Консервативный поворот в области идеологии

Консервативный поворот в области идеологии

Уже в течение первых месяцев после октябрьского Пленума ЦК КПСС 1964 года стало заметным значительное смещение акцентов в области идеологии. И характер изменений в кадрах идеологических органов партии, и тон выступлений на идеологических совещаниях показали, что новое руководство ЦК КПСС во главе с Брежневым начало осуществлять постепенный консервативный поворот в идеологии, что в свою очередь оказывало влияние на все стороны внешней и внутренней политики нашей страны и партии. Этот поворот происходил не без борьбы и дискуссий. В центре внимания этих дискуссий, как и следовало ожидать, оказался вопрос о Сталине, которого многие из влиятельных членов партийного руководства требовали вернуть в пантеон «великих вождей социализма». Эти люди настаивали на прекращении критики Сталина, его полной или на первых порах хотя бы частичной реабилитации и восстановлении некоторых важных символов культа Сталина. Из ближайшего окружения Брежнева к ним относился все тот же С. П. Трапезников. Такие люди находились на всех уровнях военного руководства, в среднем партийном звене, среди пропагандистов и преподавателей общественных наук, среди большой части работников КГБ. Наиболее воинственные позиции занимали все те, для кого XX и XXII съезды партии означали крушение их научной и политической карьеры. Однако значительная часть руководства ЦК КПСС выступала за относительно осторожное и постепенное восстановление «престижа» Сталина. Сопротивление этим тенденциям возникло не только вне, но и внутри сложившегося ранее идеологического аппарата партии. Во главе более прогрессивных идеологических работников оказался главный редактор «Правды» А. М. Румянцев, который настаивал не только на сохранении в силе всех решений XX и XXII съездов партии, но и на продолжении анализа причин и условий возникновения культа Сталина и сталинизма. В различных идеологических учреждениях и в печати эту линию поддержали такие относительно молодые ученые, журналисты, партийные работники, как А. Е. Бовин, Л. А. Карпинский, Г. X. Шахназаров, Г. А. Арбатов, А. С. Черняев, Л. П. Делюсин, Ф. М. Бурлацкий, Ю. А. Красин, Ю. Ф. Карякин, Г. Г. Водолазов, В. А. Ядов, В. П. Данилов, Я. С. Драбкин, М. Я. Гефтер, Е. Т. Плимак, Е. А. Амбарцумов, Ю. Д. Черниченко, И. В. Бестужев-Лада, Э. А. Араб-Оглы, О. Р. Лацис и многие другие. Я перечисляю здесь их фамилии, ибо без этих людей, хотя и не сумевших предотвратить консервативный поворот 1965–1970 годов, но сохранивших свои прогрессивные убеждения, не был бы возможен новый идеологический поворот 1985–1990 годов. Надо отметить, что в первые месяцы после октябрьского Пленума ЦК КПСС еще проводилась осторожная линия по вопросу о наследии Сталина. Более того, в ряде случаев брежневское руководство было вынуждено даже расширить список обвинений, предъявляемых Сталину. Так, например, падение Н. С. Хрущева означало почти автоматическое падение и Т. Д. Лысенко. 30-летнее хозяйничанье Лысенко в советской биологии нанесло огромный ущерб не только биологии и генетике, но и всему комплексу сельскохозяйственных наук, а также многим отраслям медицины. Терпеть это дальше было невозможно. Ближайшие приспешники Лысенко уже в конце 1964 года были отстранены от руководства Академией сельскохозяйственных наук, главными биологическими центрами. Классическая генетика как наука была реабилитирована. В этой связи в советской печати были обнародованы многочисленные факты тяжелых последствий культа Сталина для биологической, сельскохозяйственной и медицинской наук.

