Чечня: войне конец?

Чечня: войне конец?

[30]

Ровно 13 лет назад, 31 августа 1996 года, Аслан Масхадов (от имени Яндарбиева, президента Чеченской Республики) и Александр Лебедь (он тогда возглавлял Совет безопасности России) подписали знаменитое Хасавюртовское соглашение о мире. В связи с этим возникает вопрос: а закончилась ли сегодня война в Чечне? И что представлял собой Хасавюртовский договор? Что это было? Ошибка России? Капитуляция Москвы перед Грозным? Или все-таки это был шанс, который давал какие-то надежды на мирное развитие отношений России и Чечни?

Мнение по этому вопросу Алексея Малашенко, члена научного совета Московского центра Карнеги:

Нужно четко понять, чего хотела Россия. Хотела ли она мира или она хотела передышки? Я считаю, что Москва хотела передышки, чтобы потом добить тех, кто сопротивлялся. С этой точки зрения передышка была использована. Она затянулась, потом была вторая война, еще одна маленькая война под названием «контртеррористическая операция». Но я думаю, что в тот момент, когда это подписывалось, речь о реальном мире в Чечне не шла. Это был политический ход Москвы. А во-вторых, эта передышка должна была способствовать улучшению внутриполитической ситуации в России. Подписывал генерал Лебедь, и мы знаем, как он сыграл потом и как потом сыграли с ним. И есть какой-то символ в том, что и Масхадова, и Лебедя больше нет в живых.

Хасавюрт — это была передышка до 2001 года, но такой срок запланирован не был. Я думаю, что были надежды раньше возобновить или войну, или давление, или еще что-то. Но цель России в конечном счете состояла в том, чтобы подчинить себе Чечню.

А вот Масхадову был действительно нужен мир постольку, поскольку он прекрасно понимал, что война безысходна, что сил для полноценного сопротивления ему не хватит. И в принципе он — военный человек, и он прекрасно все понимал. Но он рассчитывал на то, что будет заключен какой-то мир. Не перемирие, а мир. И в ходе этого мира удастся найти какое-то компромиссное решение. Потому что Масхадов, по сути своей, не был у истоков сепаратизма. Как советский полковник он все-таки полагал, что есть какая-то возможность реальной интеграции с Россией.

Итак, был шанс, и Масхадов прекрасно знал, что примерно 2/3 чеченцев, а может быть, даже больше — не были за создание независимого государства. Масхадов это понимал, и если бы политика была более тонкой, если бы чеченский конфликт не был инструментом в руках Москвы, то можно было бы достичь реального соглашения при наличии доброй воли с обеих сторон.

Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова, политолога из Грозного, руководителя центра «Северный Кавказ — Стратегия»:

Это действительно была передышка. И передышка эта была, на мой взгляд, вынужденная, причем больше — с российской стороны. Если мы помним, в начале 90-х годов мы набрали кучу кредитов, около девяти миллиардов, из них половину, как всегда, проворовали, а вторую половину потратили на войну. Денег не было. И к тем переговорам ресурсы у России были очень маленькие. Что касается чеченской стороны, то они и так много лет были без денег, у них в этом смысле положение было лучше.

Но реального шанса все-таки найти какую-то формулу мирного сожительства в одном государстве при наличии в Чечне Басаевых и Радуевых не было. И Масхадов не мог переломить ситуацию. Он был другого плана человек. Может быть, это был человек не на своем месте. Соответственно, вторая война была неизбежна. Она была запланирована.

При этом в 1997 году были президентские выборы. Выбрали Аслана Масхадова, и он завоевал в первом туре 57 % или 60 % голосов, и явка была высочайшая.

В Чечне на тех выборах очереди стояли. И Масхадов победил в первом туре, и люди говорили: «Ну вот, Масхадов победил, теперь мы, наконец-то, полностью договоримся с Россией и постепенно туда вернемся». Конечно, Басаев тоже получил немало голосов, и это в принципе грозило гражданской войной. Но подавляющее большинство чеченцев говорило именно так, верило в мирное развитие республики.

Если бы не Масхадов, внутри Чечни была бы гражданская война. Ее не было именно благодаря его выдержке, именно благодаря тому, что он где-то поддавался Басаеву и делал шаги назад. Но в итоге эти шаги назад постепенно привели к полной потере им контроля над ситуацией и к дестабилизации. Дело в том, что реальная власть где-то в середине 1998 года уже была у радикалов-ваххабитов.

