ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сталин явно погорячился, отправив начальника Генерального штаба на фронт. Да и что мог сделать в те дни даже такой волевой и жесткий генерал, каким, несомненно, являлся Жуков? Бегать по передовой и подталкивать дивизии в атаки? Начальник Генштаба обязан воевать в первую очередь головой.

26 июня Жуков был снова в Москве и вместе с Тимошенко приступил к изучению так еще никем и не понятой обстановки в Наркомате обороны. На следующий день там неожиданно появился Сталин. С хмурым лицом выслушав доклад Тимошенко, он прошелся вдоль столов с разложенными на них картами. Затем стал гневно обвинять Тимошенко в том, что тот боится говорить ему правду.

А тот... просто не знал, что говорить. Сообщения с фронтов приходили самые разноречивые, и где эти самые фронты проходили, не мог сказать никто. Не ответил на этот вопрос и прилетевший 30 июня в Москву уже бывший командующий Западным фронтом генерал Павлов. И, как вспоминал Жуков, к которому он явился с аэродрома, он даже не узнал его. Настолько тот осунулся и похудел за эту страшную для всей страны неделю.

Это был непростой разговор двух генералов. Павлов оправдывался как мог и во многом, надо заметить, был прав. Но... Жуков почти не слушал его. Да и зачем? Несколько дней назад Сталин приказал назначенному новым командующим Западного фронта Тимошенко и члену его Военного совета Мехлису выявить всех, кто помимо Павлова был виновен в том, что произошло.

Как и в перегибах с коллективизацией, в катастрофе первых недель войны Сталину нужны были очередные «стрелочники». Найти их в такой обстановке было делом нетрудным, и первым из них оказался командующий Западным округом комкор Дмитрий Григорьевич Павлов. Герой Испании и «выдающийся советский военный деятель», как назвала его Долорес Ибаррури, в 1937 году Павлов был назначен начальником Автобронетанкового управления РККА и членом Главного военного совета.

После одного из фильмов о Великой Отечественной войне, в котором было показано, как «умный» Жуков без особого труда в пух и прах разбивает на штабной игре «самоуверенного» и «недалекого» Павлова, у очень многих создалось впечатление, будто Павлов и на самом деле слабо разбирался в тактике. Но это было далеко не так. Он являлся одним из самых лучших теоретиков и танковых сражений и в военном искусстве разбирался вряд ли хуже Жукова, который никогда не воевал умением, а только числом. И именно поэтому Сталин поставил Павлова на самое ответственное стратегическое направление — Белорусское.

Конечно, Мехлис постарался как можно сильнее скомпрометировать Павлова и его окружение. Благо, что опыт в этом далеко не благородном деле у него имелся огромный, и компрометацией военачальников всех уровней он отличался в годы репрессий. Никогда не бывавший в боях, он обвинил Павлова и его ближайших помощников в «трусости», «развале управления», «сдаче оружия противнику», «самовольном оставлении боевых позиций» и во всех других смертных грехах. И именно его гневные формулировки и легли в основу того самого «Постановления», которое унесло жизнь семи генералов.

Конечно, в высшей степени несправедливо сваливать всю вину только на одного Павлова. Но... дело было уже не в Павлове. В свое время Сталин заявил, что если его собственная жена будет вредить делу, он не пощадит и ее. Так что же говорить о Павлове, который вместе с другими военачальниками должен был прикрыть собой все того же Сталина?

Мог ли Сталин найти более мягкие меры для наказания Павлова и всех тех, кто оказался, в конце концов, повинен в страшных поражениях в первые дни войны? Наверное, уже нет. Это был урок не только для самого Павлова, но и своеобразное предупреждение всем другим: кто бы ни был виноват в поражениях, отвечать будете вы!

Даже в эти трагические для страны дни он остался Сталиным, и вместо того, чтобы по-настоящему разобраться в причине всех свалившихся на страну бед, он занялся поисками козлов отпущения и нашел их в генерале Павлове и его командирах. Как и всегда в таких случаях, их избивали и пытали до тех пор, пока они не сознались в участии в военном заговоре против Сталина. В середине июля ему принесли на подпись «Постановление Государственного комитета обороны СССР», согласно которому командующий Западным фронтом и его пять ближайших помощников были приговорены судом Военного трибунала к расстрелу.

Прочитав его, он взглянул на застывшего рядом Постышева.

— Я одобряю приговор, но скажи Ульриху, — произнес он, — пускай он выбросит весь этот хлам о «заговоре». Никаких апелляций. Потом сообщите обо всем фронтам...

Мог ли он поступить иначе? Сказать невозможно. К войне, да еще такой страшной, нельзя подходить с позиций мирного времени. И привыкший к крови Сталин прекрасно знал: панику можно было остановить только крутыми мерами.

