. Он направил ее на мель и, спасши своих людей на лодках, сам бросился вплавь, но скоро был взят в плен, так как не мог плыть вследствие раны, нанесенной ему осколком гранаты.
По возвращении из плена, Муравьев в 1791 г. женился и еще в течение пяти лет продолжал служить во флоте, но (с. 3) в 1796 г., когда вступил на престол Император Павел I, он был переведен подполковником в гусарский-Дунина полк, стоявший в южной России. Прослужив в гусарах только один год, он вышел в отставку и поселился в своем родовом имении Сырец, Лужского уезда, где был выбран уездным предводителем дворянства.
В 1801 г. князь Урусов, удрученный летами, пригласил Н. Н. Муравьева переехать со всем семейством в Москву. Не имея хороших средств для воспитания детей, Николай Николаевич принял это предложение. Он переехал в Москву и с этого времени более 10 лет жил при своем отчиме, заведывая всеми его делами. Но вот наступил знаменательный двенадцатый год. Муравьев тотчас оставляет все свои частные дела и вновь поступает на службу начальником штаба ополчений 3-го округа. Престарелый князь Урусов, раздраженный тем, что не мог удержать его при себе, угрожает ему лишением наследства, которое назначил ему по завещанию, но Николай Николаевич готов был пожертвовать всем. Так велика была его любовь к отечеству
В 1813 г. Н. Н. Муравьев в звании начальника штаба корпуса, бывшего под командою графа Толстого, участвовал в многочисленных сражениях. Отличаясь превосходным знанием военного дела и распорядительностью, он за службу свою в этой кампании получил золотую саблю за храбрость и чин генерал-майора. В начале 1823 г. расстройство здоровья заставило Н. Н. Муравьева выйти в отставку. Оставив службу, он со свойственными ему увлечением и страстью занялся сельским хозяйством, сначала в деревне, а потом в Москве, где у него была образцовая ферма у городской заставы на Бутырках. Кроме того, Н. Н. Муравьев много содействовал распространению математических знаний в России и основал «Московское учебное заведение для колонновожатых», которое подготовляло молодых людей для службы в генеральном штабе. Вообще Н. Н. Муравьев был человек всесторонне образованный и пользовался всеобщим уважением. «Почетные жители Москвы и посетители столицы, — говорит Кропотов, — искали его ученой беседы и утешались обществом почетного старца, который до конца сохранил всю умственную бодрость и теплоту сердца, всю веселость и живость характера. Он не переставал трудиться, учить других и учиться сам».[1 — ссылки в конце глав] (с. 4).
Н. Н. Муравьев умер в 1840 г. в Москве на 72 году от роду.
Мать Михаила Николаевича, Александра Михайловна, дочь инженер-генерала Мордвинова, была женщина в высшей степени развитая, религиозная и чадолюбивая.
У Михаила Николаевича была одна сестра София, умершая до замужества, и четыре брата: Александр, Николай, Андрей и Сергей. Из них наиболее известны Андрей и Николай. Андрей был весьма известным писателем в области духовной литературы. Николай Николаевич, начав свою службу участием в отечественной войне 1812 г., служил на Кавказе, участвовал в усмирении польского восстания 1830-1831 гг., ездил послом в Хиву, Египет, Константинополь, командовал пятым корпусом и, наконец, в 1854 г. занимал высокий пост Кавказского наместника и главнокомандующего действующей армией Малой Азии (во время Крымской войны). Принадлежа к числу просвещеннейших людей своего времени, Николай Николаевич отличался необыкновенной честностью, непреклонной твердостью характера и замечательными военными способностями. Он особенно прославился своими победами над турками, и за взятие сильной турецкой крепости Карса известен под именем Карского, хотя на это прозвание и не получил официального права. Николай Николаевич имел обыкновение записывать все замечательные случаи из своей жизни и оставил нам весьма интересный дневник, который сообщает много любопытных подробностей и о жизни брата М. Н. Муравьева.
Сам Михаил Николаевич был третьим сыном Николая Николаевича Муравьева. Воспитанием его сначала занималась сама мать Александра Михайловна, имевшая самое благотворное влияние на своих детей. «Если мы вышли порядочными людьми, а не сорванцами, — говорит впоследствии Михаил Николаевич, — то всем этим обязаны покойной матушке». Затем, по обычаю того времени, приглашены были в дом Муравьевых гувернеры — иностранцы, из числа которых в особенности надо упомянуть о Гатто, уроженце Лотарингии. Это был человек честный, добросердечный и, что важнее всего, он умел поселить в отроческой душе своих питомцев жажду знаний и любовь к труду. Он оставил по себе в семействе Муравьевых самую хорошую память. Истории, алгебре, геодезии и военным наукам обучал Михаила Николаевича его отец. Сначала Михаил Николаевич несколько отставал от своих (с.5) братьев в учении, но благодаря своим способностям и настойчивости, не отступавшей ни перед какими трудами, он скоро сравнялся с ними, и старший его брат Николай Николаевич часто говаривал: «Из всех нас брат Михаил вышел самый способный».
