300-летие правления дома Романовых

300-летие правления дома Романовых

Все эти достижения экономического и социального развития России и объективно связаны с 300-летием правления дома Романовых. За годы правления династии Романовых государство московское стало обширной экономически развитой и процветающей российской империей, раскинувшейся от берегов морей Белого, Черного и Балтийского до Тихого океана.

Официальное празднование 300-летия правления Дома Романовых состоялось 21 февраля 1913 г. и началось со службы в Казанском соборе Санкт-Петербурга. В день службы Невский проспект, по которому двигались царские кареты, был битком набит возбужденной толпой. Несмотря на шеренги солдат, которые пытались сдержать натиск, народ, неистово крича приветствия, прорвал кордоны и окружил экипажи императорской четы. В соборе во время службы некуда было яблоку упасть. Этот день был отмечен манифестом и высочайшим указом о даровании милостей населению.

В честь монарха, его жены и всех великих князей Романовых знать столицы дала бал, на который были приглашены тысячи гостей. Царская чета посетила представление оперы Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»). Когда в зале появились их величества, все присутствующие встали и устроили бурную овацию.

Последующие дни после службы в соборе были заполнены официальными церемониями. Со всех концов империи прибывали делегации, чтобы поздравить царя и поднести дары.

В мае 1913 г. царская семья отправилась в паломничество по памятным для Романовых местам. На Верхней Волге они сели на пароход и поплыли в старинную вотчину Романовых – Кострому, где Михаил был приглашен на царство.

На берегах Волги вдоль всего пути царской флотилии выстраивались крестьяне, чтобы наблюдать за ее прохождением. Великая княгиня Ольга вспоминала об этой поездке: «Где бы мы ни проезжали, везде встречали такие верноподданнические манифестации, которые, казалось, граничат с неистовством. Когда наш пароход проплывал по Волге, мы видели толпы крестьян, стоящих по грудь в воде, чтобы поймать хотя бы взгляд царя. В некоторых городах я видела ремесленников и рабочих, падающих ниц, чтобы поцеловать его тень, когда он пройдет. Приветственные крики были оглушительны!»

Впрочем, подобные праздники случались, разумеется, далеко не каждый день; что касается повседневных развлечений, народ веселили балаганы. О петербургских балаганах оставил воспоминания А. В. Лейферт, потомок антрепренера А. П. Лейферта, основателя балаганного театра «Развлечение и польза» на Марсовом поле.

В первой половине января начинались на Марсовом поле приготовления к масленичным гуляньям. Происходила разбивка мест. Приступали к сооружению временных театров. Распланировано было Марсово поле таким образом: первая линия, по которой выстраивались 4–5 крупных театров, была расположена параллельно Летнему саду. Каждый театр занимал площадь в 300 кв. саж.: 30 в длину и 10 в ширину. Промежутки между ними были не менее 15 саженей.

Вторая и третья линии, параллельные первой, застраивались балаганами-театрами меньшего размера, более примитивной архитектуры, незатейливой внешности и более чем скромного репертуара. Между балаганами второй и третьей линий расположены были карусели, перекидные качели, коньки, лари с берлинскими пышками, сосисками, стояли сани и телеги бакалейщиков, столы сбитенщиков, панорамы, раешники. На четвертой линии устроены были ледяные горы, а за ними устанавливался большой сарай для дежурной пожарной команды, где стояли наготове бочки с водою, насосы и разные предметы для тушения пожара. Кроме всего описанного, в центре Марсова поля устанавливалось помещение для полицейского пикета, куда забирали пьяных, хотя таких сравнительно было мало, уличенных воришек, и тут же владельцам балаганов сообщались различные распоряжения полиции.

Постепенно, вплоть до первого дня Масленицы, на Марсовом поле шли все усиленные приготовления, и в 12 час. в воскресенье сырной (масленой) недели открывались гулянья и продолжались в течение 8 дней. На Великий пост замирало Марсово поле, и гулянья возобновлялись в Светлое Христово Воскресенье снова на 8 дней Пасхальной недели.