В 1965–1966 годах появлялись еще книги и статьи, содержащие немало новых фактов о преступлениях Сталина и его окружения. Большая часть из них была, однако, подготовлена раньше, в 1964 году. Но по многим признакам было уже видно, что в самых высших кругах партийного руководства отношение к теме сталинизма существенно меняется. При молчаливом согласии Брежнева и части членов Политбюро группы убежденных и воинствующих сталинистов или неосталинистов стали выступать все более и более активно. Весной 1965 года в нашей стране началась подготовка к празднованию 20-й годовщины Победы в Отечественной войне. В инструктивных докладах перед пропагандистами, с которыми выступали начальник Политуправления Советской Армии генерал А. А. Епишев, заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС С. П. Трапезников, директор Института марксизма-ленинизма П. Н. Поспелов и некоторые другие, содержалось немало похвал в адрес Сталина как «великого полководца», роль которого в руководстве Вооруженными Силами СССР была якобы искажена Хрущевым. Под руководством Поспелова и при участии Епишева и Трапезникова Институт марксизма-ленинизма подготовил пространные тезисы к 20-летию Победы, куда вошли положения, которые означали бы фактическую реабилитацию Сталина. Эти тезисы были, однако, отклонены на заседании Президиума ЦК КПСС, который предпочел занять более умеренную позицию в данном вопросе.

На торжественном заседании в Кремле с докладом о 20-й годовщине Победы выступил Л. И. Брежнев. В этом докладе Брежнев упомянул имя Сталина как председателя Государственного Комитета Обороны, воздержавшись от каких-либо оценок его деятельности. Но даже простое упоминание имени Сталина в докладе сопровождалось аплодисментами значительной части зала.

Настойчивые попытки пересмотреть линию XX и XXII съездов партии вызывали тревогу среди руководителей ряда коммунистических партий Восточной и Западной Европы. Свою обеспокоенность высказали, например, Первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка и лидер ИКП Л. Лонго. Беспокойство высказывали и некоторые из представителей советской интеллигенции. Массовое распространение среди интеллигенции получило «Письмо Ф. Ф. Раскольникова Сталину», написанное и опубликованное в западной и эмигрантской печати еще в 1939 году. В условиях начинающейся второй мировой войны мало кто обратил внимание на этот документ, который обретал теперь вторую жизнь. Еще большее распространение получило «Письмо к И. Г. Эренбургу», принадлежавшее перу советского публициста Эрнста Генри (С. Н. Ростовский). Письмо Э. Генри было аргументированным и убедительным ответом на все попытки помянуть добрым словом именно «военные заслуги» Сталина. На множестве примеров Генри показывал, что именно из-за просчетов Сталина, его ошибочной внешней политики, его неправильных директив западным компартиям еще в начале 30-х годов Советский Союз не смог помешать победе фашизма в Германии, его стремительному усилению в Европе, и, наконец, наша страна оказалась неподготовленной к войне ни в военно-стратегическом, ни в оперативно-тактическом, ни в дипломатическом, ни в моральном отношении.

С самого начала 1966 года в Советском Союзе началась подготовка к предстоящему XXIII съезду КПСС. При этом появилось немало признаков того, что некоторые из влиятельных групп в партийном и государственном аппарате рассчитывали использовать съезд партии для частичной или косвенной реабилитации Сталина.

В начале 1966 года в адрес президиума предстоящего съезда, в ЦК КПСС и в канцелярию Л. И. Брежнева поступило множество писем с протестами против реабилитации Сталина. Эти письма приходили от старых большевиков, от узников сталинских лагерей, от целых групп и от отдельных рабочих, служащих, представителей интеллигенции. Особое впечатление произвело быстро распространившееся по Москве письмо 25 виднейших деятелей науки и культуры, хорошо известных и в нашей стране, и за ее пределами. Под этим письмом поставили подписи крупнейшие ученые, академики П. Л. Капица, Л. А. Арцимович, М. А. Леонтович, И. Е. Тамм, А. Д. Сахаров, И. М. Майский, известные писатели В. П. Катаев, В. П. Некрасов, К. Г. Паустовский, К. И. Чуковский, видные деятели искусств М. М. Плисецкая, О. Н. Ефремов, П. Д. Корин, В. М. Йеменский, Ю. И. Пименов, И. М. Смоктуновский, М. И. Ромм, Г. А. Товстоногов и некоторые другие.

Надо полагать, что подобная кампания оказала некоторое влияние на решения высших партийных инстанций. Во всяком случае, на XXIII съезде ни имя Сталина, ни имя Хрущева не упоминались в докладе и в выступлениях делегатов. В резолюции съезда подтверждалась линия XX и XXII съездов партии, однако в столь общих формулировках, что это сохраняло определенную свободу действий не только для тех, кто настаивал на углублении критики культа Сталина, но и для тех, кто лелеял надежду на его идеологическую и политическую реабилитацию.