В 1810 г. Михаил Николаевич поступил в университет на физико-математическое отделение. Здесь он необыкновенно быстро выдвинулся из среды товарищей своими способностями и, несмотря на свой юный возраст (ему было 14 лет), успел основать «Московское общество математиков», к которому сначала примкнули его товарищи студенты, а потом и некоторые профессора. Целью этого общества было распространение в России математических знаний посредством бесплатных публичных лекций по математике и военным наукам. Президентом общества был избран Н. Н. Муравьев, а вице-президентом или директором сын его, студент Михаил Николаевич. Такое влиятельное положение в ученом обществе совсем еще юного Михаила Николаевича несомненно свидетельствует как о чрезвычайно раннем развитии его душевных способностей, так и о неутомимой настойчивости в достижении раз избранной им цели.
* * *
Глава II
Поступление графа Муравьева в свиту Его Величества по квартирмейстерской части. — Пребывание его в Вильне. — Служба его при штабе 5-го гвардейского корпуса. — Участие графа Муравьева в Бородинском сражении. — Возвращение его в армию и служба в генеральном штабе. — Женитьба графа Муравьева и выход в отставку.
В конце 1811 года Россия деятельно стала готовиться к войне с Наполеоном I. В это время М. Н. Муравьев, подобно другим молодым дворянам, вышел из университета и отправился в Петербург для поступления в военную службу, где в декабре того же года и записался в колонновожатые. Так как для производства в офицеры обычай требовал от всех колонновожатых удостоверения в приобретении ими основательных познаний в математике, то Михаил Николаевич подвергся экзамену у академика Гурьева и выдержал его блистательно. «Чинил испытание, — говорит в своем отзыве строгий и скупой на похвалы академик, — поступившему ныне в корпус колонновожатых дворянину Михаилу Муравьеву в чистой и прикладной математике, и по испытании оказалось, что он имеет весьма хорошие способности и особенную склонность к сим наукам. Судя по летам его, совсем ожидать было не можно, чтобы познания его в оных так далеко простирались, и паче всего то достопримечательно, что ему, юноше еще, известны лучшие по сим предметам писатели, которых сочинения он удобно понимает и разбирает. Посему без сомнения надеяться можно, что со временем, когда достигнет до совершеннолетия, он ознаменует себя отличными успехами».
По поступлении на службу, Михаил Николаевич назначен был дежурным смотрителем над колонновожатыми и преподавателем математики, а затем экзаменатором при главном штабе. Но учебные занятия Михаила Николаевича вскоре должны были прекратиться. В начале марта 1812 года военный министр Барклай-де-Толли выехал в Вильну для принятия начальства над первой Западной армией, а 30 марта того же года отправился туда и молодой Муравьев, прикомандированный к штабу армии вместе с своими старшими братьями Александром и Николаем.
По прибытии в Вильну братья Муравьевы поселились в доме Стаховского на Рудницкой улице; к сожалению, место это теперь неизвестно[199].
Средства у них в это время были весьма ограниченные, и они перебивались, по словам Н. Н. Муравьева, пополам с нуждой. «Скоро начались увеселения в Вильне, балы, театры; но мы не могли в них участвовать по нашему малому достатку, а когда купили себе лошадей, то перестали даже в одно время чай пить».
В мае месяце, М. Н. Муравьев вместе с братом своим Николаем командированы были в 5-й гвардейский корпус, который стоял тогда в городке Видзах. Со времени выступления этого корпуса во внутрь России началась чрезвычайно тяжелая служба обоих Муравьевых, исполненная всевозможных лишений. «С выездом нашего из Видз, — говорит в своих записках Н. Н. Муравьев, — мы почти все время были на коне и очень мало спали: питались кое-чем и ни одного разу не (с. 7) раздевались… Денег мы не имели, и потому положение наше было незавидное; но мы друг другу не жаловались, не воображая себе, чтобы в походе могло быть лучше. Лошадей своих мы часто сами убирали и ложились подле них в сараях, на открытом же воздухе, около коновязи»{42}. По мере дальнейшего движения нашей армии в глубь России, труды и лишения братьев Муравьевых все более и более увеличивались, и часто они едва держались на ногах. Наконец, в Бородинском сражении Михаил Николаевич был тяжело ранен и едва не лишился жизни. Вот как рассказывает об этом брат его Николай: «Во время Бородинского сражения Михаила находился при начальнике главного штаба Бенигсене, на Раевского батарее, в самом сильном огне. Неприятельское ядро ударило лошадь его в грудь и, пронзив ее насквозь, задело брата по левой ляжке, так что сорвало все мясо с повреждением мышц и оголило кость; судя по обширности раны, ядро, казалось, было 12-ти фунтовое. Брату был тогда 16-й год от роду. Михаилу отнесли сажени на две в сторону, где он, неизвестно сколько времени, пролежал в беспамятстве. Он не помнил, как его ядром ударило, но, пришедши в