Постройка больших театров по первой линии шла очень быстро, так как задолго до начала происходила заготовка всех частей заблаговременно на лесных дворах, а на месте оставалось его собрать из готовых частей и установить. За неделю перед масленицей заканчивалась работа по постройке, и приступали к украшению зрительного зала, к установке подъездов, размещению больших плакатов, а сцена в это время обставлялась декорациями, на ней приспособлялось освещение, машинные части и проч. На обставленной сцене происходили 3–4 заключительные репетиции. До постройки театра репетиции происходили в декорационных мастерских или где-нибудь в специально нанятом для этой цели большом зале.

Все места в театре были ненумерованные. Перед сценой в зрительном зале, за барьером, находился оркестр. Перед оркестром примыкал к барьеру ряд лож, а за ложами шло несколько рядов кресел. Ложи и кресла предназначались для более состоятельной публики. Это отделение имело особый вход с 1-й линии и выход на 2-ю линию и отделялось от дальнейшего разряда мест барьером. Затем шло отделение со скамейками, называвшееся «первые места», следующее такое же отделение со скамейками называлось «вторыми местами», и в конце зрительного зала обширное пространство отведено было под «третьи места», где зрители смотрели представление стоя. Один разряд мест отделялся от другого барьером вышиною приблизительно в половину роста человека. Каждый разряд имел особый вход с первой линии и выход на вторую линию. Для того чтобы каждый зритель мог видеть все происходящее на сцене, пол каждого разряда мест имел очень крутой подъем, возвышаясь ступенями. Таким образом, начало пола у оркестра возвышалось над землею не более как на 3/4 арш., а у задней стены третьих мест пол находился на высоте не менее 5 арш. Большой балаган-театр вмещал 1000–1200 зрителей. Наполненный зрительный зал, благодаря покатости пола, представлял целое море голов.

К театру-балагану со стороны первой и второй линии, начиная от лож и кресел и кончая вторыми местами, были пристроены подъезды со ступенями: с первой линии для входящей и со второй линии – для выходящей из театра публики. Для каждого разряда мест была особая касса. Запасшаяся билетами публика ожидала начала представлений в небольших вестибюлях перед каждым разрядом мест. Что же касается публики третьих мест, то у задней стены балагана устраивались лестницы, довольно высокие, со стороны первой и второй линий, и на них стояла вплотную ожидающая публика. Для выходов после представления для публики третьих мест были построены с боков балагана внутренние лестницы на обе линии.

Представления шли с 12 час. дня, повторяясь в течение дня 8–10 раз, в последние дни и до 12 раз. Антракт между одним и другим представлением длился очень недолго, а именно – пока успевала публика выйти из театра и новая, ожидавшая, войти. Сначала впускалась публика лож, кресел, 1-го и 2-го мест, и только после впуска этой публики широкий вход с раздвижной дверью, находившийся на верхней площадке входных лестниц третьих мест, открывался, и широкий поток зрителей третьих мест буквально вливался и с шумом и грохотом несся к барьеру, отделявшему третьи места от вторых.

Снаружи здание обшивалось чистыми строгаными досками, а внутри стены обтягивались крашеным холстом с расписанными на нем карнизами, а в балагане «Развлечение и польза» зрительный зал был украшен портретами известных русских писателей. По стенам размещались канделябры с лампами. Первоначально разрешались только масляные лампы, а впоследствии и пиронафтовые.

Наружное украшение балагана состояло из расписных полотен на подрамках, прикрепленных к подъезду, который таким образом принимал вид архитектурной постройки в русском стиле. На подъезде же красовалась надпись с фамилией владельца или названием театра. Над подъездом помещались большого размера плакаты с названием пьесы и изображением некоторых сцен. Плакаты и надписи также размещались на задней и передней стенах балагана и на подъезде второй линии. Всюду по стенам были расклеены большие афиши, а на подъезде, кроме того, были развешаны трехцветные флаги. На Масленице с наступлением сумерек подъезды балаганов иллюминовались, равно как и карусели и горы. Гулянье заканчивалось в 7–8 час. вечера. <...>

Много и других развлечений и удовольствий доставляло Марсово поле. Характерны были фигуры торговцев воздушными шарами. Над толпой, в руках у этих торговцев реяла громадная связка красных, синих и зеленых воздушных шаров, которые очень бойко раскупались как молодежью, так и детьми. Нередко толпа с живым интересом наблюдала, как полная связка таких шаров взлетала высоко-высоко по капризу подгулявшего купчика или мастерового, для собственной забавы и для развлечения толпы откупавшего у торговца всю связку. Что ни шаг, по всему полю располагались торговцы всякими незатейливыми сладостями. Лакомства продавались и на переносных лотках, и в ларях, и в розвальнях. Первое место, конечно, занимали пресловутые семечки и кедровые орешки, тут же продавались фисташки, грецкие орехи, каленые орехи; изюм, чернослив, стручки и всяких видов пряники.

