Глава II. Образование государства Руси

Глава II. Образование государства Руси

Эпоха Киевской Руси – ключевая для многих народов Восточной Европы. В ходе целого ряда веков разобщенного существования поселившиеся на Восточно-Европейской равнине племена постепенно выработали экономические и социально-политические структуры, которые претворились в огромном высокоразвитом феодальном государстве. Но начиная с XII в. Киевская Русь под влиянием внутренних и внешних факторов, нарушивших единство древнерусской народности, стала дробиться на множество самостоятельных, суверенных государств, крупнейшими среди которых были княжества Владимирское, Рязанское, Киевское, Черниговское, Смоленское, Галицко-Волынское, Полоцкое, феодальные республики Новгорода и Пскова. Утратившая свою целостность древнерусская история разделилась на три ветви, развитие которых шло параллельными путями и составило основное содержание позднейших исторических судеб русских, украинцев и белорусов.

Однако представление о Киевском периоде древнерусской истории отягощено схемой, в соответствии с которой данный период – отправная точка некоего прямого развития, несмотря на многочисленные отклонения и перерывы, с неумолимой последовательностью направлявшегося к тому, чтобы воплотиться в Московском царстве и дальнейшей его истории.

Происхождение такого методологического трафарета связано с политической историей Северо-Восточной Руси XV в. Объединение вокруг Москвы раздробленных на отдельные самостоятельные княжества земель всего северо-восточного региона было делом чрезвычайно сложным, потребовавшим усилий не только военно-политического, но и идеологического характера: превращение Московского великого княжества в национальное русское государство нуждалось в историко-политическом обосновании.

Став во главе Московского государства, уже сбросившего иго Золотой Орды, великий князь начал сознавать себя властителем всех вошедших в пределы его державы земель («всея Руси»). Положение вождя и предводителя национального объединения побуждало великого князя заботиться об укреплении своего авторитета, в том числе при помощи исторических представлений. К этому вдохновляли также внешнеполитические события. Падение под напором турок Византии привело к тому, что московский и всея Руси царь теперь мог претендовать на роль единственного в мире независимого православного царя. Для Руси, привыкшей смотреть на Византию как на оплот и центр православия, столь резкая перемена была новой, и с ней предстояло освоиться.

Завоевание Константинополя мусульманами (1453 г.) при параллельном возвышении сбросившей ордынское иго Руси наводило на мысль, что Московскому государству роль преемника Византии в православном мире уготована самим провидением, что московский царь вполне может заступить место византийского императора.

Сообразуясь с политическими интересами московских царей, старец Псковского монастыря Филофей в одном своем послании написал о том, что после падения Царьграда православная Москва «единственная во всей вселенной сильнее солнца светится», что московский государь самый могучий во всем православном мире, в его царстве сходятся все православные царства. В послании впервые прозвучала знаменитая формула: два Рима пали, третий – Москва – стоит, а четвертому не быть.

Слова старца начали цитировать в сборниках, внесли в государственную летопись – Степенную книгу, использовали в Уложенной грамоте об учреждении русского патриаршества. Московские книжники стали подчеркивать, что русская церковь знатностью происхождения не уступает греческой, что христианство появилось на Руси еще в I в. благодаря проповедническим усилиям посетившего русские земли апостола Андрея [3]. Тогда же в XV в. распространилась точка зрения, согласно которой русское царство берет начало со времен древнерусского государства, когда киевский князь Владимир Мономах получил из Константинополя от своего деда царя Константина Мономаха знаки царского достоинства (диадему, венец, крест животворящего древа) и был венчан ими на престол российского царства. Для большей убедительности выдвинутой версии о политической преемственности между Киевской Русью и Московским государством книжники сочинили легенду, будто

род царя всея Руси идет от римской императорской фамилии. Из этой легенды вытекало, что Рюрик (согласно летописи Нестора, варяг, родоначальник древнерусских князей) был далеким потомком Пруса – придуманного брата римского императора Августа, который поручил Прусу править областью, прозванной по его имени Пруссией.

Так под прикрытием старины новое было связано с древней историей. Именно московские книжники заронили мысль о том, что московские князья получили государственную власть от своих киевских предков. Киевское княжение изображалось ими наподобие Московской монархии. Период же раздробленности объяснялся политическими ошибками великих князей, допустивших удельное княжение, т. е. пошедших на раздел земель между младшими князьями. Выстраивалась вполне связная теория изначального становления русского национального государства, которое лишь в силу исторических превратностей, субъективных ошибок подверглось раздроблению и упадку.

Одну из наиболее впечатляющих попыток обосновать единство Руси Киевской и Северо-Восточной предпринял С. М. Соловьев. Отправляясь от теории кровного рода, историк старался показать, что русская государственность строилась на разрушении кровнородственных связей (семьи). Поначалу князья считали русскую землю принадлежностью всего своего рода, соответственно власть распределялась по степени старшинства. Но во второй половине XII в. на историческую арену выступила северная Русь и предъявила новый тип отношений, в которых заметно ослабление родовой связи между княжескими линиями, стремившимися увеличить свои силы за счет других линий, т. е. подчинить их своему господству чисто внешним (государственным) путем. Ослабление родовых связей между княжескими линиями, повлекшее видимое нарушение единства русской земли, проложило дорогу к собиранию и сплочению ее частей около единого северо-восточного центра, под властью единого царя [101, VII-VIII].