память, увидел себя лежащим среди убитых. Не подозревая себя раненым, он сначала не мог сообразить, что случилось с ним и с его лошадью, лежавшею в нескольких шагах от него. Михаила хотел встать, но едва он приподнялся, как упал и, почувствовав тогда сильную боль, увидел свою рану, кровь и разлетевшуюся в дребезги шпагу свою. Хотя он очень был слаб, но имел еще довольно силы, чтобы приподняться и просить стоявшего подле него Бенигсена, чтобы его вынесли с поля сражения. Бенигсен приказал вынести раненого, что было исполнено четырьмя рядовыми, положившими его на свои шинели; когда же они вынесли его из огня, то положили на землю. Брат дал им червонец и просил их не оставлять его; но трое из них ушли, оставя ружья, а четвертый, отыскав подводу без лошади, взвалил его на телегу, сам взявшись за оглобли, вывез его на большую дорогу и ушел, оставя ружье свое на телеге. Михаила просил мимо ехавшего лекаря, чтобы он его перевязал, но лекарь сначала не обращал на него внимания; когда же брат сказал, что он адъютант Бенигсена, то лекарь взял тряпку и завязал ему ногу просто узлом. Такое положение на большой дороге было очень неприятно. Мимо брата провезли другую телегу (с. 8) с ранеными солдатами; кто-то из сострадания привязал оглобли братниной телеги к первой, и она потащилась потихоньку в Можайск. Брат был так слаб, что его провезли мимо людей наших, и он не имел силы сказать слова, чтобы остановили телегу. Таким образом привезли его в Можайск, где сняли с телеги, положили на улице и бросили одного среди умирающих. Сколько раз ожидал он быть раздавленным артиллерией или повозками. Ввечеру московский ратник перенес его в избу и, подложив ему пук соломы в изголовье, также ушел. Тут уверился Михаила, что смерть его неизбежна. В избу его заглядывали многие, но, видя раненого, уходили и запирали дверь, дабы не слышать просьбу о помощи. Участь многих раненых! Нечаянным образом зашел в эту избу л.-г. казачьего полка урядник Андрианов, который служил при штабе великого князя. Он узнал брата и принес несколько яиц всмятку, которые Михаила съел. Андрианов, уходя, написал мелом, по просьбе брата, на воротах Муравьев 5-й. Ночь была холодная; платье же на нем изодрано от ядра. 27 поутру войска наши уже отступали через Можайск, и надежды на спасение, казалось, никакой более не оставалось, как неожиданный случай вывел брата из сего положения. Когда до Бородинского сражения брат Александр состоял в арьергарде при Коновницыне, товарищем с ним находился по квартирмейстерской части подпоручик Юнг, который перед сражением заболел и поехал в Можайск. Увидя надпись на воротах, он вошел в избу и нашел Михаилу, которого он прежде не знал; не менее того долг сослуживца вызвал его на помощь. Юнг отыскал подводу с проводником и, положив брата на телегу, отправил его в Москву. К счастью случилось, что проводник был из деревни Лукино князя Урусова. Крестьянин приложил все старание свое, чтобы облегчить положение знакомого ему барина, и довез его до 30-й версты, не доезжая Москвы. Михаила просил везде подписывать его имя на избах, в которых он останавливался, дабы мы могли его найти. Александр его и нашел по этой надписи. Он тотчас поехал в Москву, достал там коляску, которую привез к Михаиле и, уложив его, продолжал путь. Приехав в Москву, он послал известить Пусторослаева, который разыскал известного оператора Лемера; но когда сняли с него повязку, то увидели, что антонов огонь уже показался». Лемер тотчас вырезал рану… (текст отсутствует) (с.9) …затем больного уложили в коляску и отправили в Нижний Новгород, где находился его отец.
«Спустя несколько лет после сего», рассказывает далее Николай Николаевич Муравьев, «Михаила приезжал в отпуск к отцу в деревню и отыскивал Лукинского крестьянина, чтобы его наградить; но его не было в деревне: он с того времени не возвращался, и никакого слуха о нем не было; вероятно, что он погиб во время войны в числе многих ратников, не возвратившихся в дом свой»{43}.
В Нижнем Новгороде Михаил Николаевич, благодаря попечениям о нем отца его Николая Николаевича и доктора Мудрова, стал быстро оправляться. В это время юный герой был обрадован известием о пожаловании ему за раны, полученные при Бородине, ордена Св. Владимира четвертой степени. Но не долго Михаил Николаевич находился под родительским кровом. В начале следующего года, как только рана закрылась, он отправился к войскам, находившимся тогда за границей, но по состоянию здоровья не мог долго участвовать в войне. В 1814 году он возвратился в Петербург и был назначен поручиком в гвардейский генеральный штаб. Служба в штабе оставляла тогда офицерам очень много досуга, особенно зимой, поэтому Михаил Николаевич, не любивший вообще развлечений, большую часть времени проводил в чтении и за любимыми своими математическими выкладками. Между прочим, он составил тогда руководство под заглавием: «Измерение высот посредством барометрических наблюдений».