Различных выступлений против сталинизма и Сталина в 1966 году было много. Учебные заведения, университеты, научные институты, дома ученых приглашали для бесед или лекций известных писателей и публицистов, которые зарекомендовали себя антисталинистами. Стенограммы этих собраний расходились затем по Москве и другим городам. В некоторых аудиториях состоялись встречи с А. И. Солженицыным, с Э. Генри, с наиболее активными из старых большевиков. Только старый большевик и известный антисталинист А. В. Снегов за 1966–1967 годы выступил в 13 различных аудиториях, включая и военные академии, с большими докладами и воспоминаниями. Хотя формально речь шла о Ленине и Октябрьской революции, большую часть своих выступлений Снегов посвящал разоблачению преступлений Сталина.

Надо сказать, что и сталинисты или неосталинисты часто выступали не только на всякого рода «закрытых» совещаниях, но и вполне открыто. На большом идеологическом совещании в ЦК КПСС в октябре 1966 года третий секретарь ЦК КП Грузии Д. Г. Стуруа, который отвечал в республике за идеологическую работу, вызывающе заявил в своем выступлении, что считает себя сталинистом и гордится этим. Поясняя свою позицию, Стуруа стал говорить, что именно под руководством Сталина советский народ построил социализм и победил в Отечественной войне. Показательно, что слова Стуруа были встречены аплодисментами большинства присутствующих.

В декабре 1966 года в связи с 25-летием победы под Москвой по московскому телевидению впервые за пять лет были показаны кадры военной кинохроники 1941 года, включающие одно из выступлений Сталина.

1967 год был юбилейным, так как в ноябре этого года отмечалось 50-летие Октябрьской революции. Но ни в тезисах ЦК КПСС о подготовке к празднованиям, ни в других официальных документах не упоминались имена Сталина и Хрущева и заботливо обходились молчанием все трудные моменты советской истории. Это не прекратило, однако, идейной борьбы по вопросу о роли Сталина, которая шла по другим направлениям. В 1967–1968 годах увидели свет литературные произведения, в которых искажались исторические события и восхвалялись Сталин и некоторые деятели из его ближайшего окружения: роман В. А. Закруткина «Сотворение мира», роман В. А. Кочетова «Угол падения», «Рассказы о жизни» К. Е. Ворошилова. Особенное негодование среди передовой части интеллигенции вызвала поэма С. В. Смирнова «Свидетельствую сам», полная чувства преклонения перед Сталиным – «человеком-глыбой», «капитаном», «громовержцем», «отцом народа».

1966–1967 годы стали временем необычного и массового распространения материалов «самиздата», неконтролируемого распространения различных рукописей – политических статей, стихов, рассказов, разного рода «открытых писем», повестей и романов. Это свидетельствовало о серьезном расхождении между настроениями «верхов» и широких кругов советской интеллигенции, ибо именно интеллигенция и студенчество стали в эти годы главными распространителями и потребителями продукции «самиздата». Тысячи людей перепечатывали их на своих машинках, делали фотокопии, а десятки тысяч читали эти материалы. Еще большее число людей слушали эти документы, письма и литературные произведения по западным радиостанциям. Так, например, очень большую известность получили в эти годы романы А. И. Солженицына «В круге первом» и «Раковый корпус», некоторые его рассказы. Многие прочитали известное письмо Солженицына IV съезду писателей, которое имело значительный резонанс не только в нашей стране, но и за границей.

Среди интеллигенции распространялись и многие мемуары о лагерях и тюрьмах сталинской эпохи: «Это не должно повториться» С. Газаряна, «Воспоминания» Е. Олицкой, «Тетради для внуков» М. Байтальского и другие. Перепечатывались и переписывались «Колымские рассказы» В. Шаламова – настоящее художественное исследование о Колыме и страшных колымских лагерях. Но наибольшее распространение получила первая часть романа-хроники Е. Гинзбург «Крутой маршрут». Эта рукопись начала свой путь к читателю еще в 1965 году, и ее знали тысячи людей.