А что же сейчас? Если еще в прошлом году говорилось, что где-то хуже, где-то лучше, то сейчас мы видим колоссальную вспышку насилия в Чечне, такую вспышку, которой не было давно. С весны 2009 года уже семь раз были задействованы смертники.

15 мая террорист взорвал себя в центре Грозного, недалеко от здания МВД, и было убито 4 человека, в том числе 2 милиционера. 22 июня в Назрани смертник врезался в кортеж президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова. К счастью, президент выжил, его вылечили. 26 июля террорист подорвался при досмотре перед входом в концертный центр в Грозном. Там погибли 6 человек, в том числе высокопоставленные офицеры МВД. 17 августа боевик на «Газели» взорвал здание РУВД в Назрани: 21 милиционер погиб, 150 получили ранения. 21 августа в Грозном произошел взрыв, и погибли 4 сотрудника МВД. 25 августа 25-летний смертник атаковал милицейский пост в Шалинском районе Чечни:

4 милиционера убиты, 3 ранены.

И это только смертники. Но к этому надо добавить многочисленные обстрелы, нападения, взрывы и т. д. Можно говорить о том, что в этом году имеет место просто какой-то всплеск насилия по всему Северному Кавказу. Значит, там появилось новое качество насилия? Новое качество терроризма? И если говорить о новом качестве, то в чем оно?

Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:

Это всплеск насилия, связанный с разными причинами. Но то, что террористы поменяют стратегию или уже поменяли, это чувствовалось. Та передышка, о которой мы говорим, относительная стабильность, которая была, — они ее использовали для анализа и для подсчета собственных ресурсов, а также для смены стратегии. Причины? Очень сложно назвать причины, но в этот раз никто из террористов не кричал «Аллах Акбар». Никто не кричал, они просто взрывались. То есть причины могут быть разные. Как и почему чеченец может сам себя взорвать? Ведь по религии, по традициям тысячелетним нельзя убивать самого себя. Самоубийцу не хоронят на кладбище. Это позор из поколения в поколение его роду и его семье. Так почему же так происходит? На мой взгляд, это может быть только в одном случае — если этот человек доведен до отчаяния, если его честь и честь его семьи поругана.

И все же — что изменилось? И год назад, и два года назад, к сожалению, и в Чечне, и в Дагестане, и в Ингушетии общество сталкивалось с похищениями, с насилием, с нарушением прав, с не расследованием прежних преступлений. Что же качественно изменилось в 2009 году? Это в обществе что-то произошло или это боевики и террористы изменили тактику?

Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:

Это произошло не вдруг, это копилось. К этому шло, потому что копились нерешенные проблемы. Или нерешаемые… Да, в экономическом смысле в Чечне имеет место очень большой прогресс. Но когда ребенку было 5–10 лет, у него убили отца, брата и т. д. Это поколение выросло, и вот они-то сегодня и взрываются. Это именно тот возраст. Это поколение, которое потеряло родных в первую войну. И не менее важно, когда молодые люди не могут себя реализовать. Они попадают в пустоту. И вот именно из этой среды специалисты берут молодых людей, а потом их обрабатывают. Довольно успешно, как мы видим. А что мы можем противопоставить?

В 2009 году в Чечне имеет место качественно новая ситуация. Всплеск насилия там не случаен. И он может иметь очень долгосрочные последствия.

Когда закончились чеченские войны, тогда к власти пришли Кадыровы. Как бы к ним ни относились, и Ахмад-Хаджи, и Рамзан очень много сделали, это безусловно. Их можно ругать, их ругают, но они сделали для восстановления мирной жизни очень много. Но ожидания-то были еще больше, как выясняется. Одно дело, когда люди живут непосредственно после войны, — этот кошмар кончился и становится все лучше, лучше, лучше и лучше. Но потом ожидания становятся больше, и уже начинают вспоминать о политическом облике режима, о его жестокости, о его расправах и т. д.

Что же касается нового поколения, то оно с исторической точки зрения достаточно опасно. Почему? Потому что эти молодые люди практически не знали мирной жизни. Они привыкли к постоянному насилию. Они являются носителями регенерации конфликтной ситуации, но они в этом не виноваты, это их беда. Это их трагедия. Они себя чувствуют какими-то маргиналами. И это — не говоря про безработицу и т. д. Политика давления, которая осуществлялась в Чечне и давала весьма позитивные результаты, себя исчерпывает. И в Чечне, а также в Дагестане и в Ингушетии нужен национально-государственный консенсус. Между всеми. Нужен прорыв вакуума между правящими элитами, которые, что хотят, то и делают, и остальным обществом.