В 1818 году 26 августа М. Н. Муравьев вступил в брак со старшей дочерью отставного капитан-поручика гвардии Василия Петровича Шереметьева, семнадцатилетней девицей Пелагеею Васильевною. Сделавшись семьянином, он решился оставить военную службу, к чему, главным образом, побуждала его постоянно открывавшаяся рана на ноге, и заняться сельским хозяйством в имении своей жены. Князь Волконский возвратил, однако, Муравьеву прошение об отставке, ссылаясь на необходимость удержать его на службе, как весьма полезного офицера, и дал ему бессрочный отпуск для поправления расстроенного здоровья. Польщенный таким лестным вниманием своего начальника, Михаил Николаевич пробыл в деревне только одно лето и опять возвратился к своим служебным (с. 10) занятиям. В 1820 году он произведен был в капитаны, а через месяц переведен подполковником в свиту Его Величества по квартирмейстерской части. Но в конце того же года Михаил Николаевич опять подал прошение об увольнении его от службы. Это прошение сопровождалось еще письмом отца Муравьева к князю Волконскому, в котором он просил не удерживать его сына на службе. Волконский должен был уступить таким настоятельным просьбам Муравьевых, хотя с большим сожалением. «Имея много опытов», писал он Николаю Николаевичу, «сколько отличного усердия к службе сына вашего, подполковника Муравьева, столько и редких его способностей, я с большим сожалением решился войти с представлением к Государю Императору об увольнении его от службы, которая лишается в нем одного из достойнейших офицеров»{44}.
* * *
Глава III.
Жизнь графа Муравьева в деревне. — Арест его. — Записка об улучшении административных и судебных учреждений. — Назначение гр. Муравьева вице-губернатором в Витебске. — Северо-Западный края в первой четверти текущего столетия. — Воззрение гр. Муравьева на прошлые судьбы Северо-Западного края. — Назначение гр. Муравьева губернатором Могилевской губернии. — Участие его в усмирении польского восстания 1831 года. — Управление Гродненской губернией. — Служба графа Муравьева в Петербурге.
20 ноября 1820 года М. Н. Муравьев вышел в отставку и поселился со своей молодою супругою в ее имении Лазицах Смоленской губернии. 1820 и 1821 годы были крайне тяжелыми годами для Смоленской и соседних губерний. Двухлетний неурожай решительно подорвал благосостояние не только крестьян, но и многих помещиков. В это тяжелое время М. Н. Муравьев явился истинным благодетелем крестьян как своих, так и соседних помещиков. На прокормление крестьян и на корм их скота, он издержал до 20 тысяч рублей. Этим он заслужил горячую к себе любовь не только со стороны своих крестьян, быстро оправившихся (с. 11) от последствий неурожая, но и со стороны соседних дворян.
В 1826 году Бог судил Михаилу Николаевичу пережить тяжкое время. Заподозренный в том, что принимал участие в заговоре «декабристов», которые задумывали преобразовать государственное устройство России, он был арестован и некоторое время содержался в заключении, но как только дело было разобрано, он немедленно получил свободу и снова зачислен был в военную службу, хотя без назначения к какой-либо должности.
В январе 1827 года М. Н. Муравьев имел счастье представить Государю Императору Николаю Павловичу замечательную записку об улучшении местных административных и судебных учреждений и истреблении в них взяточничества. Записку эту Муравьев представил при следующем всеподданнейшем письме: «Был вынужден, лет семь тому назад, вследствие своей раны, оставить военное поприще и поселиться в отдаленной от столицы провинции, я старался употребить с пользою свободное время, подготовляя себя к ознакомлению с гражданскою службою, — единственной, в которой я мог бы еще надеяться служить моему Государю. Уединение доставило мне необходимый досуг для изучения существующего у нас устройства внутреннего административного управления, печальных злоупотреблений, всюду совершаемых, уничтожения или искажения самых полезных установлений и, наконец, гибельного влияния такого порядка вещей на общественную нравственность. При виде этого печального зрелища, у меня всегда надрывалось сердце от невозможности быть полезным своим существованием на гражданском поприще, почему и должен был ограничиться наблюдением и записыванием своих замечаний об этом источнике зла, подтачивающего наши нравы и породившего почти всеобщую страсть к лихоимству и продажности. Может быть, Государь, я и ошибаюсь в замечаниях своих о предмете столь великой важности, но осмеливаюсь представить Вашему Величеству свои размышления, будучи убежден в великодушии и снисходительности, с которыми Вы примете всякое чувство честное и искреннее, внушенное верноподданному естественною привязанностью к своему Государю и желанием споспешествовать своими слабыми силами всеобщему благу».
Кроме верного изображения недостатков нашей гражданственности, записка Муравьева представляет еще любопытные черты для характеристики ее составителя. «В авторе ее видна» (с. 12) говорит биограф Муравьева, «спокойная наблюдательность, практический ум и замечательная зрелость взглядов на самые важные вопросы внутренней политики и управления»{45}.