Но все же антисталинская активность интеллигенции не могла помешать все новым и новым попыткам реабилитировать Сталина, которые предпринимались при поддержке партийного руководства. В этом плане переломными оказались 1968 и 1969 годы. Издательства выпускали в свет все больше книг, главным образом из серии военных мемуаров, в которых отмечались в первую очередь заслуги Сталина как полководца и затушевывались его недостатки и ошибки. Типичными в этом отношении были книга маршала К. А. Мерецкова «На службе народу» и вторая часть мемуаров адмирала Н. Г. Кузнецова. Под общим руководством Трапезникова были изданы «Очерки истории КПСС», в которых практически ничего не говорилось о репрессиях 30–40-х годов и восстанавливались многие оценки и формулировки сталинского «Краткого курса». Большую активность развил поэт Ф. И. Чуев, опубликовавший много стихов с восхвалениями Сталина. Премией Ленинского комсомола в 1968 году была отмечена посредственная во всех отношениях поэма В. И. Фирсова «Республика Бессмертья», в которой автор восхвалял Сталина.

С самого начала 1969 года вся идеологическая жизнь в партии и стране проводилась под знаком наступления сталинистов и ужесточения догматического и консервативного контроля за всеми областями культуры и общественными науками, и особенно за исторической наукой. В конце 1969 года исполнялось 90 лет со дня рождения Сталина; этот юбилей было решено отметить, и отметить явным и очевидным для всех изменением отношения к Сталину, к его идеологическому и политическому наследию. Предусматривалось, например, соорудить памятник на могиле Сталина, на которой до того лежала лишь простая мраморная плита. Для открытия памятника на Красной площади предполагалось провести митинг трудящихся Москвы и ветеранов войны. В Институте марксизма-ленинизма намечалось устроить в декабре 1969 года специальную научную конференцию, посвященную 90-летию Сталина. Было решено подготовить для «Правды» большую статью, и вскоре группа авторов приступила к ее написанию. Одна из московских типографий получила заказ на изготовление большой партии портретов Сталина, а несколько художественных мастерских – на изготовление бюстов Сталина. Вся эта «продукция» должна была поступить в продажу сразу же после юбилея. В Грузии намечалось провести не только научную конференцию, но и большое торжественное заседание представителей общественности республики.

Намеченный план фактической реабилитации Сталина стал проводиться в жизнь осторожно, но очень настойчиво уже с начала 1969 года. Еще в феврале журнал «Коммунист» поместил пространную рецензию на опубликованные в 1967–1968 годах мемуары ряда маршалов и генералов. Основная цель этой рецензии состояла в том, чтобы подчеркнуть – на этот раз в главном партийном журнале – «военные заслуги» Сталина как Верховного Главнокомандующего и дезавуировать тем самым соответствующий раздел доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС. В № 3 «Коммуниста» была опубликована уже директивная статья, характер которой подчеркивался ее заголовком – «За ленинскую партийность в освещении истории КПСС». Над этой статьей стояли имена пяти авторов, один из которых был в то время ответственным работником отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС (И. Чхиквишвили), а другой – личным помощником Л. И. Брежнева по проблемам идеологии и культуры (В. Голиков). После смещения Хрущева эта статья являлась наиболее открытой и откровенной попыткой, предпринятой к тому же через партийную печать, пересмотреть линию XX и XXII съездов партии. Статья в «Коммунисте» вызвала немало протестов, оставшихся, однако, достоянием «самиздата».

Справедливости ради надо отметить, что наступление сталинистов находило тогда поддержку не только среди генералов и маршалов или в пресловутом «среднем звене» партийного и государственного управления. Попытки реабилитации Сталина встречали поддержку и среди значительной части рядовых рабочих и служащих. Раздраженные растущими трудностями повседневной жизни, усилением власти местных бюрократов, многие люди идеализировали эпоху Сталина как время «порядка». В мае 1970 года на экранах страны начала демонстрироваться первая серия кинофильма «Освобождение» – агитационной ленты о «красивой» и победоносной войне, подготовленной режиссером Ю. Озеровым при участии писателя Ю. Бондарева. Когда на экранах кинотеатров появлялся впервые Сталин, то в большинстве случаев в залах вспыхивали аплодисменты, хотя зрителями были здесь не работники партийного аппарата или высшие офицеры, а простые люди.