Наконец, кроме каруселей, построенных во втором этаже и куда зазывал дед-балагур, там и сям были устроены более простые карусели. Они состояли из деревянных коней, на которых верхом садились не только дети, но и взрослые. За каждой парой коней были подвешены 2 пары 4– и 6-местных люлек, в которых усаживались матери и няньки с детьми. Кони и люльки, чередуясь, образовывали замкнутую окружность. Эта окружность была на весу и имела железные оси к центру. В центре находилась шарманка, а несколько человек, упираясь в оси, вращали окружность. Вне окружности стоял столб с перекладиной, в которой было воткнуто некоторое количество железных колец. Всадники во время вращения окружности должны были при проезде мимо перекладины с кольцами железным прутом попадать в кольцо и, не сронив этого кольца, сберегать все добытые кольца до окончания сеанса вращения. У кого оказывалось колец соответствующее числу оборотов окружности, тот получал право на бесплатное повторное наслаждение прокатиться. Для любителей более сильных ощущений имелись так называемые перекидные качели. На 2 столбах была прикреплена вращающаяся ось, от которой с краев по радиусам шли балки. На концах двух параллельных балок была подвешена кабинка, в которую и помещались желающие покататься. Ось приводилась во вращательное движение, и кабинки с земли поднимались высоко над толпой. Из кабинок обычно раздавался при подъеме и спуске не то веселый, не то испуганный визг.

Пьяных на Марсовом поле попадалось очень редко, не видно было косых взглядов и мрачных, озабоченных лиц – царило благодушие, веселье и удовлетворение. Не побывать на горах на Масленой или Пасхе равносильно было тому, как если бы добровольно обречь себя на голодовку. Можно было ни гроша не потратить и тем не менее часть удовольствий получить. Зато в дни гуляний на всех улицах, ведущих к Марсову полю, происходило колоссальное движение народа. Поток прибывающих и возвращающихся был непрерывный.

На Масленице из подгородних деревень приезжали крестьяне – финны на своих маленьких, но выносливых лошаденках с низенькими деревенскими санками – их называли «вейками». Прокатиться на вейке за «вацать» или «рицать» копеек – это тоже представляло специфически масленичное удовольствие. К концу дня поблизости к Марсову полю набиралось веек с бубенчиками на дугах несметное количество и развозило по всем концам города вдоволь натешившийся народ.

В 1897 г. бывший петербургский градоначальник фон Валь составил доклад на высочайшее имя об опасности в центре города громадного сборища народа во время устраиваемых на Марсовом поле гуляний и внес предложение перенести эти гулянья на Семеновский плац. Это решение определило дальнейшую судьбу балаганов. Они всего год просуществовали на неудобном, грязном и находящемся в стороне от центра новом месте и тихо скончались.

Народившееся в это время Попечительство о народной трезвости, руководимое принцем Ольденбургским, делало тщетные попытки заменить балаганы более благопристойными и поучительными зрелищами и увеселениями, но ни льготы, ни высокое покровительство, которыми пользовалось Попечительство, не помогли делу возрождения истинных народных гуляний. Суррогат, подсунутый Попечительством, не привлек тех слоев населения и не вызвал тех переживаний, какие так ярко выдвигало до того Марсово поле – бесследно исчезли непосредственность, наивность и искреннее веселье. Не помогло и то, что заведующим театральною частью Попечительства был приглашен А. Я. Алексеев. Ему пришлось считаться с директивами, исходившими свыше, и вся обстановка, в которой протекала работа, совершенно изменяла условия, благоприятствовавшие непосредственному веселью народа и дававшие полную свободу выбирать развлечения по вкусу и вровень с пониманием. Излагая свои воспоминания, я старался по мере возможности быть беспристрастным докладчиком того, чего свидетелем, а затем в некотором роде соучастником мне довелось быть, я воздержался от всяких выводов и умозаключений.