12 июня того же 1827 года было знаменательным днем в жизни М. Н. Муравьева. В этот день он назначен был вице-губернатором в Витебск. Целых восемь лет он провел с этого момента в Северо-Западном крае России, стоя во главе гражданскаго управления сначала в качестве витебскаго вице-губернатора, а потом могилевскаго и гродненскаго губернатора.
В описываемое время Северо-Западный край имел решительно польскую окраску. Православных церквей в крае вообще было мало. В самой Вильне православные в одно время могли молиться лишь в тесной трапезной церкви Свято-Духовскаго монастыря. Да если где и существовали церкви, то это были здания маленькие, тесные и очень часто неприглядныя, — скорее лачуги, чем церкви. Церквей униатских было довольно много, но большинство их было так же невзрачно, как и церкви православные. Зато гордо поднимались к небу верхушки костелов и монастырей римско-католических, число которых было очень велико. Тогдашняя школа Северо-Западнаго края была школой польской и по языку, и по направлению; даже в Белорусских губерниях школа оставалась такой же. В Белоруссии были два рода школ: правительственные и содержимые монашескими орденами. По заявлению князя Хованскаго, бывшаго Витебского и Могилевского генерал-губернатора, в школах содержимых монахами, науки преподавались на польском или латинском языках; словесность заключалась в обучении польскому, латинскому и некоторым иностранным языкам, а русский оставлен в совершенном небрежении. Существенная же система наставников в сих училищах, говорит князь, состоит в том, чтобы у учащихся поселять дух чистаго полонизма, в чем они и достигли своей цели. Что касается гимназий правительственных, то и оне были не лучше в русском смысле. Гимназии белорусских губерний, заявляет князь, нисколько не соответствуют ожиданию правительства. Науки и словесность преподаются в них на польском языке, русскому же учат весьма мало: для него назначен только один день в неделю, и учащиеся так же, как и в духовных школах, наклоняются к полонизму. Администрация, суд всецело находились (с. 13) в руках поляков-католиков. Языком общежития для всех слоев общества, кроме крестьянскаго, был язык польский.
При таком положении дел в крае все, что стояло повыше крестьянства, естественно мало тяготело к России. Князь Хованский положительно заявляет, что природные белорусы не только пожилых лет, но и молодые, несмотря на давность присоединения края, питают какое-то равнодушие и неприязнь к коренным русским и ко всему русскому. Преосвященный Иосиф в первой своей записке по униатскому делу говорит: «Юношество, в публичных заведениях обучающееся, отзывается о России с презрением; не зная россиян, не зная их истории, их обычаев, не зная их языка и литературных произведений, оно считает их народом варварским, и слово «москаль» осталось обыкновенным изъявлением презрения. Духовенство со своей стороны», продолжает он, «хотя осторожнее, не щадит столь же презрительных сарказмов. Даже простой народ, по словам и поступкам господ и пастырей своих обыкновенно рассуждающий, угнетенный более прежнего самими же помещиками, отзывается ежечасно: «не бывало этого из-за Польши, не бывало этого из-за унии».
Русскому обществу, русской власти, конечно, было известно, что говорится и делается в крае; но это не мешало делам идти по данному им направлению. Продолжительный политический гнет Польши и религиозный гнет католичества настолко успел ослабить русский элемент края, некогда столь сильный здесь, что этот элемент стал как-то совершенно незаметен в крае. Этот элемент остался лишь в селе и не мог дать знать о себе русскому обществу. О нем действительно почти и не знали в Задвинской России. Между тем разработка русской истории тогда еще только начиналась. И что же удивительнаго, если даже образованные русские люди смотрели на Северо-Западный край глазами поляков, если они далеки были от мысли, что коренное население даже Виленской и Гродненской губерний решительно не польское, что значительная часть представителей полонизма в этих губерниях происходит от предков русских православных и что даже после политическаго соединения Литвы и Польши, в Литве на поляков смотрели, как на иностранцев.
Естественно было бы, по-видимому, смотреть на Западный край с указанной точки зрения и М. Н. Муравьеву: ведь он был коренной великорус, живший до тех пор в центральных (с. 14) губерниях России. Но в том-то и сказывается величие духа этого человека, что он усвоил себе совершенно самостоятельное суждение как о правах поляков на господство в Северо-Западном крае, так и на значение в нем русской народности.
Отправляясь в Витебск, М. Н. Муравьев счел своим долгом обстоятельно познакомиться с историей Северо-Западнаго края и захватил с собою десятка полтора книг, относящихся к этому отделу русской истории. Чтение этих книг имело громадное влияние на весь склад суждений Михаила Николаевича о задачах управления Северо-Западным краем. Прочитанные им книжки сказали ему, что до самой Люблинской унии поляк был иноземцем в Литовском княжестве, что княжество жило русскою жизнию, что громадное большинство населения принадлежало православной церкви. Узнал Михаил Николаевич из прочитанных книжек и то, что когда области, входившие в состав Литовскаго княжества, присоединены были к России, Императрица Екатерина II приобщила их к общей русской жизни и всячески старалась противодействовать полонизации их, и что если к началу второй четверти настоящаго столетия области эти в сильной степени были ополячены, то потому, что система управления краем, выработанная Императрицей Екатериной II, уступила впоследствии место другой противоположной системе, давшей возможность Чарторыйскому и его сотрудникам сильно ослабить в жизни края русские начала. Особенно сильное впечатление произвело на новаго вице-губернатора чтение сочинения Бантыш-Каменскаго: «О возникшей в Польше унии». Оно в особенности ознакомило его с минувшими судьбами православной церкви в Западной России. Впоследствии, став Виленским генерал-губернатором, он приказал перепечатать эту книгу в громадном количестве экземпляров и сильно распространил ее в крае.