К началу декабря 1969 года вопрос о юбилее Сталина был практически решен. Мои друзья в аппарате ЦК говорили мне, что на заседании Политбюро были разногласия и споры, но все же Брежнев и большинство членов Политбюро одобрили «новую линию» в отношении Сталина. Был также одобрен и текст большой статьи, озаглавленной «90 лет со дня рождения Сталина». Эта статья с портретом «вождя» была уже набрана, ее верстка лежала в сейфе главного редактора «Правды» М. В. Зимянина, она была разослана в редакции всех центральных газет союзных республик и переведена на местные языки. Эта же статья была направлена в редакции главных партийных газет социалистических стран. Предполагалось, что большая статья о Сталине 21 декабря будет опубликована в «Правде», а на следующий день в других газетах.

Вопрос о Сталине и 90-летии со дня его рождения обсуждался, однако, не только в ЦК КПСС, но и в руководящих органах других коммунистических партий. Центральные комитеты ПОРП и ВСРП решительно высказались против публикации полученной ими статьи. Более того, в Москву с неофициальным визитом срочно прибыли Владислав Гомулка и Янош Кадар. Они предупредили, что в случае даже частичной реабилитации Сталина и публикации подготовленной статьи их партии будут вынуждены решительно отмежеваться от этого ошибочного шага. Никто не сомневался, что подобную позицию займут коммунистические партии Югославии, Италии и некоторых других стран. Это было бы серьезным испытанием для международного коммунистического движения после только что закончившегося Международного совещания коммунистических и рабочих партий. Если в 1956 году неожиданное для мирового коммунистического движения разоблачение Сталина стало исходным пунктом идеологического конфликта с Китаем и тяжелого кризиса в Венгрии и Польше, а также во многих западных коммунистических партиях, то в конце 1969 года неожиданная реабилитация Сталина могла бы стать исходным пунктом нового идеологического конфликта внутри коммунистического движения.

ЦК КПСС явно не был готов принять этот вызов. И хотя наиболее рьяные сталинисты призывали «не идти на поводу у западных партий», брежневское руководство решило вновь вернуться к вопросу о 90-летии со дня рождения Сталина. Этот вопрос опять был поставлен на заседании Политбюро. Заседание, как я узнал позднее, было трудным, и решение было достигнуто лишь небольшим перевесом голосов. Все же было решено отменить большую часть намеченных мероприятий. Бюст на могиле Сталина был уже установлен, но снятие покрывала и открытие нового памятника у Кремлевской стены было проведено без какого-либо митинга, в «неофициальной обстановке». Были отменены торжественное заседание в Институте марксизма-ленинизма и заседание в Грузии. Подготовленную для «Правды» большую статью решили не печатать, а ограничиться небольшой заметкой без всякой фотографии и с принципиально иным содержанием. О принятом решении немедленно сообщили в столицы союзных республик. Утром 21 декабря в «Правде», а затем и в других газетах была опубликована небольшая заметка «К 90-летию со дня рождения И. В. Сталина», в которой главное место уделялось изложению именно «ошибок и извращений, связанных с культом личности», а вовсе не заслуг Сталина. При всех недостатках, умолчаниях, двусмысленных формулировках новая заметка о Сталине по крайней мере формально подтверждала линию XX и XXII съездов партии. Для всех тех, кто так настойчиво добивался в течение ряда лет реабилитации Сталина, события, происходившие в аппарате ЦК КПСС в декабре 1969 года, были большим поражением, от которого фракция сталинистов позднее так и не смогла оправиться. Правда, в 1970 году в печати появились отдельные материалы с положительными оценками Сталина. Эти оценки содержались, в частности, в статье В. П. Мжаванадзе, опубликованной во втором номере журнала «Коммунист» за 1970 год. Продолжал линию на обеление Сталина и С. П. Трапезников в своей невежественной книжонке «На крутых поворотах истории» (1971). Похвалы Сталину, по большей части незаслуженные, можно было встретить и в мемуарах некоторых военачальников. Но это были как бы арьергардные бои, не оставившие заметного следа в коммунистическом движении.