Понятно, что все познается в сравнении: это новое качество по сравнению с тем, что было в последние три года, когда позитивные тенденции, несмотря ни на что, шли вверх. Но теперь произошел какой-то обрыв.

Это долго зрело. Но рано или поздно это должно было произойти, если не менять метода руководства обществом. И это не успокоится. Дело в том, что были допущены ошибки еще в первую и вторую войны. Дело в том, что армия — это инструмент для отражения внешнего врага. Когда армию используют и дают ей полицейскую и даже карательную функцию внутри государства, для солдат врагом становится обычный человек, гражданин России. Это и было сделано и в первую войну, и в начале второй. Это была жестокость со всех сторон, особенно в армии. И на войне нет ни моральных, ни этических норм. Проблема в том, что война закончилась, но методы остались.

Мнение по этому вопросу Алексея Малашенко:

Мы еще, по-моему, одну вещь забыли сказать об одной ошибке и центральной власти, и местной власти. Это, может быть, вынужденная ошибка, но когда я каждый день слышу, что все те, кто в лесах и в горах ходят, это бандиты, это абсолютно неправильно. Те люди, которые так полагают, включая самые высшие инстанции, это они себя как бы успокаивают.

С бандитами пятнадцать лет воевать нельзя с применением танков и самолетов. Для понимания, что это за люди, нужно какое-то новое определение. Произнести слово «оппозиция» никто не решается. Но это часть общества, пусть не очень большая, но тем не менее которая в такой крайней форме выражает социальный и политический протест. Это не бандиты, которые с ножом бросаются для того, чтобы отнять часы.

Президент Ингушетии Юнусбек Евкуров сказал, что тех, кто в горах, можно разделить на три категории. Первые — это наемники, которые ездят по всему миру и зарабатывают деньги. С ними есть только один способ борьбы — это уничтожение. Вторые — это идейные, которых трудно, но все-таки можно убедить.

И третьи — это очень большой процент обманутых, запуганных или просто тех, кого шантажируют.

Наемники сегодня большой роли не играют. Тем более что арабы даже во время чеченских войн особо популярны не были — это прекрасно знают те, которые этими проблемами занимается.

Но есть еще фанатики, есть абсолютно упертые религиозные фанатики, и они есть в каждой религии. А есть просто верующие, которые недовольны, которые агрессивны, которые радикальны, — и вот с ним можно и нужно иметь дело. Но есть какой-то процент людей (не только в Чечне, не только в Ингушетии, по всему миру), с которыми разговор не имеет смысла. Это абсолютные фанатики, готовые на любые преступления.

Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:

В процентном отношении 90 % тех, кто уходит в горы, — это протест. Дело в том, что когда в обществе нет политической оппозиции и людям негде выражать свое недовольство, им некуда деть свой протест. Они его выражают в разных формах. Мы не оставили им ничего другого, как уйти в сторону радикализма. Мы можем сказать, что государство не сделало ничего, чтобы их туда не послать, чтобы они туда не пошли. А еще люди могут быть запуганы. Особенно в горных селах могут прийти и сказать: «Если ты не пойдешь с нами, мы убьем твою сестру».

Сколько их — членов формирований, которые ходят с оружием в руках? Примерно тысяча человек? Больше? Меньше? Точных данных, естественно, нет и быть не может. Они разделяются на активных, то есть тех, кто действительно в горах, а есть люди, которые им сочувствуют и помогают. Но цифра «тысяча» — она была всегда. В любом случае их не было больше даже во время самой активной войны. Да и не нужно для маленькой Чечни больше тысячи.

А сколько русских сейчас проживает в Чечне? Если убрать ФСБ, армию, временные гарнизоны и т. д., то останется примерно 30–40 тысяч. Например, в Надтеречном районе — там исторически живет много русских.

Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:

Они живут нормально. Я не могу сказать, что им легко, конечно… Трудно всем. Когда от 50 до 70 % безработица, но власти национальным меньшинствам стараются дать работу, чтобы не было ущемления. Вот у меня в доме живут четыре семьи — нормально живут. И явного ущемления нет. А скрытое? Это на месте есть. Люди разные есть, но это на бытовом уровне. Но на политическом уровне притеснения русских нет.

В Ингушетии имеется «Программа-2015», то есть программа экономического развития до 2015 года.

