ТАЙНЫЙ ОРДЕН КНЯГИНИ ГОЛИЦЫНОЙ
ТАЙНЫЙ ОРДЕН КНЯГИНИ ГОЛИЦЫНОЙ
Генералу Ивану Осиповичу де Витту на протяжении всей его насыщенной событиями жизни везло на встречи с необычными, а порой и весьма странными людьми. Говорят, что случайность — это непознанная закономерность. Применительно к нашему герою из этого можно сделать вывод, что даже в те моменты жизни, когда он совершенно не помышлял о наблюдении за подозрительными (для спокойствия России) лицами, эти самые лица буквально сами находили его.
Казалось бы, что может быть спокойнее, чем отдых в любимой им Ореанде? Там можно любоваться видом крымской яйлы и Черным морем, дышать целебным воздухом и проводить время в приятных беседах с милыми соседями. К тому же имение де Витта граничило с имением фельдмаршала Дибича, его старого боевого соратника. Увы, в 1831 году Дибича не стало. С другим же соседством де Витту не столь повезло. Непосредственной его соседкой по роковому стечению обстоятельств оказалась княгиня Анна Сергеевна Голицына.
В журнале «Русский архив» за 1913 год были напечатаны очень любопытные «Воспоминания Каролины Карловны Эшлиман», записанные неким В. Кашкаровым. Воспоминания эти содержат много любопытной информации о непростых отношениях де Витта и Собаньской в 1836–1837 годах и участии в этой семейной драме княгини Голицыной.
Сама Каролина Эшлиман была дочерью архитектора, который «по объявлению вызвался сопровождать испанского графа Ошандо де ла Банда в Крым, в Кореиз» к княгине А.С. Голицыной. В Крыму Карл Эшлиман был автором нескольких второстепенных построек в Алупке, а впоследствии был принят М.С. Воронцовым на должность «казенного архитектора Южного берега Крыма». Он пользовался особым доверием наместника, который, если судить по мемуарам его дочери, «не стеснялся посвящать его в свои самые интимные дела». Впрочем, возможно, это обычное преувеличение дочери, пишущей о своем отце.
Княгиня Анна Сергеевна Голицына (в девичестве Всеволожская) была родной сестрой известного представителя «золотой молодежи» начала XIX века Н.С. Всеволожского. В юном возрасте она вышла замуж за камергера и адъютанта великого князя Константина Павловича — князя Ивана Александровича Голицына. Партия была весьма выгодная, а муж — вполне порядочным человеком и признанным красавцем. Увы, семейная жизнь у супругов не сложилась с самого первого дня. Даже свадьба их была в высшей степени странной. Из воспоминаний очевидца: «Во время венчания эта очень странная женщина (Анна Голицына. — В.Ш.)… держала в руках портфель, наполненный деньгами. По окончании обряда вручила его супругу со словами: “Здесь, князь, половина моего приданого, вы возьмете это себе, а засим — позвольте с вами проститься и пожелать вам всего наилучшего: каждый из нас пойдет своей дорогой. И вы, и я сохраним полную свободу действий”. Князь немедленно уехал…»
На этом, собственно говоря, семейная жизнь Голицыной и закончилась. С этого момента до самой своей смерти она избегала близкого общения с мужчинами. При этом имеется много свидетельств, что Голицына не стесняла себя, ведя «крайне оригинальный и свободный образ жизни» в своем имении в Кореизе. Одевалась по-мужски, «в длинный сюртук и суконные панталоны», не расставалась с плетью, «которою собственноручно расправлялась со своими подвластными и даже окрестными татарами. Не только они, но исправники, заседатели и прочие трепетали перед деспотичной женщиной. Ездила верхом по-мужски, подписывалась в письмах La vieille des monts, что остряки переводили La vieille demon…[1] Любила также грозное имя “La vieille du rocher” (княгиня Горная)».
Княгиня Голицына, писала Эшлиман, «вообще отрицала брачное сожительство между людьми»; способствовала разрыву проживавшей в Крыму английской четы Беркгеймов.
Она «собственноручно на конюшне жестоко порола плеткою своих провинившихся крепостных». Одна из воспитанниц «умерла чахоткою, надорвав горло чтением княгине книг»; другую, соблазнив приданым — имением «Ай-Тодор», выдала замуж за управляющего этим имением Мейера, имение же затем продала князю Воронцову за 100 тыс.