* * *

Борьба течений внутри партии между активными сталинистами и умеренно-консервативным течением, которое к началу 70-х годов все же одержало верх и над крайне слабым течением антисталинистов, и над более активным течением и группой явных сталинистов, не была единственной идеологической проблемой для КПСС. Возрождению сталинистских тенденций в партийном и государственном аппарате естественно соответствовало и возрождение шовинистических великорусских настроений и тенденций.

В такой стране, как Советский Союз, который образовался и развивается как многонациональное государство, шовинистические тенденции и течения не могли выступать открыто, они крайне искусно маскировались.

Но все же этот шовинизм никогда не становился, вопреки некоторым утверждениям на Западе, ведущим идеологическим течением советского и партийного руководства. Большинство членов Политбюро руководствовалось главным образом очень догматически толкуемым «интернационализмом». Для М. А. Суслова, как «главного идеолога» партии, русский национализм и шовинизм были неприемлемы в первую очередь по идеологическим причинам. Их противоречие марксизму-ленинизму было слишком очевидным, чтобы русский национализм стал совместим с партийной идеологией. При всем своем догматизме, а вероятнее даже вследствие него, Суслов пусть и не всегда решительно, но выступал против националистической идеологии. Эта идеология была также явно неприемлема и для Брежнева, который родился и вырос в восточной части Украины в чрезвычайно многонациональной среде. Национальные проблемы очень мало волновали Брежнева, он легко сходился с представителями разных наций, его женой была еврейка, и в круг его ближайших друзей входили украинцы, молдаване, казахи, татары. Такое же «интернациональное» мировоззрение имел и Косыгин. Не мог похвастать «чистым» русским происхождением и Андропов, и уже поэтому наиболее агрессивные националисты относились к нему с недоверием.

Наряду с русским национализмом, а также в качестве реакции на него усиливались националистические тенденции внутри партийного руководства в других регионах СССР – на Украине, на Кавказе, в Средней Азии и Казахстане. На Украине эти тенденции представлял в первую очередь Первый секретарь ЦК КП Украины П. Е. Шелест. Парадокс, однако, заключался в том, что с точки зрения более радикальных украинских националистов Шелест и его окружение являлись проводниками русского влияния на Украине, а с точки зрения Москвы Шелест был явным националистом. Он пытался решительно бороться против усиления влияния русского языка на Украине; одно время в украинских министерствах было запрещено пользоваться пишущими машинками с русским шрифтом, и на все служебные письма составлялись ответы на украинском языке. На проводимых время от времени в Киеве всесоюзных совещаниях представители Украины пытались выступать на украинском языке. В республике стало увеличиваться число научных и технических журналов и изданий на украинском языке. В условиях СССР это было явным перегибом, так как вся техническая документация и служебная переписка в масштабах страны могла идти только на русском языке. Экономика нашей страны представляет единое целое, и учреждения, например, Узбекистана, не могли иметь в своем штате переводчиков со всех языков союзных республик. Националистические тенденции в Казахстане и Средней Азии выражались в постепенном вытеснении русских и украинцев из числа руководящих кадров.

Даже в автономных республиках, где русские часто составляли от 50 до 70 процентов населения, почти все руководящие кадры формировались из представителей местной национальности.

В то же время в Прибалтике вопреки желанию и чувствам эстонцев, латышей и литовцев и часто вопреки экономической целесообразности проводилась политика по увеличению населения за счет привлечения жителей из других регионов страны, и в первую очередь русских. В Абхазии происходила явная «грузинизация» населения. Если в 1929 году из 175 тысяч человек, проживающих в Абхазской АССР, 84 тысячи, или 48 процентов, составляли абхазцы и лишь 18 процентов населения – грузины, то уже в 1970 году в республике проживало 487 тысяч человек, из которых абхазцы составляли только 77,2 тысячи, т. е. меньше 16 процентов. В это же время грузинское население автономной республики возросло до 199 тысяч человек, т. е. почти до 41 процента. В Азербайджане явно просматривалась линия на ограничение прав и возможностей армянского населения Нагорно-Карабахской автономной области. Все эти противоречивые и часто негативные процессы в национальной сфере серьезно не изучались и не анализировались ни в партийных, ни в государственных органах, ни даже в системе Академии наук СССР. Таким образом, в нашей стране накапливались очаги национальных конфликтов.

