ОТ КРЫМА ДО ОДЕССЫ

ОТ КРЫМА ДО ОДЕССЫ

Вскоре после окончания Венского конгресса Иван Осипович де Витт отправляется в Париж, где до июня 1816 года служит в качестве генерала по особым поручениям при командующем русским оккупационным корпусом во Франции графе Воронцове. Круг обязанностей у Витта всё тот же — разведка и создание агентурной сети. За время службы во Франции граф сближается с Воронцовым. Там же, в Париже, де Витт присутствует на свадьбе своего командира и друга. 20 апреля 1819 года граф Воронцов вступил в брак с полуполькой графиней Елизаветой Ксаверьевной Браницкой, дочерью обер-гофмейстерши графини Александры Васильевны Энгельгардт, племянницы Потемкина.

Почти в это же время в Петербурге была сыграна другая свадьба. Любимец императора Александра и сводный брат Ивана Осиповича генерал-адъютант Станислав Потоцкий венчался браком с сестрой Елизаветы Ксаверьевны Екатериной Браницкой. Таким образом, отныне де Витт становился хоть и не кровным, но все же родственником семьи Воронцовых. Женитьба Воронцова на Браницкой тоже будет иметь самое непосредственное отношение к судьбе нашего героя в дальнейшем. Что же касается отношений Воронцова и де Витта, то дружба будет связывать их обоих до самой смерти Ивана Осиповича.

Во Франции де Витт первым забил тревогу по поводу того, что молодые гвардейские офицеры оказались весьма подвержены влиянию идей Французской революции и мирового масонства. Однако голос опытного разведчика тогда услышан не был. К информации де Витта отнеслись даже с некоторой брезгливостью. В офицерских кругах царили нравы ещё иных, рыцарских эпох, а потому слежка, подслушивание и информирование откровенно презирались. Что касается де Витта, то он придерживался совершенно иного мнения, исповедуя старое иезуитское: «Цель оправдывает средства». А потому, несмотря на упорное нежелание верховной власти видеть надвигающуюся угрозу, он на свой собственный страх и риск продолжает следить за масонскими связями вольнодумцев в мундирах.

Помимо огромной работы по обустройству и функционированию Южных военных поселений де Витт активно занимается и столь любимыми им тайными операциями. Старый недруг де Витта А. Ланжерон признает: «Витт очень полезен для такой (тайной. — В.Ш.) службы, но, вероятно, многие не захотели бы оказаться на его месте за любую цену». Но почему оговорка «не захотели»? Вариантов здесь может быть только два. Первый: господа дворяне не желали заниматься «неблагородными» тайными операциями. Второй: немногие вообще могли бы заниматься тайными операциями на столь высоком уровне, как де Витт. Впрочем, думается, что Ланжерон имел в виду первый вариант. Причина? Дело в том, что Ланжерон был одним из самых видных масонов Юга России. Безусловно, он прекрасно знал об антимасонской деятельности де Витта и о том, что граф прекрасно осведомлен тайной деятельности Ланжерона. Всё это, разумеется, не могло вызывать у Ланжерона положительных эмоций в отношении де Витта.

В этот период Иван Осипович имел непосредственное отношение к деятельности тайного общества греческих патриотов «Филики этерия» (Дружеского общества) на Юге России под началом генерал-майора Александра Ипсиланти. Самого генерала он знал ещё по заграничному походу 1814 года. Они вместе участвовали в сражениях при Бауцене и Дрездене, где Ипсиланти потерял правую руку. После войны Ипсиланти состоял адъютантом у Александра I, командовал бригадой в гусарской дивизии. Де Витт, сам наполовину грек, был с Ипсиланти в дружеских отношениях. Помимо всего прочего, думается, что де Витт присматривал за этеристами (члены гетерий, тайных обществ в Греции, ставивших своей целью борьбу против турецкого ига. — Ред.). Впрочем, так как ничего антигосударственного против России они не замышляли, то и отношение к ним было весьма лояльным. Петербург прекрасно знал о существовании «тайной» греческой организации, но полагал, что при возможном осложнении с турками «Филики этерия» может быть полезна. В силу этого де Витт оказывал «Филики этерия» определенную помощь. Нюансы этого сотрудничества нам неизвестны, но можно предположить, что через де Витта Ипсиланти поступали определенные финансовые средства, закупалось оружие. Кроме того, через своих агентов граф мог обеспечивать Ипсиланти информацией о состоянии турецких войск у границы.

В марте 1821 года Александр Ипсиланти, воспользовавшись смертью господаря Валахии и Молдавии Александра Суцо, с группой этеристов перешел через Прут и призвал народ дунайских княжеств к восстанию против турецкого ига. Предприятие с самого начала было обречено на провал. Румыны отнеслись к грекам без должного сочувствия. Кроме того, сам Ипсиланти не был ни полководцем, ни политиком. Мечтой его была (ни много ни мало!) корона короля Греции! В Яссах он окружил себя двором и целую неделю занимался раздачей титулов. Затем одобрил резню, устроенную одним из участников восстания, Василием Каравлием, во взятом им Галаце, вымогал деньги у местных богачей, арестовывая их и требуя выкупа. Когда же в своей прокламации Ипсиланти заявил, что «одна великая держава» обещала ему свою помощь, то этой ложью окончательно оттолкнул от себя императора Александра I. После этих событий всякая поддержка со стороны де Витта прекратилась. Несмотря на это, Ипсиланти уверял всех, что официальное заявление России — не более как дипломатический маневр. Наконец, в июне 1821 года после двух неудачных столкновений с турецкими войсками Ипсиланти бросил своих товарищей на произвол судьбы (все они потом погибли) и тайно бежал в Австрию. Там он был заключен в крепость Терезин. Спустя несколько лет, по ходатайству императора Николая I, Ипсиланти был выпущен на свободу и вскоре умер в Вене в 1828 году.

Необходимо отметить, что де Витт в это же время пролил свет на деятельность ещё одного весьма неприглядного общества — некоего «общества свиней». Это было особое закрытое сообщество. Дамы и господа там «врачевались всего на один вечер и не по выбору, а как случится», т. е. занимаясь свальным грехом. Друг друга они называли «сестрами-свиньями» и «братьями-свиньями». Отсюда и название общества.

Хотя никакой антигосударственной деятельности «свиньи» не осуществляли, де Витт всё же посчитал сам факт существования такой организации аморальным и антихристианским. Достаточно быстро граф установил через капитана Шервуда всех членов этого веселого сообщества. Николай I полностью поддержал де Витта. По решению императора «общество свиней» было немедленно разогнано. «Братья-свиньи» (а это были исключительно выходцы из Франции) были выдворены за пределы России, а их «сестер-свиней» вернули ротозеям-мужьям.

Высочайший уровень секретности этой работы де Витта признает пушкиновед Н. Эйдельман в своей книге «Пушкин и декабристы»: «В делах канцелярии Главного штаба сохранились некоторые документы, намекающие на тайную деятельность генерала». Дибич писал о нем: «Он человек чрезвычайно полезный в особенных обстоятельствах и способен к особенным должностям». 11 января 1823 года Дибич «по высочайшему повелению» предписывал киевскому губернатору «обратить должное внимание на изустное поручение, кое к вам имеет генерал-лейтенант граф Витт».

Пушкиновед признает, что ему удалось найти только следы тайной работы де Витта. Это естественно! В эпоху, когда не существовало мощных спецслужб с собственными секретными архивами, оставлять доказательства секретных операций в обычном армейском архиве было бы чистым безумием. Разумеется, де Витт это прекрасно понимал, именно потому поручения ему и давались исключительно «изустно», так же «изустно» он докладывал и о результатах выполненных поручений.

В это время судьба свела графа с генералом Киселевым. Они были знакомы и ранее, но теперь былое знакомство переросло в дружбу, а впоследствии они стали и родственниками. Дружба и сотрудничество де Витта с Киселевым продлится долгие годы, а потому нелишне будет остановиться на незаурядной личности генерала Киселева подробней.

Павел Дмитриевич Киселев родился в 1788 году в Москве в семье главноприсутствующего в оружейной палате действительного статского советника Дмитрия Киселева. Мать была из рода князей Урусовых. Воинскую службу Киселев начал юнкером в январе 1805 года. В конце 1806 года был произведен в корнеты Кавалергардского полка, принимал самое активное участие в кампаниях 1807 и 1812–1814 годов. В 1814 году был пожалован флигель-адъютантом и состоял при Александре I во время Венского конгресса. В 1817 году был произведен в генерал-майоры. Характеризуя Киселева, А.Ф. Кони говорил, что он был «настоящим слугою государства в лучшем смысле этого слова. Глубоко преданный своему монарху, он был не менее предан и Родине, будущему благу которой, прозреваемому светлым умом, он, несмотря на ранние общественные и служебные успехи, умел приносить в жертву своё самолюбие. Он был усерден, неподкупен — царю наперсник, но не раб». Карьера Киселева была стремительна. Из-за этого отношение к нему тоже было неоднозначным.

В феврале 1819 года Киселев был назначен начальником штаба 2-й армии.

Как мы уже говорили выше, гетман Потоцкий отправил своих дочерей Софью и Ольгу (младших сестер де Витта) в Санкт-Петербург, чтобы ввести их в высшее общество.

Сёстры, хотя и несколько уступали в красоте своей блистательной матери, были, по отзывам современников, весьма очаровательны, милы и умны. При этом характером сёстры сильно отличались друг от друга. Ольга отчасти унаследовала распущенность и страстность матери, в то время как Софья была известна своим целомудрием и слыла среди великосветских повес неприступной.

С семнадцатилетней Софьей встретился вскоре после окончания лицея Пушкин и сразу же пережил, по его словам, «безумную любовь». Однако Потоцкая не ответила молодому поэту взаимностью. Роман угас, едва успев начаться. Дело в том, что как раз в это время де Витт знакомит сводную сестру со своим другом генералом Павлом Киселевым. В глазах де Витта, да и самой Софьи, коллежский секретарь Пушкин не шёл ни в какое сравнение с любимцем императора, перед которым открывались самые блестящие перспективы.

В июле 1817 года Павел Дмитриевич Киселев нанёс первый официальный визит Потоцким. Вскоре молодой генерал посватался к старшей дочери хозяйки — Софье; после материнского согласия последовала помолвка, однако само венчание произошло несколько позднее. Большинство пушкинистов считают, что Потоцкая любила Киселева по-настоящему всю свою жизнь.

При этом к Пушкину Софья сохранила самое дружеское отношение. Во время одной из встреч романтичная Софья рассказала поэту семейное предание Потоцких, согласно которому некая красавица из их рода была похищена татарами. В неё влюбился крымский хан Гирей и сделал любимой женой в своём гареме. Когда же красавица умерла, он воздвиг в память о ней фонтан, назвав его «фонтаном слез». Отчасти семейное предание Потоцких, возможно, было связано и с невероятными приключениями матери Софьи.

Известный пушкинист М.О. Гершензон, не приводя, впрочем, никаких доказательств, в своё время полагал, что о фонтане Пушкину впервые рассказала княгиня М. А. Голицына (внучка Суворова). Однако это весьма сомнительно. Кому лучше знать семейные предания Потоцких — Голицыной или самой Потоцкой?

На Пушкина, как известно, легенда о «фонтане слез» произвела должное впечатление, однако замысла воплотить легенду в поэтические строфы тогда у него не возникло.

Генерал Киселев, несомненно, знал о том, что Пушкин неравнодушен к его невесте. Дружбе с поэтом данный факт, естественно, не способствовал. Кроме того, Киселев в то время не понимал всей величины пушкинского таланта.

Что касается Пушкина, то его отношение к Киселеву в разное время менялось. Если в молодости он разразился в адрес генерала достаточно ядовитой эпиграммой: «На генерала Киселева не положу своих надежд…», то в более зрелые годы именовал его не иначе, «как самым замечательным из наших государственных деятелей».

В августе 1820 года Пушкин решает посетить отдыхавшее в Гурзуфе семейство Раевских.

В Гурзуфе Пушкин провёл три недели. С кем мог встречаться поэт за это время? Никаких документальных свидетельств тому нет. Однако можно предположить, что во время «гурзуфского сидения» поэта могли иметь место две встречи, причем обе имеющие самое непосредственное отношение к нашему повествованию.

Дело в том, что как раз летом 1820 года в Крыму отдыхала недавняя безответная любовь Пушкина 17-летняя Софья Потоцкая. Она остановилась в своем любимом имении Массандра, некогда подаренном её матери Потемкиным. От Гурзуфа до Массандры рукой подать. Мог ли Пушкин отказать себе в удовольствии и не посетить Потоцкую, тем более что встреча с хорошим петербургским знакомым была весьма приятна и Софье? Ряд пушкинистов возможности встречи не отрицают. Если таковая действительно имела место, то, вне всяких сомнений, разговор между давними знакомыми снова заходил о «фонтане слез». На сей раз рассказ был воспринят Пушкиным совсем иначе, чем в Петербурге. Может быть, именно поэтому поэт посетил Бахчисарай и увидел знаменитый фонтан. Результатом этого посещения, как известно, стал шедевр пушкинской лирики — поэма «Бахчисарайский фонтан». Так кому посвятил поэт следующие строки поэмы:

Чью тень, о, други, видел я?

Скажите мне, чей образ нежный

Тогда преследовал меня

Неотразимый, неизбежный?

………………………………..

Я помню столь же милый взгляд

И красоту ещё земную;

Все думы сердца к ней летят;

О ней в изгнании тоскую…

Из письма Пушкина брату Льву, написанного летом 1823 года: «… Я не желал бы её (поэму “Бахчисарайский фонтан”, — В.Ш.) напечатать потому, что много места относится к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, и что роль Петрарки мне не по нутру…»

Из письма Пушкина Дельвигу: «В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larms (фонтан слез. — В.Ш.)».

При этом загадочная К*** значится в двух дошедших до нас черновиках этого письма. Загадка «К***» волнует пушкинистов уже много лет. Одни утверждают, что К*** — это Екатерина Николаевна Раевская, другие резонно сомневаются, что Пушкин с его чувством слова не мог написать: «К/атерина/ поэтически описывала…» Третьи предполагают, что К*** — это графиня Н.В. Кочубей, не имеющая никакого отношения ни к пребыванию Пушкина в Крыму, ни к Бахчисарайскому фонтану. Куда логичнее предположить, что таинственная К *** — это не кто иная, как Софья Киселева (Потоцкая). Так как письмо было написано в 1824 году, то Софья к этому времени уже три года была замужем за генералом Киселевым, и вполне естественно, что Пушкин обозначает её в письме не литерой «П» (Потоцкая), а литерой «К» (Киселева).

Известный пушкиновед Л. Гроссман был твёрдо убежден, что «Бахчисарайский фонтан» писался именно о Потоцкой и для Потоцкой.

Какова же была дальнейшая судьба Софьи Потоцкой? Выйдя замуж за Киселева, она несколько лет была счастлива в браке. Но потом начались неурядицы. У красавца-генерала всё время имелись многочисленные романы на стороне, в том числе якобы и с её сестрой Ольгой. Софья от этого будет сильно страдать, а потому уедет в Европу, где будет много путешествовать. Находясь во Франции, она выполнит одно тайное и весьма деликатное поручение — разумеется, по просьбе своего сводного брата. С мужем Софья так официально и не разведётся, хотя жить вместе они никогда не будут. Это, однако, не помешает продолжению дружбы Ивана де Витта с Киселевым. Умерла Софья Киселева (Потоцкая) в весьма преклонных годах в полном одиночестве в Париже в 1875 году.

Что касается другой сводной сестры де Витта Ольги, которая, по мнению пушкиноведов, «унаследовала распущенность и страстность матери», то она почти одновременно с Софьей выйдет замуж за генерал-адъютанта Льва Нарышкина, двоюродного брата генерал-губернатора Новороссии графа Воронцова. Однако это нисколько не помешает ей иметь многочисленных любовников.

В это время российская знать активно приобретает и обустраивает имения на южном берегу Крыма. После смерти Софьи Потоцкой (матери) в 1822 году её массандровская дача «Богоданная» перешла по наследству к младшей Ольге. При Ольге Нарышкиной уже в 1824 году в нижней Массандре начинает закладываться парк. Тогда же нижнюю часть Ореанды купил начальник Балаклавского батальона Феодосий Ревелиотти и начинал разводить здесь виноград. В середине 1824 года он продал их за 30 тысяч рублей камергеру Александру Кушелеву-Безбородко. Это имение, как значится в купчей, «между деревнями Аутка и Гаспра, именуемое Ореандою, состояло из диких садовых фруктовых деревьев, дровяного леса, хлебопашной земли, вокруг было обнесено плетнем».

Однако в 1828 году Ольга продает своё имение знаменитой графине Александре Васильевне Браницкой, племяннице Потемкина и матери Елизаветы Воронцовой.

Верхнюю Ореанду тем временем обустраивал Иван Осипович (среди краеведов Крыма его поместье так и именуется — «Ореанда-Витта»). В усадьбе генерала помимо небольшого дома были высажены кипарисовый парк и тисовые аллеи с красивыми ротондами, а также был прекрасный вид на живописную гору Хачла-Каясы. Ближайшим соседом генерала был фельдмаршал Дибич, тоже купивший землю в Верхней Ореанде.

Тем временем Иван Осипович де Витт продолжает заниматься не только обустройством своего крымского имени, но и развитием вверенных ему военных поселений. Из биографии генерала: «В короткий промежуток времени Витту удалось достичь того, что весь фураж и половина провианта стали получаться с поселенной земли. За быстрое достижение такого результата ему был пожалован орден Святого Владимира 2-й степени. В августе 1820 года император Александр вторично делал смотр Бугской дивизии, и 8 августа графу Витту был пожалован орден Святого Александра Невского и были объявлены Высочайшие благодарность и удовольствие. В октябре 1823 года дивизия Витта принимала участие в маневрах в присутствии Государя. После высочайшего смотра 17 октября Витт за “успехи в начальном устройстве военного поселения” был награжден орденом Святого Владимира 1-й степени и назначен командиром 3-го Резервного кавалерийского корпуса, в состав которого входили 3-я Уланская и 3-я Кирасирская дивизии».

Возможно, у читателя может сложиться мнение, что награды на графа сыпались как из рога изобилия. На самом деле это было не так. Император Александр всегда награждал за конкретные дела, а таковые, как мы видим, у де Витта действительно были. Генерал показал себя как прекрасный кавалерийский военачальник. Два высочайших смотра только что сформированной (и ещё недавно бунтовавшей!) дивизии получили наивысшую оценку. Кроме того, де Витт показал себя как прекрасный хозяйственник и администратор. Говоря современным языком, он минимизировал затраты на свою кавалерию и самостоятельно, не забираясь в карман к государству, решал вопросы обеспечения её фуражом и продуктами. О таком руководителе можно только мечтать! А потому согласимся, что и ордена и назначение на новую вышестоящую должность вполне закономерны.

При этом, доверяя де Витту, император всё же старался иметь на юге страны собственных независимых информаторов. Из письма генерала Киселева генералу Рудзевичу: «Князь Мещерской именным указом откомандирован к графу Витту для особых поручений. Гусь порядочный и который недаром к нам возвращается».

Рудзевич 15 января 1822 года отвечал: «Князь Мещерский попал в теплое место, и я согласен с Вами, что может быть, и поручено ему иметь за деяниями нашими секретный надзор».

Оба эти письма достаточно любопытны. Итак, князь Мещерский направлен из столицы в Южную армию, чтобы присматривать за тамошним генералитетом. На месте князя определяют порученцем к де Витту. Здесь могло быть два варианта. Мещерского специально определили именно к де Витту, чтобы он помогал в тайной работе генералу. Или же Витгенштейн с подачи своего ближайшего окружения оправил его к де Витту, чтобы уже тот держал «порядочного гуся» из столицы на коротком поводке. Как бы то ни было, но ясно, что обстановка в верхних эшелонах Южной армии была весьма непростая. Центр явно не доверял южанам и проверял их на благонадежность.

Отметим, что 3-й Резервный кавалерийский корпус составлял главный стратегический резерв направленной против Турции Южной армии, и назначение его командиром следует оценить как большое доверие императора к полководческим качествам де Витта. Однако помимо назначения генерала корпусным командиром никто с него не снимал и руководства поселенными делами, так что дел де Витту хватало с избытком.

Отметим ещё одну деталь в биографии нашего героя. В отличие от большинства других начальников, которых просто назначали на какие-либо уже существующие должности, у де Витта всё обстояло совершенно иначе. Ему почти всегда предлагали вначале создать то или иное соединение (бригаду, дивизию, корпус) практически на пустом месте, и только потом, уже после его создания, вступить в командование.

Однако и это не всё. В том же, 1823 году Александр I назначил де Витта управляющим недавно созданным в Одессе Ришельевским лицеем. Похоже, император считал, что как администратор и хозяйственник де Витт может решить любую поставленную ему задачу.

Из официального документа: «При этом лицей должен был изъят из ведения попечителя Харьковского университета и граф Витт по делам его должен был сноситься непосредственно с министром духовных дел и народного просвещения». Кроме того, ему же были переданы обязанности председателя правления лицея, до того исполнявшиеся одесским губернатором.

Управляющим Ришельевским лицеем де Витт пробыл целых семь лет. Историки по-разному оценивают его деятельность на этом посту. Одни утверждают, что при нём лицей дошел до крайней степени упадка, другие, наоборот, считают этот период наиболее знаменательным в истории лицея, именуя его не иначе как «пушкинским», так как именно в этот период Пушкин жил в Одессе и неоднократно бывал в городском лицее. Истина, думаю, как всегда, где-то посредине. Разумеется, что де Витт не мог ежедневно заниматься лицейскими делами, ведь он одновременно командовал целым кавалерийским корпусом, да ещё и поселенными войсками с селеньями, семьями и бесконечными хозяйственными делами.

Впрочем, с пребыванием де Витта в стенах Ришельевского лицея не всё так просто. Дело в том, что лицей создавался как закрытое масонское общество. Практически все преподаватели лицея являлись масонами (некоторые, причем, весьма влиятельными!). При этом программа лицея была построена так, чтобы из лицеистов готовить будущих адептов масонских лож. Поэтому «внезапное» назначение де Витта шефом масонского гнезда всего Юга России было далеко не случайным. Главной негласной задачей де Витта при этом назначении было искоренение масонства, как в Одессе, так и в лицее в частности.

Отметим, что у де Витта установились прекрасные личные отношения с директором Ришельевского лицея И.С. Орлаем. Сын последнего Михаил Орлай (кстати, хорошо знавший Пушкина по совместным занятиям музыкой в классе де Фергюсона) по окончании лицея избрал военную службу и всё время находился под опекой де Витта. Вначале генерал определил его в Украинский уланский полк, затем М. Орлай стал адъютантом командира 3-й Украинской уланской дивизии генерала Н.А. Столыпина, во время подавления польского восстания был под началом генерала в Киевском уланском полку, а после польского восстания в 1834 году стал адъютантом самого де Витта.

Биограф М. Воронцова О. Захарова в своей книге «Генерал-фельдмаршал светлейший князь М.С. Воронцов» пишет: «В отсутствие М. Воронцова в Одессе, как указывают современники, плелись против него интриги, центром которых было общество, собиравшееся в доме Л.А. Нарышкина. Многие знали, что негласно (!?) направляет эти интриги инспектор всей поселенческой кавалерии граф И.О. Витте (так в тексте. — В.Ш.)».

Увы, но в данном случае перед нами очередной «ушат грязи» на генерала-разведчика. До сих пор ни одно из огульных обвинений де Витта в его интригах против графа Воронцова (граф якобы мечтал занять кресло генерал-губернатора) документально не подтверждается. Зачем было де Витту интриговать против своего ближайшего друга, соратника и родственника? В опровержение вышесказанного приведем один факт. На протяжении достаточно долгого времени два раза в неделю М. Воронцов принимал посетителей в доме графа Потоцкого, где до постройки собственного дома проживал Иван Осипович. При этом генералы неизменно всегда вместе обедали и с удовольствием проводили время в обществе друг друга. Нюанс весьма примечательный и подчеркивающий весьма близкие доверительные отношения между бывшими сослуживцами и боевыми соратниками. При взаимной вражде такое тесное общение было вряд ли возможно.

В трудах одесского историка А. А. Скальковского есть упоминание, что болгары, «поселенные близ города на земле генерала де Витта, занимали изначально часть площади — будущей дачи начальника военных поселений края И. Витта, района будущей улицы Колонистской на Бугаевке».

Периодически, до самой своей смерти, де Витта посещала его мать Софья, совершавшая «инспекционные поездки» по детям. Так, летом 1918 года она вначале посетила сына в Вознесенске, а потом отправилась в Петербург к находившейся там дочери Софье. У генерала Киселева наезды тещи восторга не вызывали. Из письма Киселева генералу Рудзевичу от 20 августа 1818 года: «…Что делает граф Витт и где он? Мать его здесь кумит, и я принужденным нашелся быть у неё и браниться…» Надо понимать, что «прекрасная фанариотка» обладала достаточно твердым характером и имела свой взгляд на семейную жизнь, а потому и выясняла на повышенных тонах отношения с зятем.

Из письма Киселева генералу Рудзевичу: «За несколько часов перед отъездом в Москву получил письмо от графини Потоцкой, которым необходимо требует приезда нашего в Берлин, где она ныне находится в безнадежном состоянии. Я отправил по эстафете просьбу в Вену и ожидаю дней через 20 ответ, дабы отъехать за границу на 4 месяца». Киселев с женой так и не успели к постели умирающей. Софья Константиновна Потоцкая умерла, так и не дождавшись дочери.

А уже в феврале 1823 году в Умани был объявлен фамильный сбор Потоцких для раздела имения матери. На сборе присутствовал Иван де Витт, Киселев с супругой Софьей и Нарышкин с супругой Ольгой. Нюансы этого сбора наследников нам не известны. Ясно одно, что все обошлось достаточно мирно: имения и земли были поделены по справедливости.

Вскоре после возвращения де Витта, Киселевых и Нарышкиных из Умани во 2-й армии произошло событие, наделавшее много шума. Впервые в истории российской армии генерал вызвал генерала на дуэль и исход этой дуэли оказался трагическим. Де Витт не имел непосредственного отношения к этой дуэли. Однако он прекрасно знал всех участников данного происшествия и всю его подоплеку. Кроме того, один из участников этой трагедии, как мы знаем, приходился ему шурином, и сестра де Витта в результате дуэли едва не осталась вдовой. По этой причине всеми нюансами дуэли Иван Осипович весьма интересовался и сопереживал её участникам. В отечественной мемуаристике это весьма нерядовое событие представлено воспоминаниями Н.В. Басаргина. Вот что он писал: «В 1823 году случилось происшествие, породившее много толков и наделавшее много шуму в своё время. Это дуэль генерала Киселева с генералом Мордвиновым; я в это время был адъютантом первого и пользовался особенным его расположением».

Дело было во 2-й армии. Одесским пехотным полком командовал подполковник Ярошевицкий, «человек грубый, необразованный, злой». Офицеры полка, возненавидевшие своего командира, бросили между собой жребий, и тот, на кого пал жребий, штабс-капитан Рубановский, во время дивизионного смотра публично нанес Ярошевицкому грубое оскорбление. Это был бунт, событие исключительное — обычно, если между офицерами полка и командиром возникал конфликт, дело не доходило до публичных оскорблений, в крайнем случае офицеры могли всем полком подать в отставку, сказаться больными, и после такого афронта заботой старших начальников было или убрать полкового командира, или образумить офицеров. Назначили следствие. Рубановского сослали в Сибирь, Ярошевицкого убрали (нельзя же было оставить во главе полка человека, которого перед строем подчиненный «бил по роже»!). При этом выяснилось, что командир бригады генерал Мордвинов знал о заговоре в Одесском полку, но «вместо того, чтобы заранее принять какие-то меры, он, как надобно полагать, сам испугался и ушел ночевать из своей палатки (перед самым смотром войска стояли в лагере) в другую бригаду».

Генерал П.Д. Киселев, бывший начальником штаба армии, «объявил генералу Мордвинову, что он знает всё это и что, по долгу службы, несмотря на их знакомство, он будет советовать графу, чтобы удалили его от командования бригадой». Так и сделалось: Мордвинов лишился бригады и был назначен состоять при дивизионном командире в другой дивизии. Тем дело казалось оконченным. Но неприятели Киселева, а он имел их много, в том числе генерала Рудзевича (корпусного командира), настроили Мордвинова против Киселева, и тот полгода спустя пришел к нему требовать удовлетворения за нанесённое будто бы ему оскорбление отнятием бригады.

«В главной квартире никто не подозревал неудовольствия Мордвинова относительно Киселева, — продолжает Н.В. Басаргин. — Будучи адъютантом последнего, я часто замечал посланных от первого с письмами, но никак не думал, чтобы эти письма заключали в себе что-нибудь особенное.

В один день, когда у Киселева назначен был вечер, я прихожу к нему обедать вместе с Бурцовым и опять вижу человека Мордвинова, дожидающегося ответа на отданное уже письмо. Эти частые послания показались мне странными, и я заметил об этом Бурцову.

Пришедши в гостиную, где находилась супруга Киселева и собрались уже гости, мы не нашли там генерала, но вскоре были позваны с Бурцовым к нему в кабинет. Тут показал он нам последнее письмо Мордвинова, в котором он назначал ему местом для дуэли местечко Ладыжин, лежащее в 40 верстах от Тульчина, требовал, чтобы он приехал туда в тот же день, взял с собою пистолеты, но секундантов не брал, чтобы не подвергнуть кого-либо ответственности.

Можно представить себе, как поразило нас это письмо. Тут Киселев рассказал нам свои прежние переговоры с Мордвиновым и объявил нам, что он решился ехать в Ладыжин сейчас, после обеда, пригласив Бурцова ему сопутствовать и поручив мне, в том случае, если он не приедет к вечеру, как-нибудь объяснить его отсутствие.

Войдя с нами в гостиную, он был очень любезен и казался веселым, за обедом же между разговором очень кстати сказал Бурцову, что им обоим надобно съездить в селение Клебань, где находился учебный батальон, подкурить офицеров за маленькие неисправности по службе, на которые жаловался ему батальонный командир.

Встав из-за стола, простясь с гостями и сказав, что ожидает их к вечеру, он ушел в кабинет, привел в порядок некоторые собственные и служебные дела и потом, простившись с женою, отправился с Бурцовым в крытых дрожках. Жена его ничего не подозревала.

Наступил вечер, собрались гости, загремела музыка и начались танцы. Мне грустно, больно было смотреть на веселившихся и особенно на молодую его супругу, которая так горячо его любила и которая, ничего не зная, так беззаботно веселилась. Пробило полночь, он ещё не возвращался. Жена его начинала беспокоиться, подбегала беспрестанно ко мне с вопросами о нём и, наконец, стала уже видимо тревожиться. Гости, заметив её беспокойство, начали разъезжаться; я сам ушел и отправился к доктору Вольфу, всё рассказал ему и предложил ехать со мной в Ладыжин. Мы послали за лошадьми, сели в перекладную, но, чтобы несколько успокоить Киселеву, я заехал наперед к ней, очень хладнокровно спросил у неё ключ от кабинета, говоря, что генерал велел мне через нарочного привезти к нему некоторые бумаги. Это немного её успокоило, я взял в кабинете несколько белых листов бумаги и отправился с Вольфом.

Перед самым рассветом мы подъезжали уже к Ладыжину, было ещё темно, вдруг слышим стук экипажа и голос Киселева: “Ты ли, Басаргин?” И он, и мы остановились. “Поезжай скорее к Мордвинову, — сказал он Вольфу, — там Бурцов; ты же садись со мной, и поедем домой”, — прибавил он, обращаясь ко мне.

Дорогой он рассказал мне всё, что произошло в Ладыжине. Они приехали туда часу в шестом пополудни, остановились в корчме, и Бурцов отправился к Мордвинову, который уже дожидался их. Он застал его в полной генеральской форме, объявил о прибытии Киселева и предложил быть свидетелем дуэли. Мордвинов, знавший Бурцова, охотно согласился на это и спросил, как одет Киселев. “В сюртуке”, — отвечал Бурцов. “Он и тут хочет показать себя моим начальником, — возразил Мордвинов, — не мог одеться в полную форму, как бы следовало!”

Место поединка назначили за рекою Бугом, окружающей Ладыжин. Мордвинов переехал на пароме первый, потом Киселев и Бурцов. Они молча сошлись, отмерили 18 шагов, согласились сойтись на 8 и стрелять без очереди. Мордвинов попробовал пистолеты и выбрал один из них (пистолеты были кухенрейтерские и принадлежали Бурцову). Когда стали на места, он стал было говорить Киселеву: “Объясните мне, Павел Дмитриевич…”, но тот перебил его и возразил: “Теперь, кажется, не время объясняться, Иван Николаевич; мы не дети и стоим уже с пистолетами в руках. Если бы вы прежде пожелали от меня объяснений, я не отказался бы удовлетворить вас”. — “Ну, как вам угодно, — отвечал Мордвинов, — будем стреляться, пока один не падет из нас”.

Они сошлись на восемь шагов и стояли друг против друга, спустя пистолеты, выжидая каждый выстрел противника. “Что же вы не стреляете?” — сказал Мордвинов. “Ожидаю вашего выстрела”, — отвечал Киселев. “Вы теперь не начальник мой, — возразил тот, — и не можете заставить меня стрелять первым”. — “В таком случае, — сказал Киселев, — не лучше ли будет стрелять по команде. Пусть Бурцов командует, и по третьему разу мы оба выстрелим”. — “Согласен”, — отвечал Мордвинов.

Они выстрелили по третьей команде Бурцова. Мордвинов метил в голову, и пуля прошла около самого виска противника. Киселев целил в ноги и попал в живот. “Je suis blesse”, — сказал Мордвинов. Тогда Киселев и Бурцов подбежали к нему и, взяв под руки, довели до ближайшей корчмы. Пуля прошла навылет и повредила кишки. Сейчас послали в местечко за доктором и по приходе его осмотрели рану; она оказалась смертельною.

Мордвинов до самого конца был в памяти… Вольф застал его в живых, и он скончался часу в пятом утра…

Приехавши в Тульчин, Киселев сейчас передал должность свою дежурному генералу, донес о происшествии главнокомандующему, находившемуся в это время у себя в деревне, и написал государю. Дежурный генерал нарядил следствие и распорядился похоронами. Следствие было представлено по начальству императору Александру.

Киселев в ожидании высочайшего решения сначала жил в Тульчине, без всякого дела, проводя время в семейном кругу… и, наконец, получил от генерала Дибича, бывшего тогда начальником Главного штаба, письмо, в котором тот извещал его, что государь, получив официальное представление его дела, вполне оправдывает его поступок и делает одно только замечание, что гораздо бы лучше было, если бы поединок был за границей».

Разумеется, все симпатии Н.В. Басаргина (как и де Витта, да и подавляющего большинства генералитета) были на стороне Киселева. Однако в многочисленных тогдашних спорах об этой дуэли многие защищали и Мордвинова (в том числе и Пушкин), считая его поступок вызовом «честолюбивому карьеристу и выскочке» Киселеву.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.