Как естественное развитие Киевской Руси, связанное с политическими следствиями колонизации Верхнего Поволжья, с наметившимся еще в XII в. при внуке Мономаха Андрее Боголюбском и со временем приведшим к утверждению государственного центра в Москве процессом превращения патриархальной власти в государственную трактовал историю Северо-Восточной Руси В. О. Ключевский [36].

Односторонность отношения к древнерусской истории была характерна для многих историков XIX – начала XX в. Значение Киевского периода зачастую принижалось. Утверждалось, что история домосковского периода не имела достаточного единства, чтобы можно было говорить о влиянии Киевской Руси на последующую культуру восточных славян. Все древние области жили самостоятельной жизнью. Все, что происходило в жизни восточных славян до образования Московского государства, имело смысл некой прелюдии к событиям, развернувшимся позднее на северо-востоке. Культурные завоевания Киевского периода в такого рода системах русской истории почти ничего не значили, поскольку северо-восток-де все начал заново [60].

Отрицание преемственности в историческом развитии возбуждало вопрос о том, кто же все-таки является наследником древнерусской истории и культуры. В конце XIX в. этот вопрос достиг особой остроты. М. С. Грушевский, отказываясь видеть в Северо-Восточной Руси продолжение Киевского периода, считал, что последний претворился в Галжою-Волынский (XIII в.) и Литовско-Польский (XIV-XVI вв.) периоды [21]. В сходном направлении рассматривали вопрос М. К. Любавский [53] и другие авторы, стремившиеся установить прямую генетическую зависимость между Литовско-Русским государством и традициями Киевской Руси.

* * *

Очевидно, что в трактовке древнерусского периода историческая мысль обнаруживает дуализм. Трудность заключается в том, какой путь интерпретации выбрать: следует ли придерживаться единой схемы исторического развития восточного славянства, или надо строить локальные и независимые истории русских, украинцев, белорусов, считая их совершенно разными народами?

Если руководствоваться антропологическими признаками, то определить твердо и без колебаний, что вот этот народ – русский, а этот – украинский или белорусский, вряд ли возможно. За многие века исторического существования произошли многочисленные наслоения. Три народа взаимодействовали не только между собой, но со многими другими народностями, что вело к их смешению взаимной ассимиляции. В результате теперь невозможно установить четкий антропологический тип русского, украинца, белоруса.

Точкой опоры здесь мог бы служить язык, играющий существенную роль в выявлении собственно народного элемента. Но и тут много неясного. Есть европейские народы, которые, обладая бесспорной качественной определенностью и самобытностью в экономической, социально-политической, культурно-исторической сферах, говорят на языках, являющихся лишь очень близкими наречиями одного и того же языка.

Народ – термин, фиксирующий определенную социально-экономическую, политическую и культурную реальность, отражающуюся в характере жизнедеятельности, в личностных свойствах представителей исторически существующих различных этносов, в принятых ими системах ценностей. Какова разница между этим термином и понятием народности? Последняя может быть определена как форма общности людей, формирование которой относится к периоду консолидации племенных союзов и предшествует народу как более высокой ступени исторической общности человеческих индивидов. Народ суть народность, сумевшая перейти к государственной форме устройства своей жизни. Но интерес к общей политической жизни не может возникнуть раньше, чем у населения страны появится определенная степень общего самосознания, которое обнаружит стремление к единому политическому укладу. Следовательно, народность, претендующая быть народом и соответственно иметь свою государственность, должна еще проникнуться общим самосознанием, т. е. тем или иным коллективным отношением к своему историческому бытию. Поэтому к характеристике народа надо прибавить наличие у него самосознания. Дальнейший анализ выявляет еще один важный признак. Народ, живущий своей государственной жизнью, сосредоточен в границах какой-то территории, территория же сопряжена с географическими, природно-климатическими условиями и т. д.

Взгляд на древнее прошлое русского, украинского и белорусского народов сквозь призму сказанного явственно показывает, что вопрос об истории этого прошлого не однозначен. Во всяком случае история до XII в. не может быть монополией одного народа, так же как она не дает безусловных оснований для абсолютного исторического размежевания социального и культурного бытия русских, украинцев, белорусов. Киевская Русь была древней государственной организацией всего восточного славянства, название которому – древнерусский народ. Академик Д. С. Лихачев подчеркивает, что выдающейся особенностью всего древнерусского искусства, литературы было именно сознание национального, политического и культурного единства. В «Повести временных лет», «Поучении» Владимира Мономаха, Киево-Печерском патерике, «Слове о полку Игоревом» и десятках других литературных памятников сознание исторического единства и крайней важности политического и оборонного единения выражено с предельной отчетливостью. Литературных произведений, которые бы проповедовали раздробленность, обособление княжеств, не было вообще. Деятельность, направленная на разъединение Руси, оценивалась отрицательно [48, 46-47].