Но при этом в гостиной у княгини Голицыной всегда лежало Евангелие, и каждого приходившего к ней княгиня «заставляла прочитывать главу из Святого Писания». Составила и выпустила в 1824 году в Санкт-Петербурге «собственного сочинения справочный указатель по Новому Завету на французском языке». Густав Олизар свидетельствовал: «В доме Голицыной… царила какая-то “таинственная аморальность”, цинизм доносительства и предательства сочетался с религиозным ханжеством и мистическими бреднями… загадочным было пребывание Циммермана, какие-то блуждавшие сироты…»
Ничтоже сумняшеся Анна Сергеевна пристреливала и отправляла на свою кухню скотину, принадлежавшую её соседям. От многочисленных аборигенов не раз поступали на княгиню жалобы таврическому губернатору Казначееву, и тот как-то попробовал её урезонить. Однако Анна Сергеевна без околичностей заявила губернатору: «Ты — дурак!» И сказано это было, между прочим, при многочисленных свидетелях. Говорят, Казначеев чуть не зарыдал и с той поры боялся даже подступиться к её сиятельству.
В те годы ходили слухи, что княгиня Анна Голицына имела нетрадиционную сексуальную ориентацию, причем с явными садистскими наклонностями. И хотя прямых доказательств этому факту обнаружено не было, но косвенных, однако, имелось немало. Часто Голицыну характеризуют как первую феминистку России, всей своей жизнью старавшейся доказать никчёмность мужчин и божественную суть женщин.
При своём отрицательном отношении к мужчинам вообще и при неравнодушии к красивым женщинам нетрудно предположить, что Голицына сделала всё возможное, чтобы де Витт расстался со своей супругой. Подробностей этой интриги мы, наверное, уже никогда не узнаем, но то, что она имела место, никаких сомнений нет.
Отметим, что княгиню А.С. Голицыну по Петербургу прекрасно знал и А.С. Пушкин, который относился к ней весьма иронично. По крайней мере, сохранилось его письмо от 7 мая 1821 года из Кишинева, от 1 декабря 1823 года и 14 июля 1824 года из Одессы А.И. Тургеневу в Петербург: «…а вдали камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии», «…но что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына? возможно ли, чтоб я ещё жалел о вашем Петербурге», «целую руку… княгине Голицыной constitutionnelle ou anti-constitutionnelle, mais toujours adorable comme la liberte (конституционалистке или антиконституционалистке, но всегда обожаемой, как свобода)».
Будучи натурой деятельной, Голицына не ограничивала рамки своей деятельности убийством татарских коров, поркой дворни и организацией разводов соседских семей. Амбиции её были значительно выше. Возомнив себя новым мессией в женском обличии, она усердно взялась за учреждение своей собственной религии. В создании нового учения приняла самое активное участие и приживалка княгини, мадам Крюденер, также помешанная на создании некой новой всемирной универсальной веры.
У себя в имении княгиня Голицына создала целую колонию, преимущественно из иностранцев и женщин, исповедовавших придуманную ею религию. При этом все члены колонии жили (причем весьма неплохо!) за счёт княгини-мессии. Ежедневно члены колонии собирались на занятия по усвоению азов нового голицынского вероучения. Перед ними выступала как сама мессия, так и её интимная подруга — авантюристка мадам Крюденер. Обе дамы взяли на себя миссию духовных учителей и трактователей собственных законов бытия из «особого учения мадам Крюденер». Само учение представляло собой некую невероятную смесь мистики и язычества с осколками христианства, слегка сдобренную модными либеральными идеями. При этом, как утверждают современники, многие члены этой колонии-секты были откровенными приживалами, и им неплохо жилось за счёт одержимой собственным учением княгини. Колония сформировалась в 1824 году. Насчитывала она до двух-трех десятков человек, многие из которых ранее имели весьма серьёзные проблемы не только в религиозных, но и уголовных делах у себя на родине. Надо ли говорить, что Иван Осипович де Витт был не слишком рад такому соседству. Зная же профессионализм графа-разведчика, можно смело утверждать, что де Витт изучил всех членов соседствующей с ним колонии на предмет их опасности для России.
Возможно, что интрига Голицыной против де Витта была её ответом на внимание генерала-разведчика на деятельность её секты. Возможно, что Голицына имела какие-то виды на Собаньскую, как на своего нового адепта, а де Витт удержал жену от вступления в сатанинский орден, за что и был наказан княгиней разводом. А тёмных личностей (причем мирового уровня!) возле Голицыной крутилось в ту пору немало.