Вот с какими воззрениями на прошлые судьбы края прибыл в Витебск новый вице-губернатор. В Витебске он, впрочем, не мог проявить резко этих воззрений; он оставался там не долго. В сентябре 1828 года. М. Н. Муравьев был переведен в Могилев на должность губернатора. С большим вниманием наблюдая за ходом производства дел и духом обитателей, как он сам гаворит о себе, везде старался он, где только закон и порядок дозволял, вводить российское производство. Поэтому во всеподданнейшем отчете за 1830 год он мог уже смело свидетельствовать пред Государем, что (с. 15) «край сей без малейшего затруднения или неудовольствия может быть приведен к единообразному с Россией положению, и что ежели до сих пор оный еще не совершенно, так сказать, слился с оною, то сему более причиною, что не было предпринято должных мер; ибо еще в 1773 году права русские были здесь совершенно введены и теперь, если б на то была воля Вашего Императорского Величества, не предстояло бы к водворению оных никаких особенных затруднений. — Я, продолжает Муравьев в своем всеподданнейшем отчете, достатачно на опыте удостоверился, что с весьма малым усилием правительства можно достигнуть до сего необходимого преобразования края, собственно для него полезного; ибо даже многим здесь коренным обывателям польское производство, особенно по кредитным делам, совершенно отяготительно, и ежели, со введением русских прав, Вашему Императорскому Величеству благоугодно будет повелеть ввести и преподавание предметов в училищах на русском языке, то весьма скоро край сей сблизится с Россиею, которого мнимое отдаление от оной существует более во мнении, нежели на самом деле.
Я воздерживаюсь подробным рассмотрением сего весьма необходимого преобразования края сего, осмеливаясь ныне вкратце всеподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству, что для совершения сего достаточно иметь изъявление священной воли Вашего Императорского Величества и благоразумного местного исполнения, ибо Моги-левская губерния, по существу своему, не есть край столь чуждый, чтобы неудобно было оный совершенно слить с Россиею»{46}.
В другой записке, представленной Михаилом Николаевичем Государю, он указывал как на необходимость преподавания всех предметов на русском языке, так и на устранение римско-католического духовенства, в особенности монахов разных орденов, от участия в образовании и воспитании юношества в западных губерниях.
В конце 1830 года мирная деятельность Муравьева по улучшению административных порядков в Могилевской губернии должна была приостановиться. В это время в Царстве Польском вспыхнуло восстание, которое потом распространилось на Литву, Волынь и другие области Западной Руси. Для усмирения восстания в Царстве немедленно сформирована была действующая армия под начальством Дибича-Забалканскаго, а (с. 16) войска, находившиеся в Западном крае, поступили в состав резервной армии, над которой главнокомандующим был назначен граф Толстой. По прибытии в Витебск, Толстой увидел в числе представляющихся ему лиц М. Н. Муравьева и тотчас предложил ему состоять в его распоряжении при штабе армии для исполнения особых поручений. С этого времени начинается разнообразная и усиленная деятельность Михаила Николаевича, которая доставила ему превосходный случай ознакомиться на практике не только с общественным строем Западнаго края, но с духом его населения и, главное, с особенностями польского характера. Благодаря необыкновенной наблюдателности, Муравьев не оставил без внимания ни одной особенности края и приобрел обширный запас опытности, доставившей ему впоследствии возможность оказать весьма важные услуги государству. Этот период деятельности Муравьева важен еще в том отношении, что он теперь уже наметил все те мероприятия, к которым прибегал потом при умиротворении Западного края в 1863 году.
Состоя при графе Толстом для особых поручений, Муравьев был завален множеством дел самого разнообразного свойства. Он должен был организовать при штабе армии дело собирания сведений о неприятеле и о занятой им стране, лично руководить в некоторых местах рассеянием мятежных скопищ, производить дознания об участниках тогдашних смут и, наконец, ему вверены были распоряжения по гражданской части. Все эти поручения графа Толстого Муравьев выполнил необыкновенно быстро и с полным успехом. Вот как характеризует тогдашнюю деятельность Михаила Николаевича его биограф: «Муравьев принадлежал к числу тех практических администраторов, которые стремятся к достижению цели самыми простыми, уже испытанными и для всех ясными средствами. Обдумывая свои мероприятия, Муравьев более всего заботился об устранении всех недоумений и случайностей, заботился о том, чтобы осуществление было для всех удобно и легко, неисполнение невыгодно. Он никогда не был человеком злосердым или жестоким, каким его выставляла заграничная печать, хотя в действиях своих и был настойчив и тверд. Превосходно знакомый со слабостями человеческой природы, Муравьев, во время шляхетских возмущений 1831 и 1863 годов, наводил страх на неисполнителей своих распоряжений не насилием или жестокостью, которыми всегда гнушался, но действуя нравственно, внушением опасения за свое (с. 17) благосостояние и поражая штрафами и денежными в пользу казны взысканиями»{47}.