* * *

3 июля 1941 года Сталин наконец-то выступил по радио с той самой речью, которую от него вот уже почти две недели ждала огромная страна. На этот раз он отбросил всех официальных «товарищей» и обратился к людям по-христиански: «Братья и сестры!» Наверное, понимал, сейчас не до идеологий и надо затронуть в душах самое сокровенное... Назвав военные успехи Германии «непродолжительным военным выигрышем», он призвал понять глубину нависшей над страной опасности, полностью отрешиться от беспечности и перестроить всю работу на военный лад.

Не обошлось, мягко говоря, и без преувеличений. Да и как иначе оценить заявление Сталина, что, напомнив о славных победах русского оружия над Наполеоном и Вильгельмом II, он поведал о том самом немецком тыле, который якобы представлял собой вулкан, «готовый взорваться и похоронить гитлеровских авантюристов». А чего стоило его заявление о том, что теперь СССР имеет верного союзника в... «лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами»?!

Слушая Сталина, можно было подумать, что речь шла не о том самом «германце», который всегда рвался завоевывать другие страны и всегда мечтал о порабощенной России.

На самом деле это было далеко не так. «Они (немцы. — Прим. авт.), — писал известный немецкий историк Себастиан Хаффнер в 1971 году, — ничего не имели против создания Великой германской империи... Однако... они не видели пути, обещающего успех в достижении этой заветной цели. Но его видел Гитлер. И когда позже этот путь, казалось, стал реальным, в Германии не было почти никого, кто не был бы готов идти по нему».

И достаточно посмотреть хронику конца 1930-х годов и ту истерию, с какой «верный союзник Советского Союза» приветствовал своего фюрера, чтобы понять справедливость этих слов. Да, потом Гитлера будут проклинать многие, но отнюдь не из-за того, что он пошел на Россию, а потому что не смог завоевать ее.

Поведал Сталин и о том, что «лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения...» Но... это была святая ложь. Да и что еще оставалось Сталину? Заявить на всю страну, что немцы продолжают свое победоносное продвижение в глубь советских территорий и успешно громят Красную Армию, которая так толком еще и не смогла опомниться от неожиданного, а потому вдвойне сокрушительного удара?

И своей цели Сталин добился: его обращение всколыхнуло всю страну. Хотя были и такие, кто обреченно заявлял: «Поздно говорить о добровольцах, поздно обращаться к народу, когда немцы уже подходят к Москве». Добровольцы и советский народ показали, кто был прав...

* * *

Тем временем отступление советских войск продолжалось. На шестой день войны был взят Минск, 11 июля танковые армии Гудериана форсировали Днепр и устремились к Смоленску, где через несколько дней наши войска оказались в окружении. И здесь обнаружилось полнейшее неумение многих наших военачальников воевать. Вместо того, чтобы атаковать наступавшего противника с флангов, они с какой-то непонятной тупостью отходили вдоль тех самых дорог, по которым рвались к Москве гитлеровцы. Делалось это только для того, чтобы опередить противника и выстроить оборону. Однако ничего из этого не получилось, поскольку наши войска все время опаздывали, и уже 16 июля Гудериан контролировал часть Смоленска.

Сталин тяжело переживал взятие Смоленска. Несмотря на все неудачи, он все же надеялся на то, что его полководцы опомнятся от растерянности и дадут достойный отпор врагу. Но... куда там! Ни о каком взаимопонимании не было и речи, никто не понимал, что происходит, и войска продолжали отступать. Были, конечно, части наподобие гарнизона Брестской крепости, которые совершали чудеса героизма. Но это были исключения.

Армия воевать не умела. Да и где она могла научиться этому искусству? На маневрах, где подобострастные начальники делали все возможное, чтобы в первую очередь понравиться «первому маршалу», который и сам-то мало что понимал в современной войне? И возможно, именно поэтому Сталин в первые полтора года относился ко всем начинаниям своих высших военачальников с явным недоверием.

Но других генералов у него уже не было, и он в жесткой форме потребовал от Тимошенко во что бы то ни стало вернуть легендарный русский город, который всегда принимал на себя самые мощные удары врага. Тимошенко не справился, и разгневанный Сталин решил назначить вместо него Жукова. Однако тот уговорил вождя не делать этого. Когда военачальники вышли от Сталина, Тимошенко недовольно взглянул на Жукова.

— Ты зря отговорил его, — тяжело вздохнул он, — я устал от его упреков...

Вернувшись на фронт, Тимошенко делал все возможное, чтобы оправдать доверие вождя, и в какой-то степени ему удалось приостановить продвижение немцев к Москве. Но, в конце концов, он был заменен генерал-лейтенантом А.И. Еременко, который и возглавил Западный фронт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.