Киевский период, его культура одинаково принадлежат истории трех ветвей этого народа. И разрывать их изучение можно лишь условно. Абсолютизация истории, например, белорусов в домонгольский период будет извращением исторической правды. Все три ветви существенны для понимания процессов созидания древнерусской культуры, все три ветви черпали из нее основы своей дальнейшей автономной культурной динамики. Их относительное политическое и культурно-историческое расхождение долго не могло преодолеть сознания единства, сформировавшегося в Киевский период. Это подтверждается тем, что еще долго после распада древнерусского государства между его частями имели место довольно интенсивные отношения, торговое, культурное и иное взаимодействие.

Таким образом, Киевская Русь – приступ к общей истории восточного славянства, а не какой-либо одной ее ветви. Эта общая история затем распадается на самостоятельные и параллельные направления [78]. Об этом хорошо сказал академик Б. Д. Греков: «История древнерусского государства – это не история Украины, не история Белоруссии, не история Великороссии. Это история государства, которое дало возможность созреть и вырасти и Украине, и Белоруссии, и Великороссии. В этом положении весь огромный смысл данного периода в жизни нашей страны» [20, 11].

* * *

Политическая организация восточного славянства начала складываться в IX в. и окончательно оформилась в X в. Ее центром до середины XII в. был Киев. Поэтому вполне оправдано, что данный период восточнославянской истории называется Киевским. Понятие «Киевская Русь» имеет культурно-исторический смысл, оно обозначает время с IX в., когда зародилась политическая консолидация восточных славян, стала крепнуть их культурная связь, до второй половины XII в., когда политическое единство обнаружило тенденцию к распаду, хотя культурные узы различных частей древнерусского государства продолжали существовать. В указанный период у восточных славян имело место единство этнографических и социально-экономических признаков, общественного и правового состояния, культурной жизни, территориального расположения, внешних (ориентированных в южном направлении) сношений.

Чтобы яснее понять процессы, приведшие к формированию единой древнерусской государственности, необходимо представлять территориальное расположение и динамику расселения славянских племен в догосударственный период, т. е. выяснить вопросы территориально-географического порядка: где обитали «первославяне», с кем соседствовали, с какими природно-географическими условиями сталкивались, каковы пути последующих перемещений славянских племен, занявшихся колонизацией новых земель.

Славяне – часть включавшего германские, балтийские (литовско-латышские), романские, кельтские, иранские, индийские («арийские») и другие народы древнего индоевропейского единства, которое около пяти тысяч лет тому назад жило на большом пространстве от Атлантического океана до Индийского и от Ледовитого океана до Средиземного моря. Условный геометрический центр индоевропейского массива находился в северо-восточной части Балканского полуострова и Малой Азии. Сейчас нет возможности обстоятельно вникнуть в «праславянский» период, т. е. период единого славянства, так как он лежит за пределами истории. Лишь археология, сравнительное языкознание дают нам некоторое смутное представление о нем [64; 21; 110]. В далекое доисторическое время произошло, как полагают исследователи, так называемое раннее «расселение славян». Из доисторической общности славян выделились западные, восточные и южные славяне, постепенно расселившиеся по местам, ставшим исходными в их исторической жизни.

* * *

К сожалению, такая схема по состоянию аргументации, по фактам, обслуживающим ее, – скорее наиболее вероятная гипотеза, чем выверенная теория. Особая сложность ее разработки в том, что она сопряжена с наиболее трудной темой во всей трактовке культурно-исторического процесса – темой начала истории, в данном случае восточных славян.

Летопись Нестора, сообщения которой ученые за неимением более надежных сведений вынуждены лишь интерпретировать, но не в состоянии проверить, повествует о сравнительно позднем этапе расселения славянских племен, которые были уже не столько этническими образованиями, основанными на единстве происхождения, сколько группировками по географическим и культурно-политическим признакам [109].

Идея четкой племенной структурированности населения Восточной Европы начального периода, для которого были характерны устойчивые образования, имевшие собственную культурно-языковую, антропологическую индивидуальность, по-видимому, малопригодна для интерпретации не только описываемого Нестором этапа расселения восточных славян, но и гораздо более ранних периодов их существования, хотя методологически она привлекательна, так как позволяет логически сравнительно просто выводить и структурировать картину позднейшего национального и культурного состояния народов этого региона. (Отдельные племена взаимодействовали, обменивались культурными и материальными ценностями и постепенно дошли до нынешнего положения вещей.) Однако трудность заключается в том, что вопрос о культурном генезисе решается только отчасти, основной массив проблемы отодвигается в неопределенно далекое прошлое, прячется за терминологическими ухищрениями.

Историческая жизнь началась не с готовых форм, между историей и доисторией не было разрыва. Задача состоит в том, чтобы уяснить и ту, и другую в единстве, как становление органического в своем разнообразии весьма длительного процесса взаимопроникновения, взаимоадаптации, взаимодействия этнокультурного материала. Этот процесс не застает завершенных элементов, из которых строится дальнейшая история. Только настоящее обладает в нем завершенностью, да и то относительной.