* * *

Мы уже говорили, что в 1966 году в Москве состоялся XXIII съезд КПСС. В Отчетном докладе ЦК, с которым выступил Л. И. Брежнев, все трудные политические и экономические проблемы были заботливо оставлены в стороне; не затрагивали их и делегаты съезда. Съезд не осудил прожектерских концепций Хрущева о быстром строительстве коммунизма и не предложил никакой новой концепции, поиски которой, однако, продолжались. Впервые эта концепция – на этот раз концепция «развитого социализма» – была выдвинута Брежневым на юбилейном заседании, посвященном 50-летию Октября. Подводя итог достижениям Советской власти за 50 лет, Брежнев призвал «как можно полнее использовать возможности, которые открывает развитое социалистическое общество»[49]. Еще через четыре года эта же мысль была высказана немного подробнее в соответствии с несколько откорректированными положениями Программы КПСС. Выступая с докладом на XXIV съезде партии, Брежнев заявил: «Самоотверженным трудом советских людей построено развитое социалистическое общество, о котором Ленин говорил как о будущем нашей страны. Это позволило нам приступить к практическому решению великой задачи, поставленной Программой партии, ее последними съездами – к созданию материально-технической базы коммунизма»[50].

Сама по себе концепция социализма как особой, самостоятельной ступени или формации в становлении человеческого общества, имеющей собственные внутренние закономерности и особенности, как формы общества, которое будет существовать долго и проходить свои, присущие социализму стадии развития, – такая концепция представлялась весьма плодотворной. Как известно, в марксистской литературе XIX века, а затем и в большей части марксистской литературы XX века социализм рассматривался лишь как такой строй, который сочетает в себе некоторые элементы коммунизма и «родимые пятна» и «пережитки» капитализма, как первая, начальная и несовершенная стадия коммунистической формации.

О социализме как самостоятельной стадии развития человечества до 1967 года почти никто не говорил. Правда, сейчас многие теоретики вспомнили, что у Ленина имеется несколько высказываний о социализме как особой форме организации общества, «имеющей устойчивую базу». Более того, в одном из докладов, с которым Ленин выступил в 1920 году[51], он употребил понятие «развитой социализм». Однако в большинстве случаев и Ленин говорил о социализме только как о промежуточной формации, как о первой фазе коммунистического общества, когда элементы нового коммунистического отношения к труду и новой коммунистической морали все еще сочетаются с элементами прежних общественных формаций. Никакой развернутой теории социалистического общества и его критериев Ленин не создавал. Он был уверен, что через 30–40 лет, самое большее через 50, наша страна будет жить в условиях коммунизма, о чем он и говорил с полной определенностью еще на III съезде комсомола. При этом он был убежден, что коммунизм к этому времени сможет победить уже и в мировом масштабе.

Теперь взгляды на социализм менялись. Согласно выдвинутой Брежневым и более подробно рассмотренной во многих теоретических статьях и книгах новой концепции, социализм представлял собой не сочетание черт «незрелого коммунизма» и «пережитков капитализма», а общественный строй, характеризующийся едиными по своей социальной сущности признаками и принципами. Основой его структуры должны быть поэтому не собственно коммунистические, а социалистические общественные отношения с их специфическими элементами, принципами и закономерностями. Эта концепция, которая ставила социализм в ряд других социально-экономических формаций, являлась несомненно разумной и плодотворной, она давала стимул для раскрытия природы социалистической экономики, социалистической нравственности, социалистической культуры и социалистической демократии.

Однако с самого начала новая концепция уже построенного якобы в нашей стране «развитого социализма» оказалась в противоречии с реальной действительностью. По предложенным нашими теоретиками критериям «развитой социализм» должен был бы опережать, например, по уровню техники, технологии и производительности труда развитый капитализм, а этого опережения никто не наблюдал ни в 60-е, ни в 70-е годы. Если в СССР уже построен социализм, то из этого следовало бы, что мы имеем и политически зрелое общество, и высокий уровень развития науки и техники, и хорошо развитые институты культуры и демократии и т. д. Совместить эти утверждения с действительностью 60-х годов, да и следующего десятилетия было невозможно, и поэтому теория «развитого социализма» сразу оказалась в полном отрыве от реальности, от действительного положения и состояния советского общества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.