Эта характеристика вполне приложима и к последующей деятельности М. Н. Муравьева.
В 1831 году Михаил Николаевич переведен был губернатором в Гродно, где прослужил до 1835 года.
Ознакомившись вполне основательно со стремлениями польского дворянства и римско-католического духовенства во время восстания, он еще с большей настойчивостью стал заботиться о поддержании православия и русской народности во вверенной ему губернии. Между прочим, Муравьев оказывал содействие епископу Иосифу Семашко, который тогда занят был подготовлением воссоединения униатов с православною церковью. Кроме того, Муравьеву в это время пришлось деятельно противодействовать попыткам поляков возбудить новое восстание. Так, «в 1833 году», рассказывает граф Михаил Николаевич в своих записках, «явились в Западном крае польские эмиссары, отправленные из Парижа: они проникли в Виленскую и Гродненскую губернии, независимо от находившихся не малого числа в Царстве Полском. Принятыми тогда мною мерами, они были скоро схвачены, а вместе с ними и более 200 человек разных сословий, принимавших их и содействовавших им распространять повсюду мятежные покушения»{48}.
Такой горячий поборник русских интересов в крае, такой неутомимый противник полонизации края, каким был М. Н. Муравьев, естественно был не по душе полякам; в особенности им были крайне неприятны видимые успехи в восстановлении православия. Однако же М. Н.Муравьеву пришлось оставить Гродненскую губернию лишь в 1855 году, когда он, по воле Государя Николая Павловича, переведен был в Курск военным губернатором для приведения в порядок губернии, которою Государь был не доволен по случаю беспорядков, происшедших на дворянских выборах.
Время с 1855 по 1862 год граф М. Н. Муравьев пробыл вне Северо-Западного края. В этот период своей деятельности он был сначала Курским губернатором, а потом директором департамента податей и сборов, главноуправляющим межевым корпусом, председателем департамента уделов (с. 18) и, наконец, с 1856 года министром Государственных Имуществ. Последние три должности он занимал одновременно.
Благодаря своему необыкновенному уму, трудолюбию и настойчивости, М. Н. Муравьев с большим успехом выполнял возложенные на него обязанности: он лично руководил всеми делами, вникал во все подробности и повсюду вносил жизнь и одушевление. Император Александр Николаевич вполне оценил неутомимую деятельность Муравьева и, помимо разных наград, возвел его сначала в звание сенатора, а потом назначил членом самого высшего правительственного учреждения — Государственного Совета.
В 1862 году М. Н. Муравьев вышел в отставку. Достигнув уже преклонного возраста (ему было тогда 66 лет) и сильно расстроив здоровье, он намерен был провести последние годы своей жизни в тишине и спокойствии, но скоро оказалось, что вся его предыдущая деятельность была лишь предуготовлением к подвигу, который он должен был совершить на склоне дней своих. 1-го мая 1863 года Император Александр II назначил М. Н. Муравьева главным начальником шести губерний Северо-Западнаго края, где тогда вспыхнуло польское возстание.
* * *
Глава IV
Меры правительства к охранению русской народности от польского влияния. — Отношение Александра II к полякам. — Отношение польского дворянства к крестьянской реформе. — Виновники польского восстания 1863 года. — Начало вооруженного восстания. — Амнистия.
После усмирения польского восстания в 1831 году, Царство Польское получило новое устройство, сближающее его с остальной Россией, а в западно-русских областях принят был в царствование Императора Николая I целый ряд мер к охранению русской народности от польско-католического влияния. Так, закрыт Виленский университет и Кременецкий лицей; упразднен Литовский статут. Униаты, долго находившиеся под властью католичества, воссоединились в 1839 году с православною церковью.
При жизни Императора Николая I поляки держали себя вообще тихо и скромно. Ему наследовал старший сын его, Александр II, отличавшийся особенною добротою и великодушием. Новый Государь вскоре по вступлении на престол простил (с. 19) многих поляков, принимавших участие в прежних восстаниях, возвратил сосланных из Сибири и дозволил возвратиться на родину эмигрантам, или бежавшим за границу. Вместе с тем Александр II предоставил Царству Польскому целый ряд прав и привилегий и поставил во главе гражданского управления природного поляка, маркиза Велепольскаго. Наместником Царства был тогда князь Горчаков, а Виленским генерал-губернатором — Назимов. Оба эти правителя, исполняя волю своего Государя, действовали в строго примирительном духе и отличались большой предупредительностью по отношению к полякам.