В нее входит повышение зарплат, развитие образования, медицинской помощи, создание рабочих мест, поддержка малого бизнеса, чтобы люди могли открыть свое дело. Юнусбек Евкуров говорит, что это даст 99 % успеха. В результате станет меньше боевиков и их пособников, которые уйдут в лес.

Если в этом будет поддержка России, это может дать результат, но только если это будет действительно поддержка, если удастся добиться консенсуса в обществе. Но для этого потребуются время и каторжное терпение.

В любом случае, если есть такое желание, есть какие-то шаги, это прекрасно. Но пока что-то не видно всему этому широкой массовой поддержки. Евкуровым кто-то восхищается, кто-то им доволен. Но его чуть не убили. Вот почему не было массовой демонстрации в его поддержку, хотя он, при всех своих минусах и ошибках, делает благое дело. А может быть, дело в том, что он не был избран на выборах? Ведь одно дело, когда тебя выбирают, и другое дело, когда тебя назначает Москва.

Когда он пришел, были очень большие ожидания, и люди в него поверили — это совершенно очевидно. Но и в Чечне все шло: восстанавливались дома, социальная сфера, школы, больницы. И вдруг — вспышка насилия. Значит, одного экономического развития и денежных вливаний из федерального центра мало?

Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:

Что такое Кавказ? Нет такого маленького клочка земли на земле, чтобы на нем было столько разных национальностей, столько противоречий и столько разных культур и религий в одном месте. Дело в том, что даже в советское время в Чеченской Республике была почти 50 %-ная безработица. Но люди могли по всему Союзу ездить, они могли себе зарабатывать на жизнь. А что произошло в нашей стране? Невозможно стольким людям дать работу. Невозможно. Но там и места нет для всех, чтобы у всех была работа. И в Ингушетии это невозможно, и в Чечне невозможно. Нужно искать какие-то другие методы.

Чечня — это пример, когда по максимуму и в короткий срок Кадыров сделал все, что мог. Он занял где-то двести с лишним тысяч людей, прежде всего на стройках, работах по восстановлению республики. Но дело в том, что в 1,5 раза больше осталось незанятых, и их просто невозможно было за столь короткое время занять.

Какая же должна быть стратегия по отношению к этому региону? Что нужно сделать?

Мнение по этому вопросу Алексея Малашенко:

Во-первых, я не верю в экономический детерминизм — решения социально-экономических проблем могут идти только вместе с решением политических проблем. Для этого необходимо создать условия для диалога, причем диалога не просто между друзьями и приятелями, но и с оппозицией, которая там есть. То есть дать возможность людям действительно собраться воедино и принимать те решения, которые им нужны. Второе. Я считаю, что, несмотря ни на что, нужно понизить уровень силового давления. Чем больше давишь, тем больше пружина бьет обратно. Третье. Нужно объявить не то чтобы амнистию, но во всяком случае создать такую атмосферу, чтобы месть, которая все время регенерируется в Дагестане и в Чечне, каким-то образом остановилась. Через традиционные ли институты, через суды, еще каким-то образом — я не знаю. Но остановить регенерацию этой вражды необходимо. И самое последнее, может быть, это и техническая деталь, — я думаю, что на сегодняшний день на Северном Кавказе на достаточно высоком уровне должны находиться российские политики русской национальности. Они могут быть и как посредники между кланами, и каким-то цементирующим звеном. Они, наконец, могут давать достаточно правдивую информацию в Москву, если Москва готова, конечно, ее использовать.

Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:

Если перейти на медицинские термины, я бы сделал примерно так. Я сначала бы сдал анализ крови, сделал бы томографию. Политики называют это мониторингом. Я бы попытался сначала понять, что же происходит, кто есть кто? Мы стараемся делать что-то, но полного объективного анализа ситуации нет.

Я бы сначала просто захотел узнать правду. Что дальше? Я бы взял специалистов. Но с кадрами проблема. Что касается расстрелять, захватить, провести операцию — мы лучшие в мире. Но победу можно завоевать храбростью, мужеством, напором и т. д. Но удержать ее — для этого нужны мозги.

Слушателям «Эха Москвы» был задан вопрос:

«К 2020 году Россия интегрирует Северный Кавказ или, скорее, его потеряет?» В ответах доминировал пессимизм: 83 % проголосовавших посчитали, что Россия, скорее всего, потеряет Северный Кавказ, и только 16,5 % верят в то, что будет найден нормальный рецепт интеграции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.