Возможно ли воскресить в полном объеме то, что было, сомневаюсь, но думается мне, что, если бы это было возможно, то, несмотря на то что много воды за этот срок утекло, былое веселье воскресло бы, и народ повалил бы хоть на миг отдохнуть душой и оторваться от повседневных тягостей жизни.

Праздники начала 1910-х годов и балаганы были «лебединой песней» старого Петербурга. А. Н. Бенуа вспоминал:

Я шел откуда-то с Литейной, шлепая по синим, отражавшим ясное небо, лужам, борясь с ветром и пропекаемый свирепо гревшим солнцем. Подходя к Летнему саду, я с особой живостью вспомнил пасхальные гулянья былого времени, отличавшиеся от масленичных лишь отсутствием снега, веек и блинов, но в «декоративном» и в «разгульном» смысле совершенно родственные масленичным. Мне вдруг почудилось, что я перелистнул назад лет 40 в книге моей жизни и что, подойдя к углу, я вот-вот увижу на «лугу» деревянные, пестро размалеванные сараи, кручение качелей и веселую толпу – самую причудливую смесь щеголей, пьяных мастеровых, мужиков, гимназистов, правоведов и главное украшение гулянья – офицеров и солдат в тогдашних их великолепных мундирах.

И тут-то какая-то частица этого ожидаемого видения предстала передо мной с жутко фантастичной реальностью. У перил моста через Лебяжью Канаву, недалеко от кучки, уныло ожидавшей очереди в переполненный трамвай, стоял, прислонившись к тумбе, «выходец с того света» – выходец с того самого света, который мне только что померещился. Это был солдат времен Александра II с баками, с усами, в фуражке, с козырьком французского образца, в полной парадной форме, с красной грудью, увешанной медалями и крестами. Где, в какой богадельне, в каких подвалах сохранилась эта жуткая мумия, этот живой памятник отмершей эпохи, ныне, очевидно из горькой нужды, выползшая из своей норы на яркий свет Божий, на котором и его «музейный» наряд, и его пожелтевшие от старости и нищеты волосы – казались особенно поблекшими и неправдоподобными?

Несомненно, старик пришел сюда, вспоминая о былом и ничего не зная о том, что за эти годы произошло. Он думал, что на Пасху петербургские «господа» по-прежнему гуляют на Царицыном лугу и что здесь ему перепадет под пьяную руку не один двугривенный. Вместо того только кучка унылой «очереди», какие-то шныряющие мимо обозленные люди, какие-то оборванцы в серых мешках, в которых ветеран ни за что не узнал бы своих товарищей по оружию, вместо массы извозчиков и собственных экипажей лишь скользящие с шипением вагоны и громыхающие грузовики! Наконец, вместо «киатеров» и «качелей» пустая площадь с кладбищем посреди. Я попробовал заговорить с инвалидом, но он, морщась от солнца, как будто даже не замечал, что к нему обращаются, а когда я ему всунул в кулак какой-то грош, он даже не поблагодарил, не выходя из своего оцепенения.

На следующий день я снова проходил у этого места, но старика уже не было. Совершенно для меня несомненно, что, дотащившись в темноте до своей норы, он должен был повалиться в изнеможении на солому и, не отдавая себе полного отчета в том, что он пережил и что видел, тут же скончаться от воспринятой тоски...

Впрочем, да не подумают, что этим рассказом я хотел изобразить какую-либо аллегорию. Привожу его только потому, что тогда же, под свежим впечатлением, я дал себе слово присовокупить его к моим воспоминаниям. И теперь каждый раз, когда я подхожу к этому месту у Лебяжьей Канавы, я вспоминаю скорбную фигуру солдата-призрака, и почему-то мне становится в эту минуту жаль не только этого старика, но и самого себя и всего нашего старого, блестящего, «любезного» и грандиозного, щедрого на развлечения, гармоничного во всех проявлениях своей жизни С.-Петербурга, подмененного в фатальный 1914 г. под бряцание войны унылым Петроградом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.