Но такой образ действия русских властей принят был поляками за слабость русского правительства и способствовал еще большему возбуждению их против России. Особенно возбудил помещиков-поляков нежелательный для них поворот в крестьянской реформе. Польские помещики западных губерний охотно изъявили свое согласие на освобождение крестьян, но без надела землею, рассчитывая навсегда удержать их в экономической зависимости от себя. Они желали, чтобы за помещиками оставлено было право суда над крестьянами, чтобы помещики были назначаемы начальниками волостей с предоставлением им, между прочим, надзора за всеми учебными и благотворительными заведениями в пределах волости; чтобы не было дано крестьянам самоуправления. Одним словом, они хотели удержать крестьянское население (т. е. русских и литвинов) в полной административной и политической зависимости от помещиков.
К счастью, желания польского дворянства не были услышаны русским правительством, и крестьяне были освобождены от крепостной зависимости с наделом их землею и самоуправлением. Поляки надеялись тогда, что с освобождением крестьян у них исчезает почва под ногами, что освобожденный русский народ окончательно и бесповоротно сольется с остальной Россиею, а потому, сделав от себя все возможное, чтобы ослабить и уничтожить благодетельные последствия манифеста 19 февраля 1861 года, произвели новую попытку восстановить Польское королевство.
Обстоятельства по-видимому благоприятствовали осуществлению стремлений поляков. Тогда французский император Наполеон III открыто стал высказывать, что поляки, по примеру итальянцев (с. 20), имеют право требовать объединения в одно государство[200], а его приближенные, в особенности министр иностранных дел граф Валевский (побочный сын Наполеона I и одной польки), прямо побуждали поляков к восстанию. Австрия тоже была расположена к полякам и питала даже надежду, что польский престол, по его восстановлении, должен будет перейти к австрийскому дому. Не менее Франции и Австрии сочувствовала полякам и Англия, и ее министры не раз в своих речах резко осуждали несправедливое, по их мнению, поведение России относительно Польши. Все эти речи тотчас же в искаженном и преувеличенном виде делались известными полякам и побуждали их готовиться к восстанию.
Подготовительные работы, в целях возбуждения восстания, шли почти одновременно в разных местах. В Париже существовал так называемый отель Ламбер, во главе которого сначала стоял известный сотрудник Императора Александра I — Адам Чарторыйский, а после его смерти (в 1861 г.) сын его Владислав. Отель Ламбер был главным двигателем восстания. Здесь преимущественно сосредоточивались польские эмигранты, которые более всего содействовали возбуждению поляков против России, внушая им надежды на помощь иностранных государств. Затем в Кракове и Львове подготовляли возстание особые комитеты, в Варшаве — так называемое земледельческое общество, с графом Андреем Замойским во главе, а в Вильне, Ковне и других городах Западнаго края — несколько магнатов.
Первые враждебные выходки поляков против русскаго правительства начались еще в 1861 году Эти выходки продолжались в течение всего 1862 года и становились тем более резкими и возмутительными, чем благодушнее и мягче относилась к ним власть. Наконец, в январе 1863 года началось открытое восстание. Многочисленные банды появились в лесах Польши, Литвы, Белоруссии, даже в Киевской и Волынской губерниях. Католическое духовенство в огромном большинстве не осталось верно присяге и не стеснялось в самых костелах призывать всех к оружию: особенно оно фанатизировало женщин, а те в свою очередь посылали в леса своих сыновей, мужей и братьев. Всеми действиями восстания руководили (с.21) разные тайные комитеты, которые появились не только в Варшаве и Царстве Польском, но и во многих городах Северо-Западнаго края.
Для усмирения восстания посланы были войска, которые деятельно начали преследовать польские банды; но как только были разбиты главнейшие из них, великодушный Император Александр II пожелал остановить кровопролитие и 12 апреля объявил амнистию, или прощение, всем тем, кто сложит оружие до 1-го мая. Казалось, полякам ничего более не оставалось, как немедленно покориться, но вышло не то, чего можно было ожидать. В надежде на помощь извне, поляки не хотели следовать призыву Государя. Лишь весьма немногие из повстанцев сложили оружие, а большинство решило продолжать восстание как можно долее, чтобы дождаться вмешательства в польские дела западноевропейских государств. Вмешательство это действительно скоро последовало, но оно дало совсем не те результаты, каких ждали от него. Лишь только узнала Русь об этом вмешательстве, она единодушно встала вокруг трона своего Государя и решилась до последней капли крови отстаивать целость государства. Вмешавшиеся державы поняли тогда неуместность сделаннаго шага и в конце концов должны были замолчать, а Император Александр II решил принять самые энергичные меры для подавления восстания.
* * *
Глава V
Назначение графа Муравьева Виленским генерал-губернатором. — Состояние Северо-Западного края до прибытия графа Муравьева. — Приезд графа Муравьева в Вильну. — Первые распоряжения графа Муравьева. — Уничтожение вооруженных банд военною силою. — Введение военно-полицейского управления. — Меры для умиротворения края. — Меры по отношению к римско-католическому духовенству.