Чего стоила, к примеру, баронесса Крюденер, всю жизнь занимавшаяся тайными политическими интригами! Именно она с подачи британского правительства выступила посредником в переговорах с Екатериной II о заселении Крыма английскими каторжниками. Можно только представить, как изменился бы ход мировой истории, если бы предложение баронессы было принято. А таких интриг за свою бурную жизнь на счету Крюденер было немало.
Помимо международной авантюристки Крюденер, которая являлась главной помощницей княгини в делах голицынской колонии, подле княгини обитала и ещё одна весьма загадочная дама. По определению жившего в ту пору в Крыму помещика Г. Олизара, «ещё одна из голицынской стаи». Г. Олизар вспоминал: «…Совсем недавно при ней находилась и там же умерла неизвестная старая француженка, вся зашитая в шкуру, якобы была знаменитой госпожой Ламотт». Согласитесь, определение «вся зашитая в шкуру» весьма странное, но, как оказывается, неслучайное. Соседка княгини, К.К. Эшлиман, отмечает, что к княгине Голицыной съезжались «многочисленные друзья, в их числе было много иностранцев. Между прочим, у неё долго гостила графиня Ламотт, сыгравшая такую позорную роль в известной истории с ожерельем несчастной французской королевы Марии-Антуанетты».
Ещё одно свидетельство уже знакомого нам мемуариста Ф.Ф. Вигеля, который, упомянув о смерти баронессы Крюденер в 1824 году, пишет: «За нею скоро последовала привезенная Голицыной одна примечательная француженка. Она никогда не снимала лосиной фуфайки (вот откуда фраза “зашитая в кожу”! — В.Ш.), которую носила на теле, и требовала, чтобы в ней и похоронили её. Её не послушались, и, оказалось, по розыскам, что это жившая долго в Петербурге под именем графини Гашет, сеченая и клейменая Ламотт, столь известная до революции, которая играла главную роль в позорном процессе о королевском ожерелье».
Воспоминания баронессы М.А. Боде также подтверждают, что действительно в доме Голицыной жила «графиня де Гаше (de Gachet), рожденная Валуа, в первом замужестве — графиня де ла Мотт (de la Motte), героиня нашумевшей в своё время скандальной истории с ожерельем королевы». М.А. Боде рассказывает о стройной седой старушке среднего роста, носящей «бархатный берет с перьями», с лицом умным, но не кротким, с «живыми блестящими глазами», бойкой и увлекательной речью — «изящным французским языком». При этом она была «со своими спутниками насмешлива и резка, а с некоторыми бедными француженками своей свиты, которые раболепно прислуживали ей, повелительна и надменна без всякой деликатности». Постоянны были обмолвки, таинственные намеки «о графе Калиостро, о разных личностях двора Людовика XVI, как о людях своего знакомого кружка». Де Гоше якобы собиралась купить у отца Боде сад с развалинами старого здания, но не сошлась в цене.
Боде также свидетельствует о категорическом запрете Гаше не трогать её тело после смерти: «…Велела похоронить себя, как была; говорила, что тело её потребуют и увезут, что много будет споров и раздоров при её погребении». Однако старая армянка — её служанка, «обмывая её после кончины… заметила на спине её два пятна, очевидно выжженные железом». Не эта ли история послужила впоследствии прообразом Александру Дюма для описания одной из самых эффектных сцен в его романе «Три мушкетера» — сцены казни Миледи, когда палач, сорвав с неё рубашку, обнаружил на плече выжженную лилию, знак королевской преступницы?
После похорон таинственной француженки (похороны проходили в присутствии русского православного священника и армянского священника арианского толка), как пишут современники, «слух о королевском клейме дошел до Петербурга», от Бенкендорфа прибыл курьер «с требованием её запертого ларчика, который был немедленно отправлен в Петербург». Могила и «надгробный камень не тронут доныне», т. е. специального обследования тела не проводилось. Однако, скорее всего, дело здесь было вовсе не в слухе, а в информации от де Витта, который, разумеется, давным-давно держал на заметке «зашитую в кожу» француженку, которая сыграла в своё время далеко не последнюю роль во французской революции. Поэтому вполне закономерно, что сразу же после смерти столь необычной колонистки граф проинформировал своего друга Бенкендорфа о документах, которые могли бы оказаться полезными для российских секретных служб.
Из обнаруженных в ларчике документов, пишет Боде, оказалось, что старая француженка действительно была графиней Ламотт-Валуа, родившаяся в 1756 году. Имя де Гаше она получила от эмигранта, за которого вышла замуж то ли в Италии, то ли в Англии. Оттуда авантюристка, стараясь не привлекать к себе внимания, тайком перебралась в Петербург, где в 1812 году приняла русское подданство. Существует мнение, что она в своё время встречалась с императрицей Елизаветой Алексеевной и императором Александром I, причём открылась в своей тайне только последнему, и Александр, будучи джентльменом, якобы обещал ей сохранить тайну.
Из записок А.В. Храповицкого: «Из воспоминаний баронессы Боде узнаем, что графиня де ла Мотт — женщина развратная, по отцу своему Сен-Рени происходившая от одного из незаконных сыновей короля Генриха II Валуа, действительно присвоила и продала в Англию “бриллиантовое ожерелье редкой красоты, ценою почти в 2 миллиона ливров”, которое изготовили “около 1784 года придворные ювелиры” для Марии-Антуанетты». В биографиях Ламотт указывается, что она будто бы «умерла в Англии в 1791 году, бросившись из окошка после ночной оргии».
Заметки А.В. Храповицкого свидетельствуют, что Александр Дюма в своем романе «Ожерелье королевы», написанном в 1848 году, достаточно точно воспроизвёл детали интриги. «Враги королевской власти, — пишет в заключение Храповицкий, — зная твердый характер Марии-Антуанетты, обрадовались случаю набросить тень на её честное имя. Судебные прения клонились не столько к обличению преступников, как служили поводом к разным оскорбительным для власти намекам». Храповицкий также иронизирует, вспоминая, что англичане при участии той же аферистки баронессы Крюдинер ещё в эпоху Екатерины II просили у нас Крым для использования его для ссылок, вроде мыса Доброй Надежды, «благо оно поближе».
Сегодня хорошо известно, что история с ожерельем королевы была очень умело использована противниками королевской власти для её дискредитации. Примерно так же в преддверии 1917 года были использованы для дискредитации царской власти в России скандалы, связанные с Григорием Распутиным. Историки не без основания считают, что если бы не было громкого процесса, связанного с аферой графини Ламотт-Валуа, которая окончательно оттолкнула французов от королевы и короля (хотя те были на самом деле абсолютно ни в чем не виноваты!), то революции во Франции могло и не быть, а следовательно, могло не быть того ужасного террора, который залил кровью всю страну.
Примечательно, что у Каролины в Ореанде часто гостила её тетка графиня Розалия Ржевусская. Графиня была дочерью княгини Любомирской, гильотинированной на Гревской площади в Париже вместе с королевой Марией-Антуанеттой. Вместе с матерью Розалия Ржевусская, будучи ещё девочкой, провела несколько месяцев в якобинской тюрьме, запомнив этот ужас до конца своих дней. Очевидно, что автограф Марии-Антуанетты, украшавший знаменитую коллекцию автографов Каролины Собаньской, урожденной Ржевусской, достался ей именно от тетки Розалии. Однако для нас было бы интересно другое: знала ли едва не попавшая на гильотину графиня, что рядом с ней под крымским небом обитает одна из главных виновниц смерти её матери, и, если знала, то как на это реагировала?
Баронесса Боде заканчивает свой рассказ о таинственной француженке следующим образом: «Участь этой женщины покрыта непроницаемою завесою; она исчезла, как исчезло знаменитое искусительное ожерелье, причина её падения, одна из причин смерти несчастной королевы Марии-Антуанетты. Писатели долго будут говорить о Жанне Валуа, и никто не догадается искать на безвестном кладбище Старо-Крымской церкви её одинокой могилы!»
Из воспоминаний компаньонки княгини Голицыной Марии Сударевой: «Сию графиню де Гаше я прекраснейшим образом помню — необыкновенно живая и задиристая была старушонка. И весьма боевая, даже лихая, пожалуй, чуть ли не бешеная, несмотря на свой преклонный возраст. Ходила в мужском костюме и не расставалась с пистолетами. Дружила с контрабандистами, которые не раз захаживали по делам в её одинокий домик в Артеке, у Аюдага. И умерла по-особому, по-мужски: говорят, она разбилась, не удержавшись в седле на одной из горных тропок.
После смерти её доподлинно выяснилось, что в самом деле являлась она вовсе не графинею де Гаше де Кру а, а печально знаменитою во французской истории графинею Жанной де ла Мотт, той самою графинею де ла Мотт, что украла королевское ожерелье, была судима, высечена и клеймена на Гревской площади и была именно тем существом, которое во многом и погубило репутацию несчастной страдалицы — королевы Марии Антуанетты. Ясное дело: феерическая история дерзкой авантюристки графини де ла Мотт (скандальный уголовный процесс, суд, смелое бегство из тюрьмы, инсценировка самоубийства, новое исчезновение, появление в Крыму) не могла не привлекать Каролину.
Анна Сергеевна не только поведала Каролине массу бесценных подробностей о графине Гаше де Круа, но и показала ещё оставшиеся ей от графини и хранившееся теперь у неё в тайном шкапчике весьма ценные бумаги, непосредственно касающиеся этого громкого, но таинственного дела. И две связки бумаг княгиня даже дала Каролине на память — дар поистине бесценный. Знаю всё это в точности, ибо слышала от самой княгини Голицыной, поведавшей нам обо всем потом, уже после отъезда Каролины из Кореиза».
Что касается самой княгини Голицыной, то, как мы уже говорили выше, она весьма отрицательно относилась к своему соседу де Витту. Основания у старой княгини для этого имелись. Современники, знавшие княгиню в преклонных летах, писали о ней исключительно как о мужеподобной старухе, собиравшей вокруг себя мистически настроенных одиноких женщин. Разумеется, что «мужеподобная старуха» догадывалась о повышенном интересе генерала к членам её колонии, и это ей очень не нравилось.
В августе 1837 года Голицына неожиданно увезла из Кореиза дочь баронессы Крюденер Юлию Беркгейм (по некоторым сведениям, она являлась любовницей княгини), якобы в Вену, для лечения, и сама не возвращалась оттуда до ноября. По отзыву современников, отъезд Голицыной скорее напоминал бегство. Что касается Юлии Беркгейм, то она в Крым уже не вернулась.
Буквально через месяц после бегства Голицыной в сентябре того же 1837 года император Николай I с супругой, сыном-наследником Александром и дочерью Марией посетили Крым, где заехали в Ореанду с ночевкой к графу де Витту. Соседнее же поместье в Кореизе было в этот момент совершенно пусто. Там не было ни Голицыной, ни её таинственных колонистов. Как писал крымский землевладелец С.А. Юрьевич своей жене, «хозяйка в отсутствии. Говорят, нарочно выехала за границу — видно, совесть не чиста». Причин для нечистой совести было, очевидно, много. Недаром и Беркгейм, оставив Крым, по словам того же Юрьевича, «стала вести самый загадочный образ жизни, скитаясь по всевозможным уголкам России, прекратив всякие знакомства и избегая встретить кого-либо из прежнего, брошенного ею мира. Имея виноградник в Крыму, она давала иногда о себе знать, но по большей части её разыскивали при помощи всех возможных полиций».
Но почему обе таинственные дамы так резво бежали из Крыма перед самым приездом императора? Почему дочь знаменитой аферистки-шпионки больше никогда не посмела вернуться в благодатный Крым? Думается, это произошло не без участия де Витта, который, скорее всего, представил Голицыной доказательства её антигосударственной деятельности и поставил условие — самороспуск её секты или доклад императору с последующим осуждением на каторгу, а в строгости Николая сомневаться не приходилось. При всей своей экзальтированности Голицына всё же сумела сделать правильный выбор и сочла за лучшее бежать в Вену, чем отправиться по этапу в Сибирь.
Такому опытному профессионалу разведчику, как де Витт, думается, не стоило особого труда выяснить, что среди двух десятков квартирантов Голицыной обитают и весьма подозрительные личности, собирающие определенную информацию о России. Что такие личности были в окружении Голицыной, не вызывает сомнения. Нередки случаи, когда разведка использует столь удобную возможность внедрения своих агентов в круги высшего света под личиной поборников новой элитарной секты. А потому внезапный самороспуск «голицынской стаи», думается, следует также записать в актив де Витту. Это был на самом деле поистине гениальный ход. Для уничтожения шпионской сети генералу на этот раз не понадобилось ни арестов, ни судебных процессов и связанных с этим международных скандалов, которые в тот момент были императору Николаю абсолютно ни к чему. Всё решилось как бы само собой. Император приехал к де Витту, и «стая» разбежалась…
Что касается Юлии Беркгейм, то у неё были, видимо, весьма веские основания бежать как можно дальше от де Витта и больше не попадаться ему на глаза. По всей видимости, именно мадам Беркгейм и была замешана в неких антироссийских делах. К тому же напомним, что генерал был хорошо знаком со шпионской деятельностью её матери на Венском конгрессе.
Что касается княгини Анны Голицыной, то она так и не перенесла удара, нанесенного её секте де Виттом, от чего умерла в 1838 году в Симферополе и была похоронена в Кореизе. Впрочем, свои владения княгиня завещала баронессе Беркгейм.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.