Следовательно, у начала истории есть предыстория. Поэтому можно утверждать, что восточноевропейцы, их культура уходят корнями во времена более древние, чем период описываемого в «Повести» расселения по Восточно-Европейской равнине. Не случайно академик Б. А. Рыбаков убежден, что начало I тысячелетия до н.э. надо считать временем, когда славяне Среднего Поднепровья начали свое историческое бытие. По его мнению, их социальный строй за полторы тысячи лет до Киевской Руси был на пороге государственности. Ко времени появления около VII в. до н. э. в южнорусских степях скифов-иранцев (кочующих степных скотоводов) среднеднепровские славяне уже успели пройти значительный исторический путь, который в III в. до н. э. был прерван нашествием более примитивных иранских кочевых племен сарматов. Не исключено, также, что во II-IV вв. у южной части приднепровских славян социальное развитие вновь достигло предгосударственного уровня, которое на этот раз прервалось из-за нашествия в конце IV в. тюрок-гуннов [90, 26].

* * *

Итак, предыстория восточных славян своими корнями уходит в глубокую древность. Их далекие предки, т. е. обособившиеся от индоевропейского массива родственные племена, путем стихийной интеграции образовавшие региональную индоевропейскую общность, утвердились севернее горного барьера, который тянется на восток от Альп до Карпат и разделяет Европу на южную и северную. На рубеже III-II тысячелетий до н.э. хозяйственная жизнь в северной части Европы (от Рейна до Днепра) заметно интенсифицировалась. Развитие скотоводства привело к повсеместной борьбе за стада и пастбища. Скотоводческие племена «сокращали друг другу территорию, необходимую для производства. Поэтому, избыточное население было вынуждено совершать те полные опасностей великие переселения, которые положили начало образованию народов древней и современной Европы» [1, т. 8, 568].

Пастушеские племена, носители культуры шнуровой керамики или боевых топоров, расселились на обширных пространствах Центральной и Восточной Европы от Рейна на западе до верхней и средней Волги на востоке, достигли южных и восточных участков Балтийского побережья. Участники расселения – предки балтов, славян и германцев – в то время еще не были разделены между собой [95, 54]. Около XV в. до н.э. движение их племен остановилось. От Рейна до верхней Волги они заняли территории, которые до этого были заселены различными этническими племенами с различным уровнем социального и культурного развития.

Оказавшись в зоне европейских лиственных лесов и лесостепей, индоевропейские племена начали оседлую жизнь и постепенно освоили земледелие. В результате их взаимодействия с местным населением сформировалась та этнографическая карта Европы, которую обнаружило историческое время. Однако поначалу имели место простая группировка родственных племен в отдельные общности: западную (германскую), восточную (балтскую) и срединную (славянскую) и формирование соответствующих им родственных языков (германского – в западной части, славянского – в срединной, латышско-литовского – в северо-восточной).

Прародиной славянской общности ко времени расцвета бронзового века стала широкая полоса Центральной и Восточной Европы. С юга западную часть полосы ограничивали европейские горы (Судеты, Татры, Карпаты), на севере она простиралась почти до Балтийского моря. Ее восточный предел образовывали Припять и, по-видимому, Средний Днепр, низовья Десны и Сейма, южный – верховья Днестра и Южного Буга, бассейн Роси. Эта праславянская земля совпадает с ареалом так называемой тшинецкой археологической культуры XV-XII вв. до н. э., которая распространена на пространстве от Вислы до Днепра и характеризуется отсутствием патронимических названий (именование по предкам отцовской линии), что, по мнению специалистов, говорит о правильности приведенного выше варианта определения территории праславянской культуры. (Славяне на рубеже нашей эры приступили к расселению из прародины, на колонизированных ими территориях распространены уже имена с патронимической основой.)

Обособление праславянских племен от родственных индоевропейских произошло около 4000-3500 лет назад. Расселившись в Европе, носители индоевропейской языковой общности повсюду застали коренных жителей и смешались с ними. Этнические особенности местной населения, их культура повлияла на этнокультурное развитие мигрантов. Группа индоевропейцев, примерно в начале или середине II тысячелетия до н.э. развившаяся в праславян, оказалась под воздействием именно такого рода факторов точно так же, как специфика местных факторов привела к возникновению балтов и германцев.

Обобщая материалы дискуссии по проблеме происхождения славян, Э. М. Загорульский предполагает, что балты, славяне, германцы сформировались параллельно, под воздействием одинаковых причин, но на базе разных субстратов, т. е. местного этнокультурного материала [24, 33-70]. (Противоположная точка зрения состоит в том, что между праиндоевропейцами и собственно славянами и балтами имел место период балто-славянской языковой и культурной общности, поскольку между балтийскими и славянскими языками наблюдается значительное сходство.)

Имеющиеся материалы дают основания утверждать, что часть аборигенов осталась на своих местах. Их культура вошла в активное взаимодействие с культурой мигрантов и была ассимилирована. В более широком плане можно говорить о том, что регион Центральной и Восточной Европы не был безлюден, культурная жизнь, как показывают данные, функционировала в нем начиная с каменного века. Все приходившие в него племена заставали некую этнокультурную реальность, отталкиваясь от которой они развивали свою культуру дальше. Так, например, в пределах старой территории тшинецкой праславянской культуры на краю степных пространств Восточной Европы в удобной лесостепной зоне уже в I тысячелетии до н. э. экономическая и культурная жизнь находилась на заметно высоком уровне развития. Население с культурой славянского типа [110] благодаря появившемуся в конце II тысячелетия до н. э. плужному земледелию добилось замечательных хозяйственных результатов. К VI-V в. до н. э. из этого района был налажен регулярный вывоз зерна в Грецию через черноморский порт Ольвию.

В период сравнительно недалекого прошлого (VI в. до н. э.- I в. н. э.) в юго-восточных районах Белоруссии и на Волыни (северная окраина славянской прародины) имела место культура так называемых милоградских племен. Ученые склонны даже отождествлять милоградцев с ранними славянами, которых «отец истории» Геродот, живший в V в. до н. э., называл «неврами» [58; 94; 95; 72]. Явлением в этнической истории Восточной Европы было расселение в последней четверти I тысячелетия до н. э. и в начале первой четверти I тысячелетия н. э. на территории южной Белоруссии, Среднего Поднепровья зарубинецких племен (исследователи связывают их со славянами сарматского времени).

Культурное развитие восточноевропейского региона накануне расселения в нем восточных славян несомненно обладало определенным единством. По мнению ученых, о памятниках V в. можно говорить как об одной археологической культуре [87, 62]. Несмотря на отличие памятников этого типа от предыдущих, все же заметен генезис культуры из предшествующих местных культур [24, 70].

Таким образом, есть основания полагать, что корни восточноевропейской культуры уходят в глубь нескольких тысячелетий. Историки считают, что через Азию она была связана с югом и юго-востоком, а через Кавказ – даже с месопотамской культурой. Античная же цивилизация еще со времен Геродота и до крещения Руси непрерывно проникала в сферу обитателей Восточно-Европейской равнины [18]. К примеру, те же племена зарубинецкой культуры, как показывают археологические данные, поддерживали связи и с соседями – племенами восточнопоморской культуры, и с кельтами, скифами, с греческими городами северного Причерноморья [72, 4].

После того как во втором веке римляне покорили Дакию и Римская империя стала непосредственно соседствовать со славянскими землями, контакты с античным миром стали носить прямой характер. Римское влияние способствовало возрождению славянского экспортного земледелия. Во II-IV вв. оно достигло внушительных размеров, на что указывает огромное количество кладов римских монет в земледельческой зоне славянской лесостепи. Жившие в северной части лесостепной полосы славяне Среднего Поднепровья (носители Черняховской археологической культуры) достигли ощутимых успехов в торгово-экономическом и социальном развитии, которое в конце IV в. было прервано очередным нашествием.

Очевидно, что доистория как таковая вполне исторична, хотя, разумеется, она и не оформлена письменной традицией, не имела национальных государственных образований. Восточноевропейская региональная культура, несмотря на почти непрерывную экспансию с Востока, не переставала функционировать, она только обогащалась культурными элементами пришельцев. М. И. Ростовцев [86] высказывает мнение, что западная часть южной России замечательна тем, что в ней никогда не прерывалась оседлая, земледельческая жизнь. Многие элементы культуры Руси появились не в IX в., как подсказывает летописание, не с расселением славянских племен, а гораздо раньше, в том наследии, которое консолидировало местное население, побуждало его поддерживать связи с культурой Юга, с Севером, Дальним Востоком, Средней Азией.

Тем не менее, хотя культура восточноевропейского региона восходит к каменному веку, многие характерные особенности восточнославянской культуры Древней Руси сложились лишь с приходом христианства, сменившего собою язычество [51, 9].

* * *

Важнейшим событием конца V – середины VI в. н.э., предшествовавшим образованию государства Руси, было крупномасштабное участие славян в переселении народов. Начиная со второй половины I тысячелетия до н. э. в исторических судьбах жителей Европы стали происходить изменения огромной важности, связанные с уходом в прошлое рабовладельческой формации и постепенным развертыванием периода феодализма. Новый исторический рубеж ознаменовался вторым великим переселением народов. С незапамятных времен варвары тянулись в культурные области, захваченные влиянием греко-римской жизни. Германцы, заселявшие Повислинье, в своем стремлении к югу покинули этот район и во II-III вв. н. э, переместились к северо-восточным рубежам Римской империи. Новыми поселенцами Повислинья, вышедшими из Средней и Северной Европы, стали славяне. Двигаясь по маршруту германских племен в сторону богатых римских провинций, они достигли бассейна Средней и Верхней Вислы.

Однако дальнейшее продвижение славян к югу встретило препятствие – южные пути были уже заняты германскими и кельтскими племенами. Во время длительной остановки славяне раскололись. Часть из них стала двигаться дальше в западном направлении в бассейн Одера и Эльбы, вытесняя оттуда остатки ушедших вперед германцев. Группа славянских племен, колонизовавшая земли по Одеру и между Одером и Эльбой вплоть до Балтийского побережья, дала толчок распаду славянства. В конце V в. другая большая группа славян оставила Повислинье и устремилась в Дунайскую равнину. Этот поток колонистов состоял из двух групп: южной (словен) и восточной (антов).

Южные славяне (болгары, сербы) втянулись в борьбу с Византией и вели колонизацию Балканского полуострова. Анты же, которых южные сородичи не пустили к Балканам, неудачно пытались овладеть Черноморским побережьем. Им воспрепятствовали аварские племена. До VII в. восточнославянская колонизация Черноморья оставалась невозможной. В условиях, когда Нижнее Поднепровье и Черноморское побережье оказались вне жизненной сферы, анты были вынуждены пойти на север в земли между Днестром и Днепром, занять северную часть Подолья, Волынь, а также северную часть Киевщины. Концентрация восточных славян на сравнительно небольшой территории ознаменовалась выработкой характерных для их языка черт, составляющих важнейшие особенности восточнорусской фонетики (отсутствие носовых звуков, полногласие, смягчение согласных перед гласными переднего ряда и пр.). Этой языковой трансформации соответствовал, как считает А. А. Шахматов, так называемый «общерусский период», за которым последовала эпоха расселения восточных славян по Восточно-Европейской равнине, началось постепенное выделение из общего им языка нескольких наречий [117].

Существенным историческим явлением, резко повлиявшим на жизнь восточных славян, стало образование в нижнем течении Волги Хазарского каганата. В лице хазар (тюркских племен) Европа вновь столкнулась с нашествием азиатских народов. Разгромив в 70-х годах VII в. болгар, хазары освободили от них черноморские степи. Испытав культурное влияние юга, они создали крупную государственную организацию (город Итиль на Волге стал столицей Хазарии), которая вопреки первоначальным намерениям азиатов стала препятствием на пути их орд в Европу. Около двух столетий хазары перекрывали равнину между южным пределом Уральских гор и северным берегом Каспийского моря, по которой обычно двигались волны азиатских захватчиков.

Двухсотлетняя передышка дала восточным славянам возможность заняться мирной колонизацией. Хазарский каганат, оказавшийся на перекрестке международных торгово-экономические культурных связей, способствовал вовлечению восточных славян в пеструю и разностороннюю культурную жизнь средневекового мира. Выступая в роли крупнейшего центра международной торговли, Хазария имела связи с Азией, с кочевыми тюркскими племенами на востоке, с племенами Сибири и северных районов (финнами), с северо-западным (скандинавским) миром. Южное направление торговых сношений связывало хазар с жителями Кавказа (иранской культурой), Персией арабского халифата, Малой Азией и, наконец, с особо развитым культурно-экономическим миром греческого Черноморского побережья и Византии.

Интерес восточных славян к югу по направлению водных маршрутов к Черному морю привел к славянскому заселению Среднего Днепра. Местоположение Киева, контролировавшего движение в днепровское низовье, а также речную переправу, сообщило этому городу особое историческое значение. Основанный в конце V – начале VI в., он стал важным стратегическим пунктом. Это было обусловлено тем, что крупнейшие реки Березина, Сож, Припять, Десна, Тетерев, в бассейне которых находились земли древлян, дреговичей, кривичей, радимичей и северян (общая площадь около 250 тыс. кв. км), впадали в Днепр и через него сообщались с Киевом. Город, таким образом, держал под контролем огромный район, его связи с черноморским югом. Все, что направлялось водным путем в сторону Византии, не могло избежать, встречи с Киевом. Чтобы проплыть мимо киевских высот, надо было платить городу пошлину [88, 36].

Поставив крепость на горе ниже устья Десны, Кий (согласно «Повести», полянский князь, один из основателей Киева) получил возможность диктовать свою волю на Днепре. Но полянскому князю, по-видимому, приходилось заниматься не только сбором пошлины. Пользуясь ключевым положением города, он мог сосредоточивать на днепровских причалах значительные силы и водить их на юг, т. е. возглавлять военно-торговые предприятия славян на Балканах. От Киева восточные славяне позже перешли к Десне, Суле, Сейму, устремились дальше на юг, начали осваивать земли между Днепром и Южным Бугом, пошли вниз по Днепру до моря.

Хазарский фактор помог югу России стать наследником богатой и разнообразной культуры, оказавшей весьма благотворное воздействие на культурное развитие древнерусского народа. Общаясь с греками, восточные славяне открыли возможности торговли морем, выработали устойчивые торговые маршруты речными путями. С юга их торгово-экономические связи стали проникать на север и восток. В сложившихся условиях появились предпосылки для колонизации северных и восточных районов обширной Восточно-Европейской равнины, которая начиная с VII в. и была осуществлена.

В результате начавшегося в среде восточных славян движения их племенные связи стали распадаться. Часть восточных славян по проторенным торгово-экономическими сношениями путям продвинулась в верховье Днепра, а оттуда на запад, север, восток. Колонизация направилась по рекам, начала которых находятся недалеко от истоков Днепра.

Одна группа северной части восточных славян рассредоточилась по течению Западной Двины. Это так называемые кривичи, которые населили смоленские, полоцкие, витебские и псковские земли. Другая северная группа утвердилась на севере и северо-востоке (Новгород, Белое озеро, Верхнее Поволжье). Восточные славяне оказались расколотыми на северных и южных. Между ними образовалась группа, не присоединившаяся ни к первым, ни ко вторым. Влекомая миром хазарской торговли и восточной культурой, она ушла в сторону Дона и Азовского моря. Эта группа (так называемые вятичи; позднее печенеги сдвинули их назад к северо-западу) с явно выраженной ориентацией на восток подпала под влияние хазар. «Варяги из заморья взимали дань с чуди и со славян, и с мери, и с всех кривичей,- сообщает летописец,- а хазары брали с полян и с северян, и с вятичей,- брали по серебряной монете и по белке от дыма» [73, 214].

* * *

Ближайшим следствием колонизационного процесса было ослабление восточнославянской общности. Рассредоточившиеся группы населения потеряли возможность поддерживать между собой непрерывные контакты. Языковое единство нарушилось, стали появляться диалекты, отражавшие ситуацию рассредоточения восточных славян по трем направлениям, разделившим их на южно-руссов, северно-руссов и восточно-руссов. «Все они имели свои обычаи и законы своих отцов и предания, и каждые – свой нрав» [73, 211].

Но, как показал А. А. Шахматов, «древнерусские наречения» (южно-русское, восточно-русское, севернорусское) не соотносятся с более поздними характеристиками украинского, белорусского, русского языков, должны быть причислены к диалектному составу доисторического «общерусского языка» [120].

Предлагаемое Нестором в перечне племенных княжений и реестре говоривших по-славянски деление восточных славян на полян, северян, древлян, дреговичей, кривичей (полочан), ильменских словен также вряд ли может служить основанием для прямого исторического выявления позднейших национально-этнических единиц: русских, украинцев, белорусов. Летописец называет племена, пользуясь топографическим принципом, по месту их отдельного поселения, которое произошло «недавно», а предшествовало ему состояние общеславянского, общерусского единства. Тогда явно обособленных этнических единиц, сплоченных узкими кровными связями, не существовало. И Нестору они не были известны. Поэтому напрасно искать в его классификации племен указания на однозначную связь тех или иных из них с русской, украинской, белорусской народностью. Некоторые отличительные особенности этих народностей сформировались лишь к концу XII в.

Например, название «дреговичи» явно указывает на особенности местности, в которой они поселились. Белорусское Полесье издавна было в трясинах, болотах, а такие места назывались дрягвой, дрегвой, дрыгвой. Поселившись в бассейне Припяти, эта группа восточных славян получила соответствующее признакам их географического расположения имя.

Смыкавшиеся с дреговичами кривичи заняли верховье Западной Двины. Свое имя они получили, возможно, от литвинов, называвших так русских вообще. Нестор дает им и другое имя – полочане, связывая его с кривичским центром Полоцком. Но у летописца есть и иные указания. С кривичами он отождествляет восточную группу славянских «переселенцев». По его словам, кривичи «сидят» «в верховьях Волги и в верховьях Двины и в верховьях Днепра, их же город – Смоленск» [73, 209]. Ясно, что кривичи не принесли свое имя, когда переместились с юга в бассейн Западной Двины, а получили его уже после перехода на новое жительство. Организовавшись вокруг Полоцка, они, возможно, затем продвинулись на Смоленщину и Псковщину. Археологические материалы, относящиеся к XI в., дают основания усматривать у кривичей этих трех земель культурную общность.

Аналогичным образом обстоит дело и с другими племенами. Общности, запечатленные в Начальной летописи,- не готовые этно-культурные образования, а сосредоточившиеся в тех или иных местах, вокруг тех или иных культурно-экономических районов конгломераты восточнославянских переселенцев, сгруппировавшихся в ходе освоения равнины.

Переселяясь небольшими союзами, семьями, восточные славяне наладили довольно устойчивый процесс инфильтрации в среду будущего обитания. Колонизация таким способом позволила им незаметно, вполне надежно и, главное, почти беспредельно расширять сферу своего жизненного пространства. Но одновременно колонизация привела к тому, что восточнославянская общность нарушилась, возникла языковая дивергенция. По мнению А. А. Шахматова, в XI-XII вв., когда создались условия для общей всем восточным славянам государственной и культурной жизнедеятельности, их языковое единство пережило возрождение. Однако объединяющие условия натолкнулись на предыдущие различия, феодальную раздробленность, укорененность местных укладов и потому не смогли до конца устранить этническую разобщенность и языковые различия [117; 120].

* * *

Погрузившись в уникальную по своим масштабам и доступности ландшафта природную среду Восточно-Европейской равнины, восточные славяне оказались в положении, резко отличном от положения народов Западной Европы, что не могло не сказаться на их социально-политическом и культурном развитии. Западноевропейские земли разветвлены, состоят из островов, полуостровов, гор и населены множеством обособленных народов и государств. На востоке же – огромная равнина, на которой разместилось единственное и почти также огромное государство. Природно-географические преимущества запада способствовали более раннему его развитию. Не случайно на арену европейской культурной истории первыми вышли южные острова. Древний цивилизованный мир Римской империи, помимо южных островов, включал южную и западную европейские окраины, т. е. Галлию и Британию. Позднее к нему примкнул среднеевропейский северо-запад (Германия и Скандинавия), затем западные славяне. И только потом к европейской цивилизации подключилось раскинувшееся в Восточной Европе русское государство.

Обращая внимание на это обстоятельство, С. М. Соловьев подчеркивал, что цивилизация распространялась с запада на восток не произвольно, она была движима природными условиями. Европа на протяжении многих веков защищала свою культуру от проникновения диких азиатских элементов. Гунны были задержаны в Галлии. Аварам перекрыли дорогу в Германии. Мадьяры остановились в Паннонии. Наконец, татары натолкнулись на новый форпост Европы, веками защищавший ее от азиатской угрозы, – восточнославянский мир. В то время как европейский Запад делал свое дело, шел вперед, на востоке народ тратил силы, сдерживая агрессора.

Расселившись в равнине, восточные славяне как будто заняли в Европе ключевую позицию. Но если сравнивать их положение с положением, к примеру, германцев, то у последних оно оказалось намного выгоднее. Германские племена переместились с северо-востока на юго-запад, который уже находился под влиянием распространившей там цивилизацию Римской империи. Славяне ушли с юго-запада и переселились на северо-восток, где наличие столь развитой цивилизации было проблематично [101].

Следовательно, восточные славяне оказались в ситуации, отличной от той, в которую попали германцы. Последние застали во многом уже готовую культурную сферу, и им оставалось лишь успевать идти вперед. Столкнувшись с сильным противодействием римлян, с их рафинированной культурой, германцы волею ситуации должны были бороться, активно накапливать потенциал, шлифовать свою организацию. Славяне же, переселившись на северо-восток, не нашли там такого мощного культурогенного фактора, который бы также стимулировал их жизнедеятельность.

Западному человеку, скованному ограниченным пространством своей страны, некуда было идти, ему оставалось как можно крепче держаться за землю, постоянно возделывать ее и улучшать, совершенствовать технологию и добиваться больших результатов. Расчлененная горами на множество государств, народностей, Западная Европа устраняла саму надежду на поиск чего-то лучшего вне своего края.

Для поселенцев великой Европейской равнины никаких внешних природных факторов, ограничивающих свободу их передвижения, не существовало. Равнина есть равнина, одинаковость, пригодная для устройства одного огромного государства. Люди беспрепятственно могли перемещаться по безграничным просторам страны. Отдельному человеку не составляло большой проблемы оставить насиженное гнездо, родные места и отправиться искать счастья на стороне.

Волею обстоятельств вынужденные двигаться в менее культурном и природно-географически менее привлекательном северо-восточном направлении восточные славяне расселились по всей огромной равнине до самых верховьев Волги. Отступление на северо-восток, в особенности на восток, ослабило связь с европейской действительностью. Появилась восточная ориентация, которая усилилась в восточных областях, когда к природным факторам позднее добавились политические – распад государственности и ордынское иго. Историческое движение восточных славян привело их к неожиданным и неодинаковым следствиям, которые, как отмечал С. М. Соловьев, выразились в снижении темпов социального и культурного развития, в особенности для восточного направления ареала расселения. Хотя, быть может, именно благодаря своей удаленности на северо-восток русский народ сумел в изолированности от западного влияния набраться сил и создать свое государство, огромное, могущественное, с заметным влиянием на исторические судьбы мира.

* * *

Расселение по Восточно-Европейской равнине – безусловно крупное событие, имевшее чрезвычайно важные для восточного славянства последствия. С ним оно подошло к историческому времени и вступило в природную, географическую среду, которая своими условиями несомненно повлияла на характер и возможности осуществления его культурно-исторической жизнедеятельности.

Тем не менее, хотя древняя история восточных славян наметилась с их расселением, событие это еще не содержало собственной, внутренней динамики. Жизнь славянского племени на этом этапе еще не имела необходимого для истории единства. Мир исторического существования только зарождался, но он еще не отделился от почти бесконечного и бессознательного потока предыстории. Точка отсчета, осмысляющая и организующая процесс стихийного становления, еще не была поставлена.

Но что такое эта точка? Очевидно, время, когда появилась передача опыта, закрепляемая письменной традицией, когда человек начал понимать, что некий отрезок уже пройден, нечто уже свершилось. Мышление обнаруживает, что настоящий момент – всего лишь малый промежуток, безвозвратно исчезающий в прошлом и предваряющий будущее. Возникает вопрос: в чем смысл этого промежутка? Какими путями человек подошел к нынешнему состоянию, что ему удалось сделать до появления письменно удерживаемого знания истории? Мышление стремится выяснить человеческие истоки: какими были люди еще ранее, были ли у них какие-либо возможности для